Полустанок

Выехали в лес мы только к обеду. У Савелича вторую лошадь просить не стали: хмурые плотники надели на нее хомут, привязали один конец вожжей к гужам, а второй к бревнам и стали затаскивать их по накотям на сруб.

— Не связывайтесь вы с ним, совсем человек обесстыжел. Узнал, что мы в орс письмо написали, вот и залютовал, всех готов загнать в гроб, — предупредила нас мать. — На днях Савелича уволят, тогда берите лошадь хоть на три дня. Бревна для склада скоро сгниют, а он только над своим домом хлопочет.

Стояла середина декабря, но снегу почти нигде не было. Тот, что выпал,— или испарился, или его сдуло ветром. Солнце плавало в оранжевой короне низко над сопками. Было холодно и чуть-чуть туманно. Дымы над избами стояли неподвижно, как гигантские белые столбы. В лесу было неуютно, тихо. Даже перестука дятлов не было слышно.

Лошадь неторопливо шагала между соснами, сама выбирая дорогу. Изредка она вздергивала морду и настороженно поводила ушами. Мы шли пешком, чтобы согреться.

— Чует, что ли кого? — озираясь, прошептал Мишка Артамонов,— ружье-то хоть прихватили?

— А как же, — откликнулся Генка. — Хрусталик Вовке бердану велел пристрелять, Костыль у нас по этому делу спец. Держи-ка, Вовка, — достал он с телеги запеленутую в рогожу бердану. — Четыре патрона хватит?

— Иди-ка ты со своей берданой! — отшатнулся Костыль. — Это не ружье, а самопал какой-то: само стреляет.

— Пуганая ворона куста боится. Такое, что ли, испытывал в деревне? — не очень зло напомнил Захлебыш. — Знаменитый был выстрел, как же. Второй значок тебе полагался.

— Сам ты пуганая ворона. А берданку лучше убрать, ни к чему она здесь, — насупился Вовка. — Теперь ее хоть медом обмажь, не возьму в руки. Лучше из рогатки стрелять.

— Смех смехом, а я того мужика видел на самом деле, — упрямо повторил Артамонов. — Сегодня приснился даже: лицо обросшее, щека обморожена.

— Ты бы ее снегом натер, вот она бы и отошла, — снова стал заводиться Захлебыш. — Бритву бы ему предложил, помазок. Знаешь, как называется колокольчик, который привязывают к лошади? Вот ты этот колокольчик и есть.

— Вот честное, честное пионерское, — остановился Мишка. — Чтоб мне с треском провалиться на этом месте!

В ту же секунду раздался громкий треск. Мы остолбенели: неужели Мишка на самом деле проваливается? Только придя в себя, увидели: колесо телеги зацепилось за сухостоину и высоченная жердь с грохотом упала на землю.

Мишка втянул голову в плечи и пугливо озирался вокруг. Костыль удивленно хлопал глазами.

— Тьфу, да-ну, что было дальше? — как ни в чем не бывало продолжал издеваться Захлебыш. — Пушка-то хоть у него была?

— Не, винтовка за плечами висела. Здоро-о-вая!

— Ладно, пусть он нам только попадется, — дурачась, пригрозил Захлебыш. — Мы ему с Костылем ноги выдернем и спички вставим. Верно ведь, Вовка?

— Типун тебе на язык, — чертыхнулся Вовка. — Дрова рубить надо, а он зубы точит. Давайте, ребя, остановимся, чего дальше ехать. Тут сухостоины сами под топор лезут, — и сплюнул.

— Остановимся так остановимся, — согласился Генка.

И мы стали в две пилы раскряжевывать смолистые, поваленные бурей сосны.

Когда телега была нагружена, Генка сказал:

— Двоим надо ехать, а троим тут остаться. Пока шель да шевель, можно еще воз напилить. Поздно вернемся, да, поди, дед ругаться не будет.

— У меня, ребята, живот болит, — пожаловался вдруг Захлебыш. — Я, пожалуй, поеду. Молока прокисшего выпил.

— Когда я в деревне мосол проглотил, мне не поверил, на работу погнал, — обидчиво протянул Мишка. — Теперь тоже тут оставайся.

— Будет тебе считаться, пусть едет, — заступился за него Генка. — Зато в следующий раз поверит.

— Я тоже поеду, — взял повод Вовка. — Может, и правда у него живот, вдруг станет плохо. Или телега перевернется, так я ее живо поставлю на ноги.

— Ладно, ладно, езжайте, только возвращайтесь быстрей, а то солнце постель стелет. А встретите дезертира — кладите его на телегу. Высушим и печку истопим, — хлопнул по Мишкиному плечу Генка.

Мы давно наготовили дров, слазили на соседнюю сопку, погрелись около костра, а Вовки все не было.

— Может они не в Клюку, а в Аргентину поехали? — меланхолически спросил Мишка. — За это время можно было обратно на животе приползти.

Стемнело, на небе высыпали зябкие звезды, деревья отступили во тьму.

Когда кто-нибудь шевелился, шевелились и тени. А когда костер угасал — укорачивались и исчезали.

— Пожалуй, надо идти, не случилось ли там чего, — не на шутку встревожился Генка. — Давайте, разбросаем костер.

— Эге-ге-ей! — вдруг чуть слышно донеслось откуда-то справа. — Где-е вы?

— Кто это? — насторожился Мишка. — Какой-то чужой голос.

Он подбросил сучьев в костер и на всякий случай негромко откликнулся:

— Эгей-гей-гей, мы зде-е-есь!

— Это же Славка, — чуть не в один голос вскрикнули мы с Генкой. — Как он тут очутился?

Минут через десять на кузнецовской лошади подъехал Славка, растерянно потирая переносицу.

— Я вас ищу, ищу, чуть в деревню не завернул. Очки уронил, а они под колеса и — дринь. Хоть на ощупь езжай.

— А куда наши стахановцы подевались, может, дезертира ищут? — покосился я на Артамонова.

— Какое там: Котька за живот держится, а Вовка в школе дрова пилит. Поспорили с Кунюшей, кто больше сделает. Вкалывает, только щепки летят.

— Вот это номер. А чего же ты утром не пришел? — упрекнул я Славку. — Мы так и рассчитывали, что ты с нами поедешь.

— Я только в обед приехал, на товарняке. Утром проспал на пригородный, пришлось на подъеме прыгать. Хорошо, что поезд был тяжелый. Да, — заулыбался вдруг Славка. — Вот умора с ними была. Решили они спрямить путь и сунулись по старой дороге. Едут, едут, вдруг Котька говорит: на какое-то кладбище приехали, человеческие кости белеют. Вовка смотрит — верно, за кустами белеют руки и ноги. Стали препираться, кому первому идти в разведку. Вовка Котьку посылает: «Ты первым увидел, ты и иди», а тот на живот ссылается. Наконец пошли вместе. Смотрят — а там и правда лежат осколки от рук и ног, только не костяных, а гипсовых. Оказывается, из костно-туберкулезного санатория снятый с больных гипс на свалку вывезли.

Мы посмеялись, но каждый подумал, что и он бы сдрейфил, наткнись в сумерках на такое.

Дров оказалось больше, чем в первый раз.

— Может, малость оставим, тяжело будет,— сказал я.— В другой раз увезем.

— Доедем, чего там, — сбрасывая с плеча сутунок, возразил Генка. — Тут все с горы да под гору, только успевай тормозить.

Не проехали мы и километра, как воз затрещал, телега накренилась и поползла осью по корневищам.

— Чтоб тебе! — замахнулся Мишка на лошадь, будто она была виновата. — Пурхайся теперь до полночи!

Мы отыскали колесо, но чеки так и не нашли.

— Хорошо хоть, что не ось сломалась, — глубокомысленно заметил Славка. — Но воз надо разгружать.

На разгрузку и погрузку ушел чуть ли не час. Колесо поставили, но без чеки ехать было нельзя.

— Думай, Славка, ведь ты же конструктор, — сказал Генка. — А то так до морковкиной заговени будем сидеть.

— Надо сучок воткнуть, — предложил Мишка. — Сосновый или лиственный.

— На повороте все равно сломается, — поправляя несуществующие очки, убежденно отрезал Славка. — Надо железо. На худой конец выдержанную березку.

— Ну и выдерживай. Подождем год или два, — съязвил Мишка.

— Год, два, три, четыре, пять,— передразнил его Славка. — Давай пилу, отрубим от нее ручку. Соображать надо!