Порция красивого яда

11

Семейные ужины выглядят немного иначе, чем раньше. Раньше мы втроем собирались на кухне, пока мы с Девин пытались распробовать еду, пока мама еще не закончила. Затем мы все собирались за маленьким столом и ели. Когда мы подросли, все переместилось в гостиную — ну, когда мы достигли того возраста, когда нам можно было доверять, что мы не устроим беспорядок.

Теперь мы с Девин сидим по обе стороны маминой кровати и смеемся над каким-нибудь ужасным фильмом, который идет по телевизору. В этом нет той беззаботности, которая была раньше. Тяжесть от решения мамы прекратить лечение витает в воздухе. Но мы используем это время с пользой, потому что сидеть и думать о том, как она умрет, — это только терять время, которое у нас есть, пока она еще здесь.

— И сейчас она случайно столкнется с ним, — предсказывает Девин.

И точно, всего через несколько секунд главная героиня именно это и делает. Мы с мамой рассмеялись. Все это так чертовски предсказуемо. Всегда так было. Но маме они нравятся, и мы смотрим их, чтобы порадовать ее.

— Это мило! — воркует мама.

Девин закатывает глаза. — Это нереально и говорит женщинам, что им нужен мужчина, чтобы они чувствовали свою значимость.

Я откидываюсь на спинку стула и кладу ноги на край маминой кровати. — О, кто-то сегодня решил выступить с драматической речью.

— Только не надо на меня наезжать, — говорит она, глядя на меня. — У тебя нет чувства самосохранения, если ты позволил этой девчонке вернуться в твою жизнь.

Задыхаясь от смеха, я смотрю на маму. — Кое-кто сегодня утром видел Лейкин в баре.

— Ах. — Она медленно кивает, пока все части встают на свои места, а затем смотрит на Девина. — Ты была милой?

Моя сестра притворно мило улыбается. — Я была ангелом.

— Конечно, если ты все еще считаешь Люцифера ангелом, — шучу я. — Ты так быстро прогнала ее оттуда…

Она пожимает плечами. — Я не виновата, что она меня боится.

Я фыркаю, и даже мама смеется над этим. — Дев, я видел, как ты плачешь из-за сломанного ногтя. Она может надрать тебе задницу и при этом не пролить бокал вина. Не говоря уже о том, что у нее есть Мали. Даже я боюсь Мали.

Никто не может меня в этом упрекнуть. Эта девушка чертовски безжалостна. Кэм просто жаждет наказания, но в то же время я вижу, что он единственный, кто может заставить ее слушать.

— Неважно, — насмехается Девин. — Только не плачься мне, когда она снова разобьет тебе сердце. Однажды став сукой, всегда останешься ею.

Ущипнув себя за переносицу, я вздыхаю, пока мама ругает ее, говоря, что понимает ее неодобрение, но это моя жизнь, и я могу поступать так, как хочу. Так и есть, но это не значит, что я не боюсь, что она права.

Она может снова разбить мне сердце.

И одной мысли об этом в последнее время достаточно, чтобы не дать мне вернуться к старым привычкам в отношениях с ней.

— Мама, ты уверена, что не хочешь, чтобы я переехала домой? Ты, кажется, в последнее время немного утратила рассудок, — говорит она.

Предполагается, что это шутка, но мы все знаем, что ей не терпится переехать домой с тех пор, как маме поставили диагноз. Девин ненавидит быть так далеко и полагаться на мои новости. Но мы также знаем, что там ей будет лучше, там я смогу ее защитить и позаботиться о том, чтобы она видела маму только в хорошие дни, чтобы ей не пришлось наблюдать за плохими.

— Ни в коем случае, — говорит ей мама. — Я не для того тебя растила, чтобы ты все бросила ради меня. Ты будешь продолжать учиться в колледже.

Она хмыкает. — Хейс не ходил в колледж.

— И посмотри, что из него вышло.

У меня отпадает челюсть. — Я вообще-то здесь!

Мама хихикает, посылая мне поцелуй, а Девин высовывает язык.

— Кроме того, — продолжает мама. — Тебе негде жить. Дом продан, помнишь?

Для Девин это больная тема. Она не помнит многих плохих воспоминаний о том доме. То ли она их заблокировала, то ли ее не было дома большую часть времени, я не знаю точно. Но мне не составило труда продать его".

— Знаю, — стонет Дев. — Как, кстати, обстоят дела у Марка?

Вскоре после того, как мама узнала, что жить в одиночестве, вероятно, не самое лучшее занятие при раке мозга, у Марка начались проблемы. Партнер по бизнесу обманул его, заключив под шумок несколько сомнительных сделок. Конечно, он не собирался брать вину на себя, поэтому, когда он почувствовал, что его раскусили, он свалил все на Марка.

И в результате он потерял все.

К счастью, он успел переписать бар на нас с Кэмом до того, как все произошло, но его жизнь радикально изменилась. Дом, бизнес, все пришлось продать, чтобы свести концы с концами. Хотя внешне он выглядел вполне обеспеченным, я узнал, что на самом деле он не лучшим образом распоряжался своими деньгами. Он тратил очень много, просто поддерживая свой образ жизни.

Мама, будучи заботливой и добросердечной женщиной, чувствовала, что она в долгу перед Марком. В конце концов, он не только выплатил ипотеку за ее дом, но и спас меня от того, что, возможно, закончилось бы очень мрачным путем. Поэтому, когда она предложила мне продать дом и отдать ему деньги, чтобы он мог начать жизнь с чистого листа, я не стал спорить.

— Последнее, что я слышал от него, — это то, что у него есть небольшое местечко на пляже в Коста-Рике, — отвечаю я. — Вроде бы все хорошо. Время от времени заглядывает.

Мама вздыхает. — Я все еще ненавижу то, что с ним случилось.

— Я тоже, — честно говорю я.

Никто не заслуживает того, чтобы у него все вырвали из-под носа, но особенно не такой добросердечный и трудолюбивый человек, как Марк. Он был таким искренним и добрым. Осознание того, что кто-то так его обманул, приводит меня в ярость.

— Ну, я бы сказала, что буду жить с Хейсом, — начинает Девин. — Но, видимо, он тоже продает свой дом.

Черт. — Девин.

Мамины глаза расширились, когда она повернулась ко мне. — Ты продаешь свой дом?

Моя сестра любезно отвечает за меня. — Так и есть. Я проезжала мимо него сегодня и увидела перед входом табличку «Продается».

Может быть, Лейкин стоило позволить Мали последовать за нами наверх? Я просто говорю. Возможно, небольшая взбучка пошла бы Девин на пользу.

— Хейс Бекетт, — предостерегающе говорит мама. — Если ты продаешь этот дом, чтобы оплатить мои расходы, я буду преследовать тебя до конца твоих дней.

Я разражаюсь смехом. — Во-первых, ты и так будешь меня преследовать. Кого ты обманываешь? А во-вторых, я продаю его не для того, чтобы оплачивать что-то из твоих расходов. Мне просто не нужен дом с четырьмя спальнями. Я всего лишь один человек.

Она с надеждой смотрит на меня. — Если только ты не хочешь еще раз попробовать наладить отношения с Лейкин.

Девин издает звук отвращения. — Могу я просто сказать, что мне не нравится, что ты — «Команда Лейкин»?

— Ну, если Хейс тоже хочет быть «Командой Лейкин», то какие еще есть команды?

С мрачным видом она запихивает в рот картошку. — Моя. Команда «Сама заварила кашу, сама ее и расхлебывай».

Ради всего святого.

Сегодняшний вечер обещает быть интересным.

Когда Кэм переехал из дома своих родителей, мы быстро поняли, что нам понадобится новое место для еженедельных костров. Рассматривался мой задний двор, но, поскольку я там не жил и не мог на него смотреть, мы продолжали размышлять. И тут Кэму пришла в голову блестящая идея — построить патио с костровой площадкой прямо у бара.

Потребовалось немало времени, чтобы получить все необходимые разрешения, а также чтобы город разрешил нам разводить костры, но эта идея пришлась по душе всем посетителям. Единственная проблема заключалась в том, что пятничные вечера летом — одни из самых напряженных в баре.

На помощь приходят бармены-путешественники.

Вы удивитесь, если узнаете, как много опытных барменов, которые готовы работать только за чаевые, если у вас достаточно хорошее место. Мне не нужно платить им из своего кармана, и я получаю свободный вечер. По-моему, это беспроигрышный вариант.

— Тебе лучше вести себя хорошо, — говорю я Девин, когда мы выходим из моего грузовика.

Она откидывает волосы на плечо. — Я всегда хорошо себя веду.

Но я не шучу. — Я серьезно. Это в большей степени друзья Лейкин, чем твои, и я не собираюсь терпеть, когда ты устраиваешь сцену. Она не обязана тебе нравиться. Я понимаю, почему ты этого не делаешь. Но ты должна вести себя прилично.

Проходит секунда, но, наконец, ее плечи опускаются. — Я просто не хочу, чтобы она снова причинила тебе боль. Я никогда не видела тебя таким опустошенным.

Вздохнув, я подхожу ближе и обнимаю ее. — Я знаю. И я ценю твою попытку защитить меня. Но это решение я должен принять сам.

— Хорошо, — неохотно соглашается она. — Но если ты вернешь ее обратно, и она снова тебя кинет, я ударю ее по лицу.

Я усмехаюсь. — Если ты хочешь умереть именно так, то это твоя проблема.

Она закатывает глаза, и мы вдвоем сворачиваем за угол. Огонь уже бушует, и в баре больше народу, чем обычно, что свидетельствует о приближении лета. Оуэн и Лукас уже здесь, но ни Мали, ни Лейкин не видно.

— Здорово, что ты наконец-то появился, — поддразнивает Оуэн.

Я отмахиваюсь от него. — Я не собирался приходить, но решил, что не удостоить вас своим присутствием было бы жестоко.

Лукас отдает честь. — Мы ценим твою жертву. А теперь принеси мне пива, бармен.

Мои глаза сужаются, и я сдерживаю смех. — Ты ведь понимаешь, что я все еще могу вышвырнуть тебя отсюда?

Улыбка сразу сходит с его лица, а Оуэн смеется над ним.

Я скучал по этим ребятам. После ухода Лейкин было несколько вещей, с которыми я больше не мог справиться. Одной из них было посещение катка. Каждый уголок этого места напоминал мне о ней, и после того, как я появлялся там день за днем, надеясь, что она войдет в эти двери, и разочаровывался, я понял, что должен держаться от него подальше. Конечно, это означало уход из команды, но это было неизбежно. Когда открылся бар, у меня все равно не было на это времени.

Кэм приносит мне пиво и в шутку протягивает Девин пакет с соком. Правда, это срывается, когда она, ухмыляясь, засовывает в нее соломинку, только для того, чтобы выплеснуть содержимое на него. Он вскрикивает, отпрыгивает назад и сталкивается с посетителем, проливая свое пиво.

— Черт, — ворчит он. — Мне очень жаль, парень. Давай я принесу тебе новое.

К счастью, парень оказывается достаточно понятливым и кивает, следуя за Кэмом обратно в бар и сквозь толпу. Тем временем я смотрю на Девин, не понимая, что происходит.

— Что? — спрашивает она, не обращая внимания. — Это он начал.

Меня окружают дети.

Я как раз выходил, чтобы помочь решить проблему, возникшую у них за барной стойкой, когда глаза Лукаса расширились. Он выглядит так, будто впервые видит цвета, и это может означать только одно.

— Ни хрена себе, — проворчал Оуэн. — Как и все, чем я живу и дышу, Лейкин, мать ее, Бланшар.

Ошибся с фамилией, ублюдок. Это не должно так действовать мне на нервы, но когда я поворачиваю голову и вижу, как Лейкин идет к нам, а рядом с ней Мали, все остальное исчезает из моего сознания.

Она, несомненно, самая красивая женщина здесь.

Мали, должно быть, завила волосы Лейкин и нанесла на нее лишь пылинку макияжа, хотя она никогда в нем не нуждается. Но именно то, во что она одета, заставляет меня думать, что мне действительно следовало бы пропустить этот вечер.

Ее джинсы низко сидят на бедрах, а майка-борцовка, которую я уже видел на Мали, но на Лейкин она смотрится гораздо лучше. А еще у нее на шее висит тонкий золотой чокер, который я бы с удовольствием сменил на свою руку прямо сейчас.

Как, черт возьми, я смогу продержаться следующие несколько часов, если она будет здесь в таком виде?

Я наблюдаю за тем, как она с готовностью идет в объятия Оуэна, ухмыляясь от уха до уха. За все время, что я знаю Оуэна, мне кажется, не было случая, чтобы я ему завидовал.

— Разожми челюсть, — пробормотала Мали, сидя рядом со мной. — Твоя ревность дает о себе знать.

Заставив себя отвести взгляд от Лейкин, я смотрю на Мала. — Знаешь, до того, как она вернулась, ты была гораздо менее злой.

Она ярко улыбается. — Ложь. Я была самым лучшим человеком из всех, кого ты знаешь, с того самого дня, как ты меня встретил.

— О, да. Ты просто прелесть.

Тыльная сторона ее руки летит в меня, когда Оуэн наконец отпускает Лейкин, и она движется, чтобы обнять Лукаса. Но как будто она знает, что я смотрю на нее, она обнимает его значительно быстрее.

Было бы ложью, если бы я сказал, что это не отвратительно — наблюдать, как они все приветствуют ее, как будто они не были абсолютно потрясены, когда она ушла. Но на самом деле это было не так. Таким был только я.

— Когда, черт возьми, ты вернулась? — спросил ее Лукас.

Она оглядывает меня с ног до головы и закусывает губу, и я ненавижу то, как мне хочется превратиться в податливую игрушку в ее руках. — Когда он решил поиграть в машинки с мотоциклом.

Мои глаза сужаются. — Невежливо с твоей стороны оскорблять меня, когда ты обнимаешь всех, кроме меня.

Сделав несколько шагов ближе, она не сводит своих глаз с моих. — Ты тоже хочешь?

Скажи «нет».

Скажи «нет»!

Черт возьми, скажи «нет»!

— Я имею в виду, если ты их раздаешь…

Это все, что ей нужно было услышать, прежде чем она закрыла между нами пространство и обхватила меня руками. И, черт возьми, я в полной заднице. В последний раз, когда я обнимал ее, она была в середине панической атаки, и это было необходимым злом. Но это не то, что сейчас. Все, кто нас знает, с затаенным дыханием следят за тем, как я поддаюсь и прижимаю ее к себе.

А потом началась паника.

Лейкин не придает этому значения, когда я отпускаю ее быстрее, чем когда-либо — даже до того, как мы начали размывать границы, — но выражение ее лица говорит мне, что она заметила. Я не пытаюсь быть мудаком. Правда. Не пытаюсь. Просто, как бы сильно я ни хотел снова погрузиться в эту атмосферу, я не могу.

Слишком много остаточной боли.

— Не-а, — хнычет Лукас. — У него был шанс. Теперь моя очередь.

Во все другие разы, когда мы это делали, все проходило гладко. Не было ни одной проблемы, с которой нам пришлось бы столкнуться. Но, как и во всем остальном в последнее время, Вселенная показала, что она не любит ничего, кроме как мучить меня, и, вероятно, поэтому сегодня у нас возникли почти все возможные проблемы.

Один бочонок был пуст.

В другом бочонке был не тот вкус.

Кассовый аппарат отключился.

И самое любимое — кого-то стошнило в туалете.

— Райли получит прибавку в два доллара, — говорю я Кэму.

Он смотрит на меня и усмехается. — Она все убрала?

— Да.

— Это нормально. Я бы дал ей три.

Я хмыкаю, делая глоток пива. — Я был готов дать пять. Ты видел, что там? Выглядит как ванная в нелегальной подвальной реабилитации.

Кэм ухмыляется. — А ты много где побывал, да?

Вместо ответа я отмахиваюсь от него и выхожу на улицу. Лейкин разговаривает по телефону, стоя ко мне спиной, но именно ее слова привлекают мое внимание.

— Ты лучше всех, — говорит она. — Мне нужно идти, но я напишу тебе. — Небольшая пауза, а затем… — Я тоже тебя люблю. Пока.

Такое ощущение, что из моих легких выбили весь воздух. Я не могу дышать. Даже не могу вспомнить, как.

— Все в порядке? — спрашивает Мали.

Она кивает. — Нолан пересылает мне кое-что из моей одежды. Как бы мне ни нравилось пользоваться твоим гардеробом, мне нужны свои собственные вещи.

— Я понимаю, но, чтобы ты знала, мой шкаф — это твой шкаф.

Лейкин рассмеялась. — Это не по-испански.

Мали отмахивается от нее. — Неважно. Это ты собрала вещи только на пару дней.

— Ладно, во-первых, я торопилась и была не в том состоянии, чтобы собираться. Тебе повезло, что я не забыла взять нижнее белье.

— Нет. Ты застряла в номере мотеля после душа и попросила меня принести тебе белье, помнишь?

— Тише, — пробормотала Лейкин. — Мы договорились больше никогда не упоминать об этом.

— Я солгала, — говорит Мали с самой большой ухмылкой.

Лейкин вздыхает. — Я просто рада, что снова смогу носить свою одежду. Нолан — просто спасение.

— Да, да. Расскажи мне все о том, что кто-то еще украл тебя у меня. Все в порядке. Мне нравится боль.

Моя грудь практически разрывается от боли. То, как Лейкин разговаривала со мной, то, как она смотрела на меня, я подумал, что у нас есть шанс. Но сейчас у меня на уме только одно.

Кто такой этот чертов Нолан?

По мере того как длится вечер, я чувствую, что раздражаюсь все больше и больше. Каждый раз, когда Лейкин достает из кармана телефон, мне ужасно хочется вырвать его из ее рук и посмотреть, что там написано. Не секрет, что я всегда был собственником, когда дело касалось ее, но это уже другой уровень.

Не то чтобы мне никогда не приходила в голову мысль о том, что Лейкин может жить дальше. Возможность того, что она может быть с кем-то другим, мучила меня постоянно. Но видеть, как она улыбается, глядя на свой телефон, — это нечто совсем другое.

Это жжет.

Мне буквально хочется броситься в огонь, лишь бы удержать ее внимание на мне и отвлечь от него.

Чертов Нолан. Звучит как высокомерный мудак, если хотите знать мое мнение. Он, наверное, каждый день носит хаки и парадные туфли, потому что считает, что это выглядит стильно. Пусть приходит сюда, и я покажу ему, что я думаю о том, что он переписывается с моей чертовой женой.

Когда приходит очередное сообщение, и она смеется так же, как раньше смеялась со мной, я больше не могу этого выносить. Я вскакиваю со стула так быстро, что Кэм замирает рядом со мной.

— Куда ты идешь? — спрашивает он.

Я не доверяю своему голосу настолько, чтобы ответить, поэтому просто поднимаю свой пустой стакан, надеясь, что этого будет достаточно для него. Бар понемногу пустеет, все либо расходятся по домам, потому что уже поздно, либо выходят на улицу, чтобы насладиться огнем, но все еще есть несколько человек, которые остаются здесь.

Обойдя бар, я с силой ударяю стаканом о стойку, и он разбивается. Стекло падает вокруг моего кулака, и я бормочу несколько отборных слов.

— Все в порядке?

Конечно, она последовала за мной.

Я поднимаю глаза и вижу, что Лейкин смотрит на меня. Она выглядит обеспокоенной, и когда она видит стекло, ее глаза расширяются. Подойдя ближе, она пытается помочь мне убрать его, но я останавливаю ее.

— Я в порядке.

Я не должен оказывать ей никаких гребаных услуг.

Она вздыхает. — Хейс.

— Я сказал, что я в порядке, — огрызаюсь я, сжимая кулак, и чувствую, как осколок стекла режет мою ладонь. — Ублюдок!

Отпустив его, я разжал руку, и стекло упало обратно на барную стойку. Из свежего пореза по руке потекла кровь. Прежде чем я успеваю сказать ей «нет», Лейкин оказывается за барной стойкой, берет полотенце и прижимает его к ране.

— Очевидно, ты не в порядке, — резко говорит она.

Я наблюдаю, как она тщательно убирает остатки стакана и протирает стойку, чтобы убедиться, что не пропустила ни одного мелкого осколка. Закончив с этим, она поворачивается ко мне лицом.

— Где аптечка?

Я качаю головой. — Я в порядке.

Но она не воспринимает это как ответ. Она оглядывается по сторонам, видит одного из барменов, которых мы наняли на эту ночь, и спрашивает его. Он тянется под стойку, достает и передает ей, а она благодарит его.

Я закатываю глаза, как только вижу триумфальную ухмылку на ее лице. Положив набор на прилавок, она достает антисептический спрей и бинт. Собрав все необходимое, она кивает в сторону ванной комнаты.

— Иди, промой, — говорит она мне.

— Я же сказал, что со мной все в порядке. Я могу о себе позаботиться.

Не слушая ни слова из того, что я хочу сказать, она собирает вещи и хватает меня за запястье, увлекая за собой. Ощущение ее пальцев, обхватывающих меня, гораздо сильнее, чем должно быть. Этого достаточно, чтобы заставить меня повиноваться каждому ее гребаному слову.

Я остаюсь совершенно неподвижным, когда она включает воду и опускает мою руку под воду. Резкое жжение пронзает мою руку, и я инстинктивно шиплю.

— Не будь таким ребенком, — мягко говорит она.

Боже, как я это ненавижу.

Ненавижу то, что звук ее голоса может усыпить меня ночью. Ненавижу то, что она способна заставить меня чувствовать столько вещей одновременно. И я ненавижу то, что она обвела меня вокруг пальца, даже после всего, что она сделала.

Но больше всего я ненавижу то, что она не моя.

Больше нет.

Она пошла дальше. Нашла своего прекрасного принца, который, вероятно, заслуживает ее гораздо больше, чем я. Но это не значит, что часть нее не будет всегда принадлежать мне.

Та ее часть, от которой я никогда не откажусь.

Мы переходим в заднюю комнату, чтобы она закончила мыть мою руку. Я не свожу глаз с Лейкин, пока она осторожно вытирает мою ладонь, нежно дуя на нее, как чертова искусительница, которой она и является. Я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания, но не могу. И когда она, наконец, накладывает повязку и поднимает на меня глаза, моя сдержанность еще немного ослабевает.

— Итак, не хочешь рассказать мне, почему ты вдруг так разозлился? — спрашивает она. — Ты был в порядке, когда я пришла. Что случилось?

Я перевожу взгляд на пол. — Ничего. Ничего не случилось.

— Это прозвучало убедительно.

Сукин сын. Почему это должно быть так трудно? Так сложно? Почему мы не можем просто вернуться к тем временам, когда все, что имело значение, касалось только нас двоих? Все, чего я хочу, — это снова погрузиться в наш маленький пузырь и убежать от мира.

Но она разбила этот пузырь, когда совершила свой полуночный побег.

— Лей, — говорю я, наконец-то посмотрев на нее.

Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, ее телефон снова звонит, и у меня сжимается челюсть. Она достает его, смотрит на него секунду, а затем с небольшой улыбкой убирает обратно в карман. И последняя часть меня, которая могла это вынести, умирает внутри.

— Знаешь, самое меньшее, что ты могла бы сделать, это не писать своему парню при мне, — усмехаюсь я, делая шаг к ней.

Она хмурит брови, вероятно, удивляясь, как я догадался об этом, ведь она никогда не упоминала его при мне. Я предполагаю, что это неспроста. Либо она хотела проверить, есть ли у нас еще шанс, держа его на втором плане, либо она не хотела показывать мне свое счастье, пока моя жизнь рушится.

Когда она прижалась спиной к стене, я ухмыльнулся. — Забавно. Я никогда не считал тебя неверной. — Я провожу кончиками пальцев по ее руке. — Он знает, что последним, кто был в твоей киске, был я?

Она резко сглатывает, но не произносит ни слова. Я беру свою неповрежденную руку и кладу ей между ног, надавливая именно там, где она этого хочет. Задыхающийся стон вырывается из ее рта, и она откидывает голову назад к стене.

— Это мое, — прорычал я, медленно двигая рукой. — Мне все равно, здесь ты или за тысячу миль отсюда, притворяясь, что меня не существует. Это, блядь, мое.

Она тянется вверх и хватает меня за рубашку, притягивая ближе, прижимаясь головой к моей груди. Это одна из тех вещей, по которым я скучаю больше всего, по тому, как я всегда мог заставить ее разрываться на части так чертовски легко. Не отрываясь от нее, я пинаю дверь, и она захлопывается.

Я отодвигаю ее назад и прижимаюсь губами к ее уху. — Держу пари, он не может заставить тебя чувствовать себя так. Он не знает, как правильно прикасаться к тебе, а я знаю.

Она хнычет, когда я отпускаю ее, но когда я проскальзываю под ее пояс и ввожу свои пальцы прямо в нее, она вздыхает с облегчением. — Черт возьми.

Ее глаза встречаются с моими, и ее зрачки расширяются. Мне очень хочется поцеловать ее прямо сейчас, но я не позволю себе этого сделать. Быть сильным достаточно трудно, и хотя она не единственная девушка, с которой я когда-либо целовался, она единственная, кто когда-либо имела значение.

Поцеловав ее, я снова окажусь в свободном падении, а я не могу так рисковать.

Не могу.

Введя в нее два пальца, я застонал от того, как она сжимается вокруг меня. — Ты такая охренительно мокрая для меня. Я уже несколько дней хочу снова войти в тебя.

Она расправляет плечи и решительно смотрит на меня. — Чего же ты тогда ждешь?

Я ухмыляюсь тому, как она говорит именно то, что я хотел услышать. Наклонившись, я посасываю кожу над ее ключицей, пока расстегиваю брюки. Как только я спускаю их, я провожу пальцами по ее киске и выпрямляюсь. Она смотрит, как я втягиваю их в рот, застонав от ее вкуса.

— Ты такой грязный, — дразнит она.

Потянувшись в задний карман, я достаю презерватив, который принес на всякий случай. — Тебе это нравится.

Это ужасный выбор слов, и я молча благодарю Бога, когда она не отвечает. Она никак не может ответить так, чтобы я не закрутился в мыслях, и сейчас единственное, на чем я хочу сосредоточиться, — это на том, как она ощущается, когда вхожу в нее.

Лейкин снимает брюки, и я поднимаю одну из ее ног, чтобы обеспечить нужный угол. Одним быстрым движением я ввожу свой член глубоко в ее киску и стону, когда погружаюсь до основания. Мой большой палец обводит ее клитор, пока я трахаю ее, и она становится громче от этого.

— Шшш, — говорю я ей. — Ты должна вести себя тихо, Рочестер. Нельзя, чтобы все слышали нас здесь.

— Не могу, — прохрипела она, хватаясь за меня, чтобы притянуть ближе, но я здесь главный.

— Можешь и будешь, — рычу я. — Будь для меня хорошей девочкой и храни молчание. Ты знаешь, как это делается.

Ее глаза сужаются, точно зная, что я имею в виду, но когда я наклоняюсь, чтобы оставить засос на ее коже, вся обида, которую она могла испытывать, рассеивается. Она чувствует себя чертовски хорошо, обхватив мой член — вот так. Я нуждался в этом. Мне нужно было это ощущение.

Она была нужна мне.

— Блядь, — простонал я. — Я хочу проводить каждый день, зарываясь в тебя вот так. Твоя киска — единственное подходящее для меня место.

Она тяжело дышит. — Только моя.

С ее стороны было бы смело проявлять собственничество, когда у нее есть парень, но ладно. Я уступлю.

— Только твоя, — говорю я ей, и это не ложь.

Положив две руки мне на грудь, она откидывает меня назад, и я выскальзываю из нее. Она кружит нас, прижимая меня спиной к стене, и наклоняется передо мной. Я выстраиваюсь у ее входа, и она скользит по мне. Я беру руку и шлепаю ее по заднице, мне нравится, как она вздрагивает от этого ощущения.

— Ты так чертовски хорошо выглядишь. — Я смотрю, как мой член исчезает внутри нее, и она трется об меня своей попкой. — Черт возьми.

— Трахни меня, — умоляет она. — Сильно. Я хочу чувствовать тебя при каждом движении.

Мне, наверное, нужно повторять дважды многие вещи, но это точно не одна из них. Ее рука проникает под меня, и она легонько играет с моими яйцами. Я обхватываю ее бедра и начинаю настойчиво входить в нее. Лейкин прикусила губу, стараясь не шуметь, но если бы кто-нибудь приложил ухо к двери, то услышал бы безошибочный звук соприкосновения кожи с кожей.

— Всегда такая хорошая для меня. Поиграй с собой так, как мне нравится.

Она качает головой. — Это не то же самое.

Хорошо. Считайте меня долбанутым, но я хочу, чтобы она нуждалась во мне. Я хочу, чтобы она жаждала чего-то, что могу дать ей только я. Не ее парень. Не она сама. Только я. То, что заставит ее приползти ко мне на коленях, когда она поймет, что никто другой не может сделать это так, как я.

— Дай мне свои руки.

Она заводит руки за спину, и я беру оба ее запястья в одну руку, подтягивая ее к себе. В таком положении она совершенно беспомощна передо мной. Мой член трется о ее точку G, а я протягиваю другую руку, чтобы поиграть с ее клитором.

— О Боже, — стонет она.

Я ухмыляюсь. — Нет. Даже он не сможет заставить тебя чувствовать себя так хорошо.

Она уже близко. Я чувствую это. По тому, как она начинает прижиматься ко мне, одновременно пытаясь сильнее надавить на свой клитор. Она так чертовски нуждается, и мне это нравится. Мне всегда нравилось, что она так жаждет моего члена.

— Давай, Лейкин, кончай для меня, — говорю я ей. — Дай мне почувствовать, как ты взорвешься вокруг меня.

Я прижимаюсь к ней чуть сильнее, одновременно проникая в нее все глубже, и только после этого она начинает выкрикивать мое имя. Я отпускаю ее запястья и закрываю ей рот рукой, заставляя ее замолчать, пока я скачу на ней. Ощущение того, как ее киска сжимает мой член, словно ей нужно, чтобы я ее заполнил, ни с чем не сравнимо. А когда она начинает сходить с кайфа, наступает моя очередь.

Положив одну руку ей на талию, а другую на плечо, я наклоняю ее вперед, пока ее руки не упрутся в пол, а задница не окажется в воздухе. Она выглядит так охуенно, и на мгновение я задумался о том, чтобы снова взять ее в задницу. Тугая дырочка была так хороша, не говоря уже о том, что я мог наполнить ее своей спермой. Но я помню, каким интимным был тот момент.

Как близки мы были.

Для меня это слишком.

Звуки ее стонов, когда я проникаю в нее, словно музыка для моих ушей. Знаешь, как люди делают себе татуировки с этими звуковыми волнами, и большинство из них — это такие милые вещи, как «я тебя люблю» или первые слова ребенка. Так вот, я хочу этого, но с теми звуками, которые она издает сейчас.

— Эта киска моя, Лейкин, — рычу я. — Она, блядь, моя.

Она бормочет что-то среднее между согласием и вереницей непристойностей. Потому что именно так я с ней и поступаю. Я довожу ее до того, что она не может сформулировать ни одного предложения. Она скорее потеряет сознание от перевозбуждения, чем я остановлюсь.

Мой палец нежно поглаживает ту часть ее тела, которая обхватывает мой член. — Посмотри на себя, растянутую вокруг меня вот так. Мне всегда было так хорошо с тобой.

Осторожно я просовываю большой палец под член, а пальцами играю с ее клитором. Она настолько чувствительна, что ее колени почти подкашиваются, когда я начинаю усиливать давление внутри нее.

— Я не могу, — задыхаясь, говорит она. — Это слишком.

Из моего рта вырывается мрачная усмешка. — Забавно. Я, должно быть, что-то слышу, потому что мне показалось, что ты только что пыталась отказать мне в том, что принадлежит мне.

Ее голова снова падает вперед, когда я нахожу нужную точку, чтобы вернуть ее к жизни. Через несколько секунд она уже снова гонится за своим кайфом, и на этот раз я гонюсь за своим вместе с ней.

— Ты уже близко. Я чувствую это.

Она разочарованно поджимает губы и кивает.

— Отпусти, — говорю я ей. — Не волнуйся. Я пойду с тобой.

Ее ноги подкашиваются, она кончает во второй раз, делая все, чтобы доставить мне удовольствие, и я удерживаю ее, выпуская все, что у меня есть, в презерватив.

Я замираю на секунду, мой член пульсирует внутри нее, но как только я кончаю, я понимаю, что мне нужно уходить отсюда, пока я не сказал или не сделал что-то, о чем потом пожалею. Потому что теперь, когда мое сексуальное напряжение получило разрядку, все, о чем я могу думать, — это о предательстве, которое я чувствую каждый раз, когда смотрю на нее.

Вынув из нее член, я встаю и снимаю презерватив, выбрасывая его в мусор. Затем я натягиваю штаны и боксеры и выхожу за дверь, оставляя ее там, полуголую, полностью удовлетворенную и опустошенную.

Точно так же, каким она оставила меня.