Глава двенадцатая В Нижнем

В Нижнем я прожила три с половиной месяца.

Круг лиц, в который я попала по приезде, состоял из людей, «потерпевших кораблекрушение». Так называла я политических ссыльных, которые после многих лет были возвращены из Сибири. К ним принадлежали и Сажины, в семье которых я поселилась. Они, как и их знакомые, уже не участвовали в революционном движении бурного периода 1905–1906 гг., но работали в области культурно-просветительной и состояли членами Общества распространения народного образования в Нижегородской губернии. Центром деятельности этого Общества, одного из немногих уцелевших в предшествующие десятилетия, был большой Народный дом, построенный на средства, доставленные, главным образом, предводителем дворянства Нейгардом и отчасти Ф. И. Шаляпиным и А. М. Горьким в тот период, когда одновременно с В. Г. Короленко и Н. Ф. Анненским А. М. жил в Нижнем.

М. П. Сажин был членом правления Общества, а сестра Евгения одной из бесплатных работниц по библиотеке и книжному складу, которые имелись в Народном доме. Эта библиотека и склад, который насчитывал, как мне говорили, до 35 небольших отделений, порученных учителям в разных уездах губернии, составляли самую существенную часть учреждений Общества, но главную роль Народный дом сыграл в качестве помещения, в котором в осенний период 1905 года происходили непрерывные митинги.

Еще летом, за городом, в направлении за этим домом, собирались массовки, на которых выступали ораторы революционных партий, и со всех концов города ремесленники, торговцы, интеллигенция устремлялись послушать их словесные состязания. Не всегда дело кончалось при этом благополучно: так, однажды толпа черносотенцев напала на собравшуюся публику, а потом на улицах произвела избиение всех, кто казался неблагонадежным. Среди избитых и раненых были и убитые: известный в Нижнем владелец аптеки Гейнце был буквально растерзан наемными грузчиками. Многочисленные митинги, порой насчитывавшие тысячи участников, собирались и в центре нижегородского рабочего населения — Сормове, где представители революционных партий вели горячую пропаганду и полемизировали между собой.

После всеобщей забастовки и октябрьского манифеста движение получило еще больший размах, и в дни свободы городские улицы оживились народными шествиями с красными флагами и пением революционных песен, а Народный дом стал центром агитации: с утра до ночи в доме выступали неутомимые ораторы, и, по рассказам, в один месяц в нем перебывало не менее 120 тысяч посетителей. Но собрания устраивались не только в этом обычном месте, но всюду, где только была возможность к этому: в Коммерческом собрании, в Общественном клубе и т. д. На больших митингах председателем обыкновенно выбирался человек нейтральных взглядов, способный вести прения в определенном русле. Таким всего чаще являлся член партии народной свободы, присяжный поверенный Ещин, с которым потом познакомилась и я. Он старался сдерживать полемику партийных ораторов, смягчать резкие выходки оппонентов, горячо состязавшихся между собой, но особенным искусством отличался в тех случаях, когда социалистам приходилось уж общим фронтом выступать против черносотенцев. Последние организовали в Нижнем «союз Минина», имели свой орган и постоянное место сборищ в манеже. Иногда, со своими белыми знаменами и ораторами из мясников и лавочников, они являлись в Народный дом, и против них для завоевания темной массы революционные партии выставляли своих лучших ораторов. В этих случаях черносотенцы со своими белыми знаменами становились по правую, а социалисты с красными знаменами занимали место по левую руку председателя.

Случались при этом колоритные сцены: со стороны черной сотни, после нескольких выступлений красных, из толпы выступал какой-нибудь человек, просил слова и под гром аплодисментов заявлял, что белым он больше не товарищ, что лишь по несознательности был под белым знаменем и теперь покидает его навсегда. Угроза черной сотни, постоянно висевшая над народными собраниями и манифестациями, вызвала необходимость самообороны и социалисты-революционеры организовали боевую дружину, вооруженную бомбами, которая охраняла митинги в Народном доме и уличные демонстрации. Благодаря ее существованию, нападений на мирную толпу в этот период не было.

Однако, когда в январе 1906 г. я приехала в Нижний, Народный дом по распоряжению местных властей был уже закрыт. В один из вечеров, когда в нем было собрание, казаки окружили здание, электрическое освещение было мгновенно прекращено, публика в панике бросилась к выходу и рассеялась в разные стороны, а в доме вслед за тем начался разгром всего его имущества. Все, что можно было найти в буфете, было съедено и выпито, а посуда перебита, все шкафы с книгами и документами взломаны, книжное богатство библиотеки и склада свалено на пол, частью порвано и затоптано; бюсты и портреты лучших русских писателей, украшавшие помещение, разбиты, проколоты, изуродованы. Были ли подброшены какими-нибудь провокаторами две бомбы, найденные на столе в одной из комнат, или они были легкомысленно принесены кем-нибудь в такое ненадлежащее место — осталось невыясненным и послужило причиной того, что Народный дом, этот просветительный центр, был закрыт.

После этой катастрофы деятельность Общества совершенно замерла. Оно не было закрыто, но в течение целых шести месяцев не обнаруживало никаких признаков жизни: общие собрания не созывались, никаких хлопот об открытии дома правление не предприняло: вероятно, члены были обескуражены и находили полезным некоторое время переждать, ничем не напоминая администраций о существовании Общества. Связь с уездными отделениями склада не поддерживалась, и за время бездействия Общества они затерялись, растаяли, так как одни из учителей были за это время уволены, другие переведены на новые места и по трудности сношений или по небрежности не дали знать ни о себе, ни о судьбе вверенных им книг, а списки, хранившиеся в центральном складе, при разгроме были уничтожены вместе с остальным имуществом.

Весной 1906 г. правление, однако, зашевелилось, и губернатор Фредерикс разрешил произвести в доме ремонт, необходимый после казацкого набега. Внутри все помещение оказалось загаженным; от зимних морозов водопроводные трубы лопнули; мебель, замки были исковерканы, оконные стекла в рамах — разбиты, и пришлось делать большие затраты, чтоб привести все в порядок.

Когда, наконец, в первый раз после разгрома было созвано общее собрание, оно представляло довольно жалкое зрелище: из 300 членов на собрание, на котором присутствовала и я, пришло только 30 человек; они констатировали печальное состояние дел Общества; кроме долгов книжным фирмам, которые кредитовали Общество, никакого имущества в данный момент у него не оказывалось, и потребовалось несколько лет, чтоб Общество вновь встало на ноги и уже с изменившимся составом работников, на основании нового, утвержденного в 1912 году, более широкого устава, развило свою плодотворную деятельность.

Другим центром просветительной деятельности в Нижнем была так называемая секция гигиены: ее председатель доктор Грацианов судился в 1878 г. по «процессу 193-х». Энергичный и неутомимый, он тоже отошел от революционной работы и отдался всецело культурно-просветительному делу. С установившейся репутацией хорошего врача, пользуясь связями в обществе и отношениями с губернатором, Грацианов под флагом секции гигиены создал превосходное учреждение, которое можно бы назвать Народным университетом. Публичные лекции, устроенные Грациановым, происходили в обширном зале купеческого клуба и имели слушателями почти исключительно демократический элемент. Билеты на лекции, ценой по пятачку, передавались в профессиональные союзы, которые создались в Нижнем в революционный период; лекторы были превосходны. Боровой, приват-доцент юридического факультета в Москве, прекрасный оратор, собиравший в университетской аудитории тысячную толпу студентов, читал лекции по рабочему вопросу. Слушать его прекрасные лекции было наслаждением даже для лиц, которым предмет был известен.

Профессор Московского университета Гернет прочел несколько лекций по уголовному праву — репрессия в настоящем и будущем — и был награжден шумными овациями своей многочисленной аудитории. Были и другие хорошие лекторы, привлекавшие слушателей из рабочего класса и торгово-промышленных служащих. Как в тех, так и в других живо сказывалась в то время великая потребность в знании.

После восстания 1905 года Нижегородская тюрьма в 1906 году заключала довольно большой контингент арестованных. Это были интеллигенты, рабочие и крестьяне-аграрники.

Для помощи заключенным в Нижнем, как и в других городах, существовал нелегальный Красный Крест из представителей партий и частных лиц, сочувствующих делу помощи. В числе последних была и моя сестра Евгения, судившаяся в 1880 г. (по делу А. Квятковского) и вернувшаяся из Сибири только в 1896 г. С ней на собрания Красного Креста ходила и я. Тут в первый раз мне пришлось наблюдать недоверие партийных людей друг к другу: социалисты-революционеры подозревали социал-демократов в несправедливом распределении денег между заключенными, обвиняя в пристрастии к партийным товарищам в ущерб идейным противникам. Обратно, социал-демократы подозревали социалистов-революционеров в отдельных сборах в пользу крестьян-аграрников, которых с.-р. постоянно считали обделенными.

Потом из Акатуя я получила письмо от Карповича. Между прочим, он просил денежной помощи каторжанам, и это послужило поводом к организации особой группы, которая должна была заботиться о товарищах, попавших в Сибирь. В эту группу при основании ее была приглашена и я. Рассчитывать на большие сборы в Нижнем, конечно, было нельзя, но группа вместо того, чтобы на первых порах взять на свое попечение только Акатуй, а при увеличении средств распространить помощь и на другие каторжные тюрьмы Сибири, составила обширную программу деятельности. Решили, кроме каторжан, помогать и ссыльно-поселенцам и административно-ссыльным; произвести статистические обследования ссылки, собирать сведения о положении ссыльных и для того организовать анкету; заняться изданием материалов по ссылке и т. д. Мои доводы, что при широком размахе мы не достигнем и малого, не убедили собравшихся на учредительное собрание. Но, как и следовало ожидать, широковещательная программа осталась в области слов: группа действовала недолго и, как я узнала об этом впоследствии, когда покинула Нижний, не осуществила ни одной из своих обширных задач.

Гораздо более, чем люди, «потерпевшие кораблекрушение», и дело помощи ссыльным и заключенным, меня интересовало молодое поколение — революционные деятели текущего момента. По близости, идейной и тактической, между «Народной Волей» и партией социалистов-революционеров, к которым примкнули те землевольцы и народовольцы, которые не отошли от движения (Натансон с женой, Корба и др.), я оказалась в среде, тяготеющей именно к ней.

В то время в Нижнем существовал довольно многочисленный губернский комитет с.-р. Его душой был энергичный и неутомимый Н. А. Ульянов. Его мать, близкий старинный друг А. И. Мороз, бывала у Сажиных, участвовала в О-ве распространения образования в Нижегородской губернии и в Красном Кресте, так что я скоро познакомилась как с нею, так и с Николаем Алексеевичем и через него получала иногда приглашения на собрания с.-р. Так, однажды я была на собрании человек в 30; но вопрос шел о посылке делегатов на съезд (или конференцию с.-р.), и на собрании ничего интересного не было. В другой раз я присутствовала на собрании учителей с.-р. из ближайшего уезда. Но учителей всего было 4 или 5. Доклады о деятельности их были бледны и неравноценны. Это были скорее культурные начинания, и притом в таких же ничтожных размерах, как это было 25–30 лет назад. Так, один из учителей повествовал, что к нему приходят два-три крестьянина, и он читает им вслух легальные книжки. Слушая, можно было подумать, что с тех пор ни культурные потребности населения не расширились, ни рамки работы в деревне не раздвинулись. Наряду с этим бессодержательным докладом молодая сельская учительница рассказала просто и увлекательно о своей деятельности. Канвой для ее работы служил манифест 17 октября, содержание и значение которого ей приходилось объяснять крестьянам. Очень искренно она призналась, как была испугана, когда однажды крестьяне ее села потребовали ее на сход. В то время после манифеста волна погромов прокатилась по городам и селам; в селе, где была школа, велась также черносотенная агитация, и учительница могла ждать избиения. Однако, оказалось, что крестьяне позвали ее, чтоб она растолковала им смысл манифеста и объяснила все, что надо, о новых правах и свободах. Она с успехом исполнила это, и позднее крестьяне, сочувствовавшие ей, устроили в школе ночное дежурство на случай необходимой защиты.

Вопрос о кооперации был в ту пору боевым в деревне и находил энергичных пропагандистов. В той местности волостной старшина так увлекся идеей кооперации, что явился настоящим фанатиком ее, и задался целью объединить всю волость в одно потребительское общество.

Деятельность учительницы не укрылась от зорких глаз начальства, и оно для «пользы дела» перевело ее из большого села, в котором она была, в глухую деревню, где под бдительным надзором полиции условия для какой бы то ни было пропаганды были несравненно хуже.

Ульянов, отличавшийся большой предприимчивостью, основал с денежной помощью Грацианова небольшое местное книгоиздательство; «Сеятель». Оно выпустило по вопросам политического и экономического характера ряд листовок, которые носили заглавие: «Полезные сведения». Написанные популярным, ясным и простым языком, они действительно давали их. Были изданы и некоторые брошюры по животрепещущим вопросам того времени. Одна из них оказывалась настолько основательной, что ее можно было бы переиздать и после Февральской революции в 1917 г., когда земельный вопрос встал так остро. В ней заключалась богатая земельная статистика со множеством интересных и необходимых данных. Предполагалось издание других брошюр, для чего существовала особая литературная группа. В нее, кроме Ульянова, входили: неутомимый старик-толстовец Лев Павлович Никифоров, который жил в то время в Нижнем, молодой юрист Золотницкий, Коварский и я.

Из брошюр, изданных «Сеятелем», можно назвать: «Пролетариат и трудовое крестьянство» В. Чернова; «Аграрный вопрос» Золотницкого; «Наши университеты» Грацианова; «Весна народов» (перевод с французского); «Словарь для руководства при чтении книг и газет»; «Календарь для крестьян»; «Календарь для рабочих»; «За книжкой» — периодическое издание библиографического характера и др. Весной 1906 г. в Нижнем был основан книжный магазин «Новь», бойко торговавший, главным образом, брошюрами «Донской Речи», «Молодой России», Вятского товарищества и др., а после моего отъезда стала выходить газета «Народная Мысль», дававшая много сведений о движении в деревне. Она печатала многочисленные приговоры, выносившиеся сельскими и волостными сходами для отсылки в Государственную Думу, информировала крестьян о том, что происходит в правительственных верхах и в Думе.

Во время выборов во 2-ю Государственную Думу нижегородская организация принимала в них деятельное участие, и благодаря ее агитации в депутаты прошли врач Долгополов и присяжный поверенный Фокеев.

Состояние моих нервов и предписание врачей не вмешиваться активно в жизнь заставляли меня сдерживать стремление мое к революционной молодежи и не давали возможности ближе познакомиться с деятельностью Нижегородского комитета. Я слыхала о крестьянских братствах в деревнях, что особенно интересовало меня; знала, что в ноябре 1905 г. в Нижнем происходил первый в губернии крестьянский съезд, заседавший в Общественном клубе и принявший аграрную программу социалистов-революционеров. Летом 1906 г., когда меня в Нижнем уже не было, организовался 2-й съезд, собиравшийся в дачной местности «Моховые горы». На нем присутствовала и Е. К. Брешковская, приезжавшая под видом богомольной старушки. Съезд был немногочислен, и по вопросу о скорой возможности восстания крестьяне высказались отрицательно. Позднее я узнала, что весной возникла судоходная организация и раскинулась по всему течению Волги. Затоны — Доскинский, Муромский, Сопчинскнй, Люлиховский — посещались лекторами, снабжались литературой, устраивались митинги, на которых развивалась программа партии, и т. д.

Моя жизнь в Нижнем, как того требовали состояние моих нервов и предписание врача о том, чтоб всячески щадить их, была в общем спокойная и однообразная. Ее украшала радость свиданий с товарищами по Шлиссельбургу и со старыми друзьями из Петербурга и Москвы. Один за другим ко мне приезжали Морозов, Лопатин, а потом Новорусский, Сергей Иванов.

Из друзей первая приехала Анна Павловна Корба. В чертах ее лица, несмотря на все перемены за долгий период разлуки, я тотчас признала прежнюю милую Нюту, которую не видала с 1881 г., - ту Нюту, которая всегда возбуждала во мне особую нежность своими идеалистическими взглядами на революционную деятельность, заставлявшими меня говорить, что мы все действуем, а Анюта священнодействует. Потом из Петербурга ко мне приехал Марк и Варя Натансоны, с которыми я не видалась еще большее число лет. Варю — мою товарку по Цюрихскому университету — я видела в последний раз в 1877 г. в зале суда, когда она была на скамье подсудимых по «процессу 50-ти». А с Марком, как членом о-ва «Земля и Воля», я рассталась, когда весной 1877 г. он был арестован в Петербурге и затем выслан административно в Сибирь. В них тоже не было той физической перемены, которая так удручает после долгой разлуки. А в моральном отношении при встрече было отрадно найти в них людей, так же непоколебимо верящих в революционное дело и в народ, так же преданных интересам его, как они верили и любили этот народ в ранний период нашей общей революционной деятельности несколько десятилетий назад.

Этот последний приезд не остался без последствий: вероятно, полиция следила за ними еще в Петербурге, потому что в Москве, до которой они ехали вместе с А. И. Мороз, у нее был сделан обыск, а я после их приезда заметила у ворот дома появление чуйки с бросавшейся в глаза подозрительной физиономией. Когда Натансоны уехали, к нам явилась полиция и приступила к обычному делу, причем охранник в тулупчике был рьяным руководителем при забирании разных предметов, интересных для сыска. У меня взяли 1000 экземпляров листка: «Что такое социализм» — небольшая вещь, переведенная мной с английского издания о-ва фабианцев. Забрали фотографии, переписку. В числе документов, лежавших у меня в столе, были очень неосторожны сообщения, которые могли сильно компрометировать как авторов, так и тех, о ком шла речь. Но попался какой-то необыкновенный пристав: в моей комнате, явно умышленно, он встал у комода спиной ко мне, как будто давая знать: прячьте, что у вас есть. Но я не решалась наполнить карманы массой записок и писем и в горестной нерешительности сидела пред выдвинутым ящиком, думая, что карманы все равно обыщут. Выручила сестра Женя; она подошла к столу и подставила свой фартук и карманы, знаком показывая, чтоб я складывала в них документы. Когда я сделала это, она вышла в другую, уже обысканную, комнату и сложила все в свой комод. Так снята была с меня удручающая тяжесть. После обыска сестре объявили, что она должна быть арестована, независимо от результатов обыска.

Ее увезли в тюрьму, которая была так переполнена, что не хватало коек, и, пока мы не отвезли ей кровать, она спала с двумя другими заключенными поперек того ложа, которое имелось в камере. Туда же пришлось отправить стол и посуду, — их тоже недоставало.

Чем был вызван этот неожиданный, немотивированный арест, осталось неизвестно и непонятно. Никакого допроса сестре не делали и, как внезапно арестовали, так же неожиданно, дня через 3–4, выпустили из тюрьмы.

В апреле по нижегородским улицам зажурчали ручьи, солнце грело по-весеннему, с «откоса» можно было любоваться разливом Волги, зазвучали гудки пароходов. Я почувствовала неодолимую тягу на простор, в поля, где горизонт широк и взгляд не упирается в каменные и деревянные ящики домов. Хотелось видеть ширь небес и плыть по широкой поверхности волжского разлива. Я думала, что на отъезд в деревню, в именье брата, из которой в виде облегчения я была переведена в Нижний, не требуется особого разрешения: довольно известить губернатора, что я еду. Так я и сделала: опустив письмо к нему с извещением о моем отъезде, я села вместе с сестрой на пароход, чтоб отправиться через Тетюши в Никифорово.

Я ошиблась: в Казани полиция меня перехватила, явившись на квартиру родных, к которым я заехала.

Загрузка...