После Шлиссельбурга

Глава двадцать вторая Севастопольское восстание

В конце июля 1907 года (когда я жила еще в Териоках), на основании сообщений о настроении солдат Брестского и Белостокского полков в Севастополе, Ц. К. постановил поднять там восстание. Из центрального «военно-организационного бюро» туда направились: В. И. Лебедев, И. И. Яковлев (бывшие офицеры пехоты), баронесса Маргарита Спенглер и девушка, которую называли Любой. Наблюдение за ведением этого дела Ц. К. поручил областнику южной области А. А. Ховрину. Кроме них, в Севастополь из Выборга отправился штабс-капитан артиллерии Глинский, член Ц. К. «Всероссийского офицерского союза».

Предположенное восстание имело своей основой военную организацию, входившую в состав «Всероссийского союза солдат и матросов». В ней революционные солдаты каждой роты составляли кружок, имевший своих выборных представителей. Собрание ротных представителей полка, вместе с представителями других родов оружия, составляло «комитет отдельной части», который в свою очередь посылал делегатов в «гарнизонное собрание». Последнее было высшей инстанцией организации, и с ней-то, почти исключительно, партийные работники имели дело.

Когда посланные Ц. К. прибыли в Севастополь, на общих заседаниях членов Севастопольского комитета, приезжих и членов «гарнизонного собрания» выяснилось, что члены Севастопольского комитета, включая и лицо, которое непосредственно вело дело пропаганды среди солдат, были в данный момент против задуманного выступления: они находили, что попытка отдельного, изолированного восстания особого значения иметь не может, а при неудаче вся работа Таврического союза, объединявшего все местные организации Крыма, подвергнется полному разрушению. Между тем, работа союза шла довольно успешно, и местное крестьянство, недовольное малоземельем, находилось в возбужденном состоянии. Энергичными сторонниками восстания были члены «гарнизонного собрания», и среди них в особенности выделялся грузин «Александр» (Джемухадзе), хваставший своим влиянием на товарищей-грузин. Ховрин, лично соглашавшийся с мнением Севастопольского комитета, подчинялся директиве Ц. К. В таком же положении был и Лебедев, который думал даже отправиться в Ц. К., чтобы настаивать на отказе от выступления, но не выполнил этого.

Несмотря на такое отрицательное отношение партийных работников, члены «гарнизонного собрания» горячо и упорно стояли на своем. Они говорили, что, с участием или без участия партии, выступление, во всяком случае, произойдет, и произойдет неорганизованно, если партия не возьмет дела в свои руки.

Возбужденные предшествовавшей пропагандой и агитацией, имевшей конкретную цель — подготовку восстания, эти передовые члены солдатской организации, находившиеся до сих пор под непосредственным воздействием партийных работников, не хотели и слышать об отступлении, между тем как теперь эти работники ясно видели, что в данное время всякая вооруженная попытка приведет к неудаче и бесполезным жертвам.

Военные власти Севастополя хорошо знали общее настроение местных войск: они ждали взрыва недовольства и были начеку, принимая свои меры. Из ближайших городов были вызваны «верные» части; их поставили в лучшие материальные условия, держали изолированно от влияний извне, и они стояли наготове по первому сигналу броситься на «бунтовщиков».

Было ли «гарнизонное собрание» истинным выразителем общей готовности поднять восстание? Члены местной группы «Всероссийского офицерского союза», знавшие о деле, предостерегали, что члены «гарнизонного собрания» свое настроение ошибочно приписывают солдатской массе, которая на деле далеко отстала от них.

Все было напрасно: партийные работники были не в силах сдерживать стремление солдат проявить накопившуюся энергию.

Социал-демократы, которые вели пропаганду в Белостокском полку и все время энергично боролись против идеи восстания, под давлением солдат были принуждены уступить и дали, как и с.-р., свое согласие на выступление.

Оно было решено и должно было произойти в ночь с 14 на 15 сентября и кончилось полной неудачей; более того — моральным поражением.

Восстания вовсе не было…

Согласно плану «повстанческого комитета», заговорщики-офицеры явились на место действия и сделали с своей стороны все, что было возможно; но никто не пошел за ними. После тяжелых сцен растерянности, при полном отсутствии воли к действию, при зрелище лиц, равнодушных у одних, сконфуженных и виноватых у других, они ушли, одинокие, с горьким сознанием, что уверенность представителей солдат, что масса пойдет за ними, — была иллюзией и самообольщением…

Когда все кончилось, в Выборг приехали Маргарита и Люба и сделали доклад, на котором я присутствовала.

После 15 сентября они тотчас оставили Севастополь и некоторое время скрывались в окрестностях города, в каменоломнях. Они явились крайне возбужденные. Смущенные неудачей, взволнованные всем пережитым, с обветренными лицами, красными от загара, они рассказали о происшедшем; о тревожных признаках, заранее предвещавших несчастье: накануне весь склад заготовленных бомб (кроме двух, оказавшихся потом негодными) был арестован; «офицерское собрание» в Брестском полку, обыкновенно темное по вечерам, было ярко освещено… Из этого они заключили, что замысел открыт и полковое начальство настороже. И это было верно. Начало выступления было назначено в 4 часа утра. Взрыв бомбы должен был дать сигнал к нему. Сигнал дан не был. Однако, Лебедев и Яковлев в военной форме и поручик Виленского полка Максимов отправились к назначенному часу в казармы этого полка: начать дело должен был он. Дальше доклад приехавших, как не бывших очевидцами, был так неполон и неточен, что в моем пересказе по памяти не стоит его передавать. Факты же, как они описаны участником Максимовым, таковы.

Когда заговорщики-офицеры вошли во двор казармы, он был пуст. Их должны были встретить представители дежурной роты, той 5-й роты, которая была наиболее революционизирована и готовностью которой к бою так самоуверенно хвалился Александр. Этих представителей роты на месте не оказалось. Безлюдие на дворе заставило изумленных заговорщиков отправиться на квартиру человека, у которого происходили сходки брестцев, и просить его вызвать из казармы представителей полка. Вскоре они явились. «Осунувшиеся, бледные лица, с отпечатком страдания от переживаемых нервных напряжений, и какая-то подавленность с проблесками отчаяния во взгляде не предвещали нам, — рассказывает Максимов, — ничего хорошего». — «В чем дело?» — «Все пропало! — упавшим голосом сказал Александр. — Невозможно ничего сделать: все офицеры в полку и сидят в своих ротах. Никто не решается при них начать». — «А бомба?» — «Бросили, да не взрывается».

Между тем, офицерам, находившимся при ротах, вероятно, было известно, что восстание назначено в 4 часа, и когда этот час прошел, они ушли из рот в «офицерское собрание», а некоторые уехали в город. Узнав об этом, заговорщики снова пошли к казарме.

В помещении 5-й роты, куда они вошли, не было заметно никаких приготовлений — обстановка была будничная, обыкновенная. При команде: «К ружьям!» лишь несколько человек бросились к ним, а на обращенье и вопрос: «Пойдете ли вы с нами?» — солдаты ответили молчаньем. — «Кто не хочет, идти, может выйти из строя», — сказал офицер, делавший обращенье. Никто не шевельнулся. Перед нами стояли люди, скованные страхом, на лицах сквозила какая-то виновность. Многие тряслись. Тряслись, как в лихорадке, — рассказывает Максимов. Рота все же вышла во двор за офицерами. В то же время из «офицерского собрания» выбежали полковые офицеры. Под угрозою поднятых против них ружей они остановились с криком — «не стрелять!»; потом, ободрившись, снова бросились вперед. Грянул выстрел, и, оставив двух раненых, они ринулись назад. А солдаты, после беспорядочной стрельбы, стали разбегаться во все стороны. Кучка подле Яковлева с товарищами быстро таяла: около них осталось всего 5–6 человек, остальные скрылись. При всей этой сцене на дворе у здания казармы толпились солдаты других рот: неподвижные, они оставались безмолвными зрителями происходящего.

Делать больше было нечего: Яковлев, Лебедев и Максимов пошли к воротам, предложив 5–6 солдатам, оставшимся около них, идти с собой.

Эти солдаты были арестованы в Киеве. Их судили и казнили.

Матросы, так настойчиво требовавшие выступления, не шелохнулись, благодаря мерам, принятым морским начальством.

Глинский должен был поднять артиллерию, но, замеченный патрулем, был арестован вместе с рабочими, бывшими с ним. Их судили и казнили.

Из остальных солдат 6 человек, признанных зачинщиками, были преданы суду и казнены. Штабс-капитан Белостокского полка Никитин должен был принять участие в восстании, но по обстоятельствам дела никакого участия в нем не принял; по доносу он был арестован и приговорен к смертной казни. Не желая подвергнуться ей, он кончил самоубийством.

Таков конец этого несчастного начинания. Это был революционный эпизод без связи с общим ходом революции и не вызывался необходимостью. Говоря ретроспективно, тогдашнее положение дел в России, правительственная реакция, шедшая полным ходом, заранее обрекали эту попытку на гибель. И эта гибель пришла.