Последнее дело Блина

Глава 13 Ученик превзошел учителя

С этой стороны лагеря лес был пожиже. За редкими соснами виднелась дорога к станции. Аксакал перешел ее, нырнул в кусты и зашагал вдоль дороги.

Стояла необычная, не лесная тишина: ни шороха листьев на ветру, ни птичьих голосов. Хоть бы муха какая прожужжала — нет, Аксакал не слышал ничего, кроме собственных шагов да иногда треска сухой ветки под ногой. Было душно. Вдали зарокотало, как будто за горизонтом перекатывали огромную стальную бочку. Не зря Валера боялся грозы!

Тропинка показалась из-за сосен, как только Аксакал о ней подумал. Уже хорошо. Два километра до «Строителя» — полчаса хода, и минут десять из них он уже прошел.

Он вспомнил о контрразведчиках, которые идут за сигналом радиомаячка в Митькиной записной книжке. Нарвешься на них, и отправят в лагерь под конвоем. То-то будет позора! Валера станет кричать, как на Митьку: «Я тебя вывожу из операции!» А может, и не отправят. Смотря какой у них приказ…

И вдруг тропинка разделилась надвое. Аксакал остановился. Об этом Кирилл Мефодьевич его не предупреждал.

Будем думать. Старица к северо-востоку от лагеря, а «Строитель» — в противоположной стороне, значит, на юго-западе. Теперь бы узнать, где юго-запад. Митек в таких случаях определял стороны света по солнцу. Но для этого нужно солнце, а где его взять, если небо с утра пасмурное? Елки наклоняются верхушками к югу — тоже Митькина примета. Но здесь одни сосны. Аксакал задрал голову. Сосна слева от тропинки наклонялась вправо, а сосна справа — влево. Митек предупреждал, что примета неточная: деревьям плевать, где юг, — они выбирают, где больше света. Чаще всего это юг, но может быть и любое другое направление.

«Пойду налево», — сказал себе Аксакал. Зажмурился, покрутил указательными пальцами и попытался их свести. Промахнулся.

«Направо». Он повторил операцию и опять промахнулся.

Тогда Аксакал плюнул на ладонь и ребром другой разбил плевок. Слюни разлетелись строго пополам: часть налево, часть направо.

Он подобрал шишку и бросил на середину тропинки. Шишка откатилась влево, но ее острый конец указывал направо.

«Ну, решай же что-нибудь!» — поторопил себя Аксакал.

Решить было трудно. Две одинаковые тропинки: скорее всего, одна ведет к «Строителю», а другая — на станцию. Ошибешься — потеряешь минут сорок, а Митьке нужна рация. Он, может быть, уже нашел дачу и ждет в засаде, надеется на своего напарника.

Аксакал снова зажмурился, покрутился на одной ноге, шагнул наугад и угодил в кусты, как раз между двумя тропинками. Он хотел повторить попытку, но тут увидел…

В сосновом стволе торчал нож! Аксакал узнал его, и в животе защекотало от страха.

Нож был из одного куска стали, с пустой рукояткой-рамкой без пластмассовых или деревянных щечек, которые можно разбить при неудачном броске. С час назад он вынимал два таких ножа из доски и подавал Михал Михалычу.

«Может, он тренировался?» — стал успокаивать себя Аксакал, прекрасно понимая, что это не так. Если бы нож валялся в кустах, то можно было бы подумать, что инструктор его потерял. А нож торчал в дереве высоко, заметно. Значит, кто-то помешал Михал Михалычу подойти и взять его.

Аксакал встал спиной к сосне, приподнялся на цыпочки, но все равно не достал макушкой до ножа. Тот, в кого целился Михал Михалыч, был высоким человеком.

Он с тоской посмотрел на небе. Низкое оно было, в чёрных и серых пятнах облаков, как ночной камуфляж. Аксакал стоял в глубокой тени, будто на дне накрытого крышкой колодца.

Кап! Вот и дождь. Кап, кап, кап — по лицу, по плечам. Щелк, щелк, щелк — по вздрагивающим листьям. Ш-ш-ш — щелчки капель слились в ровное шипение, лес ожил, зашевелился. Аксакалу казалось, что из-за каждого куста за ним наблюдают чужие злые глаза.

Оглядываясь и проверяя направление, он пошел по линии полета ножа. Пришлось ломиться по кустам. Аксакал смотрел, нет ли где сломанной ветки или взрытой земли, но пока не замечал никаких следов инструктора.

Шагов через десять он сбоку вышел на тропинку — ту, что вела влево от развилки. Вот где хватало следов: в земле четкая вмятина от каблука, палая хвоя вокруг разметана, и в ней — борозда, как будто волокли что-то тяжелое.

След вел поперек тропинки в кусты, и там, в зарослях, мелькнуло что-то синее. Раздвинув ветки, Аксакал увидел полотняную кепку инструктора. Над козырьком зияла рваная дыра с залитыми кровью краями. Дождь уже припустился вовсю; во вмятинах кепки собрались розовые лужицы.

Аксакал далеко перепрыгнул через кепку, как будто она могла ужалить, и пошел дальше.

Сломанные ветки указывали путь; кое-где с листьев капала разбавленная дождем кровь. Казалось, что ее очень много. Аксакал раздвигал кусты, и руки у него были перепачканы красным.

Шагов через пять он увидел инструктора. Тот сидел, привалившись спиной к сосновому стволу, и улыбался. Из-под лежавшей на земле руки высовывалась рукоятка второго ножа. Аксакал подумал, что улыбка — для случайного прохожего, чтобы тот не испугался и не убежал, а нож — для Султана.

— Как вы? — спросил он, опускаясь на корточки перед Михал Михалычем.

— Я попал? — Инструктор еле шевелил губами.

— Ваш нож в дереве торчит, — деликатно ответил Аксакал.

— Значит, ученик превзошел учителя.

— Чем он вас?

— Камнем. Крови много. Посмотри, идет?

Волосы Михал Михалыча слиплись от начавшей подсыхать крови. Но свежей, алой, Аксакал не заметил.

— Вроде уже нет. Сейчас перевяжу, — он потянул с себя футболку.

— В чемоданчике бинт, — выдавил Михал Михалыч.

Аксакал огляделся:

— Нет чемоданчика.

— Тогда моей майкой. Что ж ты голый будешь ходить?

Аксакал помог Михал Михалычу расстегнуть рубашку, взял нож и располосовал майку на бинты.

Трикотажные полоски растягивались, повязка не хотела держаться. В конце концов он укрепил ее как сумел и достал из рюкзака рацию.

— Хорошо, — улыбнулся инструктор. — А я думал…

— Молчите, вам нельзя говорить, — перебил Аксакал. И так было ясно, о чем думал Михал Михалыч: пойдет мальчишка за людьми, а на обратном пути, чего доброго, заблудится и не найдет его.

Он включил рацию. В динамике выло и трещало.

— Алё! — несмело позвал Аксакал. Сверкнула молния, и рация затарахтела, как швейная машинка. Может, сломалась?

— Кнопку нажми, — подсказал Михал Михалыч.

— А что трещит?

— Грозовые разряды.

Аксакал нажал кнопку и уже уверенней сказал в микрофон:

— Валера, это Аксакал, то есть Гоша Тепляков.

Никто не ответил, даже треск в рации смолк. Он сообразил, что надо отпустить кнопку, и услышал конец фразы:

— …пляков, ты где?

Голос был женский. Аксакал догадался, что это Митькина мама, потому что вряд ли в контрразведке много женщин.

— Это вы? — обрадовался он. — Мне Митек про вас рассказывал. Как вас зовут?

— Меня зовут Первый, — строго сказала женщина, — тебя — Аксакал, а того, кто рядом с тобой, — Блин. И вы оба получите на орехи! Где вы?

Аксакал не знал, можно ли называть Михал Михалыча по имени, и сказал:

— Рядом со мной не Блин. Он раненый.

— Дай!

Инструктор отобрал у него рацию и выронил.

Аксакал поднес микрофон к его губам.

— Михал Михалыч на связи, — заговорил инструктор. — Я в перелеске у станции, Султан ушел на юго-запад минут двадцать назад. Прошу помощи.

— Михал Михалыч, кто ранен? — спросила Митькина мама.

— Я. Похоже, сотрясение мозга.

— К вам едут. А ребята с вами?

— Нет, — еле пошевелил губами инструктор. Аксакал потянул рацию к себе:

— Здесь только я, Аксакал, а Блин пошел в «Строитель». Это на Оке дачный поселок. Там, скорее всего, дача.

— Силы небесные! — охнула Митькина мама. Аксакал понял, чего она испугалась: Султан ушел на юго-запад, и там же, к юго-западу от лагеря, находится «Строитель».

— У Султана чемоданчик Михал Михалыча, — предупредил он.

— Не поняла. Он вооружен?

— Теперь — да, — наклонился к микрофону инструктор.

— Подробнее. Какое оружие, огнестрельное?

Михал Михалыч молчал, закрыв глаза и уронив голову на грудь.

Дождь шипел, барабанил и щелкал. Сквозь крону сосны пробились водяные струйки. Одна лила на руку инструктору, а он даже пальцем не пошевелил.

— Михал Михалыч! — перекрикивая грозовой треск, звала Митькина мама.

Аксакал поднял упавшую рацию:

— Я здесь, я кнопочку не нажимал. Михал Михалыч, кажется, потерял сознание.

— Он дышит?

— Дышит.

— Не давай ему спать. Тормоши.

— Я не сплю, — сказал инструктор и разлепил веки. — Просто устал немного.

— Вот и хорошо, — откликнулась Митькина мама. — Михал Михалыч, поговорите со мной! Какое у Султана оружие?

— Ствола нет, — с трудом выговорил инструктор. Аксакал запоздало сообразил, что на самом деле его зовут не Михал Михалычем, а как-то по-другому. А то бы почему Митькина мама велела называть себя «Первым», Митьку — «Блином», Аксакала — «Аксакалом» и только инструктора звала по имени? Ясно, что «Михал Михалыч» такой же оперативный псевдоним, как «Первый». Тут конспирация. Если преступники подслушивают контрразведчиков, они не поймут, кто есть кто. Рация трещала и выла.

— Четвертый на связи, — вмешался в разговор незнакомый мужской голос. — Аксакал, мы теряем волну. Объясните подробнее, где находитесь.

— На тропинке, — начал Аксакал. — Если идти от лагеря к станции, то с дороги надо свернуть направо…

— Мы уже на станции, — перебил Четвертый. — Выходи навстречу.

— Нет, нет! — закричал Аксакал. — Станция, наверное, далеко: я поездов ни разу не слышал!

— Понял. Возвращаемся, — не стал возражать Четвертый. — Микроавтобус к вам сможет подъехать?

Аксакал ответил, что вообще-то сможет — лес редкий. Но на тропинке много корней, и как бы Михал Михалычу не стало хуже, если трясти его в микроавтобусе.

— Не растрясем, — пообещал Четвертый. — Но ты уж нас встречай.

Аксакал положил рацию на сухое место, под руку Михал Михалычу, и накрыл рюкзаком.

— Продержитесь без меня?

Инструктор молча прикрыл глаза: продержусь.

Дождь лил стеной. Аксакал вышел из-под сосны, и его обдало, как из душа. Проламываясь через кусты, он снова наткнулся на кепку инструктора, поднял ее и нацепил на ветку рядом с тропинкой.

У развилки он обернулся. Потерявшая форму кепка висела тряпочкой. Холодный дождь уже почти смыл с нее пятна крови.

Молния полыхнула над потемневшим лесом, и мгновение спустя в небе громыхнуло — оглушительно, близко!

Не глядя под ноги, Аксакал бежал навстречу контрразведчикам. В кроссовках чавкало, грязные брызги из-под его подошв хлестали по кустам. Он думал о напарнике.

Четвертый сказал: «Мы теряем волну», Валера сказал: «В мокром лесу плохой прием, а если будет гроза, можно совсем потерять сигнал». А тут и мокрый лес, и гроза. Рация большая, размером с два плеера, и то Четвертый не смог засечь, с какой стороны пришел сигнал. Наверное, мокрые деревья отражают радиоволны. А что за маячок в Митькиной записной книжке? Аксакал сколько раз держал ее в руках, щупал обложку и не нашел ничего необычного. Совсем крошечный этот маячок. Фитюлька. Уж точно приборы контрразведчиков его потеряли, и напарник сейчас один.

СОВСЕМ ОДИН, А СЛЕДОМ ЗА НИМ ИДЕТ СУЛТАН!

В шуме дождя послышались какие-то посторонние звуки. Аксакал остановился и различил треск веток и фырчание мотора. Молния ударила совсем близко; в ослепительном свете вспыхнуло ветровое стекло и белая приплюснутая морда микроавтобуса. Оглохший от грома, Аксакал смотрел, как он приближается, подпрыгивая на корнях. В глазах плавали темные пятна, и свет фар казался тусклым.

Микроавтобус затормозил в нескольких шагах от Аксакала, поехал юзом по грязи и толкнул его в грудь. «Дворники» елозили, разбрызгивая потоки воды на стекле.

Хлопнула дверца. Кто-то высокий, в черном бронежилете, выскочил под дождь, втолкнул Аксакала в кабину и сел с краю.

— Сильно я тебя стукнул? Не видно ни шиша, — то ли извинился, то ли пожаловался контрразведчицкий водитель. Обычный стал бы орать: «Сам виноват!»

— Ничего, — сказал Аксакал, — поехали.

Он, кажется, плакал, но не смог бы сказать точно, потому что лицо было залито дождем.

Микроавтобус казался обычным — «Газель», вроде маршрутного такси, только на окнах занавески. Оглянувшись, он увидел, что в пассажирском салоне полно радиоаппаратуры, а под крышей в зажимах укреплена снайперская винтовка.

Пассажиров было четверо, все в бронежилетах поверх штатской одежды. Высокий, который посадил Аксакала в кабину, сидел у раскрытого окна и нянчил на коленях маленький автомат «кипарис».

Дождь хлестал ему по плечу, но высокий стекло не поднимал, только ежился. Еще двое с автоматами, тоже раскрыв окна, глядели один влево, другой назад. Четвертый колдовал над прибором с рамочной антенной — Аксакал видел такой у Валеры.

— Нет сигнала от Митьки? — спросил у него Аксакал.

Контрразведчик поднял голову и ответил глазами: «Нет», а вслух сказал:

— Много будешь знать, скоро состаришься.

Аксакал не обиделся. За прошедшую неделю он сто раз слышал от напарника: «Мне всего не говорят, служебная тайна». Митек говорил это спокойно, как «хорошая погода». Не положено тебе знать — значит, не положено, догадайся сам, если сможешь.

«Газель» ползла, раскачиваясь, как лодка, и черкая бортами по кустам.

— Развилка, — сказал водитель. — Теперь куда?

— Налево. Видите, где кепка на кусте?

Высокий на ходу распахнул дверцу и выскочил из кабины. За ним высыпались двое других автоматчиков. Когда микроавтобус дополз до кепки, они стояли на тропинке, оглядывая каждый свой сектор обстрела.

— Туда! — Аксакал показал в кусты, где остался Михал Михалыч, и первым бросился к инструктору.

Михал Михалыч был жив, улыбался и бормотал что-то неслышное за шумом дождя. «Хорошо», — прочитал по губам Аксакал и удивился: что ж тут хорошего?

— Скажите, чтоб меня не ждали. Я пойду Митьку догонять, — шепнул он инструктору.

Позади трещали ветки. Прежде чем подошли автоматчики, он успел подобрать выпавшую из ослабевших рук Михал Михалыча рацию и спрятать в Митькин рюкзачок.

Высокий как ребенка поднял инструктора на руки и понес к микроавтобусу. Двое других прикрывали отход, возвышаясь над кустами.

Аксакал присел, шмыгнул за сосновый ствол, и его не стало видно.