Последнее дело «ВАЛЕТОВ»

Глава 19. О ВРЕДЕ НЕСПЕЛОЙ «КЛУБНИЧКИ»

Купец 1-й гильдии Никанор Мартемьянович Борисовский имел нрав гордый и надменный. На всех, у кого не было миллионов, смотрел свысока, словно на букашек каких. Но не любили его за другое. Честное купеческое слово… Многие русские предприниматели относились к нему не только как к красивым, звучным словам. Не писанный закон! Раз пообещал, так выполняй. Даже если себе в убыток. Никанор жил по иным правилам.

Будучи избранным председателем Совета Московского коммерческого ссудного банка Борисовский обещал свято оберегать интересы акционеров и вкладчиков. Но в дела банка особо не вникал, хотя исправно получал жалование побольше министерского — девять тысяч рублей в год. А когда банк, благодаря мздоимству и аферам его протеже Ляндау и Полянского, оказался на грани банкротства, он подписал годовой отчет сильно приукрашивающий действительность. Акционеры строили радужные планы, ожидая крупные дивиденды, а председатель Совета тем временем, через подставных лиц, распродавал свои акции. Лопнул банк. Члены Совета и директора попали под суд. Правда, Никанор сумел выкрутиться — его оправдали. Но уважения в деловых кругах эта история ему не прибавила.

В беговом обществе Борисовского ценили как большого знатока рысистых лошадей и способного коннозаводчика. Но и здесь его недолюбливали.

— Для него не лошади главное, а сколько за них получить можно, — сказал как-то Алексею Сахновский. — Ну какой настоящий охотник станет продавать весь лучший молодняк собственного завода, а на свою призовую конюшню поставлять материал исключительно второсортный?! Надо же было додуматься продать Турка, Пройдоху, Ротозея. Они Федору Макарову за год шесть призов выиграли. А трехлеток, каких отдал — Туманную и Жемчужного, от Варвара. Поверьте моему слову, в следующем сезоне они себя еще покажут! И ведь счастлив просто! Я, говорит, за них по тысяче двести рублей взял. Алтынник и аршинник он, а не охотник.

— Чего надобно? — спросил дюжий дворник, загораживая дорогу.

— Хозяина твоего.

Дворник окинул взглядом костюм Алексея — потёртый пиджак из «чёртовой кожи», высокие сапоги, картуз с лаковым козырьком.

— Только ему и делов с всякими…, - начал было он, но вдруг что-то вспомнил. — Подожди, а ты, случаем, не репортёр газетный будешь?

— Угадал.

— Тогда проходите. Хозяин на ваш счёт предупреждал. Велел сразу к нему.

— Хорошо ты, любезный, званых гостей встречаешь.

— Извиняйте. Место у нас тут бойкое. Курский вокзал почитай рядом. Увиваются всякие, вот мне и приходится блюсти.

Появился лакей. По мраморной лестнице поднялись на второй этаж. Через богато убранную гостиную — картины в золочёных рамах, китайские вазы на столиках, беккеровский рояль — прошли к кабинету.

— Господин Лавровский, — доложил лакей.

— Пусть заходит, — пробасил Борисовский.

Не поднимаясь из кресла, купчина слегка кивнул головой в знак приветствия. Сесть не предложил.

— Дело у меня до вас, сударь, серьёзное.

Что же это за день сегодня выдался, мелькнуло в голове у Алексея, хам на хаме и хамом погоняет. Придётся и этого поучить.

— А ко мне с другими и не обращаются — такса у нас с компаньоном высокая, не каждому по карману. Надеюсь, вы в курсе?

— Конечно, конечно… Да вы присаживайтесь, — спохватился Никанор Мартемьянович. — Угодно будет сигару?

— Благодарю. Но курю исключительно один сорт, — вальяжно развалившись в кресле, Алексей достал «гавану» и принялся её раскуривать. — Слушаю вас.

— Тут такая оказия приключилась. В воскресенье какие-то разбойники отняли у моего племянника рысака.

— Отняли? Открытое завладение чужим имуществом или попросту говоря грабёж. Такими мелочами мы с компаньоном не занимаемся. В полицию вам обращаться надо, — Алексей сделал вид, что хочет встать. — Позвольте откланяться.

— Подождите Алексей Васильевич. Не всё так просто.

Оказывается и имя-отчество знает, усмехнулся Лавровский, а то — сударь, ещё бы любезным, как полового или дворника назвал.

— Не совсем, чтобы открыто отобрали. Он им сам отдал и рысака и аттестат.

— Ничего не понимаю. Что значит отдел? Извольте говорить вразумительно. Проиграл в карты? Проспорил? Подарил?

— Да с девицей он одной познакомился. А она малолетней оказалась. Сидят они, чай пьют, а тут мать её.

Алексей сразу вспомнил вечер у подъезда «Салошки»: пьяный Женька Борисовский с очень юной спутницей под ручку, её предложение кавалеру поехать не к «Яру», а к ней домой. Очередная проделка «хоровода», крутящегося вокруг бегов? Похоже на то. Надо выяснить подробности.

— Полицию говорит вызову, пусть протокол составляют, — продолжал тем временем Борисовский.

Алексей перебил его:

— Никанор Мартемьянович, у вас дурная болезнь была когда-нибудь?

От неожиданности подобного вопроса у почтенного купца аж глаза на лоб полезли:

— Бог миловал. А что?

— А то! Когда к врачам обращаются, то не рассказывают сказки как жасмин нюхал и «гусарский насморк» от того приключился. Само по себе знакомство с малолетними девицами и распитие с ними чая преступлением не является. А вот их растление совсем другое дело. За это каторга полагается… Поэтому, если рассчитываете на моё содействие, рассказывайте, как всё было на самом деле. В подробностях.

— Да откуда мне их знать? Я разве охальничал? Надо племянника позвать.

Через несколько минут появился Женька Борисовский — стройный красивый блондин лет двадцати.

Дядя встретил племянника нелюбезно:

— Паршивец! Рассказывай Алексею Васильевичу всё, как на духу. И врать не вздумай!

В тот день Женька загулял. Позавтракал в «Славянском базаре», пообедал у Тестова, а к вечеру завалился в «Салошку». Потянуло на «клубничку». «Тиролька» из тира была не прочь поехать с ним к «Яру», но ждать, когда она освободится, не хотелось. А тут подвернулась очень юная девица. Сама подошла, папироску попросила. Она охотно согласилась «продолжить знакомство», но в «Яр» ехать наотрез отказалась, сказала, что боится встретить там знакомых маменьки. Поехали к ней домой.

— А как же маменька? — поинтересовался Алексей.

— Говорила, что она на богомолье в Троице-Сергиеву лавру ушла.

— Где эта девица живёт?

— Возле Цветного бульвара.

— А точнее?

— Не запомнил я. Пьяный сильно был.

Оставили рысака во дворе двухэтажного дома, под присмотром дворника. Поднялись на второй этаж в богато меблированную квартиру. Там нашлись и фрукты, и шампанское, и хороший коньячок.

— А потом её мать заявилась и давай кричать. Девочке, дескать, четырнадцать лет, а ты такой-сякой…, -вздохнул Женька.

— Потом — это когда? — спросил Лавровский.

— Ну, когда я её. ну это начал.

— Девчонка сопротивлялась?

— Сперва сама ластилась, сама разделась. А потом как заорёт. Щёку мне расцарапала.

— Неужто в первый раз? — изумился Лавровский.

— Какой там в первый! Она перед этим в постели такое вытворяла!

— Всё понятно. Крепко тебя подловили. За растление малолетней с насилием согласно «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» полагается от десяти до четырнадцати лет каторги.

— Барон так мне и сказал.

— Какой барон? — встрепенулся Алексей.

— Да мать её соседей позвала в свидетели.

— Так, — протянул Алексей. — Так… Описать их внешность можешь или спьяну не запомнил?

— Могу. Один, дядя её, здоровый с рыжей бородой, кулаки громадные. Второй неказистый, потрёпанный какой-то, еврейчик. А третий барон.

— Как он выглядел?

Единственное, что запомнилось Женьке в бароне — это фуражка с кокардой.

Роли у «родственников» и «соседей», судя по всему, были расписаны заранее. «Безутешная мать» причитала. «Дядя» пару раз заехал Женьке по морде. Барон, назвавшийся отставным судебным следователем, грозил каторгой. При этом он предупредил: согласно действующему законодательству, в случае подачи жалобы потерпевшей или её родственников дело уже не может быть окончено примирением. Неказистому еврейчику досталась роль доброго и мудрого человека, к советам которого окружающие привыкли прислушиваться.

— Ну, что вы такое говорите? — сокрушённо покачал он головой. — Законопатить молодого человека на каторгу. А оно вам надо? Или вам станет легче от того, что он до самой смерти будет катать тачку? Да, до самой смерти! Ибо в том аду кромешном четырнадцать лет мало кто сможет выдержать. Конечно, вы, юноша, поступили очень скверно — опозорили бедную девушку. Мы-то, люди свои, будем молчать. Но чем заткнуть рты дворнику и соседям, видевшим, как вы привезли её пьяную на своём роскошном кабриолете? Лиза, таки будут злословить они, пошла по рукам.

Он выдержал паузу и по-деловому закончил:

— Предлагаю маленький гешефт. Вы отдаёте своего рысака. Я помогаю его выгодно продать. Думаю полученного хватит и на сплетников — соседей, и на приданое опозоренной девушке.

Женька согласился. Вместе с рыжебородым они поехали к нему домой за аттестатом.

— Они меня ещё расписку дать заставили, — признался он. — В том, что продал Эммина-Варвара вдове титулярного советника Феоне Ивановне, фамилию запамятовал, и причитающиеся деньги получил.

— Всё? — спросил Алексей.

— Всё.

— Сможешь ты дом найти?

— Нет.

— Тогда иди. Нам с Никанором Мартемьяновичем потолковать надо… Да, чуть не забыл. Ты зачем в «Мясницкие меблированные номера» ходил? К купцу одному.

— К Ивану Васильевичу Щебневу? Так он у меня Эммина-Варвара торговал.

— Сколько давал?

— Мену предложил — на двух жеребцов от какого-то Непобедимиго-Молодца.

— Не понравились?

— Я и смотреть не стал. Зачем они мне? У меня собственного завода нет.

— Понятно. И последний вопрос. Как выглядит Феона?

— Высокая брюнетка. Сдобная, — глаза Женьки масляно заблестели. — На мой вкус, аппетитная дамочка. Право, не отказался бы.

— Вон отсюда! — замахнувшись, рявкнул Борисовский — старший. Когда племянник выскочил из кабинета, спросил. — Порадуйте чем или нет?

— Попробуем. Для начала ушлите своего «облома» куда-нибудь подальше.

— Я его на фабрику в Переславль отправлю.

— Вот и замечательно. Если вам начнут угрожать — тяните время и разыщите меня.

— Благодарствую. Сколько с меня причитается?

— Во сколько вы оцениваете Эммина-Варвара?

— В десять тысяч.

— Это вы конечно загнули, ну да бог с вами. После возвращения жеребца, вы платите мне тысячу рублей.

Борисовский крякнул.

— Ещё тысячу за то, что ваш «облом» не пойдёт под суд. Это тоже позже. А сейчас позвольте получить с вас пятьсот рублей на расходы связанные с проведением розыска.

Купец достал бумажник.

Лавровский собирался побывать сегодня в Московском окружном суде. Большой интерес представляла для него встреча с судебным следователем 8го участка Кейзером. Ведь. С одной стороны этот человек ведёт предварительное следствие о мошеннической торговле рысаками, а с другой, если верить Лансиньяку, — сам к ней причастен. Но после разговоров с Птичкой и Борисовскими планы его изменились. Грачёвка сейчас важнее.

Грачёвка — местность между Цветным бульваром и Сретенкой — одно из самых нехороших мест Москвы, пожалуй, ещё похлеще, чем Хитровка и Хипиловка. Как недавно написал один из фельетонистов, обличающий пороки современного общества, «здесь даже до наступления вечерней темноты идёт и в будни и в праздники грязный и откровенный разгул». В Большом и Малом Колосовом, Соболевом, Мясном, Сумниковом и других переулках давно и прочно обосновались публичные дома. От самых роскошных, ночь в которых обходится клиенту не менее десяти рублей, до простеньких, где любого желающего готовы по-быстрому обслужить за тридцать — пятьдесят копеек.

Борделей около сотни. Разумеется, речь идёт только о работающих с дозволения властей, а сколько подпольных — бог весть. Питейных заведений ещё больше.

— На каждой сотне шагов полсотни кабаков да пивных, — рассказывал Алексею Пастухов, знакомивший его с «достопримечательностями» Москвы. — Публика там такая собирается, которой даже в ночлежках Хитровки появляться опасно, вмиг полиция заметёт.

Вот в это премилое местечко и вели все следы розыска. Ситников, он же Щёголь, Барон и Шалунок, Самсон и полковница, а теперь ещё и вдова титулярного советника Феона Ивановна, так или иначе, были связаны с Грачёвкой.

Находилась Грачёвка на территории 2-го участка Сретенской части. Вот туда Алексей и отправился.

На доверительный разговор с участковым приставом коллежским асессором Капени рассчитывать не приходилось. Знакомы они были шапочно — встречались несколько раз на пожарах. Показывать открытый лист и требовать всемерного содействия? Не исключено, что уже сегодня, кому следует, станет известно, что ими заинтересовался сам генерал-губернатор. Нет, тут подход нужен.

— Чем обязан? — спросил Капени. — У нас за минувшие сутки ничего интересного для вас не случилось — ни убийств, ни пожаров. Даже грабежей не было.

— Да я к вам по личному делу, — Алексей постарался придать лицу как можно более смущённое выражение. — Можно сказать, по интимному.

— Излагайте. Посодействую. Если это не противозаконно.

Готовность помочь имела под собой причину. Прошлой зимой за пьяный дебош в участок доставили репортёра «Русских ведомостей» Серёжку Емильянцева. Пристав, не смотря на все уговоры, составил протокол и отправил его к мировому судье. А через месяц Емельянцев так отчихвостил его в газете за несвоевременный вывоз нечистот и снега со Сретинки, что обер-полицмейстер в своём приказе объявил замечание за упущения по службе. С тех пор Капени старался с репортёрами жить мирно, в мелких просьбах не отказывал.

— Был я вчера в цирке Саламанского. Познакомился там с женщиной… Нет, нет, не из «тех» дам — приличная, вдова титулярного советника.

— Хороша? — подмигнул Капени.

— Не то слово, — Алексей припомнил, как описывает всех своих пассий его друг наездник Павел Чернов. Даже языком цокнул. — Не женщина, халва, рахат-лукум… Зовут Феона Ивановна. Живет не далеко от Цветного бульвара. Мне бы её точный адрес узнать.

— Фамилию знаете?

— Нет.

— Н-да… Это несколько усложняет дело. Надо списки всех прописанных просматривать. Точно у нас во 2-м участке живёт? А не с другой стороны Цветного бульвара, в 1-м?

— Точно. Знаю даже, что на втором этаже доходного дома.

— Ладно. Сейчас распоряжусь, найдём вашу вдовушку.

Но распорядиться не успел. Вошёл, вернее, влетел, какой-то молодой полицейский чиновник:

— Ваше благородие, срочная телеграмма из сыскного. У них появился подозреваемый в ночной краже на выставке. Полковник Муравьёв требует.

Капени выразительно погрозил ему кулаком, указав взглядом на репортёра. Прочитал телеграмму.

— Немедленно вызвать в участок всех околоточных, и позови моих помощников, — велел он. А когда чиновник умчался исполнять приказ, сказал Алексею. — Извините, но вашей просьбой завтра займусь, сейчас не до того. Вы, конечно, о крупной краже на Всероссийской выставке уже знаете?

Лавровский кивнул. Не сознаваться же в том, что почти в двенадцать дня лучший репортёр «Московского листка» не знает о серьёзнейшем происшествии случившимся ещё ночью.

— Похоже, сыщики что-то разнюхали. Будем проверять гостиницы.

— Можно узнать подробности?

— Не обессудьте, но не имею права.

Алексей выбежал из участка, вскочил в первую попавшуюся пролётку. Не торгуясь, велел:

— Гони на Ходынское поле, на выставку.