Последнее искушение Христа

ГЛАВА 21

Святая суббота, она — словно пухлый младенец, резвящийся на коленях Господа. Вместе с ним все отдыхает от трудов своих: земля, вода и человек. Человек одевается, приукрашивается и отправляется в синагогу, чтобы увидеть, как раввин развернет святой свиток с Законом Божьим, записанным красными и черными буквами, чтобы услышать и внять каждому слову, каждой букве, раскрывающим волю Господа.

Была суббота. Правоверные выходили из синагоги Назарета. Перед их взором все еще стояли видения, которые рисовал в их воображении старый раввин Симеон, и видения эти были такими яркими, что люди шли, спотыкаясь, различая реального мира. Они разбредались по городской площади и, медленно прогуливаясь под высокими финиковыми пальмами, восстанавливали душевное равновесие.

Сегодня раввин вытащил один из свитков Писания наугад. Это оказалась Книга пророка Наума. Вслепую Симеон ткнул пальцем и попал на такой текст: «Вот, на горах — столпы благовестника, возвещающего мир…»

Раввин прочел эти слова один раз, другой — испарина выступила на его лбу.

— Это Мессия! — возопил Симеон. — Он идет! Оглянитесь! Всмотритесь в себя! Повсюду знаки его приближения. Крик рвется из наших душ: «Довольно!..» А в миру? Взгляните! Сатана воссел на престол Вселенной. В одной руке он держит прогнившую плоть человеческую, в другой — продажную душу. Пришло время, о котором пророчествовали пророки, а устами пророков глаголил сам Господь. Откройте Писание. Что там сказано? «Когда Израиль низвергнется с престола своего и святая земля будет попрана пятою неверных, наступит конец света!» И дальше в Писании сказано: «И последний царь будет беспутным, безбожным и беззаконным, и семя его будет недостойным. И венец соскользнет с головы Израиля». Пришел беспутный и безбожный царь Ирод Антипатр. Я видел его собственными глазами, когда он приглашал меня в Иерихон лечить его. Я взял все свои тайные травы и отправился. И с тех пор я перестал есть мясо, ибо видел его гниющую плоть, перестал пить вино, ибо видел кровь его, кишащую червями. Тридцать лет смрад, исходивший от его тела, стоит в моих ноздрях… Он умер, и труп его сгнил. Пришли его недостойные сыновья — мелкое отродье. И царский венец обесчещен… Свершились пророчества! Близится конец света! Над Иорданом гремит голос: «Он идет!» Этот голос откликается в наших душах: «Он идет!» Я сегодня открыл Писание и увидел слова: «Он идет!» Я стар, взор мой мутнеет, выпали зубы, и конечности ослабли. И я ликую! Я ликую, ибо со мной обет Господа. «Симеон, — сказал Он, — ты умрешь не раньше, чем увидишь Мессию». А стало быть, чем ближе я подхожу к смерти, тем ближе к нам Мессия. Мужайтесь, дети мои. Нет рабства, нет сатаны, нет римлян, есть лишь Мессия, и он грядет! Мужчины, беритесь за оружие, ибо это война! Женщины, возжигайте лампады, близок жених! Мы не знаем часа его прихода — может, он прибудет сегодня, может — завтра. Бдите! Я слышу уже шорох камней, осыпающихся с гор под его ногами. Он идет! Выходите навстречу — может, вам доведется встретить его!

Люди выходили из синагоги и растекались под финиковыми пальмами. Раввин говорил слишком сумбурно, и его слушатели теперь пытались поскорей позабыть его речи, чтобы утихло бушующее пламя в их сердцах и они могли бы вновь обратиться к насущным заботам. Но пока они прогуливались, нетерпеливо ожидая полудня, когда они смогут вернуться в свои дома и за разговорами, спорами и трапезой позабыть окончательно о пророческих словах, — глядите-ка! Откуда ни возьмись, появился сын Марии, босой, в рваной одежде, с лицом, пылающим как зарница. За ним робко жались четверо учеников, замыкал шествие угрюмый Иуда — глаза его потемнели от усталости.

Земляки недоуменно взирали на них — что это за явление? И разве это не сын Марии впереди?

— Посмотрите, как он идет. Раскинул руки и машет ими, как крыльями. Господь помутил его рассудок, и он пытается теперь взлететь.

— Смотрите: влез на камень, собирается говорить.

— Пошли повеселимся!

Иисус действительно взошел на камень в центре площади. Вокруг собирался народ, довольный предстоящим развлечением. Вот теперь им удастся забыть суровые слова раввина. «Война, — сказал он. — Бодрствуйте: он грядет!» Сколько лет уже Симеон талдычил им одно и то же, их уже тошнило от его слов. Слава Тебе, Господи, теперь сын Марии отвлечет их.

Иисус взмахнул руками, призывая всех собраться, и площадь стала заполняться ермолками, бородами и полосатыми хитонами. Кто жевал финики, кто семечки, богобоязненные перебирали длинные четки, каждый узелок которых содержал речение из Святого Писания.

Глаза Иисуса вспыхнули. В сердце его не было страха, несмотря на такое людское море.

— Раскройте свои уши, — воскликнул он, — раскройте свои сердца, дабы услышать, что я скажу. Исайя возопил: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам — открытие темницы». Пришел пророческий день, братья! Господь Израиля прислал меня благовестником. Он вложил Свои слова мне в губы в пустыне за Иорданом, и я пришел. Он доверил мне великую тайну. Я взял ее и пересек горы и долины — разве не слышали вы моей поступи? Я стремился сюда — в родное селенье, чтобы вам первым принести радостную весть. Какую весть? Настало Царствие Божие!

— Туманно ты говоришь, сын плотника, — закричал горбатый старик, потрясая четками, — туманно и легковесно. «Царствие Божие», «справедливость», «свобода». Довольно! Сделай чудо, и мы поверим тебе. А иначе — заткнись!

— Все есть чудо, старик, — ответил Иисус. — Какие тебе еще нужны чудеса? Взгляни под ноги: даже у мельчайшей травинки есть свой ангел-хранитель, который помогает ей расти. Взгляни вверх: что за чудо звездное небо! А если ты закроешь свои глаза, старик, то увидишь — какое чудо мир внутри нас! Какое звездное небо в наших сердцах!

Люди в изумлении слушали его и оборачивались друг к другу.

— Это ли сын Марии? Как ладно он говорит!

— Это дьявол говорит его устами. Где его братья? Пусть свяжут его, пока он никого не покусал!

— Он снова начал. Т-с-с-с!

— День Господа пришел, братья. Готовы ли вы? У вас осталось мало времени. Сзывайте бедных и раздавайте свое добро. Что вам заботиться о богатствах этой земли? Огонь их все пожрет. Ибо Царствию Небесному предшествует царство огня. В день Господа стены домов восстанут на своих обитателей и сокрушат богатых; золотые слитки в их сундуках превратятся в кровь и пот обездоленных и затопят притеснителей. Разверзнутся небеса, хлынет огненный дождь, море огня зальет землю, лишь новый ковчег будет плыть по нему. В моих руках спасение, я ступаю на ковчег и выбираю. Братья мои, назаретяне, я начинаю с вас. Вас первыми я приглашаю. Входите! Пламя Господа уже спускается с небес!

— Ха-ха-ха! Сын Марии пришел нас спасать, — заулюлюкала толпа.

Со всех сторон доносились взрывы хохота. Кое-кто уже начал собирать камни.

И вдруг в дальнем конце площади появился какой-то бегущий человек. Это был Филипп, пастух. Как только он узнал о приходе своих друзей, он тут же кинулся к ним. Глаза у него опухли, словно от слез, щеки ввалились. В тот самый день, когда он попрощался у озера с Иисусом и своими друзьями, крича им вслед: «Я не пойду, у меня овцы, на кого я их оставлю?!» — разбойники, спустившиеся с гор, скрутили его и увели всех овец, оставив ему лишь пастуший посох. С тех пор он ходил от деревни к деревне, от горы к горе в поисках своей отары, словно царь в изгнании. Из его уст вылетали проклятия и угрозы, и он точил свой кинжал, но по ночам, оставаясь в одиночестве, он плакал… И теперь он бежал к старым друзьям, собираясь присоединиться к ним, поведать о своих страданиях, чтобы всем вместе отправиться на поиски его стада. До него донеслись смех и улюлюканье.

— Что это там происходит? — пробормотал он. — Над чем они смеются? — И он подошел ближе.

— Над чем вы смеетесь? — гневно вскричал Иисус. — Зачем собираете камни — чтобы побить Сына человеческого? К чему похваляетесь своими домами, оливковыми рощами, виноградниками?! Все это прах! Прах! Сыновья и дочери ваши — прах! Великий разоритель огонь сойдет с вершин гор, чтобы похитить ваших агнцев!

— Какой разоритель? Каких агнцев? — пробормотал Филипп, оперевшись подбородком на свой посох. — О каком это пламени он говорит?

Пока Иисус говорил, сходилось все больше и больше людей с землистым цветом кожи — нищих. Прослышав о новом пророке бедняков, они бросились на площадь. Говорили, что в одной руке у него божественный огонь, чтобы спалить богатых, а в другой — весы, чтобы поровну разделить их добро между бедными. Явился новый Моисей, принесший новый, более справедливый Закон. И собравшаяся голытьба с восторгом внимала ему. Свершилось! Свершилось! Пришло царство бедных!

Иисус заговорил снова, и тут же ему на плечи обрушились четыре руки, стащивших его с камня. Он не успел оглянуться, как уже был связан толстой веревкой.

Обернувшись, Иисус увидел, что это сыновья Иосифа, его собственные единокровные братья — Симон, хромой, и Иаков, благочестивый.

— Домой! Домой! — вопили они, таща его за собой. — Ты одержим бесами!

— У меня нет дома. Оставьте меня! Вот мой дом, и вот мои братья, — воскликнул Иисус, указывая на толпу.

— Иди домой, домой! — хохоча, подхватили деревенские толстосумы. Один из них поднял руку и кинул камень. Он попал в лоб Иисусу — пролилась первая капля крови.

— Смерть! Смерть! — завизжал горбатый старик. — Он — чародей, он насылает на нас свое колдовство! Он призывает огонь на наши головы — огонь и вправду обрушится и сожжет нас!

— Смерть! Смерть! — послышалось со всех сторон.

— Позор на ваши головы! — выскочил вперед Петр. — Что он вам сделал? Он невинен!

— Похоже, ты на его стороне? — схватил Петра за шею какой-то дюжий парень из толпы.

— Нет! Нет! Нет! — взвыл Петр, пытаясь вырваться из цепких лап.

Трое других учеников Иисуса словно обезумели от страха. Глаза Иоанна наполнились слезами. И лишь Иуда, продравшись сквозь толпу, отшвырнул двух обнаглевших братьев от учителя и развязал веревку.

— Прочь! — закричал он. — Или вам придется иметь дело со мной. Прочь отсюда!

— Будешь командовать у себя в деревне! — воскликнул хромой Симон.

— Я буду командовать везде, пока со мной мои кулаки, ты, хромоножка! Постыдитесь — вы уже предали его! — повернулся он к четверке учеников. — Сюда! Встаньте вокруг него, чтобы никто его не тронул!

Ученики потупились.

— Братья, мы с вами! — завопили нищие и бродяги, пробиваясь вперед. — Убьем их!

— Я тоже с вами! — раздался чей-то истошный крик. Это Филипп, размахивая посохом, пытался пробиться к ним через толпу. — Я иду!

— Добро пожаловать, Филипп, — ответил ему рыжебородый. — Присоединяйся к нам. Бедные и обездоленные — все вместе!

Жители Назарета дрогнули при виде всей этой нищей толпы. Сын плотника пришел подстрекать бедных, он хочет перевернуть мир вверх дном. Он ведь сам сказал, что принес новый Закон! Смерть, смерть ему!

Подогретые злобой, они приготовились к борьбе: одни — вооружившись посохами, другие — ножами и камнями. Старики отошли в сторону и подбадривали молодежь криками. Друзья Иисуса отступили под платаны на край площади. Иисус, выйдя вперед, остановился между двумя бушующими толпами.

— Братья! — закричал он, раскинув руки, но его никто не стал слушать. Уже летели камни, стонали первые раненые.

Из узкой улочки выбежала женщина. Лицо ее было туго обвязано черным платком, закрывавшим все, за исключением огромных глаз, в которых стояли слезы.

— Ради Бога, не убивайте его! — закричала она пронзительным голосом.

— Мария, его мать! — раздался приглушенный ропот.

Но разве мужчины могли в это мгновение пожалеть мать — гнев правил ими.

— Смерть! Смерть! — вопили назаретяне. — Он пришел будоражить народ, поднять восстание, разделить наше добро между босоногой нищетой. Смерть!

Противники перешли к рукопашной. Оба сына Иосифа, стеная, уже катались в пыли. Иаков камнем рассадил им головы. Иуда с кинжалом стоял перед Иисусом, не давая никому приблизиться к нему. Филипп, вспомнив о своих овцах, дал волю ярости и слепо молотил по головам посохом.

— Во имя Господа! — снова послышался голос Марии. — Он болен! Он вне себя! Сжальтесь!

Но ее крик потонул в общем реве. Иуда, выбрав одного из самых рьяных противников, наступал на него теперь, прижав кинжал к самому его горлу. И лишь Иисус, схвативший его за руку, вовремя предупредил кровопролитие.

— Иуда, брат мой, — воскликнул он, — не надо крови! Не надо!

— Чего же ты хочешь? Воды? — в ярости обернулся к нему рыжебородый. — Может, ты забыл, что в твоих руках секира? Час пришел!

Даже Петр после нескольких полученных ударов рассвирепел и, схватив огромный камень, прицеливался — в кого бы бросить.

Мария прошла в самую гущу схватки, приблизилась к сыну и взяла его за руку.

— Дитя мое, что с тобой? В кого ты превратился? Возвращайся домой — вымоешься, переоденешься, обуешь свои сандалии. Ты весь грязный, сын мой.

— У меня нет дома, — ответил Иисус. — У меня нет матери. Кто ты?

Вцепившись ногтями в свои щеки, Мария зарыдала и более уже ничего не произнесла.

Петр швырнул камень и попал по ноге горбатому старику. Жертва взвыла от боли и, прихрамывая, двинулась в сторону дома раввина. Но тот, запыхавшись, уже бежал навстречу. Услышав шум, он выскочил из-за стола, за которым сидел, погрузившись в Святое Писание. Схватив посох, он бросился посмотреть, что происходит. Встретившиеся ему по дороге раненые рассказали о происходящем, и, наконец, пробившись через толпу, раввин смог добраться до сына Марии.

— Что это значит, Иисус? — строго спросил он. — И это ты, проповедник любви? Это такую любовь ты нам принес? Тебе не стыдно? — Он повернулся к толпе: — Дети мои, возвращайтесь в свои дома. Это мой племянник. Он больной, несчастный человек; он давно уже болеет. Не держите зла на него, но простите его. Это не он говорит, его устами кто-то пользуется.

— Господь говорит ими! — воскликнул Иисус.

— Замолчи! — оборвал его раввин и пригрозил посохом. — Оставьте его, дети мои, — снова повернулся он к толпе. — Не держите зла на него, ибо он сам не знает, что говорит. Все — и бедные, и богатые, все мы — семя Авраама. Не ссорьтесь между собой. Полдень — расходитесь по домам. Я вылечу этого несчастного человека. Мария, ступай домой, — сказал он матери Иисуса. — Мы скоро придем.

Мать бросила на сына последний взгляд, взгляд, исполненный такой тоски, словно она прощалась с ним навсегда, вздохнула и, закусив губы, исчезла в узких улочках.

Пока люди лупили друг друга, над их головами собрались тучи — вот-вот должен был пролиться дождь. Поднялся ветер. Черенки последних листьев отрывались от голых ветвей платанов и смоковниц, и листья усеивали землю. Площадь опустела.

— Приветствую тебя, Филипп, брат мой, — протянул Иисус руку Филиппу.

Я рад видеть тебя, рабби, — ответил тот, хватая руку Иисуса и предлагая ему свой посох. — Возьми опереться.

— Идемте, други, идемте, — промолвил Иисус. — Отряхните прах со своих ног. Прощай, Назарет!

— Я вас немного провожу, чтобы никто не напал на вас, — предложил старый раввин.

И, взяв Иисуса за руку, он двинулся вперед, ощущая в своей ладони горящую ладонь сына Марии.

— Сын мой, чужие заботы надломят тебя.

— Но у меня нет своих забот, отец. Так пусть же меня надломят чужие!

Вдали показались сады и еще дальше поля — путники достигли окраины Назарета. Ученики, шедшие позади, остановились у источника, чтобы промыть свои раны. Их сопровождала целая толпа нищих, увечных и двое слепых — все оживленно разговаривали в ожидании, когда новый пророк начнет творить чудеса. Все были возбуждены и веселы, словно одержали большую победу.

Лишь четверо учеников шли молча. Их одолевали сомнения, и они надеялись, что учитель развеет их. «Назарет — родина учителя — осмеял и изгнал нас. Великая битва началась с поражения. А если нас изгонят и из Каны, — думали они, — а потом из Капернаума и прочих мест вокруг Генисарета, что с нами будет? Куда мы идем? Кому будем возвещать слово Господне? Если народ Израиля будет преследовать нас, к кому обратимся? К неверным?»

Они украдкой посматривали на Иисуса, но никто не осмеливался обратиться к нему. Однако Иисус заметил страх в их глазах и взял Петра за руку.

— Петр, маловерный, в зрачках твоих глаз я вижу трясущегося зверя, у которого шерсть стоит дыбом. Это страх, Петр, страх. Ты боишься?

— Когда я вдали от тебя, рабби, да, я боюсь. Потому я и жмусь к тебе, потому мы все хотим быть к тебе поближе. Поговори с нами, укрепи наши сердца.

— Когда Я заглядываю в глубь своей души, — улыбнулся Иисус, — не знаю, почему, но истина всегда является мне в виде притчи. Итак, друзья, я расскажу вам еще одну притчу.

Один богатый человек приказал приготовить пир к свадьбе своего сына. Быки были заколоты, и столы накрыты, и послал он рабов своих звать гостей на брачный пир. Но у каждого из званых нашелся предлог не ходить. Один сказал: «Я только что купил землю, мне надо ее осмотреть». Другой: «Я сам только что женился и не могу прийти». Третий: «Я купил пять пар волов — мне надо испытать их». Вернулись рабы и сказали своему хозяину: «Никто не может прийти. Все в своих заботах». Рассердился господин и сказал: «Бегите на площади и распутья, созовите бедных, хромых, слепых и увечных и приведите их сюда. Я созвал своих друзей, но они отвергли мое приглашение и не вкусят от моего стола. Ибо много званых, но мало избранных».

Иисус умолк. Начинал он рассказывать спокойно, но чем дальше он говорил, тем ярче вспоминались ему назаретяне, и под конец гнев начал полыхать в его глазах. Ученики в изумлении взирали на него.

— Кто такие званые и кто избранные, и чья это свадьба? Прости нас, рабби, но мы не понимаем, — в отчаянии запустив руку в свою густую шевелюру, промолвил Петр.

— Вы поймете, — ответил Иисус, — когда я соберу званых взойти на ковчег, а они откажутся, говоря, что у них поля, виноградники, жены, а их глаза, губы, уши, ноздри, руки — те самые пять пар волов, которые вспахивают, — что? Бездну, — он вздохнул. Глядя на своих избранных, он еще сильнее ощущал свое одиночество.

— Я говорю, — прошептал он, — но кому? Все впустую, Лишь я и слушаю себя. Когда же у пустыни вырастут уши, чтобы услышать меня?

— Прости нас, рабби, — повторил Петр, — наши умы словно комки глины. Но потерпи, и они оживут.

Иисус взглянул на старого раввина, но старик смотрел себе под ноги. Страшное предчувствие закралось тому в душу, и его старые, лишенные ресниц глаза наполнились слезами.

На самом краю Назарета у здания таможни стоял мытарь, собиравший подати. Звали его Матфей. Все торговцы, входившие и выходившие из города, должны были уплатить ему римский налог. Он был низкорослым и полным, с желтыми пальцами и грязными ногтями. Из ушей торчали волосы, а голос был высоким, как у евнуха. Вся деревня ненавидела и презирала его. Никто никогда не протягивал ему руки, а, проходя мимо, норовили отвернуться. Разве в Писании не было сказано: «И долг наш платить подати Господу лишь, но не человеку»? А этот человек служил тирану. Он попрал Закон и жил беззаконием. Даже воздух вокруг него был осквернен.

— Скорее, друзья! — крикнул Петр. — Не дышите. Отвернитесь!

Иисус остановился. Матфей стоял на пороге своей конторы, держа в зубах перо. Сердце его колотилось, он не знал, что делать, на что решиться — оставаться было страшно, но и уходить ему не хотелось. Ведь сколько он уже мечтал взглянуть на нового пророка, провозглашавшего, что все люди — братья. Разве не он сказал, что Господу дороже раскаявшийся грешник, чем праведник? И еще: «Я пришел в мир не для праведников, но для грешников: с ними я буду говорить и вкушать пищу». А когда его однажды спросили: «Рабби, какое имя носит истинный Бог?» — разве не он ответил: «Любовь»?

Сколько дней и ночей Матфей размышлял над этими словами и, вздыхая, повторял: «Если б только увидеть его, если б только пасть к его ногам!» И вот он был перед ним, но Матфей не осмеливался даже поднять глаз и взглянуть на него. Наклонив голову, он стоял неподвижно и ждал. Чего он ждал? Пророк уйдет, и он потеряет его навеки.

Иисус сделал шаг и произнес:

— Матфей.

Голос его был так ласков, что у мытаря сердце начало таять, и он поднял глаза. Иисус смотрел прямо на него. Его взгляд проникал в самую душу мытаря, неся мир сердцу и просветление разуму. Матфея охватила дрожь, но животворное солнце осветило его, и он согрелся. Что за радость! Что за милость! Неужто все так просто в мире, и спасения достигнуть так легко?

Матфей вошел в таможню, сбросил на пол свои свитки, взял с собой чистые папирусы, прицепил бронзовую чернильницу к поясу и заткнул перо за ухо. Затем вынул ключ, запер здание и зашвырнул ключ в сад. Закончив с делами, он на трясущихся ногах подошел к Иисусу и остановился. Идти дальше или нет? Протянет ли учитель ему руку? И, подняв глаза, он безмолвно взмолился, чтобы тот сжалился.

Иисус улыбнулся и протянул ему руку.

— Добро пожаловать, Матфей. Идем со мной.

Смущенные ученики топтались, не зная, как им поступить. Старый раввин обратился к Иисусу:

— Дитя мое, ты протянул руку римскому мытарю. Это большой грех. Закон осуждает это.

— Рабби, — ответил Иисус, — я слушаюсь лишь своего сердца.

Они вышли из Назарета и, миновав сады, скоро оказались в полях. Дул холодный ветер. Первый снег блестел на вершине Гермона.

Симеон снова взял Иисуса за руку — перед тем, как расстаться, он хотел еще поговорить с ним. Но что сказать? И с чего начать? Иисус говорил, что в пустыне Господь вручил ему пламя в одну руку и семя в другую. Он говорил, что сожжет старый мир и посеет ростки нового… Раввин внимательно смотрел на племянника. Верить ли? Разве не сказано в Писании, что избранники Божии будут попраны и отвергнуты людьми, как засохшее дерево, выросшее среди камней? Значит, может быть, этот человек…

— Кто ты? — спросил раввин как можно тише, чтобы их никто не услышал.

— Ты так давно меня знаешь, дядя Симеон, с часа моего рождения, и ты до сих пор не узнал меня?

Сердце у старика, казалось, перестало биться.

— Это больше, чем может вместить мой разум, — прошептал он, — рассудок мой отказывается…

— А сердце твое, дядя Симеон?

— Дитя мое, я не прислушиваюсь к своему сердцу. Оно ведет в бездну.

— Бездна — это бесконечность. Бесконечность — это Господь, — ответил Иисус, с улыбкой глядя на старика. — Симеон, не помнишь ли ты сновидение пророка Даниила, посетившее его однажды ночью в Вавилоне, о судьбе народа Израиля? — продолжил он через мгновение. — Вечный сидел на своем престоле в белоснежных одеждах, и волосы на его голове были белы, как овечье руно. Престол его был окутан пламенем, и огненная река текла у его ног. А справа и слева от него восседали судьи. И тут разверзлись небеса, и на облако спустился… кто? Помнишь ли ты, отец?

— Сын человеческий, — ответил старый раввин, который долгие десятилетия лелеял в душе это сновидение. Случалось даже, что по ночам ему самому снился этот сон.

— А кто такой Сын человеческий, отец?

Колени у старого раввина задрожали, и он с ужасом взглянул на пророка.

— Кто? — прошептал он, не спуская глаз с губ Иисуса. — Кто?

— Я, — безмятежно ответил Иисус и опустил свою руку на голову старика, словно благословляя его.

Раввин попытался было открыть рот, но не смог.

— Прощай, отец, — промолвил Иисус, протягивая руку. — Верно, ты счастливый человек, Симеон, ибо Господь сдержал свое слово и удостоил тебя увидеть перед смертью того, о ком ты мечтал всю свою жизнь.

Взор у старика помутился. Что творилось вокруг: престолы, крылья, Сын человеческий на облаках?

Или это ему только грезилось? Кто это? Пророк Даниил? Или то врата будущего распахнулись перед ним, давая возможность заглянуть внутрь? Симеон уже стоял не на твердой земле, но на облаках, и улыбающийся человек, держащий его за руку, был не сыном Марии, но Сыном человеческим!

Голова старика шла кругом, и, чтобы не упасть, он оперся на посох, воткнув его поглубже в землю, и все глядел вслед Иисусу, удалявшемуся под сенью осенних деревьев. Небо потемнело: дождь, не в силах больше удерживаться наверху, обрушился на землю. Одежда раввина быстро вымокла и прилипла к телу. Вода струилась по волосам. Но, несмотря на бившую его дрожь, он, не шевелясь, стоял посредине дороги. Иисус со своими спутниками исчез из виду, а раввин все стоял и стоял под дождем и ветром и вскоре снова увидел их — уже в отдалении они взбирались на холм. Куда они шли? Неужто эти босые неученые бродяги обрушат пламя на мир? Замыслы Господа — поистине бездонная пропасть…

— Адонай, — прошептал Симеон, — Адонай… — И слезы хлынули из его глаз.