Последнее искушение Христа

ГЛАВА 25

Основы мира были поколеблены, ибо было поколеблено человеческое сердце, раздавленное камнями, имя которым было Иерусалим, пророчествами, зловещими знамениями, проклятиями, фарисеями и саддукеями, пресыщенными богачами и голодающими бедняками и самим Господом Иеговой, по алтарю которого из века в век струилась в бездну кровь человечества. Господь был суров. Ему возносили молитвы, а Он требовал жертв. Если Ему предлагали агнца или собственного первородного сына, Он гневался еще сильнее: «Не плоти хочу, но сердца вашего. Обратите плоть вашу в дух, дух в молитву и рассейте ее по ветру!»

Человеческое сердце было погребено под тяжестью шестисот тринадцати писаных заповедей иудейского Закона и тысячи неписаных; над ними тяготели книги Торы, пророков и Талмуда, и оно было в оцепенении.

И вдруг внезапно легкое дуновение ветерка, даже не с небес, а на земле, все всколыхнуло. И тут же книги, пророчества и проклятия, фарисеи, саддукеи и камни, называемые Иерусалимом, треснули, зашатались и начали обваливаться — сначала в сердцах, затем в умах и, наконец, воочию на земле. Казалось, что Иегова, как в дни творения, снова повязывает кожаный фартук, вооружается молотом, отвесом и линейкой и начинает все рушить и перестраивать. Казалось, что дни Иерусалимского Храма сочтены.

Каждый день приходил сюда Иисус и стоял на забрызганных кровью плитах. Он смотрел на заполненный людьми Храм и слышал, как сердце взывало к его разрушению. Но Храм продолжал стоять, возвышаясь над городом, сияя на солнце, как жертвенный золоторогий бык, увитый гирляндами. Стены его до самой крыши были облицованы белым мрамором с синими прожилками: казалось, он плывет в бушующем океане. Перед Храмом, очерченные стеной, одна над другой нисходили две галереи. Нижняя и самая широкая предназначалась для язычников, верхняя — для народа Израиля, на ней и стояло само здание, где служило до двадцати тысяч левитов, которые мыли и убирали Храм, зажигали и гасили лампады; из их же клана были и все служители. Днем и ночью возжигались здесь благовония, и воздух так пропитался их ароматом, что козы чихали от него и за семь стадий от Иерусалима.

Скромный ковчег с Законом, который странствующие предки перенесли через пустыню, бросил якорь на этом холме, пустил корни, разросся, оделся в кипарис, золото и мрамор и превратился в Храм. Сначала суровый Бог пустыни не соблаговолил снизойти в этот дом, но потом запах кипарисового дерева, благовоний и умерщвляемых животных так ему понравился, что в один прекрасный день Господь переступил его порог.

Прошло уже два месяца с тех пор, как Иисус пришел в Иерусалим. Каждый день он являлся сюда и останавливался перед Храмом, глядя на него, и всякий раз ему казалось, что он видит его впервые. Каждое утро он надеялся найти его низвергнутым и попранным. Он устал от его вида и не испытывал перед ним страха. В сердце его Храм уже был разрушен. Как-то старый Симеон спросил его, почему он не входит внутрь помолиться, но Иисус покачал головой и ответил:

— Много лет Храм для меня был центром мироздания, теперь центр мироздания — я.

— Иисус, это слишком хвастливые слова, — промолвил Симеон, склонив седую голову. — Ты не боишься?

— Когда я говорю «я», — ответил Иисус, — я говорю не об этом теле, которое есть прах, я говорю не о сыне Марии, который тоже прах с крохотной, едва теплящейся искрой души. «Я» в моих устах, рабби, означает «Бог».

— Это еще более ужасное кощунство! — воскликнул раввин, закрывая лицо руками.

— Да, я святой богохульник, не забывай этого, — рассмеялся Иисус.

В другой раз, когда его ученики застыли в немом восхищении перед мощным строением, Иисуса охватил гнев.

— Вас изумляет Храм? — саркастически осведомился он. — Сколько лет потребовалось, чтобы построить его? Двадцать? Силами десяти тысяч каменщиков? В три дня я один уничтожу его. Так что смотрите хорошенько — больше вы его не увидите. Прощайтесь с ним, ибо и камня на камне не останется здесь вскоре.

Ученики испуганно отступили. Что случилось с учителем? В последнее время он стал таким резким, таким странным, таким непредсказуемым. То лицо его сияло, как восходящее солнце, и все расцветало вокруг, то вдруг глаза его темнели, а во взгляде сквозило отчаяние.

— И тебе не жаль, рабби? — отважился спросить Иоанн.

— Кого?

— Храм. Почему ты хочешь разрушить его?

— Чтобы я мог построить новый. Я построю новый в три дня. Но сначала нужно расчистить место, — и, взяв подаренный ему Филиппом посох, он ударил им по камням мостовой. Вихри гнева бушевали в его груди. Он взглянул на фарисеев, раздирающих себя в кровь о стены, ослепленных своим фанатизмом, и воскликнул:

— Лицемеры! Стоит Господу вскрыть ваши сердца, и оттуда выползут змеи, скорпионы и нечистоты!

Слышавшие это фарисеи пришли в неистовство. Старый Симеон прижал ладонь к губам Иисуса, чтобы заставить его замолчать.

— Ты ищешь смерти? — спросил он Иисуса со слезами на глазах. — Разве ты не знаешь, что книжники и фарисеи уже требовали у Пилата твоей головы?

— Знаю, Симеон, — ответил Иисус, — но я знаю и многое другое, многое, многое другое… — и, попросив Фому протрубить в свой рог, он взошел на Соломонов портик, откуда уже не раз проповедовал. Каждый день здесь он взывал к небесам, чтобы они раскрылись и обрушили на землю пламя — собственный голос слышался Иисусу всемогущим. Он призывал огонь, чтобы тот очистил землю, открыв путь любви. Ее стопам приятно будет ступать по пеплу…

— Рабби, — спросил его как-то Андрей, — почему ты больше не смеешься, почему не радуешься жизни, как раньше? Почему с каждым днем ты становишься все жестче?

Но Иисус не ответил ему. Да и что он мог ответить, так чтобы простосердечный Андрей понял его? «Этот мир, — думал Иисус, — должен быть разрушен до основания для создания нового. Новый Закон должен быть вырезан в скрижалях сердец, и вырежу его я. Я расширю его, включу в него друзей и врагов, иудеев и язычников. Для этого я и пришел в Иерусалим. Ибо здесь-то и разверзнутся небеса. А что из них снизойдет на землю — великое чудо или гибель, — решит Бог. Я готов и к вознесению, и к сошествию в ад. Решай, Господи!»

Приближалась Пасха. Суровый лик Иудеи смягчился под дуновением весны. Со всех концов мира, где живут дети Израиля, в Иерусалим стекались паломники. Повсюду в Храме витали стойкие запахи тысяч человек и жертвенных животных.

Сегодня у Соломонова портика собралась огромная толпа калек и нищих. Бледные, голодными горящими глазами они злобно взирали на тучных саддукеев, зажиточных горожан и их жен, увешанных золотыми украшениями.

— Недолго вам осталось веселиться! — воскликнул кто-то. — Скоро мы перережем вам глотки. Так сказал учитель: бедные убьют богачей и поделят их добро.

— Ты неверно понял, Манассия, — прервал его другой с кротким овечьим взором. — Не будет ни богатых, ни бедных — мы станем едиными. Это и означает Царствие Небесное.

— Царствие Небесное означает изгнание римлян, — перебил неуклюжий дылда. — Разве может быть Царствие Божие с римлянами?

— Ты ничего не понял из слов учителя, Аарон, — вступил в разговор старик с заячьей губой. — Нет ни израильтян, ни римлян, ни греков, ни халдеев, ни бедуинов. Все мы братья! — и он покачал своей лысой головой.

— Все мы прах! — выкрикнул еще кто-то поблизости. — Вот что я понял — я слышал это собственными ушами. Учитель сказал: «Небеса разверзнутся. Первый потоп был водным, второй будет огненным». И все — израильтяне и римляне, богатые и бедные — прах!

— Пророк Исайя сказал: «И останутся у него, как бывает при обивании маслин, две-три ягоды на самой вершине…» Мужайтесь, люди. Мы будем оставшимися. Нам только надо быть поближе к учителю, чтобы он не покинул нас! — это говорил человек с лицом, похожим на закопченный горшок, не спускавший глаз с белой пыльной дороги, ведущей в Вифанию. — Что-то он задерживается сегодня, задерживается. Смотрите, парни! Главное, чтобы он не бросил нас!

— А куда он денется? — спросил старик — заячья губа. — Господь велел ему принять бой в Иерусалиме, здесь он его и примет!

Солнце стояло в зените. От камней мостовой шел пар, воздух дрожал в палящем зное. Увешанный амулетами, появился Иаков-фарисей и принялся расхваливать особые свойства товара: одни амулеты излечивали ветрянку, запоры и кожные болезни, другие изгоняли бесов, самые могущественные и дорогие убивали врагов… При виде нищих губы его искривлялись, и он злобно кудахтал: «Пошли вы к черту!» — плюя трижды перед собой.

Пока бродяги пререкались, каждый по-своему истолковывая слова учителя, к портику подошел высокий старик — пот струился по его лбу, одежда запылилась, но широкое и все еще моложавое лицо его сияло.

— Мелхиседек! — воскликнул обладатель заячьей губы. — Какие вести из Вифании? Ты весь сияешь!

— Ликуйте и радуйтесь, люди! — закричал старец и, зарыдав, принялся обнимать ближайших. — Мертвый был воскрешен — я видел это собственными глазами. Вышел из могилы и пошел! Ему дали напиться — и он пил, дали хлеба — и он ел!

— Что? Кто воскрес? Кто воскрес? — кинулись все к вифанскому старейшине. Подошли даже несколько левитов и фарисеев. Варавва, проходивший мимо и услышавший шум, тоже присоединился к толпе.

Мелхиседек весь лучился от удовольствия, что вокруг него собралась такая толпа и, опершись на посох, начал свой рассказ:

— Лазарь — сын Матфана. Кто-нибудь знает его? Он умер несколько дней тому назад, и мы похоронили его. Прошел день, два, три — мы и позабыли о нем. Вдруг на четвертый день слышу на улице крики. Выхожу на улицу и вижу Иисуса, сына Марии из Назарета, а у его ног распростерлись две сестры Лазаря, целуют ему ноги и оплакивают своего брата. Рвут на себе волосы, воют и кричат: «Если бы ты был рядом с ним, рабби, он бы не умер! Верни его, рабби! Позови его, и он вернется!» Иисус взял их обеих за руки и поднял. И они пошли на кладбище. Мы все побежали за ними и добрались до могилы. Здесь Иисус остановился. Вся кровь бросилась ему в голову, глаза закатились так, что остались видны лишь белки. А потом он как закричит не по-человечески, — мы все перепугались. И тогда, не сходя с места, весь дрожа, он издал еще один крик, дикий и странный, словно с того света. Наверное, так кричат архангелы, когда гневаются… «Лазарь! — закричал он. — Выходи!» И в то же мгновение мы увидели, как земля на могиле зашевелилась. Надгробный камень пополз в сторону, будто его кто-то медленно отодвигал снизу. Страх и ужас! Я смерти так не боюсь, как меня перепугало это воскрешение. Клянусь Господом, если бы меня спросили, чего я боюсь больше — разъяренного льва или воскрешения, я бы сказал — воскрешения.

— Смилуйся, Господи! Смилуйся, Господи! — закричал народ. — Говори, Мелхиседек, говори!

— Женщины завизжали, мужчины попрятались за камни, а те, кто остался, дрожали как осиновый лист. Надгробие совсем сползло в сторону. Из могилы сначала показались две желтые руки, потом голова в грязи и струпьях разложения, и, наконец, все тело, завернутое в саван. Он высвободил одну ногу, потом другую и вышел. Это был Лазарь! — Старик умолк и вытер широким рукавом струящийся по лицу пот. Люди вокруг него неистовствовали — одни рыдали, другие плясали.

— Ложь! Ложь! — закричал Варавва, поднимая свой волосатый кулак. — Он продался римлянам и все подстроил с Лазарем. Долой предателей!

— Заткнись! — прорычал кто-то за его спиной. — Каким римлянам?

Толпа обернулась и тут же отпрянула. К Варавве с угрожающе занесенным кнутом приближался центурион Руфус. За руку его держала бледная белокурая девочка. Все это время она слушала старого Мелхиседека, и слезы струились из ее больших зеленых глаз. Варавва нырнул в толпу и растворился в ней, за ним кинулся Иаков-фарисей со своими амулетами, догнавший его только за колоннадой. Там, склонившись друг к другу, они разговорились, — бандиту и фарисею оказалось несложно найти общий язык.

— Ты думаешь, это правда? — тревожно спросил первым Варавва.

— Что?

— То, что они говорят, будто Иисус воскресил мертвеца.

— Слушай хорошенько, что я тебе скажу. Я — фарисей, ты — зелот. До сегодняшнего дня я утверждал, что Израиль будет спасен лишь молитвой, постом и священным Законом. Но теперь…

— Что теперь? — вспыхнули глаза Вараввы.

— Теперь, зелот, я начинаю смотреть на мир твоими глазами. Молитвы и поста недостаточно. Здесь в дело должен быть пущен нож. Ты меня понимаешь?

— Это ты мне говоришь? — расхохотался Варавва. — Нет лучшей молитвы, чем нож. Ну, так что?

— Давай с него и начнем.

— С кого? Говори яснее.

— С Лазаря. Прежде всего надо снова отправить его в могилу. Пока люди видят его, они будут говорить: «Он был мертв, а сын Марии воскресил его». И так слава этого лжепророка будет расти… Ты прав, Варавва, он подкуплен римлянами и потому кричит: «Не заботьтесь о царстве земном, думайте о небесном». Пока мы взираем на небеса, римляне будут сидеть у нас на шее. Понимаешь?

— Ну? Ты хочешь, чтобы мы и его убрали, несмотря на то, что он твой брат.

— Он мне не брат, я не имею к нему никакого отношения! — воскликнул фарисей и сделал вид, что собирается рвать на себе одежды. — Я вверяю его тебе.

И, отлепившись от колонны, он снова начал расхваливать свои талисманы — он был доволен разговором с Вараввой.

Толпа нищих у Соломонова портика, отчаявшись увидеть Иисуса, начала расходиться. Старый Мелхиседек купил двух белых голубей, чтобы принести их в жертву и отблагодарить Бога Израиля за то, что Он наконец смилостивился над своим народом и послал ему нового пророка.

Камни плавились. Лица людей становились неразличимы в нестерпимо ярком свете. И вдруг со стороны Вифании на дороге появилось облако пыли, восторженные крики огласили окрестности — сотни жителей деревни, закрыв свои дома, снялись с места. Впереди шли дети с лавровыми и пальмовыми ветвями. За ними с улыбкой двигался Иисус, следом — разгоряченные счастливые ученики, словно каждый из них тоже уже воскресил по покойнику, и дальше — толпа совершенно охрипших от криков жителей деревни. Все они устремились к Храму. Шагая через ступеньку, Иисус миновал первую галерею и взошел на вторую. Лицо и руки его сияли таким нестерпимо ярким светом, что никто не осмеливался к нему приблизиться. Старый Симеон, задыхаясь, двигавшийся со всеми, попытался пройти сквозь невидимую ауру, окружавшую учителя, но тут же был вынужден отскочить, его словно обожгло пламенем.

Иисус только что вышел из горнила Господа, и кровь в нем еще кипела. Он все еще не мог поверить: неужто дух обладает столь непомерной силой? Неужто можно повелеть и горам сдвинуться с места? И дух действительно может раздвигать землю и воскрешать мертвых, может разрушить мир и построить новый в три дня? И если дух столь всемогущ, то вся ответственность за гибель и спасение ложится на плечи человечества — дело Господа и обязанности человека смыкаются… Кровь стучала в висках Иисуса — мысль эта была и манящей, и пугающей.

Он оставил Лазаря стоящим в саване над могилой и с необычной поспешностью отправился в Иерусалимский Храм. Удивительно ясно он вдруг ощутил, что этот мир должен быть разрушен, чтобы на его развалинах возник Новый Иерусалим. Час пробил. Он давно ждал знамения. Безнадежно прогнивший мир был подобен умершему Лазарю. И пришло время крикнуть ему: «Мир, восстань!» Иисус был обязан сделать это, и, что самое страшное, как он только что понял, — в его силах было сделать это. Больше он уже не мог увиливать, говорить: «Я не могу». Он мог, и если мир не будет спасен, вся вина падет на него.

Кровь прилила к его голове. Со всех сторон на него были обращены взоры униженных и несчастных, которые все свои надежды возлагали теперь только на него. Он взошел на возвышение. Вокруг бушевало людское море. Самодовольно ухмыляясь, останавливались послушать и зажиточные горожане. Иисус, увидев их, поднял кулак.

— Слушайте, вы, богатые, — воскликнул он, — слушайте, хозяева этого мира. Не могут более длиться голод, несправедливость и бесчестие! Господь вложил в мои уста горящие угли, и я кричу вам: доколе будете нежиться на своих мягких постелях и кроватях из слоновой кости? Доколе будете пожирать плоть бедняков и пить их слезы, пот и кровь? «Я не желаю более видеть вас!» — вопиет мой Господь. Огонь приближается, мертвые восстают из своих могил, конец света пришел!

Два сильных парня схватили его на руки и подняли над толпой. Многие махали пальмовыми ветвями.

— Не мир я принес, но меч. Я посею раздор в домах, и сын поднимет руку на отца, а дочь на мать и невестка на свекровь свою во имя мое. Верящий мне оставит все. Жаждущий спасти свою жизнь на этой земле погибнет; отдавший же жизнь ради меня обретет жизнь вечную.

Что сказано об этом в Писании, бунтовщик?! — гневно закричал кто-то ему в ответ. — Отвечай, Вельзевул!

— А что говорят великие пророки о миссии Сына человеческого? — блестя глазами, ответил Иисус. — Я уничтожу Закон, выбитый на скрижалях Моисея, и впишу новый в сердца людей. Я вырву из людей их каменные сердца и вложу в них другие, из плоти человеческой, и в этих новых сердцах я посею новую надежду! Я распространю любовь, распахнув четыре двери Господа: Север, Юг, Восток и Запад, чтобы объять все народы. Лоно Господа не избранный народ, оно объемлет весь мир! Господь не израильтянин, но Дух бессмертный!

Старый Симеон закрыл лицо руками. «Замолчи, Иисус! Это величайшее кощунство!» — хотелось крикнуть ему, но было уже поздно. Раздались дикие вопли восторга. Бедняки ликовали, левиты улюлюкали, Иаков-фарисей рвал на себе одежду и плевался. Симеон впал в отчаяние и зарыдал.

— Он погиб! — отступая, бормотал раввин. — Погиб! Что за дьявол, что за бог говорит его устами?!

Симеон шел по дороге, еле волоча ноги от усталости. За то время, что он следовал за Иисусом, пытаясь понять, кто же такой сын Марии, его тело совсем одряхлело. Неизвестно, в чем душа держалась. Был этот человек Мессией, обещанным нам Господом, или нет? Все чудеса, совершенные им, могли быть делом рук Сатаны, который тоже умел воскрешать мертвых. Поэтому чудеса его не являлись для раввина каким-либо доказательством, как и пророчества. Сатана был хитрым и могущественным врагом. Он мог подогнать слова и поступки так, чтобы они до мельчайших подробностей совпали с древними пророчествами, и обмануть людей. Поэтому Симеон лежал без сна по ночам в своей постели, умоляя Господа сжалиться над ним и послать верный знак… Какой? Это старик хорошо знал: смерть, его собственную смерть. Хотя он и боязливо вздрагивал, думая об этом.

Он ковылял в пыли, пока на вершине холма не появилась Вифания, купающаяся в солнечных лучах. Переведя дыхание, Симеон начал подниматься вверх по склону.

Дом Лазаря был открыт. Соседи то и дело заходили, чтобы взглянуть на воскресшего и дотронуться до него, прислушаться к его дыханию, убедиться, может ли он говорить, и вправду ли он жив или это всего лишь дух. Усталый и молчаливый Лазарь сидел в самом темном углу — свет беспокоил его. Руки, ноги, все тело у него были зеленоватыми и вздувшимися, как у всякого обычного четырехдневного трупа. Распухшее лицо покрылось язвами, откуда сочился желтовато-белый гной, стекавший на белый саван, который он так и не снял, ткань пристала к его телу. Вначале Лазарь страшно смердел, так что приближавшиеся были вынуждены затыкать себе носы, но скоро вонь уменьшилась, и теперь он распространял лишь запах земли да благовоний. Время от времени он поднимал руку и вытаскивал из волос и бороды запутавшийся в них земляной комочек. Его сестры Мария и Марфа очищали его от земли и прилипших к нему червяков. Добросердечная соседка принесла ему курицу, и теперь старая Саломея, сидя у очага, варила ее, чтобы воскресший мог выпить бульон и подкрепить свои силы. Крестьяне заходили ненадолго, чтобы только внимательно осмотреть Лазаря да поговорить с ним. Он устало отвечал на их вопросы лаконичными «да» и «нет»; за одними приходили другие, все новые и новые посетители. Слухи о его воскрешении уже достигли близлежащих городков. Слепой старейшина тоже посетил его и жадно ощупал руками.

— Хорошо повеселился в аду? — рассмеявшись, поинтересовался он. — Ты счастливчик, Лазарь. Теперь тебе известны все тайны подземного мира. Только смотри, никому не раскрывай их, а то всех тут сведешь с ума, — и склонившись к самому его уху, полушутя-полусерьезно спросил: — Черви, да? И ничего, кроме червей?

Он долго ждал ответа, но Лазарь молчал, и раздосадованный слепец, взяв свой посох, удалился.

Магдалина стояла в дверях и смотрела на дорогу, ведущую к Иерусалиму. Сердце ее рыдало, словно малое дитя. Последние ночи ей снились дурные сны, однажды даже свадьба Иисуса, а это означало — смерть. А сегодня ночью он приснился ей в виде рыбки, которая выпрыгнула из воды, расправив свои плавники, и рухнула на землю. Она конвульсивно билась о береговую гальку, пытаясь снова раскрыть свои плавники, но все напрасно. Она задыхалась, взор ее помутнел. Рыбка с мольбой взглянула на Магдалину, которая только о том и мечтала, чтобы вернуть ее в воду. Но когда Мария нагнулась и взяла ее в руки, та оказалась мертва. И пока женщина держала ее, плача и омывая слезами, рыбка принялась расти, все увеличиваясь и увеличиваясь, пока не превратилась в человека — мертвого мужчину…

— Я не пущу его обратно в Иерусалим… не пущу его… — вздохнула Мария и снова обратила свой взор на дорогу.

Но человек, показавшийся со стороны Иерусалима, не был Иисусом. Вместо него Магдалина увидела своего старого согбенного отца, который, спотыкаясь, брел по дороге. «Бедный старик, — подумала она. — И зачем только он, как верный пес, идет за нашим учителем. Я слышала, как он встает ночью, выходит во двор и кричит там: „Господи, помоги, дай знак!“ Но Господь дает ему только вволю помучиться…»

Она смотрела, как старик взбирается на холм, опираясь на посох. То и дело он останавливался, чтобы восстановить дыхание, и оглядывался назад на Иерусалим. За прожитые вместе дни в Вифании отец и дочь, вычеркнув из памяти прошлое, снова сблизились, и, видя, что дочь его сошла с дурного пути, раввин простил ее. Он знал, что все грехи искупаются слезами, а Магдалина плакала немало. Наконец полумертвый старик добрался до вершины. Магдалина посторонилась, чтобы он прошел в дом, но он остановился и с мольбой в глазах взял ее за руку.

— Мария, дитя мое, ты — женщина, твои слезы, твоя ласка обладают огромной силой. Пади ему в ноги, умоли его не возвращаться в Иерусалим. Книжники и фарисеи сегодня совсем рассвирепели. Я видел, как они шептались, замышляя недоброе. Они хотят его смерти.

— Смерти? — воскликнула Магдалина, и на сердце ей навалилась невыносимая тяжесть. — Разве он может умереть, отец?

Старый Симеон взглянул на свою дочь и горько улыбнулся.

— Мы всегда так говорим о тех, кого любим, — сказал он.

— Но, отец, он не такой, как все, не такой! — с отчаянием воскликнула Магдалина. — Он другой! Другой! — повторяла она снова и снова, чтобы остановить набегавшие слезы.

— Откуда ты знаешь? — спросил старик — сердце его дрогнуло, ибо он верил женским предчувствиям.

— Знаю, — ответила Магдалина. — Не спрашивай меня, откуда. Я просто знаю. И не бойся, отец. Кто посмеет прикоснуться к нему после того, как он воскресил Лазаря?

— Сейчас, после того, как он воскресил Лазаря, они еще больше разъярились. Раньше они слушали его проповеди и пожимали плечами. Теперь же, когда стало известно о чуде, любящие его набрались смелости и кричат: «Он — Мессия! Он воскрешает мертвых! Сила его от Господа! Пошли присоединяться к нему!» Сегодня за ним бежала целая толпа с пальмовыми ветвями. Увечные угрожают, вздымая свои костыли, бедняки смелеют. А книжники и фарисеи, видя все это, приходят в ярость. «Если он пробудет на свободе еще немного, с нами, считай, покончено», — повторяют они и идут к Анне, от Анны к Каиафе, от Каиафы к Пилату и роют ему могилу… Мария, дитя мое, вцепись в его колени, не пускай его больше в Иерусалим. Мы должны вернуться в Галилею! — ему вспомнилось мрачное, изъеденное оспой лицо. — И вот еще, по дороге сюда я видел Варавву. Он что-то делает около деревни — вид его отвратителен, как у демона. Услышав мои шаги, он спрятался в кустах. Это дурной знак! — Ноги старика подогнулись, и он начал падать. Магдалина подхватила его на руки и втащила в дом. Усадив его на стул, она опустилась рядом на колени.

— Где он сейчас? Где ты оставил его, отец?

— В Храме. Он кричит, глаза его пылают: кажется, он собирается поджечь священное здание! И что он говорит — Боже мой! Какие кощунства! Он говорит, что уничтожит Закон Моисея и установит новый Закон. Что не нужно ходить к Господу в Храм, что встретить его должно в собственном сердце! — Старик понизил голос. — Временами, дитя мое, — промолвил он, дрожа, — мне кажется, что я схожу с ума. Или Вельзевул…

— Замолчи! — воскликнула Магдалина.

Пока они беседовали, один за другим в дверях появились ученики. Магдалина вскочила, но Иисуса среди них не было.

— А Иисус? — вырвался из ее груди душераздирающий крик. — Где он?

— Не пугайся, — хмуро ответил ей Петр, — он идет.

Мария, сестра Лазаря, оставив брата, тоже вскочила и подошла к ученикам. Лица их были темны и тревожны, глаза безрадостны. Мария прислонилась к стене.

— А учитель? — робко пролепетала она.

— Он сейчас придет, Мария, сейчас придет… — ответил Иоанн. — Неужели мы бросили бы его, если бы с ним что-нибудь случилось?

Мрачные ученики разошлись по дому, стараясь быть подальше друг от друга.

Матфей достал из-под хитона свой папирус и приготовился писать.

— Скажи, Матфей, — промолвил старый раввин. — Скажи что-нибудь, и да будут с тобой мои благословения.

— Рабби, — ответил Матфей, — только что, когда мы все вместе возвращались, у ворот Иерусалима нас нагнал центурион Руфус. «Стойте! — закричал он. — У меня есть распоряжение относительно вас!» Мы замерли от страха. Но Иисус спокойно протянул руку римлянину. «Рад тебя видеть, друг, — промолвил он, — что тебе от меня надо?» — «Это не мне надо, — ответил Руфус, — тебя хочет видеть Пилат. Будь добр, пойдем со мной». — «Иду», — спокойно ответил Иисус и повернул обратно. Тут мы все бросились к нему. «Рабби, куда ты идешь? — закричали мы. — Мы не оставим тебя!» Но центурион встал между нами и сказал: «Не бойтесь! Даю вам слово, ничего дурного с ним не будет». — «Идите, — сказал нам учитель, — не бойтесь. Час еще не пришел». — «Я пойду с тобой, учитель, — вызвался Иуда, — я не брошу тебя». — «Пойдем, — сказал учитель, — я тоже не оставлю тебя». И все они направились к дворцу Пилата — впереди Иисус с Руфусом, и Иуда сзади, как верный пес.

Пока Матфей рассказывал, ученики молча приблизились и опустились на пол.

— Лица ваши тревожны, — промолвил Симеон. — Вы что-то скрываете от нас.

— Нас другое волнует, Симеон, другое… — пробормотал Петр и снова умолк.

Оказалось, что по дороге назад их обуяли демоны гордыни. Начались воскрешения из мертвых — День Господа, судя по всему, приближался, учитель скоро займет свой престол. Значит, пришло время и им делить должности. Тут-то между ними и начался спор.

— Я воссяду от него по правую руку — он любит меня больше всех.

— Нет, меня! Меня! — закричали все наперебой.

— Меня!

— Меня!

— Я первым назвал его «рабби»! — заявил Андрей.

— А мне он чаще снится, чем тебе! — возразил Петр.

— А меня он называет «возлюбленный»! — промолвил Иоанн.

— И меня!

— И меня!

— А ну-ка, замолчите, все вы! — вскипел Петр. — Разве не мне он сказал намедни: «Петр, ты та скала, на которой я возведу Новый Иерусалим»?

— Он не говорил «Новый Иерусалим»! У меня здесь записаны его точные слова! — воскликнул Матфей, похлопывая по своему свитку.

— А что же он мне сказал, писака? Я слышал это! — в раздражении вскричал Петр.

— Он сказал: «Ты — Петр, и на этом камне я построю свою церковь». «Свою церковь», а не «Иерусалим» — это большая разница!

— А что он мне еще обещал? — закричал Петр. — Что ты остановился? Тебе не выгодно продолжать дальше, да? Что насчет ключей? Ну, говори же!

Матфей неохотно достал свиток, раскрыл его и прочел:

— «И тебе я вручу ключи от Царствия Небесного…»

— Продолжай! Продолжай! — торжествующе воскликнул Петр.

Матфей сглотнул слюну и продолжил:

— «И то, что завяжешь ты на земле, то завяжется на небесах, а что развяжешь, то развяжется…» Все!

— Это что вам, пустяки? Я — слушайте вы все! — держу ключи, я закрываю и открываю врата рая! Захочу — впущу вас, не захочу — не впущу!

К этому времени ученики совсем уже распалились и наверняка перешли бы к драке, если бы не достигли Вифании. Тут, устыдившись жителей деревни, они проглотили свои обиды, но на лицах их все еще был написан гнев.