Последнее искушение Христа

ГЛАВА 23

Начинало смеркаться, когда они добрались до Капернаума. Гроза прошла стороной — налетевший северный ветер отнес тучи к югу.

— Заночуем в нашем доме, — предложили оба Зеведеевых сына. — Дом большой — места всем хватит. Там и обоснуемся.

— А старый Зеведей? — рассмеялся Петр. — Он и ангелу не даст глотка воды.

— Доверимся учителю, — залился краской Иоанн. — Увидишь, от одного его дыхания он образумится.

Но Иисус не слышал этого. Он шел впереди, и мысли его были с теми слепыми, хромыми и прокаженными… «Ах, если б я только мог, дунув на каждого, пробудить его спящую душу! — думал он. — Тогда и плоть стала бы душой и исцелилась сама собой!»

Фома достал рог и собрался трубить, но Иисус остановил его.

— Не надо. Я устал…

И действительно, он был бледен, под глазами легли синие круги. Магдалина постучалась в первую дверь, попросила воды и напоила Иисуса.

— Теперь я должен тебе чашу прохладной воды, Магдалина, — улыбнулся он и, вспомнив, что он сказал самаритянке у колодца Иакова, добавил: — Я отплачу тебе чашей бессмертной влаги.

— Ты давно уже за все отплатил мне, рабби, — залилась краской Магдалина.

Дверь в дом Нафанаила была открыта, и сам хозяин стоял во дворе под смоковницей, срезая засохшие ветви. Филипп, поспешно отделившись от своих спутников, вбежал в дом.

— Нафанаил, мне надо тебе кое-что сказать. Кончай работу.

Нафанаил последовал за ним в дом и зажег лампаду.

— Бросай свои лампады, смоковницы, дом и пошли, — выпалил Филипп.

— Куда?

— Куда? Ты что, не знаешь? Конец света! Не сегодня завтра небеса разверзнутся, и земля будет обращена в прах. Давай шевелись, скорей входи на ковчег, чтобы спастись.

— На какой ковчег?

— На судно сына Марии, сына Давида, — нашего учителя из Назарета. Он только что вернулся из пустыни, где встречался с Господом. Они говорили о спасении мира и его конце. Господь благословил нашего Иисуса и сказал: «Иди выбирай, кого надо спасти. Ты — новый Ной. Вот тебе ключ спасения». И дал ему ключ, который висит у него на шее, только человеческий глаз не может его увидеть.

— Говори яснее, Филипп, я ничего не понимаю. Когда произошли все эти чудеса?

— Только что, говорю тебе, в Иорданской пустыне. Крестителя казнили, и душа его вошла в Иисуса. Его стало не узнать, так он переменился — стал свирепым, от рук его искры летят. Да что говорить, вот только что в Кане он прикоснулся к расслабленной дочери центуриона Назарета, и она тут же вскочила и принялась танцевать. Да, клянусь тебе нашей дружбой! Нельзя терять времени. Идем!

— Послушай, Филипп, — вздохнул Нафанаил, — я так хорошо устроился, у меня столько заказов. Взгляни на все эти сандалии — их надо закончить. Только мои дела пошли на лад, и тут… — Он окинул любовным взглядом свои инструменты, табуретку, сидя на которой делал обувь, сапожный нож, шила, вощеную бечеву, деревянные колодки и снова вздохнул… — Как я оставлю это?

— Не волнуйся, наверху тебя ждут золотые инструменты. Ты будешь чинить золотые сандалии ангелов, и заказов тебе хватит на целую вечность. Будешь шить и пороть — работы хватит. Только давай пошевеливайся — иди к учителю и скажи ему: «Я с тобой!» Больше от тебя ничего не требуется. «Я с тобой, и я буду следовать за тобой, куда бы ты ни пошел… до самой смерти!» Мы все в этом поклялись.

— До самой смерти! — вздрогнул сапожник. Несмотря на его недюжинную силу и огромный рост, сердце у него было робкое и мягкое.

— Да это только так говорится! — успокоил его пастух. — Мы все поклялись, но не бойся — мы идем к величию, а не на смерть! Этот человек, друг мой, даже не человек. Нет, он — Сын человеческий!

— А это разве не одно и то же?

— Одно и то же? И тебе не стыдно говорить такое? Ты что, никогда не слышал книги пророка Даниила? Сын человеческий — значит Мессия, другими словами — Царь! Он вскоре воссядет на престол Вселенной, а мы — все, у кого хватило ума пристать к нему, — разделим с ним славу и богатство. И ты не будешь больше ходить босым. Ты будешь носить золотые сандалии, и ангелы будут склоняться, чтобы завязать тебе на них тесемки. Нафанаил, говорю тебе, это стоящее дело. Смотри, не упусти. Ну, что еще можно сказать? Даже Фома присоединился к нам. Учуял, мошенник, отдал бедным последнюю рубаху и примчался. И ты беги. Он сейчас у Зеведея. Давай, пошли!

— Ну смотри, Филипп, сам будешь отвечать, — наконец решился Нафанаил. — И предупреждаю тебя: если мне не понравится, я сразу уйду. Я ко всему готов, но только не к распятию.

— Ладно, ладно, в этом случае мы оба смоемся. Ты что, думаешь, я совсем с ума сошел? Договорились? Идем!

— Ну, с Богом! — Нафанаил запер дверь, запихал ключ под хитон, и, взявшись за руки, оба друга направились к Зеведееву дому.

Иисус с учениками сидел, греясь у пылающего очага. Вокруг, лучась от радости, суетилась старая Саломея. Все ее болезни как рукой сняло. Она буквально летала между кухней и комнатой, накрывая на стол, и не было предела ее гордости за сыновей, за то, что ей довелось прислуживать святому человеку, возвестившему Царство Божие. Иоанн прошептал что-то матери на ухо, бросая взгляды на продрогших товарищей и их холщовые одежды. Мать ответила улыбкой и, войдя во внутренние комнаты, раскрыла сундук и достала шерстяные плащи. Быстро, пока не вернулся муж, она раздала их приятелям, — а самый плотный, ослепительно белый, она заботливо набросила на плечи Иисуса.

— Да будешь благословенна ты, мать Саломея, — улыбнулся он ей. — Твоя доля — заботиться о плоти. Плоть, как верблюд, на котором душа пересекает пустыню. Заботься же о ней, чтобы ей хватило сил вынести все.

Старый Зеведей, войдя, уставился на незваных гостей и, не слишком радушно поприветствовав их, уселся в углу. Эти воры (так он теперь их называл) вовсе не нравились ему. Кто пригласил их к нему в дом? А его расточительная жена устроила им настоящее пиршество! Да будет проклят день, когда появился этот новый фанатик! Довольно уже того, что он украл у него обоих сыновей! Так нет же, еще день-деньской приходилось ругаться со своей глупой женой, которая встала на сторону мальчиков. «Они правильно сделали. Этот человек — настоящий пророк: он станет царем, победит римлян и воссядет на престол Израиля. Тогда Иоанн воссядет справа от него, а Иаков слева — оба станут большими князьями, а не простыми рыбаками! И почему они должны губить свою жизнь здесь, у воды?» — вот что она говорила. А он то ругался и бил все, что под руку попадалось, то сдавался в отчаянии и уходил бродить, как безумный, по берегу озера. И в конце концов он начал пить. А теперь — мало того! — все эти разбойники у него в доме: девять ненасытных глоток, да еще эта шлюха Магдалина. Уселись вокруг стола и даже не смотрят на него — на него, хозяина дома, даже разрешения у него не спросят. Вот до чего докатились! И ради этих паразитов он и его предки трудились столько лет?!

— Постойте-ка, люди добрые, это чей дом, ваш или мой? — наконец, не выдержав молчания, злобно воскликнул он. — Ясно как Божий день. Ну-ка, скажите!

— Господа! — ответил Петр, который уже опрокинул пару чашек вина и пребывал теперь в самом веселом расположении духа. — Дом принадлежит Господу, Зеведей. Ты разве не слышал? Теперь ничего нет ни твоего, ни моего — все Господа.

— Закон Моисея… — начал Зеведей, но Петр поспешил перебить его, пока тот не распалился.

— Что я слышу? Закон Моисея? С ним покончено, Зеведей, покончено — он ушел и никогда не вернется. Теперь у нас закон Сына человеческого. Понял? Все мы братья. Сердца наши разрослись, и Закон разросся вместе с ними. Теперь он объемлет все человечество. Весь мир — земля обетованная! Нет границ! И я — тот человек, Зеведей, который понесет слово Господа ко всем народам. Я дойду до самого Рима — да, да, не смейся, — я возьму цезаря за шкирку, спихну его и сам воссяду на его престол. А почему бы и нет? Как сказал учитель, мы теперь ловцы не рыбы, но человеков. А потому, прислушайся к моему совету: угождай нам, тащи побольше вина и еды, потому что в один прекрасный день, и очень скоро, мы станем князьями. Ты дашь нам кусок сухаря, а мы тебе отплатим полными закромами через несколько дней. И какие хлеба ты получишь! Неиссякаемые! Сколько бы ты ни ел, они никогда не кончатся.

— Бедняга, я уже вижу, как тебя распнут вверх ногами, — прорычал Зеведей, отступив обратно в угол.

Чем больше он слушал Петра, тем больше охватывал его страх. «Лучше помолчу, — подумал он. — Никогда не знаешь, что будет. Мир полон превратностей, и, может, в один прекрасный день эти сумасшедшие… Лучше уж поостеречься!»

Ученики посмеивались себе в бороды. Они прекрасно понимали, что Петр просто шутит, но в глубине души они лелеяли те же надежды, хотя и не были еще настолько пьяны, чтобы говорить о них вслух. Величие, дорогие одежды, золотые перстни, изобилие и весь мир под пятой Израиля — вот что означало для них Царство Божие. Старый Зеведей выпил немного и осмелел.

— А ты, учитель, ты не собираешься раскрыть свой рот? Ты все это заварил, а теперь сидишь холодный, как лед, и отмалчиваешься, пока говорят другие… Послушай, может, ты объяснишь мне, ради Господа, почему я должен смотреть, как разбазаривают мое добро, и молчать?

— Зеведей, — ответил Иисус, — жил-был один богатый человек. Как-то раз, закончив жатву, собрав весь виноград и оливки, заполнив все свои кувшины и насытившись, он улегся у себя во дворе. «Душа моя, — воскликнул он, — ты богата. Ешь, пей, веселись!» Но не успел он это произнести, как сверху послышался голос: «Глупец, нынче ночью душа твоя отойдет в ад. И что ты будешь делать со всем этим добром?» У тебя есть уши, Зеведей, и ты слышал, что я сказал, у тебя есть голова, и ты понял, что я имел в виду. Да звучит этот голос, Зеведей, над твоей головой днем и ночью!

Старик опустил взор и более уже не промолвил ни слова.

В это мгновение дверь распахнулась, и на пороге показался Филипп, а за ним огромная неуклюжая фигура Нафанаила. Он уже не колебался — решение было принято. Подойдя к Иисусу, он склонился и поцеловал его ноги.

— Учитель, я с тобой до самой смерти!

Иисус опустил руку на его большую курчавую голову.

— Добро пожаловать, Нафанаил. Ты всем делаешь сандалии, а сам ходишь босой. Мне это нравится. Пойдем со мной! — и, усадив его справа от себя, он отломил ему хлеба и налил вина. — Съешь этот хлеб и выпей это вино, и ты приобщишься к нам.

Нафанаил съел хлеб, выпил вино и тут же почувствовал, как силы наполняют его тело и сердце. Вино ударило ему в голову, как солнце, и озарило душу. Вино, хлеб и душа слились воедино.

Ему захотелось говорить — он заерзал, не осмеливаясь раскрыть рот.

— Говори, Нафанаил, — сказал учитель. — Открой свое сердце и облегчи его.

— Рабби, — ответил тот, — я хочу, чтобы ты знал: я всегда был бедным. Я жил изо дня в день лишь для того, чтобы прокормить себя, и мне никогда не хватало времени изучить Закон. Я слеп, рабби. Прости меня… Я хочу, чтобы ты знал это. А теперь я все сказал, и мне стало легче.

Иисус нежно прикоснулся к широким плечам новообращенного и рассмеялся.

— Не вздыхай, Нафанаил. Два пути ведут к Господу: один путь разума, другой путь сердца. Послушай историю, которую я тебе расскажу. Одновременно умерло три человека — богатый, бедный и распутник, и в тот же день они предстали перед судом Господа. Никто из них никогда не изучал Закона. Господь нахмурился и спросил бедняка: «Почему, пока ты был жив, ты не учил Закон?» — «Господи, — ответил тот, — я был бедным и голодным. Я трудился день и ночь, чтобы прокормить жену и детей. У меня не было времени». — «Неужели ты был беднее Моего верного раба Гилеля? — сурово спросил Господь. — У того не было приличной одежды, чтобы прийти в синагогу и услышать толкование Закона, поэтому он взбирался на крышу и слушал через дымовое отверстие. Пошел снег, но он так увлекся, что даже не заметил этого. А когда поутру раввин вошел в синагогу, то увидел, что в ней темно. Он поднял глаза и увидел в просвете на крыше человека. Взобравшись на крышу, он раскопал снег и извлек из-под него Гилеля. Взяв того на руки, он спустился вниз, разжег огонь и вернул его к жизни, после чего подарил ему одно из своих одеяний. И Гилель стал знаменитым раввином, известным на весь свет… Ну, и что ты теперь скажешь?» — «Ничего, Господи», — пробормотал бедняк и заплакал. Господь повернулся к богачу: «А ты, почему ты не изучал святой Закон при жизни?» — «Я был слишком богат. У меня было много садов, много рабов и много забот. Когда мне было успеть?» — «Неужто ты был богаче Елеазара, — прервал его Господь, — который унаследовал тысячи деревень и тысячи кораблей? Но он оставил все, когда узнал об отшельнике, толковавшем Закон. Ну, что ты теперь можешь сказать в свою защиту?» — «Ничего, Господи», — ответил в свою очередь богач и тоже заплакал. Тогда Господь повернулся к распутнику: «А ты, красавчик, почему ты не изучал Закон?» — «Я был слишком красив, и меня любили слишком многие женщины. При всех своих увлечениях где мне было найти время, чтобы заниматься Законом?» — «Неужто ты был красивее Иосифа, в которого влюбилась жена Потифара? Он был так прекрасен, что мог сказать солнцу: „Свети, солнце, чтобы и я мог светить“. Когда он читал Закон, слова распахивались, словно двери, и смысл обнажался, объятый светом и пламенем. Что ты мне можешь сказать на это?» — «Ничего, Господи», — ответил распутник и тоже заплакал. Господь хлопнул в ладоши и призвал из рая Гилеля, Елеазара и Иосифа. А когда они явились, сказал им: «Судите этих людей. Никто из них не изучал Закон — один из-за своей бедности, другой из-за своего богатства, третий из-за своей красоты. Говори Гилель. Суди бедняка!» — «Господи? — ответил Гилель, — как я могу осудить его? Я знаю, что такое нищета, что такое голод. Он должен быть прощен!» — «А ты, Елеазар? — сказал Господь. — Вот тебе богач. Вручаю его тебе». — «Господи, — ответил Елеазар, — как я могу его осудить? Я знаю, что быть богатым — это гибель. Он должен быть прощен!» — «А ты, Иосиф? Теперь твоя очередь. Вот твой красавец». — «Господи, как я могу его осудить? Я знаю, сколько нужно сил, сколько перенести мучений, чтобы победить искушение плотской красотой. Он должен быть прощен!» — Иисус замолчал, улыбнулся и посмотрел на Нафанаила. Но тот все еще не успокоился.

— Ну, и что же сделал Господь потом? — спросил он Иисуса.

— То же самое, что сделал бы ты, — рассмеялся Иисус.

— Значит, я спасен, — обрадовался сапожник и, схватив руки учителя, крепко сжал их. — Рабби, я понял! — закричал он. — Ты сказал, два пути ведут к Господу — путь разума и путь сердца. Я шел путем сердца и нашел тебя!

Иисус встал и подошел к двери. На улице поднялся сильный ветер, по озеру перекатывались пенистые валы. Небо было усеяно бесчисленными звездами. Иисус вспомнил пустыню и, вздрогнув, закрыл дверь.

— Ночь — великий дар Господа, — промолвил он. — Она, как мать, бесшумно и нежно опускается на человека. Она прикасается своей прохладной рукой к его лбу и снимает все дневные заботы с его души и тела. Пора отдаться объятиям ночи, братья.

Старая Саломея встала. Поднялась и Магдалина из своего угла, где, придвинувшись к огню, она умиленно внимала голосу возлюбленного. Женщины расстелили циновки и принесли покрывала. Иаков, выйдя во двор, принес охапку сливовых поленьев и подбросил их в огонь. Иисус вышел на середину комнаты и, обратив свое лицо к Иерусалиму, воздел руки и принялся читать вечернюю молитву:

— Открой врата свои нам, о Господи! День кончился, солнце заходит, солнце исчезает. Предвечный, мы подходим к твоим вратам и молим Тебя: прости нас, смилуйся над нами, спаси нас!

— И пошли нам хороших снов, Господи! — добавил Петр. — Мне, Господи, дай увидеть во сне мою старенькую лодку с новым красным парусом!

Он много выпил и был в веселом настроении.

Иисус лег посередине, окруженный своими учениками. Они заняли весь дом. Зеведей с женой, не найдя места под крышей своего дома, отправились на улицу в сарай. Вместе с ними вышла и Магдалина. Старик, лишенный привычного удобства, ворчал и, чтобы излить свое негодование, обрушился на Саломею так, чтобы слышала и Магдалина.

— Ну, что будет дальше? Выброшен из собственного дома! Посмотри, до чего мы докатились!

Но старая Саломея не стала ему отвечать и отвернулась к стене.

Всю эту ночь Матфей опять не спал. Сев на корточки под лампадой, он записывал в свой свиток, как Иисус вошел в Капернаум, как к ним присоединилась Магдалина, как учитель рассказал притчу… Закончив, он задул лампаду и тоже пошел спать, но улегся несколько в стороне, так как ученики еще не совсем привыкли к нему.

Петр заснул сразу, как только закрыл глаза. И тут же спустившийся с небес ангел мягко навеял ему сон. Петру снилось, что на берегу озера собрались толпы народа, среди них был и учитель, — и все они любовались новой зеленой лодкой с трепещущим на ветру красным парусом.

— Чья это такая прекрасная лодка? — спросил Иисус.

— Моя, — гордо ответил Петр.

— Иди; Петр, созови своих друзей и плыви на середину озера, чтобы все могли видеть твое мужество.

— С удовольствием, рабби! — ответил Петр и отвязал канат.

Приятели запрыгнули в лодку. Подул попутный ветер, парус наполнился, и в мгновение ока они оказались на середине озера.

И вдруг налетел смерч. Лодку завертело, она затрещала и вот-вот должна была расколоться. Ее все больше и больше заливало водой — она начала тонуть. Ученики, упав на колени, кричали и рыдали.

— Рабби, рабби! На помощь!

И вдруг во мраке показались белые одежды учителя, идущего к ним по воде.

— Призрак! Призрак! — закричали в ужасе ученики, увидев его.

— Не бойтесь! — промолвил Иисус. — Это я.

— Господи, если и впрямь это ты, — сказал Петр, — вели и мне идти по водам навстречу тебе.

— Иди! — повелел Иисус.

Петр выпрыгнул из лодки и пошел по волнам. Но когда он взглянул себе под ноги и увидел разъяренные воды, страх охватил его, и он начал тонуть.

— Господи, спаси меня! Я тону! — завопил он.

— Почему ты испугался, маловерный? — протянув руку, вытащил его Иисус. — Разве ты не веришь в меня? Смотри! — Он поднял руку. — Утихните!

И тут же ветер стих, и воды успокоились.

Петр разрыдался: снова душа его подверглась испытанию, и она снова не выдержала его.

Громко вскрикнув, он проснулся. Щеки его были мокры от слез. Сев, он прислонился к стене и глубоко вздохнул.

Еще не ложившийся Матфей услышал это.

— Что ты вздыхаешь, Петр?

Сначала Петр решил сделать вид, что не слышал, и не отвечать. Вот еще — разговаривать с мытарем! Но сон беспокоил его, он должен был с кем-нибудь поделиться, чтобы успокоиться. И потому он подполз к Матфею и начал ему рассказывать. И чем дольше он говорил, тем больше воодушевлялся, расцвечивая свой сон все новыми и новыми подробностями. Матфей жадно впитывал каждое слово, пытаясь запомнить все, что говорил ему Петр. Завтра на рассвете, если на то будет Божья воля, он запишет это в свой свиток.

Петр закончил, но сердце у него в груди все еще прыгало и металось, как металась лодка в его сне.

— А вдруг учитель действительно приходил ночью и вывел меня в открытые воды, чтобы испытать? Никогда в жизни я не видел такого реального сна. А может, это был вовсе и не сон? Ты как думаешь, Матфей?

— Наверняка не сон. Определенно, это чудо произошло на самом деле, — ответил Матфей и начал размышлять, как бы ему завтра все это запечатлеть на папирусе. Это была непростая задача, так как он сам не понял, сном это было или явью. Это было и тем и другим. Чудо произошло, но произошло оно не на этой земле и не на этих водах. Но где же?..

Он, размышляя, закрыл глаза, но сон мало-помалу победил его и увлек в свои владения.

На следующий день лил дождь, дул ветер, и рыбаки не вышли к озеру. Закрыв двери своих домов, они чинили сети и обсуждали необычных гостей, остановившихся в доме старого Зеведея. Их учитель казался воскресшим Иоанном Крестителем. Ходили слухи, что, только палач отрубил ему голову, Креститель нагнулся, поднял ее и был таков. Но чтобы Ирод снова не поймал его и снова не обезглавил, он соединился с плотником из Назарета, и они превратились в одного человека. А теперь и решай — один он, или их двое! Поразительно! Посмотришь на него прямо — вроде простой человек улыбается тебе. А отойдешь в сторону — и один глаз у него вспыхивал, словно смотрел на тебя с угрозой, а другой ласкал и подманивал. А стоило к нему подойти, как голова начинала кружиться, и сам не понимая, что ты делаешь, ты бросал семью, дом, детей и шел за ним!

— Вот что бывает с неженатыми, — качали головами старики. — Во что бы то ни стало им надо спасти мир. Семя бьет им в голову, и разум мутится. Ради Господа, женитесь вы все, расходуйте свои силы на женщин, рожайте детей, чтобы успокоиться!

Старый Иона услыхал новости еще накануне вечером и теперь сидел в ожидании в своей хижине. «Не может такого быть, чтобы мои дети не пришли ко мне, — думал он, — должны же они хоть узнать, жив я или помер». Он ждал всю ночь, то надеясь, то отчаиваясь, а поутру влез в свои лучшие башмаки, сделанные еще к его свадьбе, которые он обувал лишь по большим праздникам, завернулся в драный плащ и направился под дождем к дому своего дружка Зеведея. Дверь была открыта, и он вошел.

Очаг горел, и перед огнем, скрестив ноги, сидели около десятка мужчин и две женщины. Одну из них он узнал — это была старая Саломея. Вторая была молодая. Где-то он ее уже видел, но не мог вспомнить где. В доме царил полумрак. Он увидел и своих сыновей, Петра и Андрея, когда они обернулись на мгновение и огонь осветил их лица. Никто не слышал, как Иона вошел, — все внимательно слушали человека, сидевшего перед ними. Что он говорил? Старый Иона замер и прислушался. То и дело до него долетали слова: «справедливость», «Бог», «Царствие Небесное». Одно и то же из года в год! Как ему все это надоело. Вместо того чтобы рассказать, как ловить рыбу, чинить парус, смолить лодку, или научить, как справляться с холодом, сыростью, голодом, они сидели здесь и опять болтали о Царствии Небесном! Черт побери, неужели у них нет дел на земле и на воде? Старый Иона рассердился и, чтобы привлечь к себе внимание, начал кашлять. Но никто не обернулся. Он поднял свою огромную ногу и с грохотом топнул по полу башмаком — все впустую. Они не сводили глаз с бледного проповедника.

Лишь старая Саломея обернулась, но и та не обратила на него никакого внимания. Тогда Иона подошел ближе и уселся перед огнем за спинами своих сыновей. Протянув свою лапу, он схватил Петра за плечо и потряс его. Петр повернул голову, увидел отца и прижал палец к губам в знак молчания, словно это был и не Иона, не его родной отец, которого он не видел уже много месяцев. Горе охватило Иону, но потом оно уступило место гневу, и он принялся стаскивать с ноги башмак (который, кстати, начал уже жать ему), чтобы запустить им в лицо проповедника, заставить того замолчать и наконец поговорить с собственными детьми. Иона уже снял второй и лишь ждал подходящего момента, когда сзади вдруг на его плечо опустилась чья-то рука. Обернувшись, он увидел старого Зеведея.

— Вставай, Иона, — прошептал тот ему на ухо. — Идем, мне надо тебе кое-что сказать.

Старый рыбак взял обувь под мышку и последовал за Зеведеем. Они вошли во внутреннюю комнату и уселись на сундук Саломеи.

— Иона, — запинаясь, начал Зеведей — он уже сильно выпил, пытаясь заглушить свой гнев, — Иона, мой закадычный друг, у тебя было двое сыновей — можешь забыть об этом. У меня тоже была пара сыновей, и я вычеркнул их из своей памяти. Похоже, их истинный отец — Господь, так что уж тут соваться? Они смотрят на нас так, словно видят впервые… Это конец света, мой бедный Иона! Сначала я тоже сердился. Хотелось схватить гарпун и разогнать их всех. Но потом я понял, что выхода нет, и залез обратно в свою скорлупу. Да и моя жена с ними спелась. Знаешь, она впадает в старческое слабоумие. Так что — цыц, Зеведей! Цыц, Иона! Вот это я и хотел тебе сказать. Какой толк обманывать себя? Ясно как Божий день: мы проиграли!

Иона снова надел башмаки и завернулся в плащ. Потом бросил взгляд на Зеведея — не скажет ли тот еще чего. Но он молчал. Иона, открыв дверь, взглянул на небо, потом на землю: непогода, холод, дождь…

— Мы проиграли, — прошептал он, — мы проиграли! — и, меся грязь, направился к своей хижине.

В то время как Иона удалялся, горестно вздыхая, сын Марии протянул руки к огню, словно молясь Духу Господню, который таился в пламени и дарил людям тепло. Сердце его раскрылось, и, обратив вперед ладони, он заговорил:

— Не думайте, что я пришел нарушить Закон или установления пророков. Не уничтожать старые заповеди пришел я, но расширить их. Вы знаете, что записано на Моисеевых скрижалях: «Не убий». А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, поднимающий руку на него, отвечающий ему недобрым словом, будет низвержен в геенну огненную! Вы знаете, что записано на Моисеевых скрижалях: «Не прелюбодействуй». А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем. Одного лишь нечистого взгляда довольно, чтобы свести развратника в геенну… Вы знаете, что сказано: «Чти отца своего». Но я говорю: «Не замыкай сердца своего на доме родителей твоих». Пусть оно войдет во все дома, обнимет весь Израиль, от горы Гермон до пустыни Идумеи, и даже дальше — с востока на запад всю вселенную. Отец наш — Господь, мать наша — Земля. Мы наполовину плоть, наполовину Дух небесный. Чтите же своих родителей — Землю и Небеса.

— Тяжелы твои слова, рабби, — вздохнула старая Саломея, — тяжелы они для сердца матери.

— Слово Господа всегда тяжело, — ответил Иисус.

— Бери моих сыновей, — скрестив руки, сказала мать, — бери их, они твои.

Иисус услышал сказанное осиротевшей матерью и почувствовал, что все сыновья и дочери Земли вручены ему. На память ему пришел черный козел отпущения, виденный им в пустыне, — на шее которого висели записи всех грехов человечества. Молча он склонился к старой Саломее, словно говоря: «Нет, женщина, не в пустыню я поведу твоих детей, а к Господу, к спасению».

Он подбросил в очаг прутья виноградной лозы, и огонь взметнулся выше. Долго Иисус смотрел, как пламя, шипя, пожирает ветви, а потом снова обратился к слушавшим.

— Тот же, кто любит отца своего и мать больше меня, не достоин идти со мной; кто любит сына своего или дочь больше меня, пусть остается. Старые заповеди малы нам и не вмещают более нас, так же мала нам и старая любовь. Он немного помолчал и продолжил: — Человек есть граница на нем кончается земля и начинается небо. Но эта граница все время движется, приближаясь к небесам. С ней движутся и заповеди Господни. Я беру заповеди со скрижалей Моисеевых и устремляю их выше.

— Значит, воля Господа меняется, рабби? — удивленно спросил Иоанн.

— Нет, возлюбленный Иоанн. Меняется сердце человеческое — расширяясь, оно больше понимает волю Господню.

— Так идемте же! — вскочил Петр. — Что мы тут сидим? Надо возвестить миру новые заповеди.

— Подожди, пока дождь не кончится, а то промокнем! — усмехнулся Фома.

— Прежде всего надо изгнать римлян! — раздраженно покачал головой Иуда. — Сначала надо освободить плоть, а потом души — всему свой черед. Строение надо возводить с фундамента, а не с крыши.

— Но фундамент — душа, Иуда.

— А я говорю, фундамент — тело!

— Если душа в нас не изменится, Иуда, окружающий мир тоже никогда не изменится. Враг — внутри нас, римляне — твои собственные грехи, спасение начинается изнутри!

Вскипев, Иуда вскочил. Он терпел долго, сдерживая копившееся в нем, но больше не мог вынести.

— Сначала сбрось римлян! — закричал он, задыхаясь от гнева. — Сначала римляне!

— Но как же мы их можем сбросить? — заерзал Нафанаил, бросая опасливый взгляд на дверь. — Скажи нам, Искариот!

— Восстание! Вспомните Маккавеев! Они изгнали греков. Теперь наша очередь! Пора новым Маккавеям изгнать римлян. А потом, когда все вернем себе, уладим ссоры между богатыми и бедными, разберемся с обиженными и обидчиками.

Все молчали в растерянности и ждали, поглядывая на учителя. Иисус же задумчиво смотрел на огонь… «Когда, наконец, люди поймут, что одна лишь душа пребывает в мире видимом и невидимом!»

Простите меня, — встал Петр, — но этот спор слишком сложен для меня, я не понимаю. Жизнь нас научит, где фундамент. Давайте подождем и посмотрим, что будет дальше. Благослови нас, учитель, чтобы мы понесли людям добрые вести. А когда вернемся, поговорим об этом снова.

Иисус поднял голову и скользнул взглядом по ученикам, потом кивнул Петру, Иоанну и Иакову. Они подошли к своему учителю, и он по очереди возложил им на головы свои ладони.

— Идите с моим благословением. Возвестите людям Благую весть. Не бойтесь. Господь не спустит с вас глаз и не даст вам погибнуть. Ни одна птица не упадет с небес без Его на то воли, а вы тем более. Бог с вами! Возвращайтесь скорее и да будет богат ваш улов. Вы — мои апостолы.

Получив благословение, они открыли дверь и шагнули в бурю, и каждый пошел своим путем.

Шли дни. С утра двор Зеведеева дома заполнялся людьми, которые расходились лишь к вечеру. Со всех краев стекались к нему больные, хромые и одержимые. Одни рыдали, другие с гневом обрушивались на Сына человеческого, требуя от него чудес и исцеления. Разве не для этого Господь послал его на землю? Так пусть же выйдет во двор!..

Иисус же, слыша это, день ото дня становился печальнее. Временами он выходил и, прикасаясь и благословляя каждого, говорил:

— Есть два рода чудес, братья мои, чудеса плоти и чудеса души. Веруйте лишь в чудеса души. Кайтесь и очищайте свои души перед Богом, и тела ваши очистятся. Душа есть дерево. Болезни и здоровье, рай и преисподняя — его плоды.

Многие, поверив, чувствовали, как начинала живее бежать кровь в их жилах, как она заполняла их онемевшие члены, и, отбрасывая костыли, пускались в пляс. Другие видели свет, исходивший от рук Иисуса, когда он подносил ладонь к их угасшим глазам, и, поднимая веки, кричали от радости, ибо снова начинали видеть мир!

Матфей был все время рядом с пером наготове. Ни единому слову он не дал остаться оброненным втуне, запоминая и записывая все. И так, понемногу, день за днем писалось Евангелие — Благая Весть. Оно пустило корень и раскинуло свои ветви, готовые заплодоносить, чтобы питать рожденных и тех, кому еще предстояло родиться. Матфей хорошо знал Писание и видел, как слова и дела учителя совпадают с тем, о чем столетия назад сказали пророки; если пророчества и жизнь Иисуса в чем-то и расходились, то лишь потому, что разум человеческий ленился понять скрытый смысл священного текста. Семь значений таилось за каждым словом Господа, и Матфей силился найти то единственное, которое подойдет. И даже если где-то он умышленно и подгонял их — Господь простит! Да, простит, ибо такова была и Его воля. Разве не спускался к Матфею ангел всякий раз, когда он брался за перо, разве не диктовал ему, что писать?

Сегодня впервые Матфей ясно понял, с чего начать и как описать жизнь и время Иисуса. Прежде всего, где он родился, кто были его родители и предки до четырнадцатого колена. Он родился в Назарете от бедных родителей — плотника Иосифа и Марии, дочери Иоахима и Анны… Матфей взял перо и молча взмолился Господу, чтобы тот просветил его и дал сил. Но стоило ему начать выводить первые слова своим красивым почерком, как пальцы его словно одеревенели. Ангел схватил его за руку, он услышал над головой мощное трепетанье крыльев и трубный глас: «Не „сын Иосифа“! Что сказано у пророка Исайи: „Се, Дева во чреве принесет и родит сына“. Пиши: „Рождество Иисуса Христа было так: по обручении матери его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что она имеет во чреве от Духа Святого…“ Слышишь ли? Так и пиши. И не в Назарете он был рожден, не в Назарете. Вспомни пророка Михея: „И ты, Вифлеем, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных“. Потому Иисус родился в Вифлееме… Ну, что ты остановился? Я освободил твою руку. Пиши!»

Но Матфея охватило негодование и, повернувшись к невидимым крыльям справа от себя, он ответил раздраженно, но тихо, чтобы не разбудить спящих учеников:

— Это неправда! Я не хочу это писать! Я не буду!

В ответ ему некто рассмеялся.

— Ты, пригоршня праха, что ты знаешь о правде? У правды есть семь смыслов. И высший из них — правда Господа, которая ничем не походит на правду человеческую. И это правда, Матфей-евангелист, что я диктую тебе… Пиши: «Пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: „Где родившийся царь Иудейский?..“»

Пот выступил на лбу Матфея.

— Я не буду писать! Не буду! — закричал он, но рука его сама уже бежала по странице.

Иисус, услышав сквозь сон мучения Матфея, открыл глаза. Тот сидел, склонившись под лампадой, и прерывисто дышал, а скрипящее перо с бешеной скоростью летело по листу, и казалось, вот-вот сломается.

— Матфей, брат мой, — тихо промолвил Иисус, — что ты стонешь? Кто это над тобой?

— Не спрашивай меня, рабби, — ответил Матфей, перо которого все так же неслось по папирусу. — Я спешу. Ложись спать.

Чувствуя, что Дух Божий овладел Матфеем, Иисус закрыл глаза, чтобы не мешать ему.