Минта
Минта всю жизнь мечтала о настоящей любви.
О такой, чтобы сладко замирало сердце в груди, немели руки и ноги и хотелось танцевать. Чтобы быть готовой на всё, а ещё — жертвовать жизнью ради любимого, и любимый чтобы жертвовал тоже.
Счастье пока не находилось. И сердце у неё замирало, и ножки подгибались (особенно после бурной ночи), и мысли все о любимом (любимых), и готовы они были почти на всё (а на ложе — так и просто на всё), но идеала как-то не попадалось.
То мужик был страшноватым с лица и Минту не тянуло к нему больше одного-двух раз, то он не соответствовал её ожиданиям на ложе. А ещё бывало, что мужик вроде всем был хорош, но жаждал привязать её к себе как собачку или служанку.
Или рассматривал её как рабыню для удовольствий.
Или оказывался нытиком, как Гермес.
Или был туп как пробка.
Или у него внезапно обнаруживалась ревнивая жена, и нимфа сразу же бежала, охваченная странным чувством на стыке сострадания и брезгливости.
Или просто страсть остывала после нескольких встреч, и самым мудрым было попрощаться и разбежаться.
Так или иначе, мужики не задерживались надолго, но Минта не унывала и пробовала снова. И снова. И снова.
Персефона смеялась, говорила, что ей пора бы уж остановиться на каком-нибудь одном, но нимфочка, кажется, слишком увлеклась процессом. Мысль о том, что её истинная любовь вдруг найдётся и таки придётся остановиться, приводила её в ужас. В такие минуты Минта страстно мечтала о том, что идеальный возлюбленный не будет обременен лишними принципами и они смогут путешествовать по чужим постелям вместе, как Посейдон и Амфитрита.
Персефону эти её мечты забавляли, и Минта старалась мечтать чаще — чтобы сестра хоть немного отвлекалась от тяжёлых мыслей и зловещих планов. Надо сказать, за девяносто лет в Подземном мире она много чего наслушалась — и от сестрицы, и от многочисленных подземных мужиков, которых частенько пробивало на откровенность после жаркой ночи — и сама могла бы неплохо строить козни всяческим злопыхателям.
Минта не жалела, что, однажды спустившись под землю, не стала подниматься обратно. Притворяться развратной служанкой царицы и под покровом ночи собирать для неё информацию оказалось гораздо интереснее, чем просто спать со всеми подряд на поверхности, да ещё и выслушивать потом от Деметры сентенции вроде «в кого ты такая уродилась, да у меня за всю жизнь мужиков было меньше, чем у тебя за три дня, да вспомни, что ты не простая нимфа, а дочь богини, так что остепенись».
Нет, Персефона тоже могла устроить ей нагоняй — как в тот раз, когда Минта решила поближе познакомиться с Эребом — но нимфочка с чистой совестью пропускала её нотации мимо ушей. В чём, в чём, а в любви царица Подземного мира разбиралась из рук вон плохо. Любовников у неё, считай, и не было, а Арес в качестве мужа не выдерживал никакой критики.
Поэтому теперь, когда появился Аид, который ей, кажется, даже понравился, Персефона с чего-то раздумывала, и нимфу это злило. Уже и сама затащила бы его на ложе, но, во-первых, очень уж хотелось устроить сестре личную жизнь, а, во-вторых, для самой Минты Аид всё-таки был жутковат.
Высокий, черноглазый, вполне себе симпатичный — казалось бы, что ещё нужно, но нет. Его движения были слишком резкими, манеры слишком безапелляционными, поступки слишком странными, и всё это вместе вызывало какую-то оторопь. Ну, вроде как Таната на ложе волочь.
Что самое странное, при всём при этом Минта не могла воспринимать Аида как царя. Даже Арес, тот был куда царственней (когда шлем не носил). Был, был, конечно, момент, когда Аид показался ей настоящим Владыкой, но вскоре выяснилось, что это замаскированная Эмпуса.
Влюбляться в Эмпусу Минте категорически не хотелось.
Как итог, Аид так и ходил не пристроенным: Персефона продолжала страдать из-за Ареса, дочки и отсутствия нормального мужика, а Минте пришлось довольствоваться Гермесом.
Сначала тот был ещё ничего, но в кульминационном моменте ему приспичило звать Гекату. Спасибо, что не Таната! Такого бы Минта точно не выдержала.
Так или иначе, в её планы не входило давать Гермесу второй шанс. Ну, только если в условиях полнейшего дефицита мужиков. А его, дефицита, как раз и не предвиделось — путь Минты лежал на Олимп!
Там ей представится исключительная возможность сравнить: Зевса — с Аресом, Гефеста — с Радамантом, Аполлона — с Гипносом, и, может, даже найти свою истинную любовь. Само собой, Минта рассчитывала, что любовь попадется не сразу.
Конечно, Аид просил тихонечко, не привлекая излишнего внимания, разведать, что с Громовержцем, но это проще всего сделать с чьего-нибудь ложа, разве не так?..
На мгновение расставшись с мыслями о мужиках, Минта стала травой, потянулась ввысь, к солнышку, бросила вверх семена и сама стала семенами. Оседлала лёгкий ветерок — игривый, кружащий в объятиях — и повелела ему отнести себя на Олимп. Проросла там на золоте и на мраморе — у обычной травы так бы точно не вышло — и снова перекинулась в нимфочку.
Потом с наслаждением додумала мысль («интересно, а как это — быть с Зевсом?») и огляделась. Изысканная красота Олимпа показалась ей знакомой — пожалуй, дело было в том, что, окажись Минта хозяйкой Олимпа, устроила бы всё точно так же.
На мгновение появилось ощущение, что и дорогу не надо спрашивать. Она как будто знает и так, как пройти на холм, где всегда светит солнце, стоят двенадцать тронов, один другого роскошнее, столы всегда наполнены яствами и любого гостя всегда ждут на пир. А ещё она знает, как сразу пройти в покои к Зевсу, Афродите или Дионису, как найти кузницу Гефеста или милые маленькие домики, в которых обитают олимпийские нимфы и хариты…
Ощущение схлынуло быстрее, чем Минта успела к нему привыкнуть. Но нимфочка не расстроилась — она привыкла не доверять своей интуиции ни в одном вопросе, кроме, естественно, мужиков.
Так что Минта просто пошла вперёд.
Золото и мрамор, мрамор и золото весело стелились ей под ноги. Колонны, беседки и портики поражали изысканностью очертаний, а местные нимфы и хариты весело смеялись над Минтой, провожая её туда, где звенели голоса богов и богинь и разливал нектар ковш Ганимеда.
Туда, где царственно восседала Гера, играл на кифаре златокудрый Аполлон, забавлялся со стрелами вечно юный Эрот, загадочно улыбалась — как будто своя — Геката, раскатисто хохотал Гефест, кружились в танце младшие боги, хариты и нимфы.
Туда, где царило веселье, где лился рекой нектар, где пахло душистой амброзией, где звенела кифара.
Где почему-то не было Зевса.
Гермес
Гермес проводил с ходу влившуюся в хоровод Минту недовольным взглядом и поправил дымчатую вуаль на своем центральном теле. Точнее, на центральном теле Гекаты.
Да, он снова был Гекатой — Аид решил, что так будет безопаснее. Геката, она ведь может подняться на Олимп по каким-то своим делам — поболтать с богинями, поискать каких-нибудь редких ингредиентов для своих зелий? Пускай она почти полстолетия не выбиралась из Подземного мира — но ведь может? Может?
Конечно, может. Её ведь не прогоняли с Олимпа пинками в чувствительные места, и не орали «только попробуй вернуться» — в отличие от Гермеса. Потому, что если бы Геката подслушала беседу Афины, Артемиды и Афродиты, она догадалась бы держать язык за зубами, а не растрепала бы обо всем Зевсу. Или, по крайней мере, приложила бы максимум усилий, чтобы эгидодержец поверил именно ей, а не любимой дочери Афине. Может, зелье бы какое-нибудь приготовила…
Геката, в отличие от Гермеса, не была дурой. За всё время, что он её знал, она допустила всего одну ошибку — впустила в свой дом одного несчастного бога.
Ей следовало гнать Психопомпа поганой метлой — тогда, наверно, за ней не пришел бы Арес.
И Гермесу бы не пришло сотню лет вспоминать, как…
Вуаль скрывает лицо Гекаты, видны только пухлые алые губы:
— Визит Владыки — такая неожиданность, — ровный, спокойный, бархатный голос.
И чуть заметная пауза перед словом «Владыка», словно Гекате приходится напоминать себе о новом статусе Ареса. Уже почти тысячу лет новом, да.
— Не знал, что у тебя что-то… с этим, — Неистовый небрежно кивает в сторону Гермеса. Конечно, когда набросил на растерявшегося племянника сеть ковки Гефеста, можно и покивать. — Тебе же хуже.
В его словах, в улыбке, глазах — приговор, но кто рискнет его исполнить? В покоях колдуньи никого нет. Насколько силен бог войны в схватке один на один?
Губы Гекаты трогает усмешка.
Арес открывает рот и с хрипом втягивает в себя воздух. Втягивает и втягивает, словно не в лёгкие, а в желудок, и воздух в комнате приходит в движение.
И тут Гермес понимает, как именно они собираются проделать то, что собираются, и почему их уже никому не остановить.
Никому и ничему.
Ему, бестолковому, не стоило и пытаться в одиночку справиться с заговорщиками. Не стоило и пытаться преградить путь Войне, пожирающей мир.
Своим дурацким поступком он только поставил Гекату под удар!
— Она ничего не знает! — захлебывается криком Гермес. — Я ничего не сказал! Ничего!
Вихрь ненадолго стихает — изо рта Ареса доносятся слова:
— Гермес, все знают, что ты — трепло. Сейчас ты не скажешь, а завтра об этом аэды споют.
Он снова начинает втягивать в себя воздух. Цепи Гефеста, приковавшие Гермеса к ложу, натягиваются и звенят.
Геката стоит с загадочной улыбкой на губах, и непонятно откуда взявшийся ветер треплет одежду всех трёх её тел.
— Не надо! — кричит Гермес, у него не хватает духу на это смотреть. — Не надо! Я ничего не скажу, клянусь! Я ничего не скажу, не спою, не напишу и даже не нарисую, клянусь Стиксом! Я буду служить тебе…
Красиво очерченные губы Гекаты раскрываются для одного слова:
— Дурак.
— Согласен, — глумливо ухмыляется Арес, и вихрь из его рта захватывает и тащит Гекату вперед.
В бездонную пасть войны.
— Владыка вернётся, — шепчет Геката, она всё же теряет самообладание в метре от алчущей пасти. — Владыка вернётся! Владыка вернётся! Владыка Аид…
Два призрачных тела исчезают в бездонной пасти, третье следует за ними. Гермес в ужасе закрывает глаза — наверно, он будет следующим. Но ветер, несущий всё и вся в бездну, почему-то стихает.
А жаль. Психопомп не уверен, что вправе жить.
— Давай, — хрипит он.
— Зачем? — глумливо хрюкает Арес — Ты же поклялся Стиксом служить мне.
Да, так всё и вышло. Арес не придумал ничего лучше, как заставить Гермеса замаскироваться под Гекату и следить в таком виде за Персефоной. И ведь сообщницам своим не сказал! Как, собственно, они и не сказали ему про «шлем-невидимку».
Арес едва не лопнул от злости в первый же день, когда узнал, что Персефона пытается разыскать Аида. Кажется, он всё-таки боялся его, своего подземного дядю. Настоящего Владыку Подземного мира. Владыку по праву, а не из-за нелепой записи в свитке мойр.
Когда столетние поиски увенчались успехом, Гермес оказался между Аидом и собственной клятвой Стиксом. Выдумывать, лавировать, изворачиваться и ждать — когда же он перейдёт черту, когда холодные чёрные воды Стикса сомкнутся над его головой? И тихо ненавидеть проклятого Ареса, и отчаянно бояться смерти, и ждать, пока война поглотит ещё кого-то из тех, кого он знал и любил.
Не будь он таким бестолковым трусом, нарушил бы клятву в первый же день. Пошел и рассказал бы обо всем Персефоне — может, тогда Геката не снилась бы каждую ночь. С чего бы ей сниться клятвопреступнику?
Нет. Гермес ощущал себя трусливым ничтожеством. Он панически боялся окунуться в воды Стикса, он отчаянно хотел жить — и проклинал себя каждый раз, когда видел в зеркале прозрачные глаза Гекаты.
Зачем, ну зачем он её в это втянул? Пошел бы плакаться Гере — на Олимпе бы Аресу спасибо сказали. Хотя не рискнул бы он её жрать — кишка тонка.
Где, кстати, Гера?..
Кажется, Гермес слишком глубоко погрузился в свои мысли и упустил что-то важное.
Гермес завертел головой — царица богов, с неприступным видом восседавшая на своем троне, куда-то исчезла.
Психопомп поправил вуаль на центральном теле и нашёл глазами лицо Аполлона:
— Не знаешь, где Гера?
Аполлончика явственно передёрнуло (не то из-за упоминания о Гере, не то из-за интереса Гекаты как такового).
— Она пошла навестить отца в его покоях, — выдал красавчик после некоторых раздумий.
Гермес презрительно усмехнулся — из его недоговоренностей можно было сложить отдельную песнь. Аполлончик нервно вздрогнул от этой усмешки — видимо, вспомнил, что богиня колдовства увлекается ядами — и расщедрился-таки на подробности:
— Ну, тут какая-то нимфа все выспрашивала, как попасть в покои отца, и Гера это услышала.
Гермес мысленно обозвал Минту идиоткой и выскочил из тронного зала.
Его проводили недоумённым взглядом — Геката никогда не выскакивала, её движения всегда оставались плавными, грациозными, а тут буквально, как выражался Аид, «с места в карьер»! Но Гермесу совсем не улыбалось объяснять Владыке, почему он бросил Минту на растерзание ревнивой царице богов.
До покоев отца Гермес добрался за десять минут. Едва вписавшись в нужный поворот, с ходу рванул тяжелую позолоченную дверь… и замер, оглушенный воплем:
— Куда ты её спрятал?!
Дверная ручка выскользнула из его пальцев; дверь тихо скрипнула и вернулась на положенное место.
Гермес увидел достаточно. Можно было забирать Минту и возвращаться на пир — или нет, в Подземный мир, где ждет новостей Аид. Его однозначно заинтересуют сведения о том, что Зевс жив, и даже почти в порядке.
Почти.
Гермес подумал о прикованном к ложу Зевсе, потом о Гере, с дикими воплями рыскавшей под этим ложем в поисках неведомой нимфы, и непроизвольно ускорил шаг.
Минта
Вдоволь натанцевавшись, Минта разузнала, как добраться до покоев эгидодержавного Зевса, глотнула вина для храбрости (за вино отвечал Дионис) и отправилась «на дело». Но то ли вино оказалось чересчур крепким, то ли покоев на Олимпе было чересчур много, то ли инструктировавшие Минту хариты всегда ходили к Владыке Олимпа кругами, но факт остается фактом — нимфа блуждала по дворцу третий час, а нужные покои всё не находились.
Минта уже дважды забредала к решившему отдохнуть после пира Гефесту, и с каждым разом вырваться от него было всё труднее. В первый раз она провела у него час, а во второй раз — уже полтора, плюс добрую четверть часа она потратила на то, чтобы убедить олимпийского кузнеца отпустить её к Зевсу.
Гефест был уверен, что к Зевсу Минте нельзя, там Гера, и вообще, Владыка Олимпа в последнее время слегка не в себе. Конечно, он может провести её к нему не вызывая подозрений, но потом. Завтра.
А нимфе хотелось сейчас. Гефеста, большого и доброго, тоже немного хотелось, но Зевса больше — все же Владыка Олимпа! Интересно было бы сравнить его с Аресом. Ну и, конечно, задание Аида — кто-то же должен его выполнять? На замаскированного Гермеса надежды не было никакой — с чего вдруг Гекате лезть к Зевсу?
К исходу третьего часа Минта наконец-то мобилизовала свою сознательность, в очередной раз вырвалась из объятий недовольно ворчащего Гефеста и вновь бросилась осматривать покои и пугать влюбленные парочки в поисках Зевса.
По пути она попыталась придумать запасной план на случай внезапного столкновения с Герой, но не успела.
Царица богов попалась раньше — аккурат возле роскошных золоченых дверей, прямо-таки намекающих на то, что внутри — покои самого Владыки Олимпа.
— Как твоё имя, дитя?
Прекрасное величавое лицо царицы богов было спокойно, но в серо-синих, похожих на затянутое тучами небо глазах, явственно читалось желание разорвать «дитя» на десяток маленьких нимф.
— М-минта, — пискнула Минта, бочком-бочком отодвигаясь от Геры. — Я Гефеста ищу.
— Гефеста? — промурлыкала Гера. — Мои служанки сказали, что ты искала Зевса.
Минта вжалась в стену, пытаясь просчитать, успеет ли она превратиться в траву и удрать.
— Разве простая нимфа может надеяться на то, что к ней снизойдёт сам Владыка Олимпа? — выдала она после некоторых раздумий.
Высокий лоб Геры прорезала чуть заметная морщинка. Царица богов явно считала, что Владыка Олимпа мужчина нетребовательный и обожает снисходить ко всем без разбору.
Воодушевлённая её молчанием, Минта продолжила:
— Я хотела найти Гефеста, чтобы тот передал Владыке Олимпа, что ему угрожает страшная опасность!
— Да неужели? — насмешливо уточнила Гера.
Ее прекрасные глаза, немного прояснившиеся при упоминании Гефеста, вновь затянуло дымкой, и Минта поняла, что царица окончательно перестала ей верить. Похоже, слова про «страшную опасность» оказались лишними.
Богиня щёлкнула пальцами и повелительно сказала служанкам:
— Позовите Гефеста! Он, должно быть, у себя в кузнице.
— Н-нет, он отдыхал в покоях рядом с покоями Афродиты, — сказала Минта. — Я только что, ну… была там.
Тучи в прекрасных глазах царицы богов немного развеялись, и Минта вновь утонула взглядом в безбрежной сини. Определённо, подумала она, с такими глазами Гере следовало выйти замуж за Посейдона…
Если бы Посейдон удовлетворял её амбициям.
Пока служанки искали Гефеста, Минта пыталась придумать угрожающую Зевсу страшную опасность.
Она подозревала, что новость про Ареса, нацелившегося на Олимпийский престол, ещё может впечатлить самого Зевса, но для разъярённой Геры эта причина недостаточно убедительна.
Но из этих попыток не выходило ничего путного. Хорошенькая головка нимфочки не хотела работать в нужном направлении. Вот привели Гефеста, вот пришла-приплыла, наверно, на Герины вопли, «Геката», а она всё думала о золочёных дверях, о роскошных покоях и о том, как же она НЕ ХОЧЕТ туда.
— Нимфа? — добродушно прогудел Гефест, ненавязчиво размещаясь между Минтой и Герой. — Ага, Минта. Со мной.
После чего длинно и цветисто сказал что-то вроде: «Афродита, она же с Аресом постоянно, а мне же тоже любви хочется. Вот».
Гера явно не верила в бескорыстную любовь молодых нимф к олимпийскому кузнецу.
— А что ты там говорила про угрозу для Зевса? — подозрительно прищурилась она.
«Геката» страдальчески подняла глаза к потолку — это было видно даже сквозь вуаль; Гефест аккуратно задвинул нимфу себе за спину; Минта, застигнутая таки этим вопросом врасплох, не смогла придумать ничего лучше чем:
— На Владыку Олимпа покушаются неизвестные!
— Дурная нимфа! — не выдержал Гермес, хватая её за руку. — Идём, идём, сейчас ты всё расскажешь!
Минта пискнула, вырывая руку, но Гефест шлепнул её по мягкому месту, подталкивая к Гекате, и обернулся к Гере:
— Кажется, Минта перепила нектара…
Гермес потащил её вперёд, бормоча под нос кое-что об её умственных способностях, а Гефест в это время старательно убеждал Геру в полнейшем отсутствии у Минты каких-то коварных планов по совращению Зевса.
— …вообще не в его вкусе… — расслышала она.
Реакцию Геры она не услышала, но догадаться было несложно — Владыка Олимпа, в принципе, не очень-то привередлив, когда дело касается нимф.
***
— Подведём итоги, — предложила Минта, когда они выбрались из опасной зоны. — Про Зевса не узнали, ну, кроме того, что он третий день не появляется на пирах, с Аполлоном не познакомились, с Ганимедом не познакомились, с Дионисом не познакомились, ничего важного не разведали…
— Говори за себя, — фыркнул Гермес, который снова был в своём нормальном обличии.
— А когда ты успел с Аполлоном, Ганимедом и с Дионисом?.. — распахнула глаза Минта.
— Тьфу на тебя! — разозлился Психопомп. — Ты всё о своем! Пока ты соблазняла беднягу Гефеста, я узнал, что Гера приковала Зевса к ложу и не выпускает его из покоев! Почему, интересно? Совсем крыша поехала?
— Не хочет, чтобы он изменял ей с нимфами? — робко предположила Минта. — А куда мы идем? В кусты? Ой, а зачем?
Гермес явственно помрачнел — видимо, вспомнил, с какой целью нимфа затаскивала его в кусты в прошлый раз.
— Ну уж нет! Никаких «ой»! У меня там спрятана колесница, Гелиос одолжил запасную.
— А не угонят?
— Коней из конюшни Гелиоса? — изумился Психопомп, обходя так заинтересовавшие Минту кусты по широкой дуге: там, в небольшом аккуратном портике, стояла колесница. — Ни за что.