Последнее пророчество Эллады (СИ)

31

Персефона

— Помыли волосы, умаслили тело благовонными маслами, — пели служанки-нимфы, пританцовывая вокруг Персефоны, примеряя на неё белоснежный свадебный наряд. — Теперь заплетем волосы в свадебную прическу и ты будешь самой красивой.

Будущая царица, чуть прищурившись, смотрела в зеркало. В нём отражалась беломраморная олимпийская купальня с колоннами, а ещё — бледная и решительная физиономия с наполовину убранными в прическу волосами. Красивая, да. Но не самая.

— Красивее Афродиты? — уточнила Персефона, чуть дернув уголком рта. Старая нянюшка, заменившая ей мать, укоризненно вздохнула: не успевшая засохнуть карминовая помада смазалась и потекла.

— Красивее, конечно, красивее, — захлопотала толстая Эфра, рабыня, давным-давно привезенная из Афин. — Только не надо разговаривать, госпожа, помада должна засохнуть. Извини. Я не хотела. Я же знала, что ты не причем. Это я чудовище, а не ты.

— Что? — моргнула Персефона и кисточка, которой другая служанка подкрашивала ей глаза, сорвалась с века и мазнула по скуле. — Что ты сказала?

— Я сказала, не нужно разговаривать, госпожа, — почтительно повторила Эфра. — Помада должна засохнуть.

Спокойно, без каких-либо признаков раздражения служанка снова вооружилась кисточкой и поправила макияж своей юной госпоже. Персефона закрыла глаза и уронила руки вдоль тела, борясь с желанием заткнуть уши, чтобы не слышать бестолковой болтовни слуг. Болтовни, от которой у неё болела голова и шумело в ушах.

Служанки, возглавляемые нянюшкой и Эфрой, споро наряжали свою госпожу, украшали её волосы и лицо, заворачивали в расшитое узорами покрывало. Жалко только, что они при этом не могли молчать и продолжали щебетать о том, как счастлива их госпожа, что выходит замуж за прекрасного и мужественного Пейрифоя, как увезет он её в далекую Лапифию, возьмёт хозяйкой в свой холостяцкий дворец, и как они с веселым лапифом породят много прелестных детей.

Так пели служанки и нимфы, когда Персефона закрывала глаза. А когда открывала, олимпийская купальня начинала двоиться, окутываться полумраком. Поэтому будущая царица сидела с закрытыми глазами и считала голоса. Нимф и служанок было шестеро, и каждая что-то говорила, поэтому сосчитать их было несложно. Сложнее было разобрать на отдельные голоса окружающий её веселый звон, состоящий из беспредельного восхищения её прической, кожей, фигурой, глазами… и сожалений, что зелья и снадобья уже не подействуют, потому, что она, Персефона, ушла слишком далеко. И им, значит, придётся ждать, пока она сама не надумает вернуться.

Богиня хотела уточнить, что это за странные сожаления на её свадьбе, и причем тут зелья и снадобья, и чей вообще этот тихий, на грани шёпота голос, но вспомнила, что её просили не открывать рот, пока помада не высохнет, и с трудом удержалась от вопроса.

И вот наконец её нарядили, взяли под руки и повели к алтарю, где уже стоял её отец, Владыка Олимпа, Эгидодержавный Зевс.

— Мухоморы, — сказал он, приветственно наклонив голову. — Ты умеешь выращивать мухоморы?

— Прямо сейчас? — озадачилась Персефона. — Отец, о чем ты, какие мухоморы на свадьбе?

— Какие мухоморы? — в свою очередь озадачился Зевс. — Дорогая дочь, я спросил, согласна ли ты стать женой этого доблестного героя, который спас тебя из темного и опасного внешнего мира, где ты могла знать только горе, боль и отчаянье?

Персефона встряхнула головой. Отец говорил правильные вещи. Будущая царица не могла вспомнить, в чем конкретно эти самые боль, ужас и отчаяние выражались, но ощущала, что он прав. И что Пейрифой, только Пейрифой, со своей (раздражающе самодовольной) улыбкой может ей помочь. Спасти её от того кошмара, в котором она пребывала до их судьбоносной встречи.

Кошмара, который ужасающе пах увядающими цветами и имел горьковато-соленый привкус чужих (а, может, ее) слез.

— Я согласна, — решилась Персефона.

Пейрифой — он почему-то казался нереальным, каким-то придуманным в этой своей короткой тунике, обнажающей намазанное маслом тело — подошел ближе, немного пожевал губами и сказал:

— Ну, согласна, это, значит, мы так и думали. Деметра, зелье, цветы, туда-сюда. Я тоже согласен. Так что там насчёт грибов?

— Какие грибы?! — взвыла царица, хватаясь за голову.

Пейрифой посмотрел на неё с подозрением.

— Не понимаю, о чем ты, — проворчал он, — Нектара, что ли, перебрала на девичнике? Ну, ладно, иди сюда, — он схватил её за руку, привлёк к себе и впился в губы горячим и страстным поцелуем. Персефона нетерпеливо дёрнулась в его руках, как-то смутно ощущая, что не в таких поцелуях она нуждалась.

— Глаза-то закрой, — посоветовал ей отец.

Персефона не очень-то хотела закрывать глаза — подозревала, что мир опять начнет двоиться и растворяться — но Зевс выразительно показал ей кулак, и она опустила веки.

Из-под опущенных век она в последний раз оглядела бескрайний беломраморный зал, довольного отца и нянюшку на месте матери. Все остальные были статистами, неподвижными статистами, призванными наполнить собой слишком уж большой зал, создать иллюзию присутствия.

Или отсутствия?..

Персефона хотела вырваться из этого странного зала, но Пейрифой держал крепко, и она даже не смогла не то что шевельнуться — даже оторвать губ от его рта. Когда царица подалась назад, чтобы прекратить поцелуй, он навалился на нее, властно прижал рукой её голову, не давая сдвинуться назад, и просунул язык ей в рот, превращая поцелуй в кляп. Она почувствовала, что ей не хватает воздуха.

В этот миг Персефона почувствовала чужой взгляд — пристальный, требовательный и внимательный. Увидела колеблющуюся фигуру, соткавшуюся из тени и пламени факелов.

Фигура приближалась, ступая неуверенно, точно по тонкому льду, а Пейрифой не давал Персефоне пошевелиться, и в какой-то момент она просто закрыла глаза.

И мир снова заколебался, и тени вокруг ожили, затанцевали и зашептали:

«Они оба тут, и без сознания, как удачно!»

«Это что, мухоморы? Фу, гадость!»

«Не гадость, Мудрая, а природное средство»

«Быстрее, пока они не проснулись»

Персефона резко открыла глаза и встретилась взглядом с глазами тёмной фигуры, соткавшейся из пламени и теней. Строго говоря, все, что у неё было — это тёмные глаза, внимательные и строгие. Остальные черты терялись в тени, то обретая, то снова теряя четкость.

Тёмная фигура протянула к ней руку. Открыла рот и что-то беззвучно сказала — и тут Пейрифой резко и больно дёрнул царицу на себя. Поцелуй прервался, а пальцы тёмной фигуры бессмысленно мазнули по её обнимающим могучую спину героя рукам.

— Да что за хрень творится на моей свадьбе, — пробормотала царица, протирая глаза, но Пейрифой не дал ей сориентироваться. Резким движением он закинул её животом на плечо, выбежал из зала и помчался по Олимпу. Трясло ужасно, да ещё и за ней гналась, почти не отставая, та самая тёмная фигура. Бежала она от тени к тени, практически исчезая на свету, и от этого Персефоне стало жутко.

— От этой штуки мне не по себе, — сказала она Пейрифою, и тот резко прибавил ходу, подпрыгивая, на бегу, словно резвый конь. В какой-то момент Персефона поняла, что они вот-вот сорвутся с Олимпа — и верно, спустя миг Пейрифой прыгнул прямо в пустоту, но не упал, а полётел в ней, словно крылатый жеребец. Причем, судя по направлению ветра, почему-то не вниз, а вверх.

Какое-то время он летел, а потом резко врезался ногами в землю. Персефону тряхнуло, её голова ударилась о твёрдокаменную спину героя, и новоиспеченная царица лапифов потеряла сознание.

«Ну что ты упираешься? Это же для общего блага»

«Я сказала, нет, значит, нет»

«Ладно, как знаешь. Эй, там, позовите Ареса!..»

***

И снова ночь, и голова снова болит, и снова шёпот теней по углам.

«Вообще-то она мне не нравится. Я люблю только тебя, моя богиня».

«Я тоже люблю только тебя. Но так нужно для ритуала. Три Владыки и три Владычицы. А вдруг он не сработает, если одна окажется невинна? Не хочу рисковать».

Персефона потянулась, села на ложе и осмотрелась. В неверном свете свечей покои казались незнакомыми. На интерьеры её дворца на Олимпе они явно не походили — значит, это ложе принадлежит её новоиспеченному мужу, Пейрифою. Тому, кто достоин ее. Тому, кто спасет её от кошмаров и сделает, наконец, счастливой.

А где же сам Пейрифой?..

— Я тут, любимая, — сказал герой, прежде невидимый в полумраке. Обнаженный, он залез на ложе, удобно расположился, опрокинув Персефону на спину, и сунул руку ей между ног. — Мне кажется, она дохлая, — пожаловался он непонятно кому.

Потряс головой, словно выслушивая неведомый ответ, и прежде, чем Персефона успела выразить своё мнение о таком безответственном отношении молодого супруга к первой брачной ночи, раздвинул ей ноги и вошел, резко и глубоко.

Персефона хотела дернуться и вскрикнуть от боли, но вдруг поняла, что не может пошевелить и пальцем, и что лежит она, кажется, не на ложе, а на чем-то холодном и неудобном, и её безжизненное тело насилует не пахнущий маслом и притираниями Пейрифой, а кто-то совсем другой, и пахнет от этого другого вином и застарелой кровью, и от этого смутно знакомого запаха её едва ли не тошнит, и больно, потому, что её любовник и не думает быть аккуратным, он грубое, самовлюбленное животное, заботящееся только о своих удовольствиях.

Персефона терпит, сжав зубы, пока Пейрифой (или кто-то другой) не достигает удовлетворения и не сползает с нее. Потом она идет в купальню, смывает кровь и семя, и прогоняет мужа, который хочет еще.

Она знает, что у неё будет ребёнок.

***

Когда Персефона рожала Загрея, весь Олимп, включая Зевса и Геру, собрался на неё посмотреть, и лишь Пейрифой умчался в какой-то поход. Впрочем, он сделал это, ещё когда супруга была беременна.

Странно, но беременность не оставила в памяти Персефоны никакого заметного следа, промелькнула даже не в пару дней — в пару минут. Только что вроде бы слезла с ложа Пейрифоя, и вот уже торчит живот, и тени по углам шепчут о чем-то непонятном, и появившаяся из огня свечи фигура смотрит печально, укоризненно качает головой. И манит, манит за собой, а потом, осознав, что Персефона не собирается прыгать за фигурой в огонь, говорит что-то про психоделику и песцов.

Родила Персефона тоже почти незаметно, и младенчество Загрея тоже промелькнуло как-то мимо нее. Миг — и орущий сверток уже встал на ножки и бегает за служанками, умиляющимися, до чего он похож на отца. Второй — и он, подросток, уже заслоняет её от тени, которая, настырная, все лезет и лезет из огня и зовет за собой. Куда? Куда-то туда.

Причем с каждым разом фигура из пламени и теней все больше и больше похожа на человека. И вот это уже самый обычный человек, только волосы его — тень, а глаза — огонь, и видит его одна Персефона и Загрей.

— Пойдем! — шепчет тень. — Пойдем, тебя ждет твоя дочь!

Персефона при виде тени может только замереть от страха, но Загрей бесстрашно разрубает её отцовским мечом. Каждый раз тень исходит клубами дыма и тает, но потом всё равно возвращается.

Возвращается и возвращается.

Целых пять раз.

На шестой тень говорит, что ей это надоело, и исчезает бесследно.

Персефона растит Загрея, ждет из очередного похода Пейрифоя и чувствует себя совершенно счастливой.

Пока на страну лапифов не нападают варвары.

***

— Варвары, — мрачно сказала Персефона, не веря Пейрифою, который по случаю нападения даже вернулся из очередного похода (из Спарты, кажется). — На нас хочет напасть целая орда варваров верхом на конях. Интересно, что они забыли в Лапифии?

— Понятия не имею, — пожал плечами муж. — Может, они идут в Афины и пройдут стороной?

— Не похоже, — возразил Загрей, который, как всегда, не расставался с копьём. — Знаешь, отец, больше похоже, что они хотят осадить полис.

Отец и сын оттеснили Персефону и принялись обсуждать варварскую орду, с ужасающей скоростью мчащуюся по Элладе и избегающую как городов, так и армий эллинов. Орду, вступающую в бой только по необходимости, но разносящую любого противника в пух и прах. Орду, возглавляемую страшным северным колдуном.

— Не похоже, чтобы они хотели нас осадить, — вполголоса сказала царица.

— Молчи, женщина, что ты понимаешь, — отмахнулся Пейрифой. — Поставим заслон из копейщиков…

— Сам молчи, идиот, — бросила царица. — Говорю, они не хотят нас осаждать. Они хотят захватить нас, пройти по нашей стране огнем и мечом и сравнять наш дворец с землей.

— С чего ты взяла, — огрызнулся муж, и Персефона, мрачно усмехнувшись, показала куда-то ему за спину. — Смотри, они уже идут.

Пейрифой с Загреем обернулись в поисках варваров, но ничего не увидели.

— Не туда смотришь, — сказала царица. — Смотри на небо. Видишь, там тучи? Они доползут до дворца и засыплют его снегом, а по этому снегу проскачет орда варваров.

«Очнись, дочка, очнись»

— Скажи, Пейрифой, твои воины привыкли сражаться по колено в снегу? Скоро снег обагрится их кровью. И во дворец хлынет орда варваров.

«Очнись, ты нужна нам…»

— И от дворца ничего не останется.

— Хватит каркать! — оборвал её Пейрифой. — Пока ты говорила, варвары пошли на приступ! Загрей, останься с матерью, а я пойду, соберу войско и преподам им урок!

***

Войско лапифского царя нужно было не собирать, а откапывать. Пушистый, белый, воздушный снег валил белыми хлопьями, засыпая все на своем пути. Город тонул в снегу. Дворец тоже тонул — весь, целиком, вместе с войнами, слугами, подданными. Снег поглотил Пейрифоя, держались только Персефона и Загрей. Все остальные уже сдались, отдались на милость стихии и были сожраны ею. Сдались и лапифы, и варвары, прежде наступавшие тёмной лавиной — все они оказались под снегом. И только повелевавший снегом колдун шел по глубоким сугробам, не отрывая взгляда огненных глаз от дворца, и страшная тень струилась в его волосах.

— Я не знаю, кто это, — в какой-то момент прошептала Персефона, — но он преследовал меня ещё со времен моей свадьбы. Все звал куда-то. Не знаю, куда. А теперь он идет, и мне страшно.

— Не бойся, мама, — сказал Загрей. — Я знаю, кто это, и как с ним бороться, и я не отдам тебя. Ты останешься здесь. Навсегда.

Персефона протянула руку, погладила сына по волосам:

— Ты мой герой! Будь осторожен. Этот колдун может быть опаснее, чем мы думаем. Я хотя бы видела его раньше, а ты — нет. Последний раз он вылезал из теней, когда тебя ещё и на свете не было.

— Ты ошибаешься, мама, — усмехнулся Загрей. — Я был всегда. И этот тип всегда мне мешал.

Он набрал полные легкие воздуха и дунул в сторону карабкающегося по снежной горе колдуна. Тот, кувыркаясь, полётел вниз, но тут же затормозил, отряхнул от снега длинные, отделанные мехом одежды и снова полез вверх.

Оглядевшись, Персефона обнаружила, что дворца нет и в помине, и они с Загреем стоят на вершине снежной горы, а страшный колдун медленно, но неотвратимо подбирается к ним. И вся Эллада, весь мир невообразимым образом сжался и одновременно расширился до этой горы, и больше в мире ничего и никого.

— Нет, сынок, ты не прав, — непонятно почему начала спорить Персефона. — Я первый раз увидела этого колдуна во время своей свадьбы, а тебя там не было.

— Потому, что я сам был твоей свадьбой, — ласково сказал Загрей. — И я не дал ему воплотиться в человеческом облике. Только в форме огня и теней. Это потом, когда ты пожелала, чтобы я родился, он стал похож на человека и смог применить свои… шаманские силы. Рождение ослабило меня, и я ускорял время как мог, чтобы стать зрелым мужем до того, как он нападет. Чтобы успеть.

— Успеть что? — не поняла Персефона.

— Сож… — начал Загрей.

— Да о чем ты вообще разговариваешь с этой хренотенью? — завопил снизу колдун, он преодолел уже две трети пути. — Ты что, не видишь, это даже не человек!

— Минуточку! — возмутилась Персефона. — Это мой сын! А ты вообще кто такой?

— Я твой сын, твоё начало и твой конец. Я тёмная сторона… — начал объяснять Загрей, но колдун его снова перебил.

— А я отец твоей дочери! — завопил он. — И нам с Макарией не нравится, что ты сидишь в своей голове и не хочешь выходить!

— А зачем тебе выходить? — сказал Загрей. — Давай я сожру тебя, и ты попадешь туда, где тебя уже не достанут всякие любители нажраться мухоморов и побродить по чужим снам! — закончив фразу, он не стал закрывать рот, и тот начал чёрной дырой расползаться во все стороны.

— Значит, мухоморы и правда были! — обрадовалась Персефона.

— Тьфу! — возмутился Загрей. — Что за безответственное отношение к собственной психике!

— Загрей! Что с твоей головой?

— А если ты пойдёшь со мной, я не буду тебя пилить, — коварно предложил колдун, подползая к вершине горы. — Я же люблю тебя. Только тебя, и больше никого.

Сказано это было с очевидным умыслом — было видно и по тону, и по глазам. Но это сработало — не разбираясь в нюансах, Персефона схватила Загрея, который стремился пнуть колдуна, чтобы тот не смог залезть, и дёрнула на себя.

Колдун залез, точнее, заполз на узкую площадку на вершине горы, и, перевернувшись на спину, посмотрел на Персефону снизу вверх:

— Пойдём, а? — тихо сказал он. — Нас там ждут. Я даже согласен взять эту хрень с колодцем вместо рта, которую ты называешь своим сыном, с собой.

Глаза у него были не огненными, а черными, тартарски черными, а волосы не дымными, а темно-русыми. Бросаться он не собирался, просто лежал и смотрел.

Персефона неопределённо пожала плечами:

— Мне хорошо и здесь.

— Я сожру тебя, и станет ещё лучше, — вставил Загрей, приглашающе раскрывая зев. — Соглашайся!

— Ты вообще помнишь меня? — без особого вопроса в голосе уточнил колдун. — А, ладно, я же вижу, что нет. Макарию не помнишь, Деметру, думаю, тоже не помнишь. Ну и ладно.

Персефона задумалась, принялась ворошить память, но в ней, странно обрезанной, как на грех не попадалось ничего подобного. Глядя на её попытки, Загрей обиженно надул губки, как в детстве, и царица решилась.

— Уходи, — сказала она колдуну. — Хватит меня преследовать. Я не хочу тебя видеть. И никуда с тобой не пойду.

Колдун встал, отряхнулся и смешно развёл руками:

— Значит, ты решила остаться тут навсегда? В своем… психоделическом сне?

— Да, — решительно сказала Персефона. Она не совсем понимала, о чем он говорит, но откуда-то знала ответ. — Я решила остаться тут. Тут нет боли, нет страданий, родные матери не травят детей, а герои не превратились в моральных уродов.

Колдун внимательно посмотрел на нее. Долго, долго смотрел. Казалось, от его взгляда начнет таять снег. Потом, видимо, что-то всё-таки разглядел, передёрнул плечами, отвернулся и принялся спускаться со снежной горы:

— Ну, раз тебе здесь так нравится — не силой же тебя тащить! — придётся мне тоже сюда переселиться, — сказал он, даже и не глядя на нее. — Сейчас только схожу за Макарией, я же не могу её бросить. Будем жить у тебя в голове все втроём. Благо ей не привыкать, сначала Арес сожрал, теперь мамина очередь…

— Что?! — завопила Персефона, помчалась по снегу, схватила колдуна за рукав. — Как ты можешь так говорить?! Ты думаешь, я могу…

Она замолчала, схватилась за виски, и колдун медленно протянул руку, коснулся её лица. Очертил пальцами скулу.

— Тише, тише, — прошептал он. — Не кричи. А то твоё альтер-эго опять захочет…

— А что, хорошая же идея, сожрать всех троих, — облизнулся Загрей.

Персефона с возмущением посмотрела на сына…. и удивилась, как она могла принимать это мерзкое, коротконогое существо с огромной пастью и крошечными глазками за сына. «Сын» отводил глаза, но царица все же поймала его взгляд, с минуту вглядывалась в эти мутные, какие-то больные глаза, и от её взгляда Загрей становился все прозрачнее и прозрачнее, пока не истаял.

С некоторым опасением Персефона перевела взгляд на Аида, но тот совершенно не собирался таять:

— Пойдем, — сказала она. — Нас, наверно, уже потеряли.

Она взяла его за руку, и снег стал горящей свечой.

***

…единственной свечой, которая освещала тёмный подвал.

Персефона судорожно вздохнула, ощутив и своё тело, и цепи, связывающие руки, и ноющую боль во всем теле, и в особенности неприятное ощущение внизу живота.

— Что тут происходит?! — спросила она, недовольно моргая на свечу.

Ей радостно откликнулся подозрительно знакомый голос:

— Наконец-то ты очнулась! Знаешь, мы так переживали! — завопила Гера из левого угла. В правом углу обнаружилась прикованная и обмякшая Амфитрита, а прямо по курсу приковали целых три тела Гекаты. Подвал был маленьким и тесным, цепи — длинными, поэтому Гера без особого труда подползла к Персефоне и заключила её в объятия.

— Значит, Владыка Аид смог тебя вытащить? — мягко улыбнулась Геката, отсвечивая синяками под глазами. Тремя из шести.

— Да, а где он вообще? — подозрительно прищурилась Персефона. — А где Макария? И что мы вообще все делаем в этой тесной кладовке?

— О, это все Афродита! — махнула рукой Гера. — Они напали на нас прямо на пиру, связали и бросили в подвал, меня отдельно, а Зевса отдельно! Я вообще дольше всех тут сижу! Потом они послали сообщение в Морское царство, Посейдон с Амфитритой бросились на помощь и их сцапали! Амфитриту, бедняжку, едва оторвали от Посейдона, нектара не дают, вот она и… лежит. Но там не все так плохо, просто у Гекаты нашлось немного самогона, они побоялись обшаривать её вещи, вот мы и дали Амфитрите для анестезии. А дальше пусть рассказывает Геката, из первых рук.

— С какого момента рассказывать? — проницательно прищурилась Трёхтелая. — Может, ты что-то помнишь?

Персефона поморщилась:

— Ну, вы спасли меня от циклопов, а я никак не могла прийти в сознание. Аид, я так поняла, опять нажрался грибов и… — она принялась разматывать клубок воспоминаний.

Геката улыбнулась:

— Основное действующее вещество чудесных цветов Деметры, этого триумфа флористической мысли, оказывается, не только парализует и лишает божественных сих, но ещё и влияет на психику. С Макарией обошлось, а у тебя и действие цветов было дольше, и в целом на тебя в последнее время слишком много сваливалось… в общем, ты никак не приходила в сознание, и в какой-то момент мы поняли, что ты уходишь в себя все глубже и глубже. Тогда Аид решил пойти следом за тобой, ты знаешь, у него есть опыт в таких вещах. Он поел галлюциногенных грибов, и, как результат, мы получили двух валяющихся без сознания Владык вместо одного. Мы с Деметрой пытались отбиться, мобилизовать весь Подземный мир, но из этого ничего не вышло. Нас взяли в плен и бросили в этот подвал. Аида отнесли куда-то в другое место, наверно, к Зевсу и Посейдону, Макария успела сбежать…

— А Деметру держат отдельно, потому, что тут хорошая акустика и её вопли всех достали, — закончила Гера.

— Представляю, — криво усмехнулась Персефона.

— Не представляешь, — чуть улыбнулась богиня колдовства. — Вот, хлебни самогона.

— Даже так?! — удивилась подземная царица, но самогона послушно хлебнула. Геката тем временем принялась рассказывать, что Афродите, естественно, стало интересно, что это случилось с Персефоной и Аидом, что они лежат без сознания, и она тут же узнала про цветы. А, узнав, захотела такие себе. Но тут уж Деметра проявила удивительную твёрдость, заявив, что больше не собирается их растить.

— Тогда Афродита решила шантажировать её твоей безопасностью.

— Она собиралась отрезать мне пальцы? — живо заинтересовалась Персефона.

— Нет, она все же богиня любви, а не пыток, — хихикнула Гера. — Сначала тебя просто били, Деметра держалась, а потом Афродите надоело «это вульгарное зрелище», и она заявила, что если Деметра не передумает, она приведет Ареса, и тот лишит тебя невинности. Снова, то есть опять.

— Дай угадаю, — мрачно сказала Персефона, прислушиваясь к своим ощущениям. — Мать вырастила цветы, но Афродита её обманула.

— Представь себе, нет! — снова хихикнула Гера. — Деметра поразила нас всех своей твёрдостью, заявив, что она и без того делала страшные вещи, чтобы ты была счастлива, и получалось только хуже. Так что она лучше будет рыдать три дня, оплакивая тебя, чем снова вырастит эту отраву.

— Ну и?..

— Афродита позвала Ареса, он швырнул тебя на пол и изнасиловал. Прямо при нас. Вот как у него встал, я вообще не пойму. Деметру держали четверо, и двух из них она превратила в траву, а потом, когда Арес ушёл, решила выполнить своё обещание. Ну, то, где про «рыдать три дня». С тех пор прошло полдня, и мы все ждем неизвестно чего. Ладно, хоть ты очнулась. Кстати, ты, давай, покричи, нас сторожит Артемида, она уже раз десять заглядывала. Беспокоится.

— Беспокоится, значит? Отлично, — злорадно потерла руки Персефона. Чего-чего, а оплакивать дважды потерянную невинность ей не хотелось совершенно. Деметре она сочувствовала совершенно мимолётно — обида на мать ещё не остыла. Макария наверняка в безопасности… если, конечно, ещё не успела куда-нибудь влезть. Впрочем, если бы дочь попалась, она бы уже сидела в подвале вместе со всем. Аид… Персефона заставила себя не думать о нем. О его глазах, и о привычке чуть что мухоморы глотать.

О его словах.

И о том, что он-то как раз в лапах Афродиты… а, впрочем, он, наверно, нужен ей для ритуала, и, значит, она пока не собирается отправлять его в Тартар. Главное, чтобы Арес до него не добрался, а то решит отыграться за предыдущую встречу, а заодно и за «вечную стройку».

А, впрочем, Арес же не решит его изнасиловать!..

Усилием воли Персефона заставила себя не думать об Аиде (и об Аресе), а думать конструктивно. Продумывать все дальнейшие действия. И вскоре она уже излагала подругам (исключая сопящую Амфитриту) коварный план практически в духе Макарии.

— Итак, решено, — вполголоса сказала Геката, когда они с Герой закончили с необходимыми коррективами. — Персефона?

— Эй! Кто-нибудь! — завопила царица вместо ответа. — Откройте! Откройте!