Последний крестовый поход

Людовик IX в 1270 году

Людовик IX родился в апреле 1214 года, в 1270 году ему было 56 лет, и он правил Францией с 1226 года. Здоровье короля всегда было шатким. В 1244 году тяжелая болезнь, дизентерия или малярия, угрожала лишить его жизни, и именно по этому случаю он впервые принял крест. Во время египетской кампании он заразился тем, что Жуанвиль называет "армейской болезнью", возможно, цингой. Болезнь, говорит Жуанвиль, "была такова, что усыхали все мышцы ног, кожа на икрах покрывалась черными, как старый сапог, землистого цвета пятнами, а десны начинали гнить; и никто не мог излечиться от этого недуга, разве что умереть. Признаком наступавшей смерти было то, что из носа начинала идти кровь". Жуанвиль преувеличивает, и хотя они оба пострадали от болезни, а короля, кроме того, поразила сильная диарея, им обоим удалось спастись, отчасти благодаря помощи египетских врачей. За несколько недель, проведенных в плену у мамлюков, Людовик подвергся многочисленным мучениям. Ему угрожали пытками, а его тюремщики даже обещали предать его смерти, если он не примет ислам. Однако, согласно Жуанвилю, который утверждает, что услышал это от самого короля, сарацины хотели прежде всего заставить Людовика сдать крепости, принадлежащие военным Орденам, тамплиерам и госпитальерам, в Святой Земле и для этого они были готовы подвергнуть его пытке bernicles (раковина), "самой жестокой пытке, какую только можно претерпеть; это две сложенные доски, утыканные по краям зубьями; они входят одна в другую и связаны по концам ремнями из бычьей кожи. И когда в нее хотят поместить человека, его кладут набок и помещают ноги между шипами; а потом сажают человека на доски; после чего не остается и половины ноги, кости которой не были бы совершенно раздроблены". Людовик, всегда бывший во всем образцом, как говорят, просто ответил сарацинам, "что он их пленник и что они могут делать с ним все, что захотят". К последствиям болезни и шока от плена следует добавить, после возвращения в королевство, лишения и унижения, которым Людовик подвергал себя как вечный кающийся — несмотря на предупреждения своих духовников, которые советовали ему, например, есть мясо по понедельникам, когда он уже не принимал его по пятницам. Таким образом король был человеком преклонного возраста, страдающим болями в правой ноге, периодической глухотой, с расшатанными зубами, иногда настолько слабым, что его нужно было поддерживать при ходьбе[62]. Жуанвиль с умилением вспоминал короля, которого он знал в юности: "Никогда я не видел более красивого человека при оружии, ибо он выделялся высотой своих плеч над всеми своими людьми с золотым шлемом на голове и немецким мечем в руке". Двадцать лет спустя красивый 35-летний рыцарь, который в июне 1249 года отплыл на своем корабле, чтобы сразиться с сарацинами, стал не более чем далеким воспоминанием[63].

Однако этот человек по-прежнему производит впечатление. Один из его агиографов, Гийом де Шартр, отмечает, что многие были поражены, увидев "человека столь скромного, столь кроткого, без силы в теле, без суровости в обращении, способного спокойно управлять таким королевством". В ходе расследования добродетелей Людовика брат Симон дю Валь, настоятель доминиканского монастыря в Провене, уточнивший, что он сам посещал великих людей мира, королей, принцев и прелатов, вспоминает, что никогда не был в присутствии Людовика "без большого почтения и страха, как если бы посещал святого". Этот король, который близко общался к бедными и больными, который прикасался к золотушным и кормил прокаженных, озадачивал окружающих и восхищал своих современников, как в королевстве, так и за его пределами, в том числе в арабо-мусульманском мире. "Он обладал рассудительностью, твердостью и религиозностью в понимании франков, которые очень доверяли ему и у него был прекрасный рост", — так говорит один египетский историк, современник Египетского крестового похода[64].

При дворе Людовика было мало развлечений. Король отказывался говорить о ком-либо плохо и запретил кому-либо сквернословить Бога или Деву Марию. Жоффруа де Болье сообщает, что, например, он приказал прижечь нос и губы парижскому горожанину, который богохульствовал. Правда, столкнувшись с непониманием, которое многие в его окружении и в других местах проявили к его суровости, Людовик объяснил, что с радостью согласился бы "быть заклейменным каленым железом при условии, что в его королевстве не будет мерзкой божбы". Однажды, Людовик был подвергнут тайному бичеванию духовниками, чтобы искупить свои грехи в пятницу, день памяти смерти Христа. В этот день, каждую неделю, король даже запрещает себе смеяться. В Страстную пятницу он запретил своим детям носить головные уборы "из любви к Иисусу Христу, Который в этот день был увенчан терновым венцом". Его благочестие также отражалось в его скрупулезном посещении богослужений, которое даже его агиографы считали чрезмерным, поскольку этот человек, который был весьма авторитарным, буквально навязывал свой ритм жизни окружающим. Его дети должны были слушать мессу, канонические часы на которыми разбит день и регулярно слушать проповеди, большим поклонником которых был их отец. Более того, он предназначил двух сыновей, родившихся у него во время первого его крестового похода, Жана и Пьера, к монашеской жизни. Один должен был стать доминиканцем, а другой францисканцем — но оба выбрали другой путь, против которого их отец в общем-то не возражал. Людовик также хотел, чтобы его родственники омывали ноги бедным и у его сыновей не было выбора, но Жуанвиль, также приглашенный на это упражнение в смирении, согласился более чем неохотно!

При королевском дворе трезвость была в порядке вещей. Людовик позволял своим поварам решать выбор подаваемых к королевскому столу блюд, но что еще хуже, он подливал воду в соусы, чтобы ослабить вкус. После возвращения из Святой Земли король больше не носил драгоценных тканей и украшений, ни беличьих мехов, ни тонкого сукна, не использовал ни золотых стремян или шпор. "Его одеяния были из грубой неокрашенной или синей ткани", — говорит Жуанвиль. "Меховая отделка его одеяний и мантий была из замши, заячьего или бараньего меха и вся его одежда была темная, черная или синяя", — сообщает его духовник Жоффруа де Болье. То, что король не тратил на свою одежду, питало его неиссякаемую щедрость к бедным и внимание к больным[65].

Однако Людовик не отказался от пышности когда это было необходимо. Хотя сам он придерживался строжайшей трезвости, его винный погреб содержался в порядке. Когда он собирал своих баронов и рыцарей или принимал короля или посольство, Людовик знал, как показать свою щедрость, неотъемлемую королевскую и рыцарскую добродетель. Он также велел своим сыновьям заботиться о своей одежде, "дабы жены ваши сильнее вас любили, а ваши люди больше уважали", — говорил он им, согласно Жуанвилю[66].

Королевство в покаянии

Аскетизм, который король налагал на себя, отражался на его семье и окружении. Все королевство должно было покаяться. В 1240-х годах, готовясь к своему первому отъезду в Святую Землю, Людовик отправил по королевству следователей, чтобы проверить поведение своих офицеров и получить жалобы от своих подданных. В 1254 году Людовик опубликовал амбициозный указ о реформе королевства, призванный обеспечить "мир и спокойствие подданных, без которых нет покоя самому королю". Целью реформы было как усиление контроля за честностью королевских бальи, сенешалей и прево, так и морализация общества путем максимального ограничения ростовщичества, богохульства, проституции и азартных игр. Как часто отмечают историки, "дух реформ" Людовика был формой искупления его грехов, которые стали причиной неудачи его крестового похода[67].

Негативная реакция баронов на объявление о повторном принятии креста показывает, что Людовик принимает решение единолично. "И кажется, что когда ему излагали что-либо, он не говорил: «Я об этом посоветуюсь», но видя ясную и очевидную правоту, тут же отвечал сам". Жуанвиль лукавит, что видит в этом несомненное качество короля, ведь этот крупный барон, привязанный к обычаям своего сословия, вряд ли мог одобрять личный режим правления, который ввел Людовик. Однако именно так король понимал свою функцию как правителя. Только король несет ответственность за управление своим королевством. "И он сказал, что никто не может быть добрым правителем на земле, если не умеет еще и отказать, смело и твердо, равно как и давать"[68].

Действительно, нет никаких сомнений в том, что Людовик был очень высокого мнения о королевском предназначении. Во время переезда из Святой Земли во Францию корабль, на котором он путешествовал, налетел на камень или песчаную отмель. Плотники находившиеся на судне сумели починить его, но пассажиры всерьез опасались за свою жизнь. На следующий день король прокомментировал этот эпизод Жуанвилю: "Сенешаль, ныне Бог, явил нам долю великого могущества; ибо один из тех малых ветров, что столь слабы, что едва могут называться ветрами, чуть было не утопил короля Франции, его детей, жену и его людей". Несмотря на то, что он тоже находится в руках Божьих, быть королем Франции — это ответственная задача[69].

Королевские дети

Людовик привил эту концепцию королевского предназначения и своим детям, в первую очередь своим сыновьям. Своему старшему сыну Людовику, который умер в 1260 году, он объяснял: "Дорогой сын, я прошу тебя, сделай так, чтобы тебя полюбили жители твоего королевства. Ибо я бы предпочел, чтобы из Шотландии явился шотландец и хорошо и справедливо управлял народом королевства, чем чтобы вы управляли им плохо". Для Филиппа, второго из своих сыновей, призванного после 1260 года стать его преемником, Людовик надиктовал знаменитый текст Поучений (Enseignements). Это было руководством для идеального христианского короля. Король должен чтить Бога, защищать церкви и поступать справедливо с бедными, с величайшей осторожностью выбирать своих советников, служащих и духовника, любить добро и ненавидеть зло. Также следует избегать войны с другим христианским королем, если на то нет веской причины, но все же, мир предпочтительнее. В общем, ничего оригинального, но благодаря своему автору Поучения широко распространилось во Франции и других странах. Хронисты и агиографы благочестиво переписывали текст. Чтобы еще больше усилить его значимость, говорили, что Людовик продиктовал его на своем смертном одре, в лагере под Карфагеном, за некоторое время до своей смерти[70].

Несмотря на опасность экспедиции, было вполне естественно, что сыновья короля, Филипп, Жан и Пьер, сопровождали его в крестовом походе. В предыдущие годы Людовик предоставил им земельные владения. Он был менее щедр к своим сыновьям, чем его собственный отец. Людовик VIII предназначил Артуа — Роберту, Пуату — Альфонсу, Анжу и Мэн — малолетнему Жану, которого заменил Карл. Если не считать Нормандии, то завоевания Филиппа Августа были распределены между членами королевской семьи. Через поколение поколение распределять было уже нечего, так как королевский домен за это время почти не увеличился. В ожидании наследования трона своего отца старший Филипп, посвященный в рыцари в 1267 году, получил Орлеан и ряд земель в Гатине и Пуасси. Второй из сыновей Людовика, Жан, родился в 1250 году в Дамиетте, когда его отец был в плену у мамлюков и обстоятельства его рождения дали ему прозвище Тристан. Ему Людовик подарил графство Валуа. Благодаря своему браку Жан также стал графом Неверским. Третий сын, Пьер, получил графство Алансонское. Только у последнего из рожденных, Роберта, еще ничего не было. Но в марте 1270 года, перед самым отъездом, отец подарил ему замок Клермон в Пикардии, который должен был стать резиденцией графа[71].

Из четырех братьев только Филипп был посвящен в рыцари, в то время, когда для принца, как и для любого молодого дворянина, посвящение в рыцари означало совершеннолетие. Так что остальные королевские сыновья все еще считались несовершеннолетними. Это означает, что они имели небольшой вес в окружении своего отца и, вероятно, не входили в его Совет. Насколько можно судить, Людовик был одновременно суров и отстранен по отношению к ним. Жуанвиль сообщает, например, что за время, проведенное с ним в Святой Земле, он ни разу не слышал, чтобы король говорил о детях, которых он оставил во Франции. После его возвращения дела обстояли не намного лучше. Когда Людовик пригласил их сесть рядом с ним у входа в его часовню, его сын Филипп и зять Тибо Наваррский не осмелились сесть так близко к королю. Ответ короля, по словам Жуанвиля, был язвительным: "Вы впрямь поступили дурно, когда, будучи моими сыновьями, не выполнили с первого раза то, что я повелел; смотрите же, чтобы впредь этого с вами не случалось"[72].

Что касается дочерей, то они имели меньшее значение, но Людовик регулярно интересовался их жизнью. Своей дочери Изабелле он прислал ларец из слоновой кости, в котором лежала железная цепочка (discipline), которой она должна была бичевать себя в наказание за грехи, по образу и подобию своего отца. Как и для Филиппа, для Изабеллы он также составил Поучение, приспособленное к ее положению королевской принцессы. Образ этого озабоченного, впечатлительного и сурового отца возможно слишком очернен, ведь по-своему он был любящим и всегда стремился поступать правильно.

Брак дочерей короля был дипломатическим вопросом. В феврале 1270 года Маргарита вышла замуж за герцога Брабантского, Иоганна I. Говорят, что Людовик надеялся, что герцог также примет крест. Но из зятьев Людовика только Тибо, король Наваррский и граф Шампанский, который женился на старшей из дочерей короля, Изабелле, в 1258 году, пошел за своим тестем. Ни герцог Брабантский, ни Фернандо, сын кастильского короля Альфонсо X, в 1268 году не последовали за ним. Младшая дочь, Агнесса, родившаяся в 1260 году, была еще слишком молода, чтобы выйти замуж[73].

Посещение церквей

Недели, предшествовавшие отъезду Людовика, стали временем для посещения различных религиозные учреждения. Некоторые из них были королю особенно дороги. Монастырь Мобюиссон, Нотр-Дам-ла-Руаяль, был основан Бланкой Кастильской недалеко от Понтуаза в 1241 году. Именно здесь, среди цистерцианских монахинь, королева решила быть похороненной. Людовик побывал там в последний раз в марте 1270 года. В документе, в котором он списал все долги монахинь, Людовик напомнил, что монастырь был основан "его дорогой дамой и матерью, Бланкой, некогда королевой Франции", и что он прибыл поприветствовать монахинь в последний раз перед своим очередным отъездом за море. Несомненно, Людовик также приехал, чтобы посетить гробницу своей матери, которая умерла в ноябре 1252 года, когда он был в Святой Земле. Жоффруа де Болье сообщает о сильной боли и печали, охвативших короля, когда он услышал эту новость[74].

Другим монастырем, который посетил Людовик по мере приближения своего отъезда, был монастырь, основанный его сестрой в Лоншане. Изабелла была единственной девочкой в семье мальчиков. Но ее характер был не менее сильным, чем у ее братьев. Она была предназначена в жены сыну императора Фридриха II. Но отказалась выйти замуж, поклявшись Богу в своей девственности и получила разрешение основать монастырь Бедных Клариссинок, женскую ветвь ордена Святого Франциска, известного во Франции как Кордельеры. Не приняв пострига, она поселилась в келье в монастыре и руководила жизнью и деятельностью монахинь. Ее смерть, 23 февраля 1270 года, стала поводом для последнего визита короля в Лоншан, ведь он был хорошо знаком с этим местом. Мы можем только догадываться о чувствах, которые посетили Людовика перед могилой его сестры. Не подозревали ли его современники в том, что он поддался искушению отречься от трона, чтобы вступить в один из нищенствующих орденов? Жалел ли он о том, что не принял посвящение? Неизвестно. В любом случае, Людовик не преминул обратиться за помощью к Клариссинкам. Стоя на коленях в комнате, где проходил их капитул, он попросил их помолиться перед его отъездом за море[75].

Посещение Мобюиссона и Лоншана было чисто семейным делом. Также как поездка Людовика в Сен-Дени, где были похоронены его отец, Людовик VIII, его дед, Филипп Август, а также большинство его предшественников, начиная с Гуго Капета и даже раньше. Сен-Дени (Святой Дионисий) являлся покровителем династии Капетингов и всего королевства. Каждый год, 9 октября, в день праздника святого, Людовик отправлялся в аббатство. Преклонив колени перед алтарем, он подносил ко лбу четыре золотых безанта, которые тут же клал на алтарь аббатства. Этот ритуал, повторявшийся каждый год, напоминает нам о том, что король Франции является "рабом" Сен-Дени, его зависимым человеком. В 1260-х годах Людовик переставил гробницы, чтобы более четко обозначить преемственность королей Франции со времен Карла Лысого (840–877). Несомненно, Людовик знал, что его королевство во второй половине XIII века уже имело многовековую историю.

Аббатство Сен-Дени также являлось местом, где хранилось драгоценное знамя — Орифламма (Золотое пламя). С начала XII века короли из династии Капетингов, перед тем, как возглавить свою армию, имели привычку отправляться в Сен-Дени, чтобы поднять этот красный штандарт, который, как говорят, принадлежал Карлу Великому, и упоминание о котором можно найти в Песне о Роланде. Для монахов Орифламма являлась также собственным штандартом аббатства, а его знаменосцем был король Франции, поскольку он являлся вассалом Сен-Дени по графству Вексен. В XIV веке мы уже видим целую церемонии принятия Орифламмы, основы которой, должно быть, были заложены во времена Людовика. После торжественной мессы аббат благословлял знамя, прежде чем передать его королю, который проводил до этого ночь в монастыре. Реликварии с мощами Сен-Дени и его спутников, святого Рустика и святого Элевтера, по этому случаю помещались на главный алтарь. Именно под их надежной защитой король и принимал Орифламму. Как и в 1248 году, Людовик также получил от аббата суму и посох паломника, ведь рыцарь, отправляющийся в крестовый поход, также являлся христианином, направляющимся в паломничество к Святым местам. Так как ничто не должно было быть упущено, Людовик в конце концов был благословлен аббатом самыми драгоценными реликвиями хранившимися в монастыре, гвоздем от Истинного Креста и Святым венцом, который содержал шип от Тернового венца Христа. Монахи из Сен-Дени явно не хотели, чтобы их вытеснили каноники из Сент-Шапель, у которых хранился сам Терновый венец и несколько частей Истинного Креста[76].

Завершившийся принятием Орифламмы, визит в Сен-Дени состоялся 14 марта 1270 года. В течение нескольких недель, как и в 1248 году, Людовик не преминул посетить другие заведения, связанные с династией Капетингов. Это была настоящая экскурсия по монастырям и благотворительным заведениям столицы. Были посещены монастыри нищенствующих орденов, лепрозории и богадельни. Каждый раз король собирал монахов или больных и стоя перед ними на коленях, в присутствии членов своего двора, просил их молиться за него. Если благочестие Людовика не вызывает сомнений, то демонстрация харизмы, присущей королям Франции, была не менее важна. В некотором смысле, Людовик создавал эффект преемственности, воссоздавая свой собственный отъезд в 1248 году, как и отъезд своего прадеда Людовика VII за сто двадцать лет до этого, который произошел при схожих обстоятельствах[77].

Маргарита Прованская

Людовик начал свое паломничество с Сен-Дени и после посещения религиозных и благотворительных заведений Парижа первый этап был завершен и привел короля в близлежащий Венсен, одну из любимых резиденций Капетингов. Там Людовик встретил свою жену, Маргариту Прованскую. В начале своего брака молодая пара была очень влюблена друг в друга. В одной из своих самых известных историй Жуанвиль не без иронии рассказывает о препятствиях, которые Бланка Кастильская ставила на пути свиданий супругов. Когда Людовик отправился в свой первый крестовый поход, Маргарита поехала вместе с ним. Пока армия крестоносцев шла на Каир, она оставалась в Дамиетте, египетском порту, захват которого так эффектно последовал за высадкой крестоносцев на побережье. Неудачи кампании, капитуляция армии и пленение Людовика не ослабили ее решимости. Не зная чем все закончится, она умоляла одного рыцаря, охранявшего ее, предать ее смерти, чтобы она не попала живой в руки сарацин. Поскольку мамлюки предпочли, о сдаче Дамиетты, вести только переговоры, Маргарита избежала худшего и в течение четырех недель плена Людовика она взяла на себя всю инициативу по ведению дел. Следующие четыре года Маргарита провела с королем в Святой Земле. Насколько известно, связь между супругами постепенно ослабевала, несмотря на десять или около того беременностей Маргариты. Став старше, ранее хрупкая молодая девушка, преследуемая своей свекровью, не осталась равнодушной к искушению властью. По словам Жоффруа де Болье, Людовик говорил с женой о возможности отречься от престола и вступить в один из монашеских орденов, францисканский или доминиканский. Для женатого мирянина выбор монашеской жизни был действительно возможен, но для этого было необходимо согласие жены, и она сама должна была принять постриг. Маргарита Прованская отказалась наотрез. В 1262 году она заставила дать клятву своего сына Филиппа, которому тогда было 17 лет, подчиняться ей до его тридцатилетнего возраста. Папа Урбан IV, по просьбе короля Франции, был вынужден лично освободить молодого человека от такой неосторожной клятвы.

Одно из положений этой клятвы запрещало Филиппу оказывать помощь своему дяде, Карлу Анжуйскому. Своего деверя Маргарита Прованская откровенно ненавидела и преследовала со всей своей мстительностью. В 1246 году Карл женился на Беатрисе, самой младшей из четырех дочерей Раймунда Беренгера V, графа Прованского. В отсутствие наследника мужского пола, Беатриса была назначена по обычаю наследницей графства. Таким образом, Карл Анжуйский и стал графом Прованса. Несомненно, он мог бы смягчить горечь своих своячениц, предложив им какую-либо компенсацию. Но это было не в характере Карла, который четко осознавал свои права и проявлял некоторую жадность. Из трех старших сестер Беатрисы Маргарита, жена Людовика, кажется, проявила наибольшее упорство в осуществлении своей мести, увлекая за собой Элеонору, королеву Англии (ум. 1291), и Санчу (Санцию), королеву римлян (ум. 1261). Именно эта враждебность к Карлу Анжуйскому объясняет, почему Людовик предпочел оставить свою жену во Франции, однако, не доверив ей регентство. Что бы ни думали о планах, задуманных Людовиком, несомненно, что рано или поздно они включали активное сотрудничество с его братом. Поэтому Маргарите было трудно присоединиться к армии крестоносцев, хотя присутствие женщин в армии не было невозможным, ведь принца Филиппа, например, сопровождала его жена, Изабелла Арагонская, а сама Маргарита, как уже было сказано, доехала аж до Египта. Что касается того, чтобы позволить Маргарите осуществлять управление королевством во время отсутствия мужа, то об этом не стоило и думать. Это означало бы риск того, что эта властная женщина, которая не всегда была склонна к двуличию, компенсировала бы себе убытки, которые она ранее понесла, конфисковав графства Анжу и Мэн или захватив графство Прованс, хотя в то время оно не входило в состав французского королевства. Так, 15 марта 1270 года в Венсене, месте счастливых воспоминаний, Людовик попрощался с Маргаритой, которая уже не могла причинить никакого вреда[78].

Регентство

В истории династии Капетингов уже случалось, что король покидал свое королевство на неопределенный срок. В 1147 году Людовик VII поручил регентство аббату Сен-Дени, знаменитому Сугерию, и графу Неверскому. Поскольку последний решил удалиться в монастырь Гранд-Шартрез, Сугерий остался один руководить делами во время отсутствия короля (1147–1149). Когда Филипп Август отправился в Третий крестовый поход, его мать Адель Шампанская и ее брат, архиепископ Реймсский Гийом Белые Руки, взяли на себя ответственность за управление королевством (1190–1191). До своего отъезда на юг Франции в 1226 году Людовик VIII, похоже, не создавал специальной системы правления, но два его великих офицера, Бартелеми де Руа, камергер Франции, и Матье де Монморанси, коннетабль, возможно, сыграли свою роль во время отсутствия короля. В 1248 году Людовик совершенно естественно передал управление королевством своей матери, Бланке Кастильской. Помимо уз, связывавших сына с матерью, выбор был очевиден, ведь Бланка уже выполняла подобные обязанности в годы после скоропостижной смерти своего мужа Людовика VIII в 1226 году. После смерти Бланки (ноябрь 1252 года), старший сын короля Людовик (ум. 1260), который под руководством своих дядей, Альфонса де Пуатье и Карла Анжуйского, отосланных Людовиком во Францию летом 1250 года, представлял королевскую власть, но без титула "первенец [сын] короля Франции" (primogenitus regis Francie).

В 1270 году матери Людовика уже не было в живых, а его жена, по причинам, указанным выше, вряд ли могла осуществлять регентство, что касается его сыновей, то трое старших сопровождали его в крестовом походе, как и его родной брат Альфонс. Поэтому Людовик принял решение, принятое его прадедом, оставив управлять королевством знатного церковника и знатного барона: аббата Сен-Дени, Матье де Вандома, и Симона де Клермона, сеньора де Нель[79].

Это, конечно же, были два человека, которым король полностью доверял. Матье де Вандом, ставший аббатом Сен-Дени в 1256 году, несколько меркнет по сравнению с Сугерием, с которым его объединяет лишь скромное происхождение. В отличии от своего выдающегося предшественника, Матье не оставил после себя ни одного произведения, которое было бы столь же значительным. Однако есть все основания полагать, что он в полной мере сыграл роль, ожидаемую от аббата Сен-Дени, роль высокопоставленного сановника Церкви королевства и привилегированного советника короля Франции.

Симон де Клермон более известен. Этот знатный барон происходил из рода древних графов Клермон-ан-Бовези, его двоюродным дедом был Рауль, граф Клермонский, коннетабль Франции, который умер в Акко в 1191 году во время Третьего крестового похода. Через свои семейные союзы Симон был тесно или отдаленно связан с большинством аристократических родов северной Франции, от Пикардии до Фландрии и от Иль-де-Франс до Нормандии. Он также был близким соратником Людовик, и его имя часто можно встретить в счетах королевского двора или среди членов Парижского Парламента. Его сын, Рауль, впоследствии станет коннетаблем Франции, а затем погибнет в битве при Куртре, но пока же он только что был посвящен в рыцари, на Пятидесятницу 1267 года, вместе с будущим Филиппом III и молодыми дворянами подрастающего поколения[80].

Для удобства использовались термины регентство или регент, но официальный титул Матье де Вандома и Симона де Клермона делал их "теми, кто занимает место короля", (tenentes locum regis) то есть, буквально, его местоблюстителями. Это был первый случай, когда функции заместителей (лейтенантов) короля были охарактеризованы подобным образом и получили конкретное название. Их полномочия были очень широки. Они должны были председательствовать на заседаниях Парламента, назначать бальи и сенешалей, заслушивать и проверять отчеты королевских чиновников, следить за соблюдением прав короля, содействовать отправке денег королю за границу и обеспечить любые долги короля, которые могли возникнуть у итальянских банкиров или тамплиеров. Члены королевского Совета давали клятву при вступлении в должность, но за несколько дней до отплытия Людовик отменил эту клятву и приказал своим заместителям принести новую при свидетелях[81].

В прошлый раз, уехав весной 1248 года Людовик вернулся во Францию только через шесть лет, в 1254 году. Когда в марте 1270 года Матье де Вандом и Симон де Клермон приступили к своим обязанностям, ничто не говорило о том, что они не выполняли бы их в течение нескольких лет. Был предусмотрен и вариант их собственной смерти до возвращения короля. В этом случае аббата Сен-Дени заменил бы Филипп, епископ Эврё, а Жан де Нель, сеньор де Фальви, сменил бы Симона де Клермона. К двум регентам был добавлен Этьен Тампье, епископ Парижский. В его обязанности входило обеспечение вакантных бенефиций, то есть церковных должностей, назначение на которые осуществлялось королем. Но Этьен должен был действовать совместно с канцлером Парижской Церкви, опекуном францисканского монастыря и настоятелем доминиканского монастыря в столице и если бы он умер, его место должен был занять аббат Сен-Дени[82].

В 1248 году Бланка Кастильская все еще носила титул королевы Франции (или, по-латыни, regina Francorum, королевы Франков) и похоже, что она использовала только свою личную печать, ведь по сути, ей не требовалось ничего другого, чтобы придать полную законность изданным ей указам. В 1270 году этот вопрос встал в ином свете. Будут ли заместители короля использовать свои соответствующие печати для подтверждения государственных актов, изданных от их имени королевской Канцелярией? Станут ли они скреплять печатями документы, один как аббат Сен-Дени, другой как сеньор де Нель? В XIII веке королевская Канцелярия по-прежнему использовала только одну печать, называемую sceau de majesté (печать величия), поскольку на ней был изображен король, восседающий троне, с короной на голове, скипетром в левой руке и флер-де-лис (геральдической лилией) в правой. Естественно, король взял с собой в поход и королевскую печать, так как сохранилось множество актов, датированных его пребыванием в Эг-Морт или лагере под Карфагеном скрепленных этой печатью. Для заместителей, оставленных королем, была изготовлена другая печать — sceau à la couronne (коронная печать). Поле печати занимает корона, с зубцами в виде флер-де-лис, прекрасно символизирующая абстрактную сущность королевской власти, которую во время отсутствия короля осуществляют его заместители. Корону окружает легенда: Sceau de Louis, par la grâce de Dieu, roi des Francs, en action dans les régions d'outre-mer (Печать Людовика, милостью Божьей, короля франков, пребывающего в заморских землях) и в легенде, таким образом, не упоминаются его заместители, так как они действуют только по поручению короля[83].

Перед своим первым отъездом в 1248 году Людовик собрал в Париже баронов, которые оставались дома, чтобы те поклялись хранить верность ему и его детям во время его отсутствия. Не похоже, что Людовик сделал то же самое в 1270 году. Несомненно, положение изменилось. В 1248 году воспоминания о первых годах правления короля и спорного регентства Бланки Кастильской были еще свежи, как и война с Плантагенетами. Двадцать лет спустя королевская власть значительно укрепилась, и Парижский договор 1259 года урегулировал конфликт с королем Англии. Так что Людовик мог уехать со спокойной душой.

Заместители короля не были предоставлены сами себе. Из Эг-Морт, а позже из Туниса, Людовик поддерживал с ними регулярную переписку, насколько позволяли расстояния. 19 мая, находясь в Ниме, король, например, попросил их позаботиться о назначении новых комиссаров для урегулирования разногласий между духовенством и горожанами Лиона. Находясь в отъезде король-крестоносец продолжал наблюдать за своим королевством. Как и в 1248 году, он даже взял с собой реестр, содержащий документы, необходимые для функционирования королевской Канцелярии, образование которой восходит к Филиппу Августу[84].

Движение к Эг-Морт

Во время принятия Орифламмы в Сен-Дени, а затем в Венсене, во время прощания с королевой, хронист Примат описывает сильные эмоции, охватившие собравшихся. "Была большая тоска, и было пролито много слез, как дворянами, так и простыми людьми, которые там были", — пишет он о благословении, полученном королем и его сыновьями в Сен-Дени. Было "много рыданий, вздохов и слез", и несколько дней спустя, в Венсене, во время прощания с королевой. В обоих случаях эмоции, безусловно, были искренними, но нельзя не увидеть в них продолжение попытки драматизации, которую мы наблюдаем с момента принятия креста в день Благовещения в 1267 году. Разве король не стоял на коленях у подножия кресла аббата в Сен-Дени, перед тем как монахи собрались на капитул? Не просил ли он, стоя на коленях, молитв монахов или монахинь в различных монастырях, которые он посещал? Такое показное смирение граничит с чистейшей гордыней, но следует признать, что Людовик умел это красиво подать[85].

Теперь ему предстояло отправиться в путь. Часть его маршрута нам известна: Вильнев-Сен-Жорж, Мелён, Санс, Осер, Везле, Клюни, Макон и Лион. Согласно исследованиям Мишеля Молла дю Журдена, путешествие включало почти столько же посещений мес паломничества, сколько и этапов пути. 24 апреля 1267 года, между собранием в день Благовещения и посвящением в рыцари сына, Людовик уже ездил в Везле, чтобы присутствовать на поднятии мощей Марии Магдалины. В Лионе Людовик уже не был у себя в королевстве, так как в 1270 году город все еще оставался городом империи. В феврале король и легат достигли арбитражного соглашения о восстановлении мира между духовенством и горожанами — шаг в медленном процессе, который привел бывшую столицу галлов в королевство Франция. Далее путешествие продолжалось по левому берегу реки Рона, через Вьенну, и кажется только в Бокере, Людовик снова пересек реку. Эта вылазка за пределы его королевства может показаться необычной, но это был традиционный маршрут, по которому шли армии Альбигойского крестового похода 1209 и 1215 годов, а также той, которой командовал отец Людовика, Людовик VIII, в 1226 году. Где останавливался король Франции и его свита? Кто его встречал и принимал? Без сомнения, нельзя было оказать плохой прием армии крестоносцев, даже если те, что предшествовали ей, оставили после себя не только хорошие воспоминания.

В Бокере, Людовик снова оказался в своем королевстве, в сенешальстве, которое первым было создано Капетингами на юге Франции. Король воспользовался своим предстоящим отъездом, чтобы объехать регион, о котором он мало что знал. 12 мая он был в Ниме, куда вернулся 23-го, а затем снова в июне. 1 и 2 июня он находился в Вовере, недалеко от Эг-Морт[86].

Говорят, что по прибытии в Эг-Морт Людовик сказал епископу из своей свиты о своем разочаровании по поводу малого количества сил, собранных для "нужды креста". В действительности, в Эг-Морт и его окрестностях, была собрана значительная армия. Согласно тому же хронисту, первоначальное разочарование Людовика было смягчено притоком паломников и крестоносцев в последующие недели, "как баронов и знатных людей, так и простых людей, среднего класса и богатых".

По мере приближения времени отплытия Людовик мог считать, что он выполнил задуманное. Вокруг него были его сыновья, принц Филипп, младшие Жан и Пьер; его брат, Альфонс, граф Пуатье и Тулузы; его зять, Тибо, король Наварры и граф Шампани; его племянник Роберт, граф Артуа. Присутствовали и другие знатные бароны: Ги де Дампьер, граф Фландрии, обязанный своим титулом именно Людовику, Ги де Шатийон, граф Сен-Поль, Жан де Бретань, граф Ричмонд, зять Генриха III, короля Англии. Таким образом, вокруг короля собралось исключительно блестящее общество.

В назначенный срок, в начале мая, не все корабли, которые должны были перевезти армию, были готовы. В ожидании кораблей бароны разъехались по окрестностям Эг-Морт. Альфонс де Пуатье и его жена остановились в Эмарге, где каждый из них составил свое завещание. Сам же король обновил свое еще в феврале, перед отъездом из Парижа. Людовик отпраздновал Пятидесятницу в Сен-Жиле, где даже устроил торжественный суд, как было принято в этот день. После отъезда из Парижа королевские нотариусы продолжали рассылать приказы и письма короля — стоит себе представить сцену, как они по вечерам составляли акты, заверяли их у хранителя печати и скрепляли государственной печатью[87].

Однако не следовало задерживать посадку на корабли слишком долго. В Эг-Морт простые люди, предоставленные сами себе, стали ссориться и дело доходило до стычек. В жестокой драке каталонцы и провансальцы, с одной стороны, сошлись с французами, с другой. Погибло около ста человек. Примат и Гийом де Нанжи описали настоящее сражение, которое продолжалось на кораблях, стоявших на якоре. Король немедленно предпринял меры по восстановлению порядка. Он вернулся из Сен-Жиль, расположенного примерно в тридцати километрах, чтобы провести расследование и повесить лидеров беспорядков или тех, кого сумели поймать. Помимо одержимости дисциплиной в армии, безусловно, именно характер предприятия как крестового похода подтолкнул Людовик к безжалостности. "Он отомстил им за оскорбление, нанесенное Иисусу Христу", — отмечает Примат. Армия Христа, собранная для освобождения Святых мест, должна была быть образцовой. Во время своего первого крестового похода и последующего пребывания в Святой Земле Людовик уже проявил свой несгибаемый характер. На корабле, который вез их из Египта в Сирию, он упрекнул своего брата Карла за участие в азартной игре, а в Сирии он приказал прогнать проституток из лагеря крестоносцев и предложил выбор рыцарю, который был пойман за попыткой воспользоваться услугой одной из них: "либо пусть развратница проведет его по лагерю в рубахе за веревку, привязанную к гениталиям, либо он лишится своей лошади и вооружения и будет изгнан из войска". Рыцарь предпочел оставить своего коня и доспехи и покинуть лагерь[88].

25 июня король направил свои последние рекомендации аббату Сен-Дени и сеньору де Нель. Он не преминул напомнить своим заместителям о великих принципах, которыми руководствовался в своих действиях после возвращения из Святой Земли в 1254 году: защита прав короля, поддержка бедных, запрет богохульства, искоренение проституции.

Еще не поздно было проявить последнюю щедрость по отношению к церквям. Таким образом, Людовик увеличил доходы Сент-Шапель, которую он построил во дворце на Иль-де-ла-Сите для хранения реликвий Страстей Христовых. Альфонс де Пуатье поступил иначе и пожаловал большое поместье Бедным Клариссинкам из Монтобана, несомненно, рассчитывая на молитвы сестер-монахинь о предстоящей экспедиции.

Крестоносцы из Фрисландии, района на территории нынешних Нидерландов, обещали присоединиться к армии Людовика и заручились обещанием короля ждать их до дня Святого Иоанна Крестителя (24 июня). Фрисландцы вышли в море 28 марта на пятидесяти кораблях, но из-за отсутствия ветра были вынуждены остановиться почти на три недели. Когда они прибыли в Эг-Морт, король уже давно уехал. К концу июня все корабли были загружены и готовы к отплытию[89]. Альфонс де Пуатье, со своей стороны, вместе с другими баронами отплыл из Марселя. Было решено встретиться в гавани Кальяри, на юге Сардинии.