Последний крестовый поход

В мае и июне 1270 года в Эг-Морт и его окрестностях собралась большая армия. Принцы, бароны и рыцари, всадники и пешие, воины, купцы и слуги, мужчины и женщины — всех их объединяло то, что они носили знак креста, нашитый на их одежду[90].

Крестоносцы

В своих призывах к походу в Святую Землю Папы всегда напоминали о статусе крестоносцев, определенном Четвертым Латеранским Вселенским собором, состоявшимся в 1215 году под председательством Папы Иннокентия III. Крестоносцы имели особый статус, отличавший их от обычных верующих. В обмен на обязательство отправиться в Святую Землю крестоносцы получали ряд привилегий, за соблюдением которых следил папский легат. Долги, которые они наделали, больше не подлежали оплате, их имущество во время их отсутствия находилось под защитой Церкви и, конечно, участие в крестовом походе давало им надежду на прощение всех грехов. "Все, что мы сделали плохого, / Будет прощено, если мы примем крест, / Давайте не будем отказываться от такого дара", — так воспевал Рютбёф[91].

Хорошо известны условия, на которых Людовик принял крест, за которым, последовали принцы, прелаты и бароны. Предполагается, что членам его семьи и двора было предложено принять крест в подражание своему господину, точно так же, как это сделали бароны и дворяне, по случаю посвящения в рыцари принца Филиппа на Пятидесятницу в 1267 году или после особенно трогательной проповеди легата. Но как насчет тысяч других мужчин и женщин, собравшихся в Эг-Морт весной 1270 года? И как насчет генуэзских моряков? Несмотря на молчание источников, мы, несомненно, должны представить себе массовые церемонии под председательством легата или другого прелата, во время которых происходило принятие креста. Как упоминалось выше, приходские священники должны были знать, кто в их приходе стал крестоносцем и король, вероятно, тоже вел список тех, кто обязался следовать за ним, из числа баронов, его вассалов и членов его семьи. Однако, хотя нет сомнений в том, что Людовик проявлял рвение к крестовому походу, и что бароны, скорее всего, тоже, мы можем задаться вопросом о степени вовлеченности рыцарей и особенно простых людей, которые составляли большинство армии. Все ли они были так же убеждены, как король и принцы?

На службе у короля

Если возникает этот вопрос, то это потому, что большинство крестоносцев, собранных Людовиком, находились у него на службе. Это относится, прежде всего, к рыцарям. Поскольку это был крестовый поход, Людовик не мог требовать феодальной службы от своих вассалов. Более того, в неоднородном и разрозненном наборе обычаев, составлявших "феодальное право", обязательства вассалов всегда были очень ограничены. Ни о каком следовании за господином в течение периода, превышающего несколько недель (часто сорок дней), или о том, чтобы покинуть четко определенную территорию, не могло быть и речи. Крестовый поход не вписывался в эти рамки, что объясняет огромные мобилизационные усилия, предпринятые совместно королем и легатом.

Даже если Людовику удалось убедить баронов и рыцарей последовать за ним, он все равно должен был материально обеспечить условия для их отъезда. Для баронов и крупных сеньоров он мог довольствоваться финансовой помощью, например, попросить Папу или легата выделить им часть доходов от десятины. Однако в большинстве случаев ему приходилось с самого начала брать их на службу. Механизм этого достаточно хорошо известен. Король заключал с каждым важным сеньором контракт, то есть соглашение, в котором были оговорены обязательства обеих сторон. Во время правления Филиппа IV Красивого королевский клерк скопировал около тридцати таких контрактов, заключенных в преддверии крестового похода, который Филипп III должен был возглавить в 1275–1276 годах, они дают хорошее представление о контрактах, заключенных Людовиком десятилетием ранее.

Возьмем на пример Эрара де Валлери, маршала графства Шампань. Он обещал служить королю в течение года во главе тридцати рыцарей. Король обязался выплатить ему 8.000 турских ливров двумя частями, в начале года и через шесть месяцев, компенсировать стоимость лошадей, которых Эрар и его люди потеряют на службе королю (в Средние века это называлось restaur — восстановление) и предоставить место на корабле. Год, в течение которого Эрар должен был служить королю, начинался не с момента посадки на корабли, а с момента высадки армии на берег в пункте назначения и если необходимо было где-то перезимовать, прежде чем достичь цели, то год службы начинался с начала зимовки. На корабле, который их вез, тридцати рыцарям было разрешено иметь только по одной лошади, так как место на судне было сильно ограничено. Только рыцарям-баннеретам было разрешено иметь двух лошадей. Баннереты — это рыцари, имевшие право вести в бой группу людей под собственным знаменем с изображением своих собственных геральдических символов. Одна или две лошади — это было не так много для этих опытных всадников, которые привыкли иметь для себя гораздо больше лошадей. Каждый баннерет мог взять с собой на корабль пять человек, а pauvre homme (бедняк), то есть простой рыцарь, только двух. К ним, вероятно, следует добавить garçon (конюха), прикрепленного к каждой лошади. Кроме конюхов, нелегко определить статус этих людей. Кем они были — воинами, конными или пешими, или слугами? В любом случае, важно помнить, что группа из тридцати рыцарей на самом деле составляла около ста двадцати человек.

Как и король, такие принцы, как Альфонс де Пуатье и Роберт д'Артуа, набирали собственные дружины воинов. Например, молодой граф Артуа нанял своего тестя, Ги де Шатийона, графа Сен-Поль, а также простых рыцарей. Он даже пообещал некоему Перро де Вайли, который еще не был рыцарем, посвятить его во время экспедиции. В ноябре 1268 года Тибо, граф Шампани, привлек к походу графа де Дрё, за 14.000 турских ливров, а последний обещал следовать за ним во главе сорока рыцарей.

Несколько прелатов Церкви приняли крест и решили последовать за Людовиком за море. В этом списке фигурируют: Жан де Куртене, архиепископ Реймса, Эд Риго, архиепископ Руана, Мерен, архиепископ Нарбона, Венсан де Пирмиль, архиепископ Тура и другие прелаты. Каждый из них должен был также иметь несколько рыцарей свиты. Этот факт подтвержден для Ги Женевского, епископа Лангра, и весьма вероятен для остальных. Поэтому армия крестоносцев была действительно слаженной. Насколько можно судить, большинство рыцарей должны были оставаться на жаловании у короля, принцев или прелатов[92].

Действительно ли все те, кто обещал служить в крестовом походе, отправились в путь? В отсутствие данных об их количестве, сказать трудно. Но есть все основания полагать, что король, принцы и прежде всего духовные лица позаботились об этом. В меморандуме, составленном непосредственно перед отъездом в Тунис, мы находим указание на то, что "все контракты рыцарей и сержантов, которые должны отплыть с господином графом [Пуатье], помещены вместе в сундук, чтобы быть взятыми за море"[93]. Как видим Альфонс де Пуатье позаботился о том, чтобы сохранить при себе контракты, заключенные с рыцарями и сержантами, которые обязались сопровождать его. В его завещании также упоминается обязательство его душеприказчиков выплатить "рыцарям, сержантам и другим людям, которые отправляются с нами на помощь Святой Земле" то, что им еще причитается[94]. Хотя почти вся бухгалтерская документация не сохранилась, нет сомнений, что она была очень обширной.

Счета, относящиеся к экспедиции, были утеряны довольно быстро, так как в 1320 году королевские клерки уже не знали, где их искать. Случайно в Trésor des Chartes (Сокровищнице хартий) сохранились некоторые расписки, подтверждающие, что некоторые рыцари регулярно получали жалованье от короля. Счета двора Ги де Дампьера, также частично сохранившиеся, указывают в том же направлении. По крайней мере, в некоторых случаях король мог заменить собой барона, который заключив контракт со своими людьми и не был в состоянии им заплатить. Так, в ноябре 1270 года рыцарь по имени Оливье де Лиль получил от бухгалтеров короля обещания во исполнение соглашений, заключенных с графом Вандомским, который умер в августе. Король полностью взял на себя роль главы армии[95].

Рыцари, оруженосцы и солдаты

Поэтому большая часть армии крестоносцев находилась на службе у короля Франции и баронов. Некоторые рыцари вступили в армию по собственной инициативе, как, например, рыцарь из Эно Николя де Лален, которому впоследствии помогло чудесное исцеление, приписываемое Людовику, но они, конечно, были исключением.

Хотя рыцари были острием копья армии, не только они сражались верхом на лошадях. К ним присоединялись оруженосцы и рядовые бойцы. Как правило, будущий рыцарь сам является сыном рыцаря. Если его средства или средства его семьи позволяли, его посвящали в рыцари в возрасте 18 или 20 лет. Вопреки сложившемуся сегодня представлению, посвящение в рыцари — это скорее светская, чем религиозная церемония. Самое престижное посвящение в рыцари, к которому стремились молодые люди, ищущие острых ощущений, — это то, которое получали в утро решающей битвы, в напряжении предстоящего боя. Если посвящение в рыцари было знаменательным событием, то это потому, что рыцари составляли отдельное сословие. В хрониках их имя всегда предваряется титулом dominus (господин), на латыни. Во Франции XIII века, рыцарство все еще было полностью светской элитой общества. Сам король посвящался в рыцари, самое позднее — в день своей коронации, как это было в случае с Людовиком, который был посвящен в рыцари в возрасте 12 лет, когда он получил и помазание, сделавшее его королем Франции. Тем не менее, все больше и больше сыновей рыцарей больше не стремились получить посвящение. Если рыцарь — это титул, который делал честь его носителю, то это было также и бремя для тех, кто постепенно обеднел в течение XIII века в результате кризиса дворянских вотчин. Когда-то посвящение в рыцари было естественным для сына рыцаря, но постепенно оно стало более избирательным.

Сыновей рыцарей, не получивших посвящение, не следует путать с простыми оруженосцами. Для их обозначения на севере Франции постепенно утвердился термин écuyer, в то время как на юге использовались слова donzels или damoiseaux. В военном отношении оруженосцы имели меньше обязательств, чем рыцари. Не ожидалось, что у них будет несколько лошадей или целая свита воинов, так как их престиж был не так высок, как у рыцарей. Рассказывая о событиях египетской кампании, Жуанвиль упоминает только имена рыцарей и за некоторыми исключениями, он никогда бы не подумал заинтересовать читателя судьбой оруженосцев, а тем более простых воинов.

Наряду с рыцарями и оруженосцами существовала третья категория вооруженных всадников. Это были простые hommes d'armes (люди при оружии), которые не являлись ни рыцарями, ни оруженосцами. Но кем они были и откуда брались? Сказать очень трудно. Некоторые из них, должно быть, происходили из среды мелкого дворянства, из которого они вышли через несколько поколений. Другие происходили из сельской местности или городов и, должно быть, были отмечены за свои физические качества или умение ездить верхом. В обычные времена крупному сеньору обязательно требовалось несколько человек в свите или для охраны замка или поместья. Когда ему приходилось отправиться в крестовый поход, именно этих людей он мог призвать для комплектации своего штата.

Конные арбалетчики и пехотинцы

Король и принцы нанимали и других воинов. В дополнение к своим рыцарям граф Пуатье нанял конных арбалетчиков. Сикард Аламан, один из его главных советников, получил очень точные инструкции по этому вопросу. Каждый арбалетчик должен был быть обеспечен лошадью и ее снаряжением, получать 5 турских су жалования в день, которые должны были использоваться для оплаты его питания и других необходимых расходов. Для него и его лошади должно было быть зарезервировано место на корабле, а норма возмещения стоимости потерянных лошадей должна была соответствовать норме, установленной королем Франции для его собственных конных сержантов. Хроники говорят нам только о корпусе "арбалетчиков двора", безусловно, более многочисленном, чем двадцать пять арбалетчиков, которые обычно были нормой для крупного барона. Создается впечатление, что несколько сотен человек составляли эту элиту крестоносной пехоты. Роль арбалетчиков могла быть важной, так во время высадки у Дамиетты, в 1249 году, именно они прикрывали своим огнем рыцарей высаживающихся на берег. Среди пехотинцев были также каталонцы и провансальцы, которые участвовали в стычке со своими французскими коллегами в Эг-Морт, за несколько дней до отправки. Вполне вероятно, что сенешали Бокера и Каркассона получили от короля задание набрать контингенты пехотинцев для подготовки к будущему крестовому походу, даже за пределами границ королевства — в графстве Прованс территории империи, и Каталонии — части королевства Арагон. Возможно, даже, что агенты короля не слишком следили за качеством набранных солдат. По прибытии в Тунис генуэзские моряки также были задействованы в боевых операциях и именно они, например, взяли Карфаген, что стало первым подвигом в кампании[96].

Другие контингенты

Помимо французских рыцарей, основной контингент был представлен генуэзскими моряками. В Annales de Gênes (Анналах Генуи), почти официальном источнике, упоминается цифра в 10.000 генуэзцев, служивших на 55 крупных кораблях и множестве других мелких судов. 10.000 — это, скоре всего, и слишком много, но генуэзцев было, бесспорно, много. Как и другие жители морских республик, генуэзцы привыкли жить вдали от дома и самостоятельно организовывать свою жизнь. Во время тунисской кампании были избраны два консула, которые отправляли правосудие от имени генуэзской коммуны и в начале сентября генуэзские власти отправили в Тунис некоего Франческо де Камила, которому было поручено взять под свою власть генуэзцев в армии крестоносцев.

Граф Шампанский также является королем Наварры и трубадур Гийон Анелье восхваляет доблесть наваррских рыцарей в армии крестоносцев, которые с боевым кличем Navarre! (Наварра!) отражали нападение сарацин. Хроника монаха Менко столь же категорична в отношении присутствия контингента из Фрисландии, но фризы должны были прибыть только летом или ранней осенью. После завершения крестового похода в Тунисе, 500 фризов покинули Сицилию и добрались Акко следующей весной. Также небольшая группа рыцарей сопровождала английского принца Эдуарда, его брата Эдмунда Ланкастера и их кузена Генриха Алеманского, но англичане настолько отстали от графика, что прибыли в Тунис только после окончания военных действий. Во время кампании в Тунисе упоминаются рыцари-госпитальеры, то есть члены военного Орден Святого Иоанна Иерусалимского. И если госпитальеры участвовали в походе, то мы можем быть уверены, что их великие соперники, рыцари-тамплиеры, тоже там были[97].

Цифры

Сколько воинов возглавлял Людовик в двух своих крестовых походах? Для крестового похода в Египет в 1248–1250 годах Жуанвиль оценивает количество рыцарей в 2.500 или 2.800 человек. В письме, отправленном Жаном де Бомоном, камергером Франции, Жоффруа де Ла Шапелю, хлебодару Франции, вскоре после высадки в Египте в июне 1249 года, говорится, что в армии было 1.800 рыцарей из королевства Франции, к которым следует добавить еще 700 рыцарей, прибывших из Сирии, Кипра и Мореи или принадлежавших к контингентам тамплиеров и госпитальеров, и еще 500 рыцарей, что в сумме дает 3.000 рыцарей. В среднем на одного рыцаря приходилось два всадника (конные оруженосцы или сержанты), то есть 5.000 — 6.000 сержантов, и три-четыре пехотинца на одного рыцаря, то есть 10.000 — 12.000 пеших сержантов. Поэтому можно предположить, что армия, высадившаяся в Египте, насчитывала от 17.000 до 20.000 человек. Тунисский крестовый поход должен был мобилизовать такое же количество людей. Во время переговоров о предоставлении своего флота Венеция предложила пятнадцать больших судов, на которых могли разместиться 18.000 человек или 4.000 лошадей и 10.000 воинов.

Хроники того времени мало помогают в оценке количества человек в армии. Они часто приводят завышенные цифры, довольствуясь лишь восхвалением численности армии, как это делает Примат, по словам которого крестоносцев было так много, "что не было никого, кто мог бы их сосчитать". В хронике Святой Земли говорится о 19.000 всадников и очень большом количестве пехотинцев (gens de pied), к которым следует добавить 16.000 генуэзцев. В Хронике мэров Лондона упоминаются 1.800 рыцарей, 400 из которых погибли во время экспедиции. Возможно, наиболее правдоподобным свидетельством является хроника Пьера Кораля, в которой говорится, что во время экспедиции погибло 340 баронов, имевших право распускать знамя. В целом, кажется несомненным, что две армии Людовика, в 1248 и 1270 годах, были достаточно многочисленными, особенно если соотнести их численность с логистическими возможностями того времени. Более того, ни одна хроника не объясняет неудачу экспедиции недостаточным количеством воинов. В 1270 году, как и в 1248 году, значительная часть рыцарства королевства и его окраин согласилась следовать за Людовик, ценой больших потерь[98].

Опыт войны

Если Людовик привлек тамплиеров и госпитальеров в свою армию, то не только для того, чтобы увеличить ее численность, но и потому, что члены из этих военных Орденов были профессиональными воинами и специалистами по войне с мусульманами. Двое из них сыграли важную роль в экспедиции: Амори де Ла Рош и Филипп д'Эгли. Оба были сановниками своих Орденов, и оба были связаны как с Людовиком, так и с Карлом Анжуйским. Филипп д'Эгли был приором госпитальеров во Франции, а Амори де Ла Рош — прецептором тамплиеров, то есть они отвечали за братьев своего Ордена в королевстве Франция. Оба также воевали на Святой Земле. В 1266 году Карл Анжуйский попросил Папу перевести их к нему: несомненно, он думал о том, что они помогут ему в умиротворении только что завоеванного им Сицилийского королевства и будут надзирать за тамошними членами военных Орденов, некоторые из которых, несомненно, были связаны с его предшественником, королем Манфредом. В то время как Амори де Ла Рош оставался в Святой Земле, Филипп д'Эгли играл важную роль на службе Карла Анжуйского, особенно на острове Сицилия, о чем упоминает хронист Бартоломео де Неокастро[99].

В целом, король Франции позаботился о том, чтобы окружить себя множеством опытных воинов. На самом деле, в 1270 году большинство молодых рыцарей никогда не принимали участия ни в каких боях, кроме как друг против друга на турнире. Многие даже не имели и такой возможности, так как Людовик тщательно следил за соблюдением церковного запрета на эти развлечения, которые были так популярны среди рыцарей, как молодых, так и старых. Кроме того, в десятилетия между 1250 и 1260 годами королевство Франция находилось в состоянии мира. Для большинства рыцарей и оруженосцев, собравшихся весной 1270 года, Тунисский крестовый поход стал их первым опытом войны. Поэтому Людовик не преминул пригласить к себе рыцарей, которые знали о войне не только по рыцарским романам, которые были в моде у молодых дворян.

Оливье де Терм — хороший пример таких ветеранов войн в Святой Земле. Этот сын вассала графа Тулузского Раймунда VII, сначала воевавший против французского короля на юге Франции, в 1240-х годах окончательно перешел на его сторону. Он принял крест вслед за Людовиком в 1244 году и достаточно отличился во время Египетского крестового похода, чтобы король приказал вернуть его земли, которые были конфискованы из-за его участия в мятеже. Оливье спокойно мог бы жить дома, однако его призванием было сражаться в Святой Земле. В 1260-х годах он совершил две поездки в Акко, где находился еще в конце 1269 года. По мере приближения отплытия армии крестоносцев он отправился в Сицилийское королевство, а в конце июля присоединился к Людовик в Карфагене, привезя послание от Карла Анжуйского. Во время сражений лета 1270 года он несколько раз упоминался за знание методов ведения войны сарацинами, что позволило крестоносцам не попадать в расставленные для них ловушки[100].

Эрар де Валлери представляет аналогичный случай. Этот рыцарь из Шампани также последовал за Людовиком в Египет, а в 1260-х годах воевал в Святой Земле. Летом 1268 года, по возвращении из Акко, он отправился в южную Италию и сыграл важную роль в трудной победе, одержанной Карлом Анжуйским в битве при Тальякоццо. Вполне естественно, что он был включен в число людей, с мнением которых считались во время крестового похода.

Оливье де Терм и Эрар де Валлери были близки к королю, чьи подвиги были известны хронистам и воспеты Рютбёфом. А вот Пьер Пиллар был простым рыцарем с севера Иль-де-Франс. В 1270-х годах он был брошен в тюрьму за темную историю с кражей лошадей. В своей мольбе к Филиппу III о благосклонности он рассказывает об экспедициях, в которых принимал участие: крестовый поход в Египет (1248–1250), осада Марселя (1262), завоевание Сицилии (1265–1266) и "осада Туниса" (1270). В отличие от большинства тех, кто был с ним в Эг-Морт, этот малоизвестный рыцарь имел большой опыт ведения войны[101].

Другие случаи более удивительны. Рауль Л'Эскот (Шотландец) — не был рыцарем. Он был "сержантом при оружии", одним из тех конных воинов, которые служили вместе с рыцарями и оруженосцами. Вероятно, он участвовал в первой экспедиции Людовика. Как и многие другие, он попал в плен в апреле 1250 года и был не единственным, кто сумел выкрутиться из сложившейся ситуации. Жуанвиль сообщает, что во время пленения Людовика к королю явился человек и заговорил с ним по-французски рассказав, что он родился в Провене и прибыл в Египет с армией Пятого крестового похода (1217–1221), приняв ислам, он нажил себе состояние и не желал возвращаться в Шампань и христианскую веру. Людовик, конечно, был в ужасе от этой встречи, но этот случай, должно быть, повторялся не раз. Что касается Рауля Л'Эскота, то некоторое время он служил в армии султана Бейбарса, поэтому весьма вероятно, что он принял ислам. Впрочем подробности неизвестны. Но затем Рауль вернулся на Запад, снова принял христианскую веру и в 1270 году присоединился к армии крестоносцев. Его знание арабского языка и мусульманских методов ведения войны было бесценным, и именно по этой причине хронист Примас упоминает о нем[102].

Умереть за веру?

Конечно, трудно оценить степень религиозного рвения крестоносцев в экспедициях, в которых они участвовали, и, в частности, их отношение к смерти. В хрониках их истории, как правило, подчеркивают то, что мы назвали бы суицидальным поведением. Во время Египетского крестового похода Жуанвиль сообщает, что епископ Суассона Жак де Кастель, "который имел большое желание прийти к Богу, не хотел возвращаться в страну, где он родился, но спеша соединиться с Богом, пришпорил коня и один бросился на турок, которые убили его своими мечами и привели его в компанию Бога, среди мучеников". В 1269 году новый глава контингента, оплаченного королем Франции, только что прибыл в Святую Землю, его звали Роберт де Кресек и был он "высоким человеком" и знатным сеньором. Во время схватки с сарацинами под Акко, Оливье де Терм, который был вместе с Робертом, убеждал его отступить под защиту городских стен, так как враг был более многочисленным. Говорят, что Кресек ответил, что "он пришел с другого берега моря, чтобы умереть за Бога в Святой земле, и что он все равно пойдет в бой" и повел на смерть двести всадников. В 1282 году Карл Анжуйский дал показания прелатам, которым было поручено исследовать добродетели Людовика с целью его канонизации и засвидетельствовал, что Роберт д'Артуа, убитый при Мансуре, 8 февраля 1250 года, искал мученичества. Но следует помнить, что намерением короля Сицилии было показать, что три его брата, Людовик, Роберт и Альфонс, умершие во время крестового похода, были потенциальными святыми[103].

Однако, следует проявлять осторожность и не интерпретировать эти эпизоды слишком поспешно. Поведение Роберта де Кресека с большим неодобрением оценивается автором хроники, повествующей о его смерти. Пуланы, христиане Святой Земли, в конце концов, стали опасаться прибытия контингентов из Европы, которые не знали местных реалий и слишком часто были склонны к экзальтации. Жуанвиль не критикует впрямую смерть епископа Суассонского, но он явно не одобряет его поведение. Весь его рассказ о египетской кампании показывает, что он считал себя храбрым, но ни в коем случае не безрассудным рыцарем и что у него не было стремления к смерти, таким образом. В апреле 1250 года, сам Людовик предпочел сдаться, чем погибнуть в бою. Некоторое время спустя, находясь в Акко, Людовик распространил по всему городу прокламацию в которой запрещалось преследовать христиан, которые, будучи в плену, вынуждены были принять ислам, но при первой же возможности вернулись к христианской вере. Ему самому, напомним, угрожали смертью и если он и устоял, то должен был знать, что искушение спасти жизнь, отрекшись от своей веры, было велико. С другой стороны, что было недопустимо для Людовик, так это поведение того шампанца, который предпочел комфорт, который он приобрел, став мусульманином, возвращению к христианской вере. Если в контексте крестового похода рыцари и другие могли сознательно стремиться к мученичеству, то, скорее всего, это не было главенствующей чертой в армии. Пример первого графа Артуа, убитого при Мансуре, является наиболее показательным. В отличие от более поздних показаний Карла Анжуйского, все современные свидетельства говорят о том, что в своей последней битве Роберт д'Артуа стремился прежде всего отличиться, показать себя новым Роландом, встав в первый ряд и приковав к себе все взгляды окружающих, даже если это означало нарушить приказ Людовика. Роберт не собирался умирать, хотя и знал, что смерть возможна[104].

Структура армии

Именно потому, что его брат был убит за неподчинение его официальным приказам, Людовик, как кажется, был таким одержимым дисциплиной в армии. Мы видели это в связи с потасовками в Эг-Морт в июне 1270 года и мы увидим это снова во время боевых действий в тунисской кампании. В Египте рыцарь по имени Готье д'Отреш в одиночку сражался с врагами, не надеясь получить мученическую смерть, а просто чтобы доказать свою значимость. К несчастью, его лошадь сбросила его на землю, и египтяне нанесли ему смертельные ранения. В тот же вечер, узнав о судьбе рыцаря, Людовик сказал, что ему не нужна тысяча таких, как он, если только они не захотят выполнять его приказы, как сделал этот[105].

Тех в армии, кто отвечал за надзор за войсками, было относительно мало. Коннетабль Франции был первым из них, у него были sergents à masse, которые выполняли его приказы, в том числе и на поле боя (их отличительным знаком была булава). С 1267 по 1285 год коннетаблем был Гумберт де Боже, барон, тесно связанный с королевской семьей. Ему помогали два маршала Франции. Маршалы Готье де Немур и Рено де Пресиньи умерли во время тунисской кампании, и их пришлось заменить. За пехоту отвечал Великий магистр арбалетчиков и в Тунисе им был рыцарь Тибо де Монлеар.

Конница крестоносцев состояла из рыцарей, оруженосцев и воинов, набранных королем, принцами, баронами, прелатами и несколькими отдельными рыцарями, присоединившимися к экспедиции. Столкнувшись с врагом, эти тысячи кавалеристов должны были выстроиться в боевом порядке, другими словами, они должны были быть разделены на баталии, согласно термину, использовавшемуся в то время, "армейские корпуса", как мы бы сказали сегодня, которые были сопоставимого размера. В Тунисе было семнадцать баталий, что позволяет предположить, что каждый из этих корпусов состоял примерно из 100 — 200 рыцарей. Коннетаблю и маршалам предстояло составить баталии из различных контингентов, возглавляемых королем, принцами и крупными баронами, объединив при этом и рыцарей, которые по двое или по трое присоединялись к крестовому походу. Каждая баталия также должна была иметь своего командира. Монах Менко, который рассказывает о подвигах фризских крестоносцев, своих соотечественников, указывает, что когда они прибыли в лагерь, их поместили в баталию графа Люксембурга, но многие бароны хотели видеть их у себя, настолько доблестными они были![106]

Такова была армия, которую Людовик собрал для своего крестового похода. Рыцари составляли элитную кавалерию, в которую также входили оруженосцы и простые солдаты. Хотя хронисты отодвигают пехоту на второй план, тем не менее, она была многочисленна и незаменима. Большинство из них были выходцами из королевства Франция, но иностранцы, как это естественно для армии крестоносцев, также нашли в ней свое место. Штаб был небольшим, но не было сомнений в том, кто стоит во главе армии, и это был король Франции.