Последний крестовый поход

Во вторник 15 июля, к большому облегчению жителей Кальяри, весь крестоносный флот отплыл в Тунис. Опасаясь, что в последний момент крестоносцы отомстят за оказанный им прохладный прием поджогом города, жители предложили королю двадцать бочек греческого вина. Людовик вежливо отказался от этого запоздалого подарка и просто попросил позаботиться об оставленных им больных[130].

Высадка

В четверг 17 июля крестоносный флот прибыл к тунисскому побережью. Путь от Кальяри был недолгим — немногим более 200 километров. Тунис расположен на берегу лагуны, Тунисского озера, которое сообщается с морем только через узкий пролив. Озеро неглубокое, но со слов Идриси, арабского географа на службе короля Сицилии Роджера II (XII век), известно, что был прорыт канал, чтобы большие корабли могли войти в озеро и укрыться там. Канал доходил до самого города Тунис. Эта часть озера была глубже, чем остальная, но передвигаться там можно было только на плоскодонных судах. В результате на входе в озеро товары и все тяжелые грузы перегружали с глубоководных судов на эти мелководные лодки для перевозки в Тунис. Во времена Идриси, за полтора века до прибытия Людовика, проход в озеро перекрывался цепью и был защищен крепостью. Если в источниках, относящихся к крестовому походу, действительно упоминается tour (башня), то в них ничего не говорится о цепи, перекрывающей проход. С другой стороны, контроль над Тунисским озером был осенью 1270 года одним из главных вопросов, поставленных на карту в ходе боевых действий[131].

Через генуэзцев или каким-то другим способом Людовик получил точное представление о географии этой местности? В 1249 году нападение на Дамиетту, вероятно, было легко спланировано, поскольку город уже был ранее взят, в 1219 году, королем Иерусалима Жаном де Бриенном, а сам Людовик несколько месяцев пробыл на Кипре, где у него было достаточно времени для планирования операции. Когда он прибыл к берегам Туниса, знал ли Людовик, чего ожидать, включая существование озера, которое защищало Тунис? Или он был разочарован тем, что не смог сразу высадиться, чтобы начать штурм города? Мы охотно склоняемся к первой гипотезе. Даже если генуэзцы не были посвящены в выбор цели крестового похода, они, тем не менее, были хорошо знакомы с берберским побережьем и дорогой на Тунис и должны были сообщить об этом королю.

В любом случае, адмирал Арнуль де Курферран был послан в качестве разведчика, возможно, вместе с магистром арбалетчиков Тибо де Монлеаром. Они вошли в Тунисское озеро и встав на якорь, обнаружили там только два пустых мусульманских корабля и несколько генуэзских торговых судов. Увидев, что на косе, закрывающей Тунисское озеро (tombolo, томболо, как говорят географы), нет защитников, адмирал без промедления высадился на берег. Эта инициатива не понравилась Людовик, который всегда был недоволен, когда его приказы нарушались. Последовавшее за этим заседание военного Совета было бурным. Как это часто бывает в подобных обстоятельствах, были высказаны разные мнения и на этот раз не без определенной доли откровенности. В итоге было решено послать Филиппа д'Эгли, рыцаря Ордена госпитальеров, и магистра арбалетчиков, чтобы оценить ситуацию, и в зависимости от того, что они увидят, они должны были либо эвакуировались уже высадившихся, либо отправить еще сержантов на берег в течение ночи. Согласно их отчета всех высадившихся вернули на борт[132].

На следующее утро, в пятницу 18 июля, высадка произошла по плану, то есть по приказу короля, который снова смог навязать всем свою волю. Предупрежденные, ифрикийцы занявшие ночью оборону были быстро рассеяны. Тем не менее, Пьер де Конде отметил, что сотни решительных бойцов было бы достаточно, чтобы серьезно затруднить высадку, что, возможно, было сдержанным способом критики позиции короля. Ведь, чтобы заставить всех подчиниться себе, он потерял потенциально драгоценное время. Примат и Гийом де Нанжи были того же мнения. Корабли держались на расстоянии, особенно huissiers — большие суда, перевозившие лошадей и имевшие двери на корме. Для переправки людей и лошадей на берег использовались галеры и барки, то есть плоскодонные суда. Для того чтобы воины могли одновременно высадиться в достаточном количестве, необходимо было собрать множество плоскодонных судов и распределить между ними людей — эта задача возлагалась на адмирала, коннетабля или маршалов. На некоторых барках должны были находиться арбалетчики, готовые стрелять по врагу, чтобы прикрыть высадку. Лодка, на которой плыл король, причалила первой. Несмотря на свою физическую слабость, Людовик, несомненно, был при оружии. Поверх кольчуги (haubert) он надел тунику (cotte), украшенную геральдическими лилиями (fleur-de-lis), чтобы все могли его опознать. Как и в 1249 году, когда он атаковал Дамиетту, Людовик намеревался показать всем пример, хотя в обоих случаях он ждал, пока первая волна десанта достигнет берега, прежде чем высадиться самому.

В наших источниках нет упоминания о Орифламме, которую везли на лодке впереди всех барок при Дамиетте и ее знаменосца которого король высадил на берег первым. В 1249 году король также попросил легата нести на виду у всех Истинный крест, то есть реликварий в форме креста, содержащий фрагменты, предположительно принадлежащие Кресту Христа, который Людовик приобрел несколькими годами ранее. Можно предположить, что и в 1270 году эти реликвии также присутствовали. Однако одно можно сказать наверняка. Как только крестоносцы высадились на тунисском побережье, Людовик приказал провозгласить по всей армии ban, то есть торжественное воззвание, в котором он представлял себя слугой Иисуса Христа. По словам одного из королевских агиографов, это воззвание, провозглашенное по всей армии, произвело сильное впечатление на всех крестоносцев. Несомненно, Людовик обладал умением мобилизовать своих людей[133].

После того, как войска закрепились на берегу, необходимо было перебросить туда некомбатантов и припасы. Все это требовало времени. В субботу 19 июля большинство лошадей еще находилось на кораблях, что серьезно ограничило первые операции. К тому же некоторые из уже высаженных лошадей с трудом восстанавливались после морского путешествия — традиционная проблема, с которой Вильгельм I Завоеватель уже сталкивался в 1066 году после пересечения Ла-Манша. На данный момент крестоносцы завладели лишь участком земли, замыкающим Тунисское озеро, quasi-île (квазиостровом), как говорят хронисты. Место было стратегически важным, но удержаться на нем было трудно, потому что оно было узким, и там не хватало питьевой воды. На следующий день после высадки, в субботу, слуги, отправившиеся поискать воду в близлежащих водоемах, были застигнуты врасплох и перебиты ифрикийцами.

На Карфаген

Поэтому крестоносцам необходимо было занять более удобную позицию. Хотя выбор у них был ограничен. Войска должны были направиться к руинам Карфагена, которые возвышались над равниной. По дороге туда находилась башня или крепость, скорее всего, та самая, о которой упоминал географ Идриси, и которую гораздо позже назовут la Goulette.

Ифрикийцы были ошеломлены, когда увидели христианский флот у своего побережья. Есть все основания полагать, что халиф не имел ни малейшего представления о грозящей ему опасности. "Считается, что [сарацины] совершенно не знали о нашем прибытии", — сообщал Пьер де Конде одному из своих адресатов[134]. Хотя Людовик не бросал вызов халифу и не объявил ему войну — так не было принято между христианами и мусульманами, — ифрикийцам не потребовалось много времени, чтобы понять намерения флота, прибывшего в порт Туниса.

Много позже Ибн Хальдун будет утверждать, что именно халиф Аль-Мустансир на военном Совете в своей столице решил позволить христианам высадиться возле хорошо защищенного Туниса, вместо того, чтобы сильным сопротивлением заставить их направиться в другое место, другой город, который было бы легче взять[135]. Прославленного историка можно заподозрить в том, что он несколько приукрасил события, но так или иначе сопротивление вторжению было организовано. В ночь с 17 на 18 июля, как уже было сказано, некоторое количество воинов халифа заняли оборону на берегу, покинутого людьми адмирала. Легко рассеянные на следующий день, они оставались поблизости и атаковали и перебили слуг, отправившиеся искать воду.

В субботу 19 июля башня, стоящая на пути к Карфагену, стала объектом ожесточенных боев. Группа крестоносцев наконец-то взяла ее, но вскоре их окружили прибывшие ифрикийские подкрепления, которые попытались поджечь башню. Только на следующий день осажденные были освобождены группой крестоносцев под командованием двух маршалов Франции и магистра арбалетчиков[136]. Хотя Пьер де Конде говорил об "очень большом сражении" (maximus conflictus), это была всего лишь стычка. Со стороны крестоносцев было убито несколько пеших солдат, а один рыцарь потерял своего коня. Со стороны тунисцев также было всего несколько погибших. Более того, в качестве меры предосторожности башня была эвакуирована в тот же вечер.

В целом, высадка прошла успешно, но главное еще предстояло сделать. Коса, отделяющая Тунисское озеро от моря, вела к обширному полуострову с тремя подходящими для военного лагеря местами. Одно из них, доступное непосредственно на выходе с косы, было занято руинами древнего города Карфаген, другое, в нескольких километрах от него, называлось Сиди-Бу-Саид, третье, дальше на север, — Камарт. Равнина занимала большую часть центра полуострова, но все три места располагались на возвышенностях. Холм Бирса был не выше пятидесяти метров и вместе с двумя соседними холмами образовывал своеобразный конус, спускающийся к морю. Сиди-Бу-Саид, напротив, возвышался на 130 метров, и его скалы доминировали над береговой линией.

В воскресенье 20 июля была проведена разведка в направлении Карфагена. На следующий день, несмотря на ифрикийцев, пытавшихся противостоять им, король приказал разбить главный лагерь армии в une vallée (долине), где было множество колодцев, выкопанных местными крестьянами для орошения своих полей. Где именно крестоносцы разбили свой лагерь? Источники говорят о долине, расположенной ниже Карфагена. Письма, отправленные королем во Францию, всегда датировались после этого "лагерем около Карфагена" или "лагерем перед Карфагеном". Это конечно ценно, но не позволяет нам устранить неясности. Хотя три вещи несомненны: крестоносцы не расположились в самом Карфагене, они также не оставались в непосредственной близости от берега и по долине легко можно было достичь якорной стоянки. Поэтому мы можем предположить, что лагерь находился либо под холмом Бирса — сердцем древнего Карфагена — на равнинной стороне, либо немного дальше на север, в Мегаре, "пригороде Карфагена, в садах Гамилькара". Этот древний сельский пригород Карфагена, состоящий из садов, огородов и полей, действительно мог привлечь крестоносцев, из-за простора для себя и своих лошадей. Но если сложить вместе топографические подробности, приведенные в письме Пьера де Конде своему адресату и хронисту Примату, то можно сделать только один бесспорный вывод: лагерь находится недалеко от древнего Карфагена и недалеко от озера, потому что мутная вода, которая наполнит ров, вырытый Людовиком вокруг лагеря, придет именно оттуда. С другой стороны, крестоносцы, видимо, обосновались за пределами древнего города, и даже на некотором расстоянии от него, поскольку, как мы увидим, его вскоре пришлось брать штурмом. Следует признать, что источники вряд ли позволяют нам с точностью определить местоположение лагеря крестоносцев[137].

Перенос лагеря крестоносцев решил важнейший вопрос питьевой воды, но привел к разделению сил. Флот оставался на якоре на некотором расстоянии от лагеря, возможно, у косы, которая закрывала Тунисское озеро. Большие суда стояли на якоре в море, а барки и другие десантные суда были вытащены на берег. Крестоносцы могли бы использовать древние гавани Карфагена, торговый и военный порт, которые были гордостью древнего города и очертания которых хорошо видны и сегодня, но, возможно, глубина там была недостаточной для осадки больших генуэзских кораблей.

В любом случае, часть воинов должна была быть направлена на защиту кораблей, и, скорее всего, для этого должен был быть построен вспомогательный лагерь. Якорная стоянка считалась такой же безопасной, как и лагерь под Карфагеном и именно там обычно отдыхали жены принца Филиппа и графа Артуа, Изабелла Арагонская и Амиция де Куртене[138]. Башня — назовем ее башней la Goulette, даже если это название является анахронизмом — также находилась в руках крестоносцев и она позволяла им следить за окрестностями и обеспечивать безопасность подвоза продовольствия с якорной стоянки в главный лагерь.

Взятие Карфагена (24 июля)

Французские хроники любят вспоминать о древности Карфагена и его былой славе. Этот город, говорит Примат, "ныне сведенный впавший в ничтожество, был очень знатным и богатым городом, его основала Дидона, которая была царицей всей Африки, и этот город был настолько силен, что несколько раз побеждал римлян"[139], прежде чем был окончательно разгромлен и стерт с лица земли. Конечно, трудно представить, как выглядел, в 1270 году, древний пунический, а затем римский город, население которого в III веке нашей эры составляло 200.000 человек. Но мы можем прибегнуть к свидетельствам двух арабских географов, Аль-Бакри (конец XI века) и, уже упомянутого, Идриси (середина XII века). Они с восхищением описывают древнеримские здания, включая амфитеатр и акведук, которые до сих пор стояли, но уже не использовались. Этот город, объясняют они, был прежде всего доступной каменоломней, кажущейся неисчерпаемой, куда люди приходили, чтобы обзавестись мраморными плитами, колоннами и всевозможными украшениями. "Все это было сделано идеально, с самой удивительной техникой и самой искусной изобретательностью", — объясняет Идриси. По его словам, только верхняя часть города все еще была обитаема и это был холм Бирса, сердце древнего города. Окруженный глинобитной стеной, он принадлежал племени Бану Зияд. Мимоходом отметим, что Идриси говорит: "Вокруг Карфагена раскинулась равнина, покрытая возделанными полями, и различными культурами"[140].

Для Людовик захват Карфагена был первоочередной задачей. В четверг 24 июля по их просьбе генуэзские моряки, усиленные пятью сотнями пеших и конных арбалетчиков и четырьмя рыцарскими баталиями (Бокер, Каркассон, Перигор и Шалон), взяли Карфаген, точнее, как выразился Примат, "замок Карфагена". Сгруппированное на холме Бирса, в древних зданиях, поселение было защищено стенами, вероятно, сделанными из глины, как во времена Идриси, но достаточно высокими, так как крестоносцам потребовались штурмовые лестницы. Сам король с остальными рыцарями, организованными в семнадцать баталий, прикрывал штурм, чтобы предотвратить любую атаку со стороны ифрикийцев, которые, вышли из Туниса на помощь Карфагену[141]. Согласно Annales de Gênes (Анналам Генуи), именно генуэзские моряки взяли город и они же установили на крепостных стенах знамя Генуэзской коммуны. Примат косвенно подтверждает этот факт, но уточняет, что на стенах также были установлены знамена короля и французских баронов.

По словам Пьера де Конде, крестоносцы уничтожили всех, кого нашли в городе, мужчин, женщин и детей[142]. Триста сарацин, укрывшихся в подземельях, задохнулись от возникших в городе пожаров. Многие жители, к счастью для них, смогли убежать, забрав с собой свой скот. Французские рыцари видели, как они покидали город, но распоряжения были очень строгими, и никто из них не должен был покидать город без приказа. Операция прошла полностью успешно. Пьер де Конде сообщил, что с христианской стороны погиб "только один бедный моряк". К сожалению крестоносцев, в захваченном городе нашлось только много запасов ячменя, и это было все. И если они рассчитывали захватить богатую добычу, то сильно просчитались[143].

Стоит отметить еще один момент. Автор Annales de Gênes (Анналов Генуи) подчеркивает роль генуэзских моряков в захвате Карфагена. Но он отмечает, что в самые первые дни в Тунисе они оставались на кораблях и сошли с них только для того, чтобы предложить королю взять Карфаген. Следует ли рассматривать это как нежелание участвовать в боевых действиях с их стороны? Сначала, после отъезда из Кальяри, они могли ограничиться перевозкой крестоносцев, согласно условиям контрактов, заключенных с французским королем, не чувствуя себя обязанными принимать непосредственное участие в военных действиях, начатых последним против одного из их важнейших торговых партнеров. Только с течением времени они прониклись атмосферой крестового похода и проявили инициативу предложив взять первую из главных целей кампании[144].

Любопытно, что Людовик не стал переносить свой штаб в Карфаген, а лишь оставил там гарнизон из рыцарей и пятисот арбалетчиков и пеших солдат. После очистки города от трупов, гниющих на солнце (на момент написания Пьером де Конде своего письма приору Аржантея, 27 июля, эта задача еще не была выполнена) здесь был организован лагерь для уже имевшихся больных и будущих раненых. В августе, когда военные действия практически прекратились, король приказал, по словам Пьера де Конде, отремонтировать стены, "на французский манер". Но не похоже, что армия крестоносцев когда-либо полностью размещалась в руинах Карфагена, вопреки тому, что писал в следующем веке хронист Ибн Хальдун, который следовал местной традиции. Мы можем предположить, что часть древнего города, возможно, холм Бирса, была занята крестоносцами. Именно на этом холме археолог и капеллан Альфред Делатр (1850-1932), из миссионерского общества Белых отцов, нашел в 1880-х годах несколько предметов, значки с флер-де-лис и турские денье, которые были потеряны или брошены во время крестового похода 1270 года. Но вряд ли возможно, чтобы крестоносцы когда-либо контролировали все руины, кроме того, во время боев в начале октября бежавшие ифрикийцы прятались в "пещерах" и "гротах", которые на самом деле были полуразрушенными древними зданиями[145].

Взятие Карфагена было важной победой. Как говорилось в письме Карла Анжуйского одному из его адресатов в Римской курии, несколько недель спустя, город находился под "особой защитой сарацин". По словам Пьера де Конде, кто был хозяином Карфагена, тот был хозяин всего региона. Впрочем Пьер не испытывал сильного оптимизма. Сарацины были так многочисленны, объясняет он, что дважды в день крестоносцам приходилось вооружаться против них, а те каждый раз отказывались от сражения[146].

Ожидание Карла Анжуйского

Столкнувшись с неожиданным нападением крестоносцев, Аль-Мустансир объявил священную войну против христианской армии. В последующие недели его армия пополнилась войскам из Марокко, Сахеля и района Кайруан. Халиф разбил свой собственный лагерь всего в нескольких километрах от лагеря крестоносцев, на полпути к Тунису. В городе Аль-Мустансир заключил в тюрьму всех генуэзцев, а также других христиан, в частности доминиканцев. Только каталонцы, прочно обосновавшиеся в Тунисе, нисколько не пострадали. Их квартал, продолжал жить спокойно. Видимо, это правда, что каталонские воины являлись одним из элитных корпусов армии халифата. Были также венецианцы и другие испанцы, так 19 сентября в Валенсии рыцарь Фадрике Кастильского Гонсальво Перес д'Алькоба получил от короля Арагона сумму, необходимую для поездки в Тунис с двенадцатью людьми. И эти добрые христиане собирались не присоединиться к крестовому походу, а пополнить армию халифа с благословения кастильского принца и короля Арагона. По словам Ибн Хальдуна, дон Фадрике был среди приближенных халифа, в шатре Аль-Мустансира, среди тех, кто советовал ему как вести войну против армии крестоносцев[147].

После взятия Карфагена халиф отправил к королю Франции двух посланников, кастильских рыцарей, которых он взял к себе на службу. Им было поручено сообщить Людовику, что если он будет упорствовать в желании осадить Тунис, то халиф прикажет истребить всех христиан, находящихся под его властью, но если крестоносцы отступят, то он освободит всех пленников. По словам Примата, король ответил, что "чем больше вреда будет нанесено христианам, тем больше их (крестоносцев) будет"[148].

Через неделю после высадки встал вопрос, что же делать дальше? В это время цели Людовика нам не яснее, чем в Кальяри. Если он надеялся, что его прибытие вызовет волну обращений в христианство и в первую очередь самого халифа, то он, должно быть, был разочарован. Хотел ли он взять Тунис? Для этого ему нужно было разгромить армию халифа, а затем взять город штурмом. Задача не была такой уж легкой, и каждый прошедший день, еще больше, ставил ее выполнение под угрозу. В любом случае, мощная армия крестоносцев была парализована ожиданием прибытия короля Сицилии.

Из Кальяри, 13 июля, Людовик отправил своему брату известие о принятом им решении направиться в Тунис. Выполнив свою миссию перед Карлом Анжуйским, тамплиер Амори де Ла Рош присоединился к армии крестоносцев, которая тем временем высадилась в Тунисе. Тамплиер привез послание в котором говорилось, что король Сицилии вот-вот прибудет, и, что в его отсутствие не следует предпринимать никаких решительных действий. 27 июля Пьер де Конде написал своему адресату: "Наши люди ждут сражения с сарацинами вместе с королем Сицилии, который должен прибыть со дня на день". Была надежда, что Карл прибудет в течение недели. 29 июля из Сицилии прибыл Оливье де Терм. Король Карл, по его словам, "находится в порту, готовый сесть на свой корабль, чтобы отплыть" и будет в Тунисе в течение трех дней. Три недели спустя, 21 августа, в письме аббату Сен-Дени Пьер де Конде все еще выражал надежду, что король Сицилии не будет больше задерживаться[149].

В лагере крестоносцев

Ифрикийцы, в свою очередь, не собирались оставлять все как есть. Их тактика была проста: отказаться от битвы на равнине между Карфагеном и Тунисом, так как там, скорее всего, перевес будет на стороне тяжелой французской рыцарской конницы, а нападать на крестоносцев внезапно, как только они покинут свой лагерь, и таким образом поддерживать постоянное состояние напряженности, используя частые наскоки. В субботу, 26 июля, тунисцы напали на крестоносцев во время еды. На следующий день, в воскресенье, три "сарацинских рыцаря" — так их представляют французские хроники — появились возле лагеря крестоносцев с поднятыми руками и заявили, что хотят креститься. Дозор в лагере поочередно несли различные баталии, и в этот день лагерь охраняли два брата де Бриенн, Альфонс, граф д'Э, камергер Франции, и Жан д'Акр, виночерпий Франции. Жан д'Акр привел сарацин в свой шатер, а затем отправился на поиски короля. Когда он вернулся на пост, появились еще сто ифрикийцев, также просивших крещения. Но это был лишь отвлекающий маневр. В то же время другие ифрикийцы атаковали и, воспользовавшись эффектом неожиданности, оттеснили крестоносцев в общей суматохе. Шестьдесят пехотинцев крестоносцев остались на поле боя, а мусульмане бежали не преследуемые. "Жестокая злоба неверующих и удивительное простодушие верных христиан", — прокомментировал этот эпизод Примат.

Этот эпизод нелегко истолковать, тем более что три ифрикийца, которых Жан д'Акр привел в свой шатер, во время стычки все еще находились там. Жан д'Акр обвинил их в том, что они устроили ловушку, а доминиканец, знавший арабский язык, переводил его вопросы и ответы трех сарацин. Самый главный из них утверждал в свою защиту, что он не имеет никакого отношения к этому делу, и что, наверное, один из его соперников в лагере халифа воспользовался тем, что он находился в лагере крестоносцев, чтобы напасть, и тем самым обречь его на гибель. И если ему и двум его спутникам будет позволено уйти, они вернутся на следующий день с двумя тысячами человек и припасами для подкрепления армии крестоносцев. Узнав об этом, король приказал изгнать этих троих из лагеря без лишних слов. Упустил ли Людовик возможность использовать возможные разногласия в окружении халифа? Или он был прав, как считает Примат, изгнав из лагеря предполагаемых перебежчиков, которые приехали только для того, чтобы шпионить и причинить как можно больше вреда? Примат откровенно сожалеет, что этих людей не предали смерти. Читая рассказ хрониста, трудно составить четкое представление о намерениях трех ифрикийцев, которые добровольно пришли в логово льва. Собирались ли они пожертвовать собой, чтобы облегчить атаку войск халифа? Или они действительно планировали подчиниться французскому королю? В любом случае, похоже, что они сделали несколько признаний лично королю. Примат позже отмечает, что "некоторые сарацины сказали королю, что [король Туниса] придет на следующий день, полностью готовый к битве", что действительно и произошло.

Людовик явно сомневался в искренности намерений этих трех сарацин. Это довольно удивительно, если вспомнить, что надежда на обращение в христианство, вероятно, объясняет выбор им Туниса. С другой стороны, тот факт, что ифрикийцы выступили с просьбой о крещении, пусть даже только для отвода глаз, говорит о том, что они знали, что этот аргумент может понравиться крестоносцам. Можем ли мы тогда предположить, что в этом направлении были сделаны предложения, и что Людовик, например, призвал халифа и его народ обратиться в христианство? В отсутствие каких-либо доказательств это было бы, пожалуй, слишком натянуто, но не исключено, что эта тема так или иначе муссировалась в обоих лагерях.

Неудачи последних дней убедили Людовика, что лагерь крестоносцев должен быть лучше защищен, пока его брат еще не прибыл на помощь. Окрестности были небезопасны. Когда слуги ходили за водой к колодцам, они всегда подвергались опасности нападения. Примечательно, что именно Амори де Ла Рошу король поручил окружить лагерь рвом. Именно этому вассалу Карла Анжуйского пришлось взять на себя задачу, навязанную задержкой его господина[150].

Набеги и стычки

На следующий день, в понедельник 28 июля, вокруг лагеря копали ров. Как сообщили королю предполагаемые перебежчики, ифрикийцы собирались в большом количестве. Но их целью был не лагерь крестоносцев, а якорная стоянка и созданный там второй лагерь, где хранились припасы. Состоялось сражение, в котором отличился племянник Людовика, молодой граф Артуа, которому помогали Амори де Ла Рош и Пьер ле Шамбеллан во главе примерно тридцати рыцарей. Их план был прост: поймать сарацин в клещи, между собой и защитниками второго лагеря. Это был успех, хотя и незначительный: тринадцать сарацин были убиты, но с французской стороны также были убиты рыцарь Жан де Россельер, кастелян Бокера и сержант короля. Услышав весть о сражении, Людовик приказал готовиться своим рыцарям и вооружился сам. Не настало ли время сразиться, раз его противник, похоже, решил это сделать? На военном Совете, который созвал король, выступил рыцарь, некий Саке де Сакенвиль, и снова Амори де Ла Рош. Оба посоветовали Людовик подождать своего брата. Это решение должно было дорого обойтись королю Франции, а также окружавшим его рыцарям, потому что всем им не терпелось сразиться с насмехавшимися над ними сарацинами[151].

На самом деле, ожидание короля Сицилии оказалось особенно мучительным. Не имея возможности провести какую-либо масштабную операцию, крестоносцы были ограничены своими позициями: главным лагерем, руинами Карфагена, башней la Goulette и вторым лагерем, защищавшим якорную стоянку. С другой стороны, тунисцы умножили свои нападения, чтобы подтолкнуть крестоносцев к безрассудным действиям. Примат хорошо описывает используемую ими тактику: "Сарацины привыкли каждый день появляться перед лагерем, чтобы метать дротики и копья. Когда им удавалось застать трех или четырех [крестоносцев] или десять или двенадцать, отдельно от остальных, они убивали их, если же они видели, что к ним приближаются сто или двести человек, они немедленно бежали. Такова их манера ведения войны". Когда ифрикийцы нападали, то в полную силу били в барабаны и трубили в рожки, и прежде всего, как отмечает Примат, они "выкрикивали" по-арабски оскорбления в адрес крестоносцев. В Египте Жуанвиль, напротив, восхищался мамлюкскими бойцами, "прекрасными на вид людьми", хотя у него все еще стоял в ушах "грохот, который они производили своими nacaires [литаврами] и сарацинскими рожками, ужасный для слуха". Французские рыцари были тем более обескуражены таким поведением, что им было запрещено вызывать сарацин на бой или решительно идти на Тунис, который находился всего в нескольких километрах. Ко всему этому следует добавить ветер, "сильный и ужасный, с огромными вихрями песка и пыли в воздухе, который слепил французов, так что они не знали, в какую сторону идти" и лучше было не отходить от лагеря, так как они не смогли бы легко найти дорогу назад. Ветра следовало опасаться тем более, что ифрикийцы имели привычку намеренно поднимать песок и пыль, чтобы помешать рыцарям-крестоносцам и дезориентировать их. Несмотря на свою простоту, эта уловка, к которой французы не привыкли, произвела на них глубокое впечатление. Почти все хроники ссылаются на это, а Жан де Мен, комментируя перевод трактата Вегеция О военном деле, который он сделал около 1284 года, все еще ссылается на этот прием[152].

Самые последние дни июля и первые дни августа прошли в мелких стычках. 4 августа Оливье де Терм, недавно прибывший из Сицилии, отличился тем, что убил четырнадцать тунисцев. В последующие два дня новые стычки обернулись также в пользу крестоносцев — по крайней мере, так гласят французские хроники. По словам Примата, сами они потеряли всего десять человек убитыми и ранеными, в то время как сарацин было убито двести. 7 августа новая атака тунисцев была сорвана, пятьдесят из них были убиты, тридцать взяты в плен, а двадцать шесть лошадей захвачено. Позже, вечером того же дня, десять сарацин были убиты и двадцать лошадей захвачены. О захвате лошадей всегда сообщалось отдельно, несомненно, потому, что они были одновременно ценной и полезной добычей для рыцарской армии.

С середины августа тунисцы, казалось, были полны решимости усилить свое давление на крестоносцев. Узнали ли они, что Карл Анжуйский вот-вот прибудет? Знали ли они, что французы измотаны жарой и что их лагерь уже опустошен болезнями? Прибыли ли новые контингенты, посланные племенами к халифу? Как бы то ни было, нападения становились все более интенсивными и даже переросли в более крупные операции. Французским рыцарям было все труднее не поддаться искушению вступить в бой. 17 августа рыцари баталии принца Филиппа, которые в тот день отвечали за охрану лагеря, снова подверглись нападению. Принц был болен и прикован к постели. Измученные ожиданием, его рыцари не могли больше терпеть. Как раз в тот момент, когда они собирались покинуть лагерь, чтобы вступить в бой с тунисцам, Пьер ле Шамбеллан вернулся с задания по разведке местности и поспешил предупредить о готовящемся короля. Хотя он был уже очень болен, Людовик призвал всю армию к оружию. Поддержанные таким образом, рыцари баталии принца Филиппа оттеснили мусульман к их лагерю, расположенному примерно в лиге от лагеря крестоносцев, и начали его грабить. Тут началась песчаная буря и французы лишь благодаря Эрару де Валлери и Оливье де Терму, двух ветеранов войн в Святой Земле, избежали попадания в ловушку и резни.

В последующие дни происходили другие сражения, но уже меньшего масштаба. Например, 18 августа несколько королевских арбалетчиков под командованием своего магистра и в компании еще трех десятков сержантов отошли далеко от лагеря и оказались под угрозой окружения. Они спаслись бегством, но пять сержантов были убиты. Магистр арбалетчиков подвергся резкой критике в лагере за то, что разрешил эту неосмотрительную вылазку[153].

Настоящее сражение едва не состоялось 21 августа. За день до этого сарацины снова напали на лагерь у якорной стоянки флота, который был под охраной Оливье де Терма. Оливье находился неподалеку, но в тот день он был болен, истекал кровью, и не смог помешать сарацинам убить семерых моряков. Устыдившись, он отомстил им на следующий день. Ифрикийцы напали тем же путем. Но на этот раз Оливье де Терм поджидал их и двенадцать врагов были убиты. Но позже в тот же день ифрикийцы отправились в боевом порядке, чтобы атаковать порт или вернуть Карфаген. Их было так много — 20.000, по словам Примата, — что даже можно было подумать, что они стремились к обеим целям. Крестоносцы вооружились и вышли из лагеря, готовые к бою. В тот самый момент, когда казалось, что две армии вот-вот вступят в бой, в дело снова вмешался Амори де Ла Рош, человек Карла Анжуйского. По словам Примата, он заявил: "Господа, почему вы хотите выйти в поле? Вы так долго ждали благородного господина, короля Сицилии, который должен приехать через два-три дня, а теперь хотите сражаться с сарацинами? Это неправильно, и король Сицилии умоляет короля [Франции] и всех баронов не сражаться за сарацинами, пока он не приедет. Поэтому и были выкопаны рвы, чтобы мы могли ожидать в безопасности". Амори де Ла Рош снова оказался убедительным и рыцари вернулись в лагерь. Несколько сарацин насмехались над ними, приближаясь ко рвам, а затем и они все отступили.

На следующий день Ланселоту де Сен-Мар, маршалу Франции, удалось предотвратить новую атаку на порт. Раненный в глаз, "через шлем", он был обязан своим спасением только вмешательству коннетабля, а пятьсот сарацин (именно такое число приводит Примат) были отбиты[154].

Жизнь в лагере

Трудно представить, как мог выглядеть лагерь крестоносцев. Его окружал ров и, возможно, также были возведены палисады. В караул по очереди заступали разные баталии рыцарей. Рютбёф восхваляет то, как король Наварры следил за лагерем: "Когда наступала его очередь нести вахту, / все были в безопасности, / как в крепости, / потому что вся армия была как бы окружена стенами, / никто не тревожился, / потому что его вахта была как стена"[155]. Во время Египетского крестового похода, в лагере возле Дамиетты, шатер короля была красным — цвет власти, и возможно, так было и в 1270 году. Знамена и с флер-де-лис должны были напоминать о присутствии короля. Для баронов и прелатов также были установлены шатры и, как мы уже видели, их самих окружали капелланы, слуги и даже менестрели. Многие из крестоносцев были не столь обеспеченными, и лагерь, скорее всего, напоминал современные трущобы, чем обустроенный римский лагерь. Возникает вопрос, не была ли эпидемия, опустошавшая армию, вызвана общим унынием, порожденным жарой, отсутствием гигиены и близостью гниющих трупов.

День крестоносцев был отмечен тревогами, стычками, постоянной неуверенностью и криками "К оружию!". Несмотря на эти трудности необходимо было организовать повседневную жизнь, тем более что экспедиция должна была продлиться около четырех месяцев. Многочисленные доминиканцы проводили службы, исповедовали больных и хоронили умерших. Вопреки своему приказу, отданному через несколько месяцев после взятия Дамиетты, Людовик не стал возрождать бывшую епархию Карфагена, по крайней мере, насколько нам известно, возможно, он не успел сделать это до смерти легата. Можно представить себе повседневную жизнь внутри лагеря: мясников разделывающих мясо, которые, случалось, могли и подраться друг с другом, ремесленников занимающихся ремонтом палаток, строительством хижин, возведением палисадов, женщин, которые занимались своими делами, принцесс, прачек и, возможно, "беспутных женщин", то есть проституток, хотя Людовик наверняка отдал строгий приказ, запрещающий их присутствие. Эти тысячи людей, собравшиеся в одном месте, были подвержены влиянию слухов и известий, исходящих из королевского шатра. Люди короля должны были регулярно оглашать важные новости, которые затем быстро распространялись от одного человека к другому, вызывая надежду, оцепенение или тревогу.

Запертые в лагере, крестоносцы могли покидать его только с величайшей осторожностью, поскольку враг всегда был рядом. На самом деле Тунис находился всего в нескольких километрах, и армия, собранная халифом, разбила свой лагерь между лагерем крестоносцев и столицей халифата. Примат отмечает, например, что волы сарацин мирно паслись в четырех лигах от лагеря.

Однако припасы нужно было доставлять из второго лагеря в главный, а из главного — на холм Бирса, где возвышался "замок Карфагена". Если в воде недостатка не было, благодаря колодцам, расположенным поблизости или даже внутри лагеря, то еда начинала заканчиваться. Для тысяч людей и тысяч лошадей и тягловых животных, собранных вокруг Карфагена, ежедневно требовалось тонны продовольствия. Жара не способствовала сохранению продуктов, которые крестоносцы привезли из Франции. Уже во время перехода по морю пришлось признать, что вода стала протухать. Более того, припасы, которые Карл Анжуйский хранил в Сиракузах, все еще были там, поскольку Людовик сделал остановку в Кальяри.

К счастью для них, как позже отметил Ибн Хальдун, христиане контролировали море. Корабли приходили из портов Сардинии и, прежде всего, Сицилии, доставляя припасы для армии крестоносцев. Например, в воскресенье, 10 августа, из Сицилии прибыл корабль, груженный свиньями и домашней птицей. Но потребности были огромны, и, вероятно, корабли, которые совершали челночные рейсы, были недостаточно многочисленны. Чтобы улучшить ситуацию, на тунисском побережье проводились рейды по отгону овец и волов. Так, 14 августа четыре рыцаря и сотня моряков совершили дерзкий набег, высадившись с галеры, они захватили несколько десятков голов крупного рогатого скота, овец, волов и телят[156].

Король Сицилии был не единственным, кто снабжал армию крестоносцев. Весной 1270 года власти крупных портовых городов Средиземноморья дали разрешение купцам на вывоз пшеницы. В Нарбоне, 5 апреля 1270 года, архиепископ и виконт, разделявшие власть над городом, объявили, что каждый может свободно вывозить пшеницу в Эг-Морт, Монпелье и Акко. Фактически, купцы последовали за флотом в Карфаген. Купец из Брюгге, Бодуэн Ванделар, ссудил графу крупную сумму денег, сначала в лагере под Карфагеном, а затем еще раз на Сицилии, которую ему вернули через несколько недель в Витербо, на обратном пути. Есть сведения о некоем Ламберте, торговце оружием, который весной 1271 года потребовал плату за одеяла, проданные им под Карфагеном. Некоторые приезжали издалека, так в 1273 году король Сицилии приказал арестовать двух купцов с Адриатического побережья, одного из Зары, другого из Барлетты, которые обманули одного из рыцарей короля во время крестового похода. Подробности этого дела до нас, к сожалению, не дошли[157].