Последний рейс

IV

Захотелось курить. Борис потянулся за сигаретами, но вспомнил про Лосинского. Осторожно одевшись, он бесшумно поднялся по ступенькам из кубрика, тихо притворил за собой двери, вышел на палубу. И сразу словно растворился в глухоте октябрьской ночи, потерял себя. Был тот час, когда все живое, теплокровное в природе спит или дремлет, когда миром правят одни лишь воздушные токи: незримые ветры, перегоняя громады воздушных масс, спешат до рассвета сформировать атмосферу грядущего дня. Денискову показалось, что он слышит, как глухо и сочно перемещаются над головой воздушные платформы, наполняя округу шорохами. Щеки то холодило льдистым дыханием Севера, то согревало нежным бегом юго-западного ветерка… Истекала ночь над обскими просторами. Была она растрепанная и неуравновешенная, глухая и непроглядная, готовилась произвести на утренний солнечный свет новый день. Каким-то он будет, каким?..

Борис закурил, поднял воротник куртки, осторожно, чтоб не свалиться за борт, прошел на нос катера, присел на подвернувшийся ящик. Некоторое время он сидел так бездумно, согреваясь теплом табачного дыма. А потом непрошено вернулись видения прошедшего лета… Деревенька Сатыга. Фельдшерский пункт, Рита Кречетова.

На другой день после отъезда Семена Грачева Борис вынужден был отправиться в медпункт. Ночью сгоряча он еще таскал вместе со всеми ящики с рыбой на самоходку Лосинского, но днем от малейшего прикосновения к спине, к плечам кожа вспыхивала нестерпимой жгучей болью, сама рубаха казалась орудием пыток, а натянуть через плечи неводной канат было совсем невмоготу — занозы стали нарывать. Валов, заметив это, прогнал Денискова в медпункт.

Пока шел от песка до деревни, направляясь к аккуратному домику медпункта, боль утихла. На редкость чистый день уродился в тот раз. Песок, если смотреть на него с крутизны материкового берега, горел насыщенно-оранжевым цветом. Сосновый лес невдалеке зеленел так сочно, как не бывает летом, как зеленеет он лишь зимой. Все краски этого дня жили на редкость яркой самостоятельной жизнью, не смешиваясь, не переходя в полутона, полуцвета. Контрастный был день. И этим именно он властвовал над человеком, заглушая все чувства и мысли, кроме ощущения и мысли о радости бытия, простого присутствия на земле… На этой земле, в этот день. Борис полностью подчинился такой власти и бездумно шагал по маленькой деревушке. Прошел мимо магазина, на крыльце сидела Тося Маркушина — дурашливо помахал ей рукой. Лайка лениво растянулась посреди дороги — наклонился, пощекотал ей загривок. Курица с выводком переходила путь — посвистал вдогонку подрастающему поколению. Поднялся на крыльцо медпункта, потянул на себя тяжелую дверь в сени, постучался в беленькую с крашеными стеклами дверцу:

— К вам можно?

Молодая фельдшерица Рита Кречетова от нечего делать перебирала нехитрый скарб кабинетика, смотрела в окно и подумывала уже сбежать на реку искупаться, позагорать — все равно больных не было. Вообще за неделю жизни в Сатыге к новой медичке обратилось всего три человека. «Здоровый народ, — с обидой размышляла девушка. — Зачем им медик, без меня обошлись бы… только зарплату зря получаю. Стыдно даже. Все работают, а я одна… Вон рыбаки…» Рита подумала, что неплохо бы сходить на песок, в гости к рыбакам. «А почему в гости? — тут же нашла она оправдание. — Мне и положено побывать там. Посмотреть, в каких санитарных условиях живут, чтоб эпидемии какой не случилось». Про эпидемию она понимала, что зря: какая на свежем воздухе у чистой реки может быть эпидемия! Но посмотреть на рыбацкую жизнь хотелось, и Рита твердо решила завтра же с утра отправиться на песок. А пока не грех выкупаться в Оби, вон солнце как морит, в комнате долго и не высидишь. Рита принялась снимать халат, когда в дверь постучали и сочный молодой баритон произнес:

— К вам можно?

Перед ней стоял невысокий широкоплечий парень в синей рубахе с закатанными рукавами, в брезентовых рыбацких штанах. Темно-русые волосы густой беспорядочной волной бежали К затылку, открывая высокий загорелый лоб, оттеняя глубокую северную синеву веселых глаз. Удивительно, но она как-то сразу, одним взглядом охватила лицо парня, его безмятежное, жизнерадостное выражение. Чуть курносый, улыбка бездумная, обаятельная. Было в этой улыбке еще и удивление… Чему он удивляется?

А Борис, переступив порог чистенького белого помещения, действительно удивился, растерялся. Зачем он сюда пришел? И вообще, куда это его занесло? И эта девушка перед ним, кто она?

— Что вам нужно? — спросила девушка.

И Борис увидел неровный ряд зубов с набегающими друг на друга резцами, легкие, должно быть нежные, губы. Она вскинула рыжеватые ресницы, и ему представилось: если прикрыть этим прозрачным веером глаза и смотреть на солнце, то лучи его будут разбиваться на полный спектр. Лоб у нее матово-чистый, трогательный в своей беззащитной незагорелости.

«Странный парень, — подумала Кречетова и быстро-быстро застегнула пуговицы халата. — Чего он молчит?.. Чокнутый, что ли… уставился прямо…»

— Вы больны? — голос фельдшерицы стал сердитым.

Она уже сидела за столом и смотрела на него отчужденным строгим взглядом. Борис независимо передернул плечами, пронзительная боль судорогой пробежала по всему телу, он не смог сдержать гримасу боли на лице.

— Садитесь, — скомандовала девушка. У вас что-то болит, ведь так?

— Спина… кожа, понимаете?.. Занозы… — Борис поморщился.

— Снимайте рубаху.

Пальцы у девушки были тонкие, чуткие и холодноватые, их прохладные прикосновения успокаивали горячую боль… Борис терпеливо лежал на животе, перенося болезненную процедуру: фельдшерица то пинцетом, то иголкой извлекала многочисленные занозы.

— Терпите, терпите, миленький… — повторяла вполголоса Кречетова. — Вот и хорошо… еще одна, вот она… терпите…

Через час, весь перебинтованный, он сидел у столика и смущенно отвечал на вопросы фельдшерицы. Девушка заполняла больничную карточку, старательно отводя взгляд от пациента. Борис видел испарину на ее виске, видел, как вздрагивают ее руки, и думал, что бедной девчонке пришлось изрядно потрудиться над его задубевшей шкурой. «Наверное, в первый раз такая операция», — усмехнулся он в душе. Фельдшерица неожиданно оставила писанину, бросила руки на колени, рассмеялась счастливо и облегченно.

— Ну надо же… так испатесовался! Ты что, через поленницу полз? — сквозь смех проговорила она. — Я так испугалась, так испугалась. Думаю, что же тут делать?.. Нас ведь не учили занозы вытаскивать… Ой, какая жуткая спина-а…

— Да ну, пустяки, — добродушно поддержал Денисков.

— Какие пустяки, что ты! Живого места нет.

— До свадьбы заживет. — Борис смотрел на девушку, отмечая ее простодушную гордость за удачно сделанное дело.

Уходя, Борис взял ее руку в свои большие ладони и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Как звать-то тебя, спасительница?

— Маргарита Ива… Рита… Кречетова.

— Ну, мои анкетные у тебя записаны. Ты, Pnia, приходи к нам на песок. Ухи отведаешь настоящей, а?.. Придешь?..

— Приду. Проверить надо, чтоб тебя на легкий труд перевели.

— Легкий труд?.. Ха-ха… Да у нас везде легкий труд. У нас, Рита, все легкое. Рыбак, он легок на подъем. У башлыка легкая рука… Другое дело, когда невод легонький идет, тогда уж плохо. Придешь, Рита?

— Приду, Борис.

Она пришла на следующий день перед обедом. Как раз заводили вторую тоню. Водомет уже стоял у берега, и мужики вытягивали на сушу оба неводных крыла. Рита села в сторонке на высохшую корягу и во все глаза смотрела, как действуют рыбаки. Она с наивным восхищением следила, как метр за метром выползает из воды бесконечное клетчатое тело невода. Она видела, как багровеют лица мужиков, как напряженно перекатываются на руках, плечах и спине крупные, привычные к нелегкой работе мускулы. Невольно она выделяла Бориса Денискова. Забыв, что он ее пациент, что ему назначен легкий труд, Кречетова с удовольствием отмечала, что у него все получается необыкновенно ловко, споро, с веселым мальчишеским шиком. Так оно в действительности и было, настроение у Денискова было отличное: он сразу заметил молоденькую фельдшерицу, ее присутствие подстегивало его, подогревало, веселило. Скоро девушку заметили и другие рыбаки. Катерист Николай Соловьев осторожно толкнул Денискова в бок:

— Смотри, Борь, твоя фершалка пришла.

— Откуда знаешь, что фершалка, на лбу у нее не написано…

— А вона сумка с крестиком.

— Без тебя вижу, что пришла… — смущенно буркнул Денисков. — Чего лыбишься-то!

Подтянули на мелководье мотню. Началась выгрузка рыбы. Бригадир закурил, кивнул Денискову на берег:

— К тебе, верно. На перевязку, а?.. Иди пока, без тебя управимся… — щурясь на девушку, сказал он. — Да пусть обедать остается, там Соловьев, поди, уху сварганил.

Обед у костра прошел на этот раз веселее обычного. Объяснялось это, конечно, присутствием тоненькой фельдшерицы. С начала путины у рыбацкого котла еще ни разу не появлялась женщина. После обеда Валов объявил отдых: вот-вот должна была подойти «пэтээска» — сделать третью тоню все равно не успели бы. Рита придирчиво осмотрела рыбацкое жилье, порасспросила у мужчин о здоровье, сделала внушение бригадиру за некоторые непорядки по части санитарии. Потом забрала Денискова с собой в медпункт на перевязку.

В рыбацком лагере Рита чувствовала себя уверенно, старалась быть строгой. Но как только осталась вдвоем с Денисковым, притихла, потеряла недавнюю бойкость и уверенность. Тут, видимо, сказались и взгляды и реплики, какими провожали их рыбаки. «Зачем явилась на берег! — казнилась она. — Что подумают люди?.. Подумали уж… Не маленький, сам бы пришел на перевязку». Шли молча.

В медпункте Рита снова почувствовала себя увереннее. Письменный стол, бумаги, ручка, стетоскоп, термометры — привычные атрибуты медицины внушали ей строгость, независимость. И Денисков почувствовал образовавшуюся между ними дистанцию. Он послушно дал разбинтовать себя, с блуждающей улыбкой подчиняясь коротким приказам Кречетовой. С той же улыбкой выслушал ее похвалу:

— Удивительно быстро проходит у вас.

Он снисходительно отметил это «у вас». А когда девушка, наложив новую повязку, принялась завязывать бинт на его груди, приподнявшись на цыпочки, Борис неожиданно для себя обнял ее. Она заколотила в грудь маленькими кулаками. Очнувшись, Борис разомкнул руки, но отметил, что не сразу вырвалась девушка, что одно мгновение она была с ним. И ее глаза кружились некоторое мгновение в смятении. Он снова обнял ее, но ощутил твердость узких плеч, решительность движений. Она отошла к столу, села, закрыла лицо руками.

— Я прошу тебя… прошу, Боря. Не надо так… не надо.

Он стоял посреди комнаты, в бинтах, без рубашки, растерянно уставясь на вздрагивающую худенькую спину девушки. Потом натянул рубаху, пошел к двери, но в последний момент передумал, вернулся к столу, осторожно обнял фельдшерицу, коснулся губами завитка волос на виске:

— Рит… — прошептал он, — ну, прости, ладно?.. Не обижайся…

Что-то в предутренней темноте сдвинулось. Воздух сразу похолодел и загустел, концентрируя в себе какую-то новую силу. Стало трудно дышать, и Денисков несколько раз поперхнулся табачным дымом, который тоже потерял мягкую летучесть. Вокруг все затихло, затаилось в предчувствии скорой перемены. Борис тоже замер в ожидании этой перемены, оторвавшись от воспоминаний.

Над головой послышался хрусткий шорох, потом все задвигалось в воздухе — и мощный снежный заряд ударил наискось на землю, на реку, на все живое и замерзающее… И скоро вся округа потерялась в снегопаде. Первый снег на Оби. Он явился неожиданно. Он шел и шел. Уже через несколько минут все вокруг растворилось в молочном шорохе. Потом ударил и первый серьезный заморозок. И жизнь вокруг приобрела предзимнюю бодрость и звучность.