Ночью Кострецкий посадил катер на мель.
Капитан очнулся на штурвале, когда судно бешено задрожало, дергаясь всем корпусом на жестком и в то же время податливом препятствии, податливом в какой-то странной вязкой упругости. Протерев глаза, еще ничего не соображая, он упрямо давил ручку, пока дизель не захлебнулся на верхней воющей ноте. Боясь поверить в реальность случившегося, Кострецкий воровато пробрался в носовой жилой отсек, растолкал Андрея и свистящим шепотом попросил (не приказал!) его пойти в машинное отделение. Через две-три минуты после появления моториста дизель снова зарокотал на успокоительных низких регистрах. Дав машине разминку, капитан решил мощным рывком преодолеть неизвестное препятствие. «Зюйд» стремительно сорвался с места, проскочил какое-то ничтожно малое расстояние, но лишь для того, чтобы яростно удариться о новую, более жесткую стену.
Удар был так силен и резок, что внизу, в кубрике, с грохотом полетел и воткнулся в дверь носового закутка и застрял там дюралевый стол; на пол посыпалось все, что осталось неприбранным после вечерней гулянки. От этого грохота очнулся и вскочил Володя. Он, мгновенно оценив ситуацию, одним прыжком выскочил в ходовую рубку.
— Кострецкий! Ты с ума сошел?! — бешено выдохнул он, столкнувшись с капитаном лоб в лоб. — В чем дело, пьяная сволочь? Я тебя спрашиваю!
Кострецкий словно онемел.
А дизель катера рвал нервы скрежещущим звоном. Инспектор оттолкнул капитана от штурвала и рванул на себя ручку. В рубке наступила тишина. Тяжело звякнула дверь, с палубы зашел моторист.
— Хоть ты, парень, объясни, в чем дело? — упавшим голосом обратился к нему Володя.
— Дело ясное. Сели на мель. И красиво сели!
— Куда же этот черт смотрел?!
— Поить надо больше… — буркнул Андрей.
Скоро в рубке стало тесно. Все курили, молчали. Казалось, никто ни о чем просто не мог думать: так нелепо было случившееся — сесть на мель посреди громадной полноводной сибирской реки.
Владимир Егорович чувствовал себя отвратительно: голова в затылке затяжелела, все тело утомительно и болезненно ныло. Авзал Гизатович некоторое время смотрел на съежившегося капитана мстительным запоминающим взглядом, потом подчеркнуто аккуратно затушил папиросу в жестяной банке и удалился вниз, весь прямой и неприступный. Поза и выражение лица моториста Андрея ясно говорили окружающим: мое дело маленькое, катер запорол не я. Один Никола сохранял какое-то деловое спокойствие. Как и башкир, он аккуратно приткнул окурок в банку — он вообще отличался обстоятельностью и аккуратностью — нахлобучил свою белую заячью шапку на самые глаза и вышел на палубу. Денисков понял его намерение и вышел следом.
Из ходовой было видно, как Никола и Борис пробрались на нос «Зюйда». Хохол что-то высматривал там в направлении прожекторного луча, потом протопал за рубку и вернулся на нос с двумя баграми. Они разошлись по разным бортам и прошли к рубке, периодически тыкая шестами в темноту, промеряя глубину вокруг катера. Тяжелые сапоги прогремели мимо затемненной рубки, теперь они прошли на корму. Все ждали результата их действий.
— Дрянь дело, хлопцы, — вернувшись в рубку, спокойно сообщил Никола. — Сели прочно. Кругом полметра… И угораздило тебя, Максим Федорыч, так забуриться. Не сели, а прямо вползли на песчаную косу.
С кормы пришел и Денисков.
— Ты, Кострецкий, движок зря заглушил, — посоветовал он уверенным тоном знатока. — Задействуй винт, и пусть он вымывается пока… а то присосет дно, тогда каюк, будем зимовать здесь.
— Парень прав, — кивнул Никола. — Работай потихоньку, а я на разведку схожу.
— В какую сторону вымываться?.. — потерянно вздохнул Кострецкий.
— А ты что, — вскипел инспектор, — задницей сюда вперся?! Носом залетел, так и пяться раком!
Снова зарокотал двигатель. Сразу у всех стало спокойней на душе.
Денисков помог Николе спустить за борт шлюпку, предложил свою помощь, но Никола отмахнулся, кивнув на рыжее дно с отчетливо видимыми застругами от зыбкой волны на песке: в таких условиях каждый лишний килограмм — помеха. Когда он сделал первый гребок (сразу на моторе идти было невозможно), из-под весел всплыли желтые пузыри песка и раздался дерущий по коже скрип. Скоро шлюпка пропала в черноте ноябрьской ночи.
Идти к товарищам не хотелось. Борис присел на выступающий под брезентом угол ящика. Из катера приглушенно доносились звуки человеческой жизни, но скоро его слух перестал воспринимать их. Он долго смотрел туда, куда пытался дотянуться луч прожектора, но скоро в глазах у него зарябило. Пошел снег. Пошел мельчайшими точечными снежинками. В луче света казалось, что это и не снег вовсе, а осыпается морозный ночной воздух, осыпается под шепот медлительных волн томительно долго замерзающей реки. В природе шел задушевный разговор двух стихий. Борис закурил — табачная теплота в горле напомнила о человеческих поселениях, заброшенных сюда, крепко заякоренных в этих немеренных просторах. Вспомнилась крохотная деревенька Сатыга, чистенький домик медпункта…
— А я глупая, правда? — однажды она спросила его. — Ведь сама напросилась в такую глушь.
— Ты глупая умница, — сказал он, — а то мы но встретились бы никогда…
— Я мечтала, как в пургу пойду на лыжах в дальний урман к умирающему охотнику или рыбаку… и спасу его, бедненького.
— А вместо этого пришлось вытаскивать занозы из дубовой спины Борьки Денискова.
— Ага. И спасла пока что одного его. Спасла, а? Скажи, Боря…
— Угу… ты спасла его от рыбацкого одиночества.
— И погубила себя…
Неужели она говорила такие слова? Погубила себя… Или сейчас ему чудится, будто она говорила так. А может, она уже предчувствовала, что все у них именно так и кончится.
— Ты уедешь, забудешь меня… Я погорюю-погорюю и выскочу замуж. Научусь рыбачить, возиться со всякими шкурками.
— Заведешь трубку… Ненецкие женщины в Яр-Са-ле до сих пор курят трубки.
— Ага… У меня будет сиплый голос и обветренные губы. Может, стану охотницей.
— Станешь знаменитой охотницей. О тебе будут писать в газетах.
— Да… И вот однажды меня привезут в Тюмень на слет… В Тюмени я совершенно случайно встречаю тебя, Бориса Александровича Денискова… — Она заплакала.
Вспомнив те Ритины слезы, Борис заволновался, вскочил и принялся быстро ходить по палубе. Щемящее чувство потери вдруг отчетливо прорвалось в нем, из мира подсознательных движений в само сознание. И он впервые за все прошедшие после отъезда из Са-тыги дни признался себе: тогда, в лесу, обидел он ее. И он подумал еще, что можно было спасти любовь. Попробовать спасти… А он движется все дальше и дальше от деревеньки Сатыги и от Риты… Борис заскрипел зубами и закричал что-то бессмысленное и задавленное.
— Ты чего кричишь, Борис? — раздался совсем рядом голос Николы. Его шлюпка стояла под правым бортом катера.
Никола подтянулся на руках и ловко впрыгнул на палубу.
— Ну как там?.. — автоматически спросил Денисков, не сразу приходя в себя.
— Кострецкий у нас геро-ой. Это не каждый такое отчубучит! Ты знаешь, мы сидим посреди Оби… — Никола сделал многозначительную паузу с усмешкой. — Посередке песчаной косы.
— Намертво, значит, сели?
— Значит, бравый капитан спал на штурвале, а «Зюйд» в это время брюхом полз по косе, — Никола рассмеялся, — пока воды совсем на стакан осталось под днищем. Не-ет, я тебе скажу, замечательный у нас кораблик. Ему бы еще крылья…
— Что разведал-то?
— Одна надежда: если кто согласится продернуть нас через косу.
— Да на Оби-то пусто.
— Тогда вымываться задним ходом… Ну чего брехать-то, пойдем к начальству.
В кубрике было, как всегда, тепло и, несмотря на мужской беспорядок, уютно. Поэтому и совещание проходило без особой нервозности, миролюбиво.
На суд корабельной общественности было представлено несколько вариантов спасения. Капитан, потеряв уверенность в своей посудине, сразу же ухватился за мысль о посторонней помощи.
— Товарищи… — укрепившись в этой идее, то и дело высокопарно произносил он, — товарищи, поймаем проходящий, и баста! У нас ведь рыбка есть, рыбка ведь у нас… Подбросим пару ящиков, и баста!
Но жертвовать, хоть и двумя ящиками рыбы, особенно не хотелось Авзалу Гизатовичу. Правда, вариант о посторонней помощи не исключал и он. Авзал Гизатович предложил другой способ:
— У нас есть шлюпка… Перевезем все на берег, разведем костер и будем ждать попутный транспорт.
— А катер?! — подскочил Кострецкий.
— Катер?.. Хм-м… Экипаж останется на судне. А из Сургута я вышлю помощь.
Третий вариант уже не в первый раз высказал рассудительный Никола.
— Мы залезли… — начал он.
— Мы-ы! — ядовито хмыкнул Володя.
— …залезли на косу метров на шесть-семь. Дизель работает, винт, кажется, в порядке… я осмотрел винт. Попробуем вымыться задним ходом.
Решили вполне здраво: до рассвета вымываться назад и одновременно следить за фарватером в надежде на проходящий транспорт.
Опять Никола отчалил в своей шлюпке и в свете развернутого на корму прожектора поставил в двух-трех метрах позади катера две вешки, обозначив оптимальный коридор-створ для движения назад, к чистой воде. Денисков в очередной раз удивился необыкновенной деятельности этого парня: вот и вешки где-то ухитрился раздобыть. Закрепили штурвал на обозначенный створ, дали дизелю средние обороты и, несколько успокоенные, полезли опять в тепло кубрика: всем захотелось есть — после подобных нервотрепок аппетит разыгрывается зверский.
Моторист принес из камбуза дымящуюся сковороду, перед тем как поднять крышку, с некоторым смущением объявил:
— Вот, товарищи… макароны у нас последние.
Володя беззаботно рассмеялся, но, когда на дне объемистой сковороды увидел лишь жалкую горстку поджаренных мучных изделий, сердито сдвинул брови. И все в кубрике смутились.
— Ерунда, моторист, — хмыкнул Кострецкий, — раньше времени «полундра» не кричи. На военном языке это называется паникой. Рыба есть?.. Есть. Соль есть?.. Есть. Хлеб есть?..
— Полбуханки осталось, — вяло перебил его Андрей и достал из стенного шкафа несколько хлебных обломков.
В кубрике наступила серьезная тишина. Мужчины переглянулись. Денисков подумал: «Как же они так!» Авзал Гизатович укоризненно бросил инспектору: «Связался с вами, черт возьми!» Володя угрожающе прижал взглядом капитана: «Все у тебя… тьфу!»
— Ну ладно, — прервал тяжелое молчание Володя, — что же у нас осталось?.. Давайте подсчитаем.
Торопливо принялись считать. Энтузиазм при этом был прямо пропорционален печальной действительности. Выяснилось, что Ноев ковчег имеет в наличии: курева, в целом и разных сортов — пятнадцать пачек; спичек — семь коробков; почти полный баллон газа на камбузе; топлива — на сутки хода; соли — пачка, рыбы — несчетно, вся свежая; пять патронов для ракетницы, и все красного цвета. Когда Володя сообщил о патронах, обычно неразговорчивый моторист Андрей с интеллигентной улыбкой сделал комментарий, который несколько оживил компанию.
— Ракеты наступательного значения. Зеленых нет — отступать некуда…
Но бурю восторга вызвал последний ревизионный аккорд.
— А водки… — инспектор ухмыльнулся, — водки, братцы, в наличии… семь бутылок!
— Ура! С водкой русский человек не пропадет! — заискивающе воскликнул капитан Кострецкий.
Владимир Егорович, бросив на него убийственный взгляд, продолжал:
— Это что получается, мужики?.. Это выходит по одной и четыре десятых на брата, что в переводе на граммы… по семьсот грамм на нос. Хошь пей, хошь за борт лей.
Не успел инспектор завершить речь подобающим каламбуром, как возмущенно вскричал Кострецкий:
— Неправда это!
— Поясняю, — понизил голос инспектор. — Многоуважаемый водитель судна праздничной рюмки лишается. Причина, полагаю, не подлежит обсуждению.
Заботливый Никола во время ревизии покинул кубрик. Он вернулся к финалу инвентаризации с обнадеживающей информацией:
— Кажись, шевелимся, хлопцы.
Андрей приволок с камбуза большую кастрюлю отварного налима, две луковицы.
— Картошка тоже исчерпана, — не преминул добавить он.
— Да-a, закусочки бы поострей сейчас, — сказал Володя и посмотрел при этом внимательно на Денискова.
Бориса сначала удивило такое обращение именно к нему, но тотчас он вспомнил о своем мешке: ведь там лежит прекрасная закуска. Не раздумывая, он вскочил из-за стола:
— Я сейчас, ребята…
На палубе Денискова резко тряхнуло порывом ветра, и ему почудился запах дыма, человеческого жилья. «Должно быть, деревня рядом…» — подумал он, на мгновение забыв обо всем на свете. Захотелось поскорей добраться до жилья, а лучше всего до дому, до родных и близких людей.
За рубкой мешка с подаренной Саней Валовым рыбой не оказалось. Борис решил, что мешок мешал кому-нибудь и его переложили в другое место. Он пошарил за рубкой с другого борта. Но и там ничего не было. Начиная уже волноваться, он лихорадочно обошел надстройку машинного отделения, посмотрел на кормовом пятачке — мешка нигде не было. Тогда он бросился на нос, осмотрел все вокруг брезентовой горы с рыбой, даже заглянул в нескольких местах под брезент — безрезультатно. Обессиленный, он привалился к ящикам. Стал закуривать — руки дрожали, сломал несколько спичек. «Что же это такое?.. Куда же он мог подеваться?.. Не мог же в воду свалиться… И Петрушкин не взял бы… Да и какой рыбак украл бы чужую рыбу?! Украл… о чем это я! Да разве такое бывает у нас на Севере, на реке! Никогда не было… О-о, черт возьми!.. И что теперь скажу мужикам, Володе… Инспектор подумает, что зажилил рыбу, жалко стало». Вдруг в мозгу вскипела спасительная мысль: «Вот дурак, а! До чего додумался! Воровство… тьфу!.. Да, конечно же, кто-то из ребят прибрал рыбешку в сухое место. Стыдно, стыдно…» — ругая себя последними словами, Борис полез в кубрик.
Но, ступив в жилое тепло, притворив за собой створчатую дверь, Денисков почувствовал, как тает его надежда. Если б кто переложил мешок, то сейчас его встретили бы дружным смехом, кто-нибудь бы кивнул ему добродушно-насмешливо: мол, не егозись, парень, сейчас притащу твою сладкую рыбешку, а там уж сам выделяй на стол, сколь не жалко.
Никто не улыбнулся на растерянную физиономию Денискова. Все занимались едой. Борис еще заметил, что стаканы не тронуты. Лишь Володя встретил его удивленным взглядом.
— Проветриться, что ли, бегал? — с легким презрением сказал он.
— Сидай живей, мы тут без тебя не начинали, — благодушно, ничего не поняв, подхватил Никола.
«Что же такое? Какой-то кошмар!.. Никто ничего… Спросить сейчас?.. А если никто не признается?.. Промолчать? Инспектор, видно, тоже промолчит… Да, но как в глаза ему смотреть тогда!.. Но ведь никто ничего, все молчат!.. Да ведь не могла она сама в реку уйти, проклятье!»
— Ребята, там… у меня мешок с соленой рыбой… за рубкой лежал. Никто не перекладывал куда?.. — деревянным голосом произнес Денисков.
Теперь к нему обернулось все застолье. Но Борис не видел других лиц, он только заметил, как сразу сузились глаза Володи, на лице инспектора застыло удивление. Да, Борису сейчас важно было только одно мнение, одна реакция этого парня. Черт с ней, с этой рыбой… Хор-рошая была рыбка! Ну и катись она… ему не жаль нисколечко. И если бы этот светловолосый нахрапистый парень тоже, как и другие, не знал о существовании деликатесного мешка, он, Борис Денисков, смолчал бы о пропаже. Не ссориться же со всей компанией из-за одного мерзавца, мелкотравчатого подлеца. Но Володя-то знает, что мешок был, был мешок.
Борис боялся смотреть на других товарищей, не мог, потому что каждый его взгляд был бы немым оскорбительным вопросом: «Это не ты?» Ему казалось, один только Володя может правильно понять его. Он с надеждой посмотрел на инспектора. Но лицо у того сразу вспыхнуло, побагровело, Володя отвел глаза.
Воцарилась, именно воцарилась гробовая тишина. Казалось, она повисла над людьми, сидевшими за столом, овеществленная, материализованная, одушевленная, хоть и без четких очертаний и формы — явилась неизвестно откуда и воссела, воцарилась за столом, в кружке людей и в то же самое время как-то над ними… воцарилась и сама молчит, жестко и вопросительно глядя в их души.
— А что в мешке-то? — деловым тоном спросил Никола, зачем-то сняв белую заячью шапку (он и за столом все время сидел в ней).
Этот спокойный хозяйственный вопрос охладил Денискова.
— Да ладно, ребята… — Борис сел на диван у входа.
— Не-ет! Ты уж не вертись, Борис! — крикнул инспектор.
— Ну-у, рыба соленая, копчушка…
— А она у тебя была? — с недоброй усмешкой бросил Авзал Гизатович.
— Бригадир Валов мне дал! — взорвался Денисков. — Я с мешком сюда пришел. Я положил его с правого борта прямо за рубкой. Мне плевать на рыбу! Но среди вас есть вор! Кому-то из вас мало того, что у вас нахапано!..
— Да ты ведь пьяный на катер залез. Еле на ногах стоял. — Капитан поднял на Денискова бледные глаза в набрякшем обрамлении кроличьих век.
Кострецкий, казалось, уставился прямо в лицо Денискова, но Борис не мог поймать его взгляд. В зрачках спившегося капитана прочно угнездилась давняя и словно бы вечная пустота. Инстинктивной, еще не совсем осознанное ощущение истины явилось, и Борис через мгновение отчетливо понял: этот!
И удивительно, ему сразу стало легче дышать. Борису стало легко и просто, потому что теперь он мог честно смотреть в глаза остальным четверым товарищам. Он уяснил для себя, кто вор, а проблема пропавшего мешка его уже не волновала; и даже не из-за того не волновала, что с этой разнесчастной рыбой он уже распрощался… Он сказал, холодно и четко выговаривая каждый слог:
— Я пришел на ваш катер сов-вер-шен-но трезвым. — Это относилось к Кострецкому, а дальше уже и к остальным. — Но я не настаиваю на мешке с рыбой. Для меня этот вопрос ясен, и это главное. Извините меня, ребята…
Борис не успел договорить, его оборвал ледяной голос инспектора:
— А я настаиваю! Мы пришли с этим парнем вместе, — тоже с нажимом начал тот. — Он был с мешком. Я знал, что в мешке. Я намекнул ему сейчас о закуске, и он пошел за ней. А мешка-то, выходит, нет?!
— Мелодрама, — буркнул башкир.
— У нас полный катер рыбы, — усмехнулся Никола.
— Мешок надо поискать, — сказал моторист и выжидательно посмотрел на капитана.
— Ну шо зря брехать! — Никола достал с верхней полки из своего мешка китайский фонарик и вышел.
За Николой вышли Андрей и капитан.
Когда они ушли, Володя дружелюбно спросил у Бориса:
— Что там было-то?..
Денисков понял, что хотел выразить этим вопросом инспектор, и ответил с подтекстом:
— Да ничего особого… Малосольный сырок, штук тридцать, пара нельмушек копченых, несколько муксунов и еще кусок осетрового балыка.
— Найду-ут.
— Да мне плевать, Володя!.. Но какой народец на Севере развелся!
— Каких работничков держишь! — пренебрежительно процедил башкир, брезгливо запахиваясь в полушубок, словно отгораживаясь от окружающей грязи.
— Между прочим, у вас арендую, Авзал Гизатович, — ядовито ответил инспектор.
— Разве?.. — поднял брови тот. — Но теперь уж все равно… Кстати, он не знает?..
— Не бойтесь… Он здесь недавно. Говорят, приехал из Прибалтики, из тралфлота выгнали, наверно. С высшим мореходным! Ваши кадровики и ошалели от радости: такой кадр!
— Все равно теперь. Хоть бы не утопил нас. А дома немедленно выгоню.
Громко топая, в кубрик спустились Никола и Андрей. Первый нес мокрый мешок, с лица его исчезло всегдашнее добродушное выражение.
— И правда… Вот… Я уж грешил на парня, думал, сам где обронил! — чистосердечно и сердито объявил Никола.
Денисков совершенно равнодушно принял мешок, отметив, как заметно полегчал он, и небрежно прислонил к ножке стола.
— Не-ет, — остановил его инспектор, — ты уж посмотри содержимое и объяви, все ли на месте.
— Да все… на месте, — заглянув в мешок, с деланным равнодушием ответил Денисков.
Инспектор, уловив, как Борис споткнулся на миг, сам раскрыл мешок:
— Тэ-эк-с… нельмушки, максимчики… Тэ-эк… А осетрина, балык осетровый где? И ты говоришь! — Его лицо опять налилось кровью. — Где капитан?.. Тащите его!
Кострецкий сам явился на зычный глас Владимира Егоровича.
— Где балык?! — глухо спросил инспектор.
— Никакого осетра там не было, — озлобленно прохрипел бывший морской волк, но съежился под взглядом, махнул рукой и тяжело покарабкался наверх. За ним снова отправился Никола.
Вскоре Никола принес осетрину и устало объяснил:
— В рулевом люке на корме спрятал старик.