Последний рейс

V

В Колосово пришли вечером, в темноте. Сыпал мелкий колючий снежок. Пришвартовались под какой-то черной громадой, угрожающе нависшей над палубой самоходки. Было удивительно, как это Лосинский прицепился тут. Самоходку периодически поднимало на волне, было слышно, как с мокрым хрустом она трется о дерево.

Они прицепились к береговой паводковой эстакаде. Капитан сам наставил узкий длиннющий трап и с неожиданной для тучного тела ловкостью стал карабкаться вверх, куда-то в самое небо — трап стоял почти вертикально. Лосинский исчез там и долго не подавал никаких сигналов. Денисков ждал на палубе, придерживая скользкий, сразу отсыревший от снега трап. Ветер пробирал его сквозь хлипкую куртку, снежные иголки больно впивались в опущенные веки и озябшие губы. Было тревожно и бездомно на душе. Борис задумался и не заметил, как зашевелился трап, и обнаружил Лосинского лишь в последний момент, когда тот свалился на него, соскользнув по обледенелому трапу.

— Уф-ф, чуть в воду не съехал… Наказание, а не пристань. Того и гляди голову сломишь! — ворчал капитан, отряхивая штаны.

— Ну как? — спросил Денисков.

— Никак! — зло хрипанул Лосинский. — Никого нет. Ни одной живой души.

— А кого нужно-то?

— Начальника участка нет. Кладовщика нет. Бригадира нет. Пьют, сволочи! Я их знаю… Рогов пьет, Кузиванов хлещет… Валов…

— Ты ведь знаешь, Лосинский, Саша Вадов не пьет.

— Притворяется, вот и весь сказ… Не верю я в этих ангелочков! — капитан хлопнул дверью рубки.

Сверху на Оби послышался приглушенный расстоянием рокот дизеля. Минут через пять из-за поворота выполз луч прожектора приближающегося катера. Мохнатый луч нащупал самоходку, пополз вправо вверх, и в его свете Денисков смог рассмотреть эстакаду пристани: это был длинный ряж, высотой метров пять, срубленный из толстенных сосновых бревен. От старости и сырости бревна покрылись тиной и отсвечивали жирно и злобно. Сруб эстакады уходил в воду, может быть, еще метра на три-четыре. Весной самоходка пришвартовалась бы к верхней кромке эстакады, к ее настилу из толстых плах, а сейчас вынуждена притулиться далеко внизу.

Чужой катер шел к берегу, не снижая хода, и Борис подумал, что из капитанской рубки кого-то высматривают на пристани, не решаясь причалить. Катер вот-вот должен был положить руль влево и следовать дальше, но он не сворачивал, а на полном ходу влетел на отмель справа от пристани, сзади его настигла собственная волна, покатилась через машинный отсек до самой рубки — дизель захлебнулся, а может, капитан успел заглушить его в последний момент. «Лихачи!» — подумал с презрением Денисков.

Борис уже чувствовал усталость от затянувшегося путешествия, от бесцельной болтанки на тихоходной морозилке, от холода и ветра, от сырости, от сытого глубокомыслия Лосинского, своей инертности и безволия…

Денисков помнил, что в Колосове живет его первый бригадир Александр Валов. В самый разгар путины Александр уехал сюда, потому что его ждала местная бригада на Аганском стрежевом песке. Аганский песок в Средней Оби славился богатыми уловами ценной рыбы. Александр Валов, лучший бригадир Сургутского рыбозавода, работал на нем все последние годы. В начале путины он организовал бригаду в Саты-ге, на давно заброшенном песке, потом, когда дело там наладилось, передал ее Тверитину. Уезжая в Колосово, Валов звал с собой Декискова, но Борис тогда отказался. Теперь захотелось увидеть Александра, посидеть у него за семейным столом, поговорить о рыбалке, о жизни… Борис посмотрел на обледенелую лестницу, ведущую прямо в небо, и поежился, живо представив, как он карабкается по ней, а внизу жирно чернеет ледяная обская пропасть… Перспектива искупаться не радовала, и он решил визит к бригадиру отложить на утро.

Но скоро наверху захрустели чьи-то уверенные шаги, задрожал под движущейся тяжестью трап — и на палубу соскочил невысокий ловкий человек в ватнике и кепке. Денисков сразу признал в нем Валова, радостно протянул ему навстречу обе руки.

— Саня, ты, что ли?! — вскричал он, почти физически чувствуя необыкновенный прилив дружеского тепла. — А я только что о тебе думал, ха… Легок на помине.

— Я, брат, на все легок, — с ласковым смешком ответил Валов. — Когда пришли-то?

— Минут двадцать.

— Лосинский матерится, конечно?..

— А ты как думал?!

— Пускай его… — Валов махнул рукой. — Все равно сейчас грузить у нас некому. А рыбы у меня много.

— Все еще рыбачите?

— Налим идет, Борис. Налим здоровенный, так и прет! Жалко упускать. Мужики все испатесовались вусмерть, аха.

На голоса вылез из кубрика капитан. Против ожидания он не накинулся на Валова с обычной скучной руганью: Александра, судя по всему, он уважал, признавал за трезвого толкового человека и побаивался его.

— Что, Валов, — степенно обратился он, — загулял народец-то?..

— По такой погоде три тони сегодня завели, только что с песка приехали… Сам понимать должен, уморились мужики.

— Ну ладно тогда, коли так, — совсем отмяк Лосинский.

— Утром живехонько загрузим… Рыбы-то мно-ого. Налим здоровенный прет!

— Ну тогда спим до утра, — капитан зевнул и действительно отправился спать.

Борис и Александр закурили из одной пачки, постояли молча, будто заново приживаясь друг к другу. Первым молчание прервал Валов, он бросил папиросу за борт, сказал утверждающим голосом:

— Что, Борис, айда ко мне на ночлег. Поужинаем, поговорим за жизнь.

— Да я уж и сам хотел тебя искать.

— Вот и ладно.

Рыбак, как небольшой медведь, побежал на четвереньках по ледяному трапу в темное небо. Потом протянул руку неуклюжему товарищу, рывком поднял Денискова на помост. С эстакады пристани они еще карабкались метров пятьдесят по глинистому утору, наконец выбрались на деревенскую дорогу. Большое село размахнулось в основном справа на речном крутоярье. Там перемигивались яркими звездочками окон многочисленные дома, домики, домишки. Сквозь легкую снежную пелену слышался глуховатый, непременный для северных поселений постук электростанции. Ветер доносил кухонные запахи. В предзимней тоске выла какая-то заполошная собака — скорей всего неприкаянная дворняга. Прошла стороной какая-то компания — голоса погукали в белесой тьме и затихли.

— Погоди немного, — попросил Денисков и замер, словно переводя дыхание. Его остановило, захватило дух странное, неожиданное ощущение полета, которое усиливалось снежной круговертью, размытостью всех угадываемых очертаний. И далекий обский шум внизу казался эхом пролетающих мимо других миров. И налетевший ветер безбрежных пространств тревожно гудел вокруг, озаряя человеческое сознание предчувствиями грядущих перемен. И так вдруг защемило сердце… И Борис почувствовал, как много накопилось в его душе такого, что жаль оставлять, нельзя потерять, забыть, растратить попусту; что сам он богаче, чем думал раньше, что в жизни все не так просто, как считал раньше. И он почувствовал себя высоко и увидел вдали еще один человеческий крохотный мирок в десяток домишек… в одном из них тревожно горят три оконца, и там прислонилась к стеклу лбом девушка и смотрит во вселенную грустно и укоризненно.

— Айда, что ли, — нетерпеливо потянул Денискова за рукав Валов.

На высоком крыльце валовского дома дремала лохматая собака. Хозяин потрепал ее по загривку, смахнул с нее снег, с теплой гордостью похвастался:

— Это, Боря, настоящая лайка, чистой породы, — вздохнул. — Сейчас, брат, такую собаку не везде найдешь.

От яркого света и густого тепла в избе Денисков разомлел. Хозяйка, жена Валова Катерина, встретила их широкой улыбкой.

— А я ровно знала, что гости будут: пироги сегодня навела. Один уж скоро поспеет. Проходите в избу-то.

Проходить в избу значило в красную горницу проходить. Борис прошел туда вслед за Александром, с любопытством присматриваясь к обстановке. Дом у бригадира был просторный: кроме залы, он заметил двери еще двух комнат. Красная горница казалась особенно широкой, потому что не отличалась богатством мебели.

Хозяин, заметив наблюдение гостя, поторопился объяснить:

— Бедновато, конечно. Мы ведь второй год здесь. Только что мясом обрастать стали, а то вообще одни кровати стояли. Голо было, хоть сети суши в избе.

— А что, погорели, что ли? — удивился Денисков.

— Хм… как глянуть на это дело… Я от прежней бабы ушел в чем был, все ей оставил. Катерина вот мужа схоронила, хозяйство свое дочери старшей отдала, когда ко мне переехала… по моему приказу, конечно.

— Что так строго?..

— Так знаешь, Боря, надумал я жизнь второй раз снова налаживать. И чтоб старого тряпья под ногами не путалось!

Из кухни выглянула Катерина:

— Где ужинать будете, Саша?

— Тащи сюда.

— А я бы на кухне лучше… — неуверенно предложил Денисков. Он знал, что мужской задушевный разговор на кухне всегда теплей, проще, откровенней. А ему хотелось именно такой дружеской беседы.

— Ладно, давай там, — согласился Валов.

Стол даже по городским понятиям был роскошным. В тарелках дымились густым парком красиво вылепленные один к одному пельмени. Настоящие сибирские — с оленьим мясом. Перед пельменями хозяйка предложила отхлебать по полтарелочки ушицы, для разгону. Тут же стояли плошки с огурцами, груздями домашнего бочкового посола, отварная картошка в полопавшихся от тесноты «мундирах», малосольный порезанный муксун, ломтики осетрового балыка. В отдельной глубокой тарелке красовалась черная икра, тоже домашней готовки. На десерт предполагалась подмороженная брусника и варенье из нее, а также из голубики и черники. Все было выставлено сразу, будто нарочно, чтобы разыграть в застолье неудержимый аппетит. Катерина взрезала и вскрыла на большом плоском блюде горячий пирог.

— Стерляжий пирог-то, — пояснила благодушно хозяйка, и строгие черты ее суховатого лица заметно сгладились, налившись доброй полнотой.

— Подвернулось тут несколько штук в сетешку, — пояснил Александр.

Хозяйка налила две рюмки, лукаво подмигнула мужу и предупредила гостя:

— Тут у нас спирт, так что… Другого чего в доме не держим. А спирт, он всегда пригодиться может.

— А что же вы? — Борис посмотрел на женщину.

— Я? — хозяйка рассмеялась. — Мне не положено. Если выпью, Саша поедом заест, во-он как смотрит…

— Скажешь тоже! — смутился Валов. — Будто тебе не велено.

Мужчины чокнулись. Борис большим глотком выпил спирт, запустил следом по вспыхнувшему горлу холодный мокрый груздь, перевел дыхание. И с удивлением заметил, что рюмка хозяина по-прежнему полна.

— А ты чего, Саня? — обиделся он.

— Не сердись, Боря, непьющий ведь я, сам знаешь, — в коричневых глазах бригадира плясали смешливые чертенята.

— Ну, на реке это понятно… А так… Совсем, что ли?

— Два года как бросил.

— Ну и я не буду. Что я, алкаш, что ли, один пить…

— Да разве один… Вот чокнемся вместе, и ладно.

Хозяйка незаметно вышла из кухни, оставив мужчин наедине.

Молчали, курили. Каждый думал о своем. Борис посматривал в чистое ясное лицо товарища и снова, как там, на рыбалке, удивлялся его здоровой свежести: даже морщин у Валова почти не было, лишь у рта с обеих сторон две линии да широкий лоб в напряженный момент морщился в гармошку. Какой же светлый характер нужно иметь, чтобы душевные тяготы не вышли наружу, не проявили свою сумрачность в человеческом лице.

Борис вспомнил, с какой дружеской настойчивостью уговаривал его Александр поехать на Аганский песок, в свою родную бригаду. Да-а… если б не Рита, разве расстался бы он тогда с этим настоящим Севериным человеком. И как замечательно и отлично, что вот они встретились еще раз на прощанье.

— А как у тебя… — Валов замялся, — с этой… с медичкой-то?

Бориса вопрос не застал врасплох. Он ждал его, потому что бригадир знал, из-за чего Борис остался в Сатыге. Но действительно, как у него с Ритой? На этот прямой вопрос он просто не мог дать ответа. С одной стороны, ясно, что они рассорились и она, можно считать, прогнала его. С другой стороны — так ему казалось — осталась между ними какая-то недоговоренность, тень надежды…

— Да никак, Саня… — глухо ответил Денисков. — Кажется, я сплоховал, обидел ее.

— Может, еще выпьешь?..

— Не буду. Да и перегорело все… Вот приеду домой, гульну слегка на кровные денежки: девок в городе — косяками ходят!

— У меня предложение есть, — Валов строго заглянул в глаза Денискова. — Поработай немного у меня. Позарез человек нужен! Тут моторист на водомете захворал, а ты ведь в моторах петришь, а?..

— Я ж на праздники домой спешу.

— До ноябрьских еще неделя, успеешь. А то и моторист поправится… Понимаешь, такой налим у меня прет — глазам не верю! Жалко упускать счастье рыбацкое… Подзаробишь еще сотню-другую.

— Давай это дело на утро отложим. Подумаю, ладно?

На новом, необмятом диване Денисков опять, как и в кубрике Лосинского, не мог заснуть, ворочался с открытыми глазами, ругал себя за привередливость, списывал бессонницу на затянувшееся безделье: все-таки за последние месяцы организм привык к большим нагрузкам — и вдруг такое резкое расслабление. Ему не хотелось признаваться, что причиной беспокойства и бессонницы послужил вопрос Валова… Но, наконец признавшись в этом, он уже не мог не думать о далекой молоденькой фельдшерице.

Борис снова увидел, как вздрагивают ее худенькие плечи, как он, растерянный, осторожно прикрывает за собой дверь медпункта… Потом другое видение: они сидят на высоком обрыве вдали от деревеньки, она доверчиво прижалась к нему и неестественно расширенными глазами смотрит на яркий августовский закат.

— Жутко как… — шепчет она, поеживаясь. — Сколько крови на небе.

Он смеется в ответ, тормошит ее:

— Чего ты испугалась, глупышка. Наоборот, красиво как!

Они встречались каждый день. Однажды Рита уехала в райцентр за лекарствами, ее не было пять дней — за это время Борис извелся от одиночества и беспокойства и признался себе без обиняков, что тоскует по «маленькой фершалке», как называли Кречетову в бригаде.

Встречи с девушкой незаметно стали необходимы ему как воздух, как ежедневная рыбацкая работа. Но Борис чувствовал, как иссушают они, будоражат нервы. Рассветы и закаты, невинные поцелуи, почти бесплотные объятия… Борис злился на себя, злился на подругу, клялся завязать этот мальчишеский роман, но не пойти к девушке было выше его сил. И всякий раз он снова шел к маленькому аккуратному домику медпункта.

Однажды новый бригадир Тверитин дал рыбакам выходной день. Борис наскоро искупался в реке, надел чистую рубашку, брюки, взятые из дому на случай какого праздника, и отправился знакомой дорогой. Мужики провожали его насмешливыми советами и соболезнованиями. Какое-то тревожное волнение подмывало его: не признаваясь себе в этом, он словно решался сделать некий определенный шаг, хотел так или иначе разрубить тугой болезненный узел беспокойных взаимоотношений с Ритой, выяснить до конца запутанную ситуацию… «Дальше так нельзя, нельзя… — в такт размашистым шагам стучало в голове Денискова, — нельзя, нельзя! Что я ей, мальчик, я не мальчик, не мальчик…» Он проходил мимо рыбкооповского магазина и вдруг безотчетно свернул к его высокому крыльцу, машинально потянул дверь, ступил в прохладный пахучий сумрак. В первые секунды он растерянно остановился перед прилавком, потом осознал, что перед ним Тося Маркушина, и сообразил, зачем потянуло его сюда.

— Тося, у тебя сто грамм найдется? — спросил он как можно развязнее.

Женщина снисходительно улыбнулась.

— Для тебя, Боренька, завсегда найдется.

— Вот и хорошо, вот и отлично… — засуетился Денисков.

— А че ты вырядился?.. Небось к фершелице идешь? Остограмиться-то для храбрости думаешь?.. Ладно уж, — Маркушина присела за прилавком, там послышался звон стекла, бульканье. — На, держи… Да поживей управляйся, а то зайдет кто…

Денисков залпом проглотил почти полный стакан водки, закусил протянутым огурцом, потоптался неуверенно у порога.

— Ну, я пойду, Тося… — с заискивающей благодарностью сказал он.

— Ступай, че уж там.

В коридорчике медпункта никого не было, и Денисков вздохнул с облегчением: слава богу, посетителей нет. На всякий случай он постучал в дверь кабинета. Рита стояла у аптечного шкафа, отмеряла в пробирку из пузырька какую-то жидкость. Борис шагнул к ней, сжал в объятиях, прислонил свой лоб к ее левому виску.

— Не мешай, Борька… — она капризно шевельнула плечами, — разобьем склянки.

— Я сейчас все тут перебью и замок амбарный повешу, чтоб никто не болел, сюда не таскался и нам не мешал!

— Тебе хорошо, ты молодой… А старики?.. Старикам без медпункта нельзя, — девушка поддержала его шутливый тон. — У тебя выходной сегодня, что ли? — спросила она.

— Ага, у нас сегодня отгул. Пойдем куда-нибудь.

— Ой, Боренька, а я как раз по ягоды собиралась. Пойдем по ягоды?

Лес за деревенькой расступился, открывая свои заветные тропинки. Они шли под светлыми сводами смешанного березняка и осинника. Близ деревень на Севере на местах вырубок всегда густо разрастается светлолесье, а сосновые боры и елово-пихтовое чернолесье урманов держат свои рубежи подальше от человеческих селений — там звериные тропы, сумрачная первобытная тишина, там глухариные и косачиные тока, медвежьи лежки, скоро там затрубят призывно и воинственно могучие красавцы сохатые… Не становись на их пути, не поднимай ружье в попытке остановить эту дикую и мощную страсть. Осень в тайге. Пора, когда одно отцветает, жухнет, истекает последним огнем жизни, а другое зачинается в жестокой борьбе за право оставить свое потомство, за грядущее поколение самого сильного и жизнестойкого, за право победителя жизни.

Пронзительная чистота лесных запахов кружила голову, будоражила нервы — Борис чувствовал, как от легчайшего движения воздуха вздрагивает каждая его клеточка. Тминный дух почерневшей осиновой коры, сладковатый аромат перволетних березовых побегов, горклый запах черной подзолистой земли, в котором еще бродили дымы прошедших пожаров, — все было густо настояно на неистребимом аромате вездесущей осенней прели. Тишина… Ничто, кроме шороха ветра в вершинах дерев, не нарушало торжественный исход осени.

— Рита, Ри… — Борис обнял девушку, взял в ладони ее холодноватые щеки, заглянул в серые глаза. Лицо подруги сразу налилось теплотой, зрачки стали заметно расширяться, открывая в своей глубине зеленоватые хрусталики. — Какая осень, Рита!

— Как весна, — прошептала она, загипнотизированная его срывающимся голосом, его проникающим взглядом.

Но, как и тогда, в медпункте, Кречетова высвободилась из объятий Денискова, ухватилась за дужку спасительного ведра.

— Скоро будет поляна брусничная… Собирай ягоды, а?.. — В голосе Риты Борис услышал слезы, он резко отвернулся, закурил, просыпая спички.

— О-о, ч-черт побер-ри! — буркнул он и с удивлением услышал за спиной девичий смех.

— Какой ты смешно-ой, когда злишься… — смеялась Кречетова.

Рита свернула влево и углубилась в лес. Денисков сел на пенек и выкурил одну за другой три сигареты. Надо было что-то делать, не сидеть же так до вечера! Но на ведро он смотрел с усмешкой: «Не хватало еще с серьезным видом ягоды собирать!» Вслед за нервным напряжением пришла расслабленная усталость, накатило безразличие. Борис постелил на солнечном пятачке между березами куртку, бросился на нее навзничь; некоторое время он бездумно щурился в яркую небесную синь, потом глаза сами собой закрылись отяжелевшими веками, поплыли разноцветные круги…

— Встава-ай, встава-ай, засоня-а-а… — сквозь сон послышалось Денискову, и мягкая волна пробежала по его лицу.

Он осторожно приподнял веки, но тут же закрыл их, боясь вспугнуть видение: он увидел над собой большущие серые глаза с легкой позолотой по краешкам зрачков, вздрагивающие в смехе легкие губы… Он осторожно поднял руки, не открывая глаз, притянул девушку к себе.

А потом она лежала, уставясь в голубую пустоту бессмысленным равнодушным взором, зрачки ее сузились до крохотных темных точек, но все равно ничего не видели, не понимали.

— Рита, Ри… милая, что с тобой?! Ну перестань так… Не смотри ты так! Я ведь люблю тебя. Люблю, дурашка… Ну, заплачь, что ли, господи… о-о-о-о, черт возьми! — Он схватил ее за плечи. — Ну скажи что-нибудь! — Борис вскочил на ноги, стал искать сигареты. Нашел в траве у пня, закурил, сел.

Сзади послышался шорох, звякнуло ведро. Денисков облегченно вздохнул, обернулся на звуки: к его удивлению, Рита сидела на корточках и сосредоточенно собирала с травы бруснику.

— Ягоды рассыпались… вот… — ломким морозным голосом произнесла она.

Борис с надеждой взглянул в ее лицо, но отшатнулся, встретив вместо живого тепла мертвенную бледность незнакомой маски.

Он молча донес ведра с брусникой до опушки перед деревней, сел на подвернувшийся пень и сквозь сигаретный дым долго следил за одинокой беззащитной фигуркой, которая, покачиваясь от тяжести ведер, двигалась по дороге к Сатыге.

Стылая земля вперемешку с крупчатым снегом скрипела под ногами, как соль. Морозный туман слоистыми космами окутал все видимые предметы, и дома в его сумрачном оперении казались сизыми, а ближе к реке и вовсе фиолетовыми. Но солнце уже подпаливало верхние края туманов своими лучами из-за горизонта. Обещался теплый день. Валов и Денисков неспешно двигались к пристани.

— Ну так что, Борис? — бригадир напомнил вечернее предложение.

— Не знаю даже, — бурчал Денисков. — Я ведь на праздник домой хотел поспеть!

— Так неделя еще. А там мой моторист выйдет… А билет на Тюмень мы по рации в рыбозаводе закажем.

— А там Обь станет, — усмехнулся Денисков. — И побегу я в Сургут на коньках?

— Не побежишь. Нефтяники до последней возможности плавают… Доставим к самолету в лучшем виде.

Они подошли к пристани. Денисков еще ничего не сообразил, а Валов уже согнулся от неудержного смеха:

— Глянь-ка… смотри, Боря… — хохотал он. — Лосинский-то убег, бросил тебя…

Денисков пошарил взглядом у эстакады, по сторонам — ПТС-36 нигде не было. Значит, старик поднял все-таки мужиков спозаранку, загрузился и ушел вниз. Борис со злостью выплюнул зажеванную «беломорину», сердито хлопнул приятеля по спине:

— Чему радуешься!.. У товарища беда, а ему смех.

— Сам бог велит тебе, Боря, поработать у нас, вишь, как все распорядилось…

— Ну если бог, а не черт… — Денисков примирительно пожал плечами.

— И денежка не лишняя, — вставил Валов.

— Да брось ты.

— Не бросайся, брат. Я тебе скажу, иной день по полсотни на человека приходится, а такие деньги еще заробить надо!

Через полчаса на моторной шлюпке Валов и Борис прибыли на Аганский стрежевой песок. Валовские рыбаки встретили их хмурыми от вынужденного безделья лицами. Но когда Александр представил им нового моториста, все ожили, захлопотали — лица мужиков повеселели. Пока на берегу шли приготовления к работе, Валов показал Денискову рыбацкий стан. Просторный барак с койками и каменной печкой, красный уголок, где, кроме цветного телевизора, стоял большой бильярд и стол для доминошников, вместительный ледник…

— Богато живете.

— А я ведь звал тебя, — упрекнул Валов, но, поняв, что разговор сводится на опасную тему, размашисто зашагал обратно к берегу.

Три дня Борис таскал на буксире разбухшую обледеневшую мережу километрового невода. Старенький водометик трудился непрытко, но исправно и надежно. И флотская выучка еще не забылась после армии. Эти три дня пролетели как один. Выходили на берег в пять утра по серой, чуть брезжущей паволоке, заканчивали в темноте, выбирали последнюю рыбу уже при свете прожектора. Налим шел косяками, центнерами, тоннами, как взбесившийся. Рыба была как на подбор, одна к одной — не меньше десяти килограммов каждая, попадались и пудовые экземпляры. По вечерам у раскаленной печной плиты было много разговоров о налимьих повадках, приметах… Говорили, что налим утопленников сосет… а в таком-то годе здоровенный налимище уволок в воду ребенка… А ели, несмотря на суеверные разговоры, все тех же налимов — благо рыба шла на редкость жирная, нагулявшая сало. Всех в бригаде охватило лихорадочное возбуждение: гребли и гребли рыбу, взвешивали, сваливали в ледник навалом, потому что тара давно вся вышла. Борис тоже загорелся всеобщим азартом. Он крутился и на своем катерке, и наравне со всеми выбирал невод, таскал носилки с рыбой. С общего согласия Валов положил Денискову за эти дни по два пая. Впрочем, мужики дали бы все три, потому что без Бориса эти горячие деньки пропали бы совсем впустую.

В бешеной работе Борис забыл, что надо выбираться в Сургут, что холодает и по Оби идет шута, что в Тюмени его ждут отец и родня. Он так приловчился к старенькому водомету, что очень удивился, когда на четвертое утро к Аганскому песку подрулила шлюпка и из нее вылез белобрысый круглый мужичок, заявивший свои права на суденышко. Только с прибытием хозяина водомета Борис очнулся от счастливого рыбацкого ошаления, передал посудину и заявил бригадиру:

— Ну, Сань, как знаешь, а транспорт до Сургута обеспечь. Уговор дороже денег!

— Оставайся уж до конца, — попробовал удержать бригадир. — После праздников все равно вертолетами налима вывозить будем. Заодно и улетишь, может, прямо в Тюмень.

— Гони транспорт, а то шею намылю… — рассмеялся Денисков.

— Да уж придется, брат, — Александр озабоченно сдвинул кепчонку.