Донесение комиссара Григория Тарана вызвало в штабе дивизии сначала недоумение, а потом дружный смех.
— Задержали эшелон с попами и чиновниками, — сообщал Таран по телефону с одной из станций. — Орловские, да курские. Едут с семьями и тещами. Попы, говорят, от греховодников, от нас выходит, бегут, а чинуши — от деникинской мобилизации. Черт их распутает, а я не могу.
— Что же ты предпринял? — кричал Восков в трубку.
— Согласно убеждениям религиозный дурман рассеял. Попросту сказать, высадил попов и попадей в поле, да и велел им по домам расходиться. А чинуш к вам отправил. Разбирайтесь.
Они стояли ломанными шеренгами, сотни писарей, счетоводов, канцеляристов, адвокатов, фельдшеров, ветеринаров бывших деникинских учреждений, а начдив и военком в недоумении расхаживали перед этим необычным строем.
— Кто их знает, каких они убеждений! — сердито говорил Солодухин.
— А ты, начдив, проверь, — подзадорил его Восков. — Побеседуй с ними по текущему моменту.
— Я их по-своему проверю, — убежденно возразил Солодухин. И обратился к строю: — Так что, уважаемые граждане Орла и Курска, мы хотим вас считать не как врагов, а как сочувствующих Советской власти. Правильно я рассуждаю?
— Правильно, — вразнобой закричали чиновники.
— А раз правильно, — важно сказал начдив, сдерживая смех, — то всех, знающих революционные песни, прошу, согласно закону Девятой стрелковой дивизии, пропеть из них по одному куплету.
Сначала по рядам пронесся вздох, потом несколько голосов нестройно затянули:
На бой кровавый,
Святой и правый…
Левый фланг не захотел отстать и выдал: «Мы — кузнецы, и дух наш молод», но остальные слова забыл. А какие-то басы из задних рядов надрывно голосили: «Долго в цепях нас держали…»
— Вижу, — подвел итог довольный Солодухин, — что вы и в самом деле сочувствующие. Так что шествуйте к своим хатам…
— Подожди, Петро, — остановил его Восков. — У нас батальоны на роты похожи, а ты их — по хатам.
— Я их спытал, — схитрил Солодухин, — теперь ты их спытай.
Восков выступил перед строем:
— Здоровым молодым людям на печи отсиживаться не время. Приглашаю вас в состав дивизии для защиты Советской власти, а семьи ваши мы отправим по домам и вместе будем драться за их покой и счастье.
Еще размышляли эти незадачливые люди, как подбежал ординарец и что-то доложил начдиву. Восков услышал только: «Мамонтов… полк пленен…»
Четвертый конный корпус белого генерала Мамонтова и сводная группа генерала Шкуро, скрытно напав на 76-й полк бригады Александрова, размещенный в деревне Львовке, окружила и пленила красноармейцев. Вырваться удалось немногим. Бежавший из деревни старик крестьянин рассказал, что во Львовке грабежи, мамонтовцы пытают пленных, требуя выдать комиссаров и командиров.
— Наши товарищи не заговорят, — с гордостью сказал Восков. — Не из того теста слеплены. Да и мы до утра времени не потеряем. Так, товарищ комбриг?
Восков и Солодухин находились в штабе бригады. Александров доложил, что для разгрома Мамонтовской группы выделил кавдивизион и два полка.
— Перебросьте полки на подводах, — предложил Восков. — Не зря же мы в оперативном подчинении у Первой Конной.
— Эх, — не сдержал досады самолюбивый Солодухин. — Уж и посмеются эти белые гады над Девятой стрелковой… «Мужицкой конницей» нас в своих листовках обзывают. Так ты им покажи, комбриг, чему мы научились у буденовцев.
И Александров, и Восков отлично понимали состояние Солодухина. В эти дни дивизия переходила на новую тактику боя, созданную Первой Конной Буденного, важно было увлечь бойцов призывом «пересесть на коня». По многу раз перед ними выступали начдив, комбриги, комиссары. У всех в памяти была остроумная речь Воскова:
— Маневренная тактика Первой Конной, да в соединении с нашими испытанными пешими налетами на белые банды, да еще помноженная на дружбу всех родов войск нашей армии — это же какая сила будет, товарищи? Неистребимая! И ты, Балакин, не бойся пересесть на коняку, — обращался он к знакомому красноармейцу, высмотрев его среди слушателей. — Я сам, когда первый раз сел на коня, по лицам товарищей догадался, что похож на мешок с сеном. — И, выждав, когда стихнет смех, закончил: — А сейчас ничего. На седле сплю и еще иногда за деникинцами как скаженный гоняюсь. Так что берем коня в пролетарские союзники, товарищи командиры и бойцы!
И вот сейчас, перед соединением с Первой Конной, такая неудача. Руководители дивизии понимали, как важно утвердить бойцов молодой конницы в своей силе. Ответный налет на Львовку обсуждался полночи.
…Претендент в главкомы белой армии Мамонтов с комфортом расположился в избе куркуля Лежавы и наслаждался донесениями своих соглядатаев из ставки белых. Нынешнего главкома Май-Маевского считают бездарностью, Шкуро — фигляром, английская миссия поздравляет его, чародея конных рейдов. Чародей — в сладкой дреме. Чародей не подозревает, что в эти минуты с горы под Львовкой спускаются слабо освещенные луной длинные тени, что разъезд мамонтовцев перехвачен без единого выстрела и сейчас в деревню двумя колоннами ворвутся красные полки.
Истошный крик ординарца:
— Ваше превосходительство! Красные в селе! Спасайтесь!
Претендент в главкомы перемахнул через окно в исподнем и долго скакал по степи, спасаясь от красных конников. Штаб Мамонтова был захвачен, пленные вовремя освобождены.
— Если уж голого главкома по степи гоним, — рассказывал Восков в частях об этом налете, — не зря красных коней себе завели.
Он любил обобщать факты, военком. Инструктор политотдела вернул ему однажды листок, забытый на столе.
— Ваш почерк, Семен Петрович, а слова не комиссарские, скорее командирские.
Он бегло взглянул: «Нет комсостава для артиллерии… Для батареи — нет масла, керосина, уровней. Шину для броневика».
— Не комиссарские, значит? Сегодня у меня соберутся комиссары бригад и батальонов. Передайте Леонтьеву, что я хочу видеть и ваш ударный отряд.
Он говорил о разном и вспомнил слова инструктора:
— Бои горячие, потери в людях большие, ежедневно рядовые бойцы выдвигаются на командные должности. Они должны быть подготовлены к этому и политически, и в военном отношении. Если считать, что все могут сделать один начдив и три комбрига, — с легкой иронией сказал Восков, — значит не любить свою армию. Если считать, что поиски специалистов для артбатарей или шины для броневика — дело одного Солодухина, — это значит, что кое-кто стоит на грани веры в бога.
После беседы подошел к Каляевой, с тревогой сказал:
— Неважно ты выглядеть, Сальмочка. Загоняло тебя начальство.
— Да ты всех загонял, — она улыбнулась, что бывало не часто, — и себя прежде всего. Хоть один вечер проведем вместе?
— Будет, будет такой вечер, но не сегодня.
А сегодня 8 декабря, Восков уже сидел на коне. Он врывался в Валуйки с авангардом второй бригады и кавалеристами Одиннадцатой дивизии Первой Конной. Деникинцы цепко держались за этот крупный железнодорожный узел, открывающий дорогу к Донбассу. На группу буденовцев, которую вел начдив Матузенко, налетела белоказачья сотня, конармейцы отбивались искусно и отчаянно, но силы численно были не равны, группа редела. И вот на полном скаку в эту рубку врезается военкомдив Восков с десятком своих кавалеристов и вносит во вражескую сотню на какие-то секунды панику. Этих секунд оказалось достаточно, чтобы конармейцы организовали круговую оборону и выдержали новый натиск белоказаков. Семен рубил, стрелял, снова рубил, даже погнался за вдруг отступившей сотней.
— Стой, комиссар! — крикнули ему. — Наши уже подоспели.
Казаков окружали два буденновских эскадрона.
Только к ночи выбили из Валуек белых. На станции собрались железнодорожники, жители поселка, конармейцы, бойцы Девятой стрелковой.
— Дай мне слово, комиссар, — громко попросил начдив Матузенко.
Он стоял в толпе конармейцев. Рядом с каждым — его боевой конь. А у Матузенко — это все знают — конь особой стати: серый, в яблоках, в ходу легкий. Начдив подвел коня к помосту.
— По поручению буденновцев… Дарю лучшего нашего коня храброму военкому и хорошему человеку Семену Воскову.
А от себя добавил:
— Я у тебя в долгу, Семен Петрович. Буду помнить.
Командиры боевых охранений голосисто запели: — По ко-о-ням!