Praecellentissimus Rex. Одоакр в истории и историографии

III. Свержение Ореста

Версия переворота 476 года в Consularia Italica, из года в год составлявшейся императорской канцелярией официальной хронике, «является менее италийской, чем можно было бы себе представить; события оцениваются в соответствии не с историческим, а с конституционно-правовым измерением, для которого 476 год не значил ничего, а 480 — очень мало, поскольку все еще оставался на Востоке римский император Зенон, под чьим скипетром в отсутствие его западного коллеги обе partes imperii автоматически воссоединились; это бюрократическое ви́дение, формально безупречное, но исторически поверхностное, по сути совпадало с византийским взглядом, заинтересованным в принятии на данный момент свершившегося факта, не поднимая при этом чрезмерного шума и ожидая дальнейшего развития ситуации». Этими словами Джузеппе Дзеккини выразил свою оценку того, что засвидетельствовано наиболее близкими к 476 году западными источниками[251]. И именно посредством анализа этих источников целесообразно перечитать историю Одоакра и судьбоносного 476 года.

Как известно, под общим названием Consularia Italica (или Chronica Italica)[252] Моммзеном был издан ряд текстов, в том числе Paschale Campanum, Fasti Vindobonenses Priores, Fasti Vindobonenses Posteriores, Continuatio Havniensis Prosperi, анонимное продолжение Проспера Аквитанского, и Theodericiana или Pars Posterior из Excerpta Valesiana, Excerpta ex Barbaro Scaligeri и Excerpta ex Agnelli libro pontificali Ecclesiae Ravennatis.

Fasti Vindobonenses восходят к хронографической компиляции, составленной около середины VI века, примерно через семьдесят лет после рассматриваемых событий. Они дошли до нас в двойном списке в кодексе XIV века, хранящемся в Вене (n. 3416). Этот кодекс восходит к утраченному каролингскому манускрипту, который, как полагают, лежит также в основе составленного Валафридом Страбоном (808–849) сборника текстов, приводящих летописные сообщения, разделенные по консульским годам[253].

Fasti Vindobonenses priores регистрируют события от Ромула до 403 года, а затем с 455 по 495 гг.[254]; posteriores, более фрагментарные и имеющие больше пробелов, — с 707 года ab urbe condita[255] по 45 г. до н. э., с 76 по 387 гг. н. э., с 438 до 455 и с 496[256] до 539 гг. н. э.

Применительно к 475 году анонимный хронограф сообщает, что Орест с войском вступил в Равенну и обратил Непота в бегство ad Dalmatias. Eo anno Augustulus imp. levatus est Raven a patricio Oreste patre suo prid. Kl. Nobembres[257][258].

В 476 году, в консульство Василиска и Армата, levatus est Odoacar rex X kl. Septembris[259]. В том же году occisus est Orestes patricius Placentia V kl. Septembris[260]. И еще eo anno occisus est Paulus frater eius Ravenna in pinita prid. non. Sept.[261][262] Итак, 23 августа произошло провозглашение Одоакра; с 28 августа по 4 сентября 476 года было покончено с Орестом и его сторонниками. Примечательно, что в этом лаконичном сообщении Fasti, кроме регистрации «возвышения» отцом, нет больше упоминаний о Ромуле Августуле, и это резонно объясняется тем фактом, что его провозглашение было своего рода частным актом, совершенным по распоряжению Ореста. При сравнении с монотонной вереницей «возвышений» предыдущих императоров, отмеченных формулой levatus est, единственным существенным различием в случае с Одоакром является определяющее его приложение rex, больше не imperator. В этом отклонении событий, с конституционно-правовой точки зрения, кажется, в 476 году не случилось ничего значительного. И как было правильно отмечено, в те годы «не было чего-то, что случилось, скорее наоборот: чего-то больше не случилось; не было другого августа после Августула. А то, что не происходит, впечатляет гораздо меньше того, что происходит»[263].

О пропусках и умолчаниях заставляет думать молчание Chronica Gallica 511 года о последнем отрезке V века. Анонимный летописец дает кое-какие сведения о некоторых из последних императоров V века, но молчит об Олибрии, Глицерии, Юлии Непоте и Ромуле Августуле, точно так же, как не упоминает Ореста[264]. Возможно, как предположил Моммзен, что он или его источник были мало информированы о происходивших в те годы событиях[265], хотя в § 670 он и показывает свою осведомленность о трагическом конце Одоакра, сообщая, что «Theodericus expulsus a Zenone imperatore ingressus Italiam fugato Unulfo et occiso Odofagro»[266][267]. Никаких размышлений, никакого комментария, никакой эскапады в отношении рокового 476 года и периода Одоакра.

Напротив, немало информации может быть извлечено из Continuatio Havniensis. Анонимное продолжение хроники Проспера Аквитанского, содержащееся в кодексе королевской библиотеки Копенгагена, представляет собой не только ряд сообщений, изложенных в соответствии с обычным хронистическим методом, но также интересные дополнительные сведения и отступления в повествовании. У нас нет первоначального кодекса, но только копия XI века. Относящейся к интересующему нас периоду особенностью является то, что об одном и том же годе составлены две, а иногда и три редакции, которые, хотя обычно совпадают или сходны в своей основе, в некоторых случаях представляют различия и рассуждения, вызывающие разные интерпретации. Одни объясняли их отсутствием единства метода у компилятора, который, имея перед собой различные источники, был не в состоянии придать информации однородность и снабдить ее цельной структурой, путаясь в тех заметках и примечаниях, которые находил на полях; другие же настаивали на сомнительной передаче текста, который в разные эпохи, пройдя через разные руки, превратился в периодически обогащавшееся/отягощавшееся наслоение редакций[268].

В отношении интересующих нас лет отмечается лакуна между 457 и 474 гг., к которой привело выпадение листа в оригинале; переписчик по неопытности не заметил этого либо он не несет за это ответственности. Напротив, для лет, следующих с 474 до 476, существуют двойная и тройная версии. Почти столетие назад Чесси полагал, что могут быть выявлены три ядра копенгагенского текста: первое основывается на консульской таблице и доходит до 523 года; второе представляет собой работу продолжателя эпохи лангобардов; третье, состоящее из заметок на полях, гораздо более позднее и следует за первым переписыванием того же кодекса. Среди этих заметок на полях следует различать современные переписыванию, в некоторых случаях легко определяемые, поскольку выполнены той же рукой и той же самой графикой, и последующие, чуждые оригиналу и восходящие, вероятно, к произведенной над кодексом работе по редактированию. Легко заметить взаимосвязь первого ядра с Fasti Vindobonenses: та же система, основанная на сухих формулах (hoc consule; his consulibus).

Как уже упоминалось, сообщения о периоде с 474 по 486 гг. приведены в двойной версии (ordo prior и ordo posterior), к которой на полях добавляется третья редакция[269]. Поэтому при взаимном сравнении текстов можно получить интересные сведения.

Было бы, однако, упрощением и ошибкой считать ordo posterior и маргинальную редакцию соответственно сокращением или расширением ordo prior; хотя в трех редакциях Auctarium присутствует много точек соприкосновения, по причине которых было бы бесполезно отрицать последующую обработку общих элементов, «наряду с ними обнаруживаются и другие особенности каждой редакции, выдающие независимое происхождение от общего, но по-разному использованного источника. Поэтому не всегда ordo posterior и маргинальная редакция являются либо сокращением, либо расширением ordo prior; хотя нельзя исключать приоритет первой редакции по отношении к двум другим, последние очень часто вводят детали, отсутствующие в первой и не зависящие от прихоти компиляторов, которые при последующих переработках сочетали различные данные»[270]. В самом деле, при внимательном анализе всплывают нюансы, которые следует объяснять, истолковывать исторически, и не всегда и не обязательно вытекающие из стиля переработки компиляторов, которые на основании существующей канвы прибегали либо к комментариям, либо к краткому изложению.

Особого внимания заслуживает отчет о событиях, происходивших в 474 году. Как отмечается в ordo posterior, в Константинополе Лев Младший принял imperium и dignitas consulatus cum Augusti nomine[271] и, по смерти Льва Старшего, облек в пурпур Зенона. После быстрого перехода к Западу приводится известие о низложении Непотом Глицерия (Glicerius de imperio deiectus a Nepote patricio)[272], его рукоположении во епископы и, наконец, о принятии imperii iura Непотом (Nepos patricius in Portu urbis Romae imperii iura suscepit XIII k. Iul.)[273].

Относительно 475 года в ordo prior, после хронологического указания, определяемого консульством Льва Младшего, в точных выражениях рассказывается о выступлении Ореста, patricius cum robore[274], против Непота, который бежит из Италии navigiis ad Dalmatias[275]. Тогда Орест primatum omnemque sibi vindicans dignitatem Augustulum filium suum apud Ravennam positus imperatorem facit; ipse vero omnem curam externorum praesidiorum gerit[276]. Похоже, что здесь усматривается различение ролей между отцом, удержавшим за собой военный контроль, cura externorum praesidiorum, и сыном, которому предназначалось быть формально облеченным властью. Фикция, мистификация, сразу же становящаяся явной благодаря тому факту, что Орест потребовал primatum et omnem dignitatem.

В ordo posterior события кратко излагаются по формуле Orestes patricius post fugam Nepotis filium suum Ravennae imperatorem facit, II K. Novemb.[277]

Гораздо богаче сообщение маргинальной редакции, представляющее более четко структурированное повествовательное полотно, в которое вплетены размышления и рассуждения, например, в отношении Непота, чье бегство в Далмацию объясняется причиной cum desperatae rei negotium resistendo sumere non auderet[278], — предложение, хотя и присутствующее в ordo prior, но не сопровождающееся дальнейшими соображениями. В маргинальной же редакции оно является функциональным для сообщения, связанного с тем фактом, что per quinquennium recuperandae spei fiduciam promittens Dalmatis imperavit[279]; или в отношении Ореста, о котором сообщается, что elatus quamquam sibi vota damnandae temeritatis augere non auderet, Augustulum filum suum penes Ravennam urbem fecit, pridie k. Novembris[280][281]. Хронологическая ссылка (per quinquennium…), относящаяся к деятельности Непота в Далмации, которую также приводит Anonymus Valesianus II[282], могла быть выведена из сообщения, зафиксированного в ordo prior в связи с событиями 480 года, когда Непот был убит. Поэтому вполне возможно, что маргинальная редакция 475 года, относящаяся к борьбе между Орестом и Непотом, «не может рассматриваться лишь как прихотливая переработка более позднего хрониста»[283], учитывая также сомнения в законности действий первого, бесспорно, более расплывчатые в сообщении ordo prior. Действительно, в маргинальной редакции избрание Августула введено уступительным quamquam sibi vota damnandae temeritatis augere non auderet там, где в ordo prior не включено никакого комментария.

К 476 году ordo prior относит известие, отсутствующее в других источниках, за исключением «Getica» Иордана[284], о vastatio[285] и завоевании многих городов в Галлии готами под предводительством короля Эвриха: Gothi Eurico rege multas Galliae urbes vastant praecipuamque inter eas Arelas opibus exuunt et a Romana dicione suae[286] dicioni subiugant[287]. Затем фокус резко перемещается с Галлии на Италию, где герулы, qui romano iuri suberant, regem creant nomine Odoacrem X k. Sept.[288] Ни ordo posterior, ни маргинальная редакция не упоминают Эвриха и не намекают на проблемы в Галлии.

Но самым примечательным размышлением, в особенности нас касающимся и служащим введением к представлению Одоакра в наиболее насыщенной маргинальной редакции, является печальное и подавленное свидетельство ощущения свойственной тем годам ненадежности: Interque mala et inopinata reipublicae naufragia, dum sese interius Romanae vires perimunt, externae gentes quae simulata amicitia romano iuri suberant, adversum eum consurgunt. Nam Heruli intra Italiam habitatores regem creant nomine Odoacrem, hominem et arte et sapientia gravem et bellicis rebus instructum. Qui Orestem patricium apud Placentiam cum exercitu residentem oppressit atque deiecit: cuius frater nomine Paulus apud Ravennam residens ab Odoacris exercitu oppressus interiit in Pineta pridie Kal septembr.[289][290] Очевидно, что компилятор маргинальной части испытывает сильную потребность придать имевшимся в его распоряжении сухим формулам и скудным известиям повествовательный колорит, включив в них личные размышления, из которых наиболее показательно размышление о слабости и смерти vires romanae. Он сознательно концентрирует в этом резюме долгую и нерешенную дискуссию о конце империи, о ее смерти как неизбежном пределе, неотложном финише, присущем всякому живому организму, с неявной отсылкой к suis et ipsa Roma viribus ruit[291]; и в то же время он обидчиво пускает стрелу в сообщении о тех externae gentes, которые восстают не в честном сражении, но используя коварное искусство обмана, simulata amicitia.

Римская империя угасала. Иссякали ее силы, которые, ослабнув, чахли и рассеивались, в то время как притворно изображавшие дружбу иноземные народы поднимались против нее. Безусловно, следует исключить всякую связь между печальным размышлением о состоянии Римской империи и приведенным в ordo prior известием об экспансии Эвриха в Галлии. Как уже отмечалось, в маргинальной редакции нет и намека на vastatio в Галлии и было бы неплохо узнать причины, по которым это сообщение было опущено компилятором. Ему принадлежит рассуждение общего порядка, однако связанное с продолжением рассказа. Externae gentes, поднявшиеся против империи, в действительности были герулами, и связь, создаваемая сочинительным союзом nam между предыдущим размышлением и сообщением о том, что Eruli intra Italiam habitatores избрали королем Одоакра, ясно это показывает. Возможно, что намек на simulata amicitia относится к отношениям foederatio. Таким образом, восстание Одоакра созрело в Италии. В противоположность этому Anonymus Valesianus II — как мы вскоре рассмотрим более внимательно — отмечает прибытие Одоакра извне полуострова, superveniente cum gente Scirorum[292][293]. Поэтому следует считать, что его сопровождала сложная совокупность, состоящая из групп различных этносов, пришедших на службу империи в разные моменты и отличавшихся различной степенью «окультуривания». На мой взгляд, правильно было сказано, что «провозглашение Одоакра, похоже, является заключительным актом процесса варварского этногенеза на италийской почве»[294]. В любом случае, это восстание, этот переворот не имеют признаков вторжения, но берут начало в заговоре, сложившемся внутри институциональных отношений; даже в самых скудных записях ordo prior по поводу герулов уточняется, что они romano iure suberant, а в ordo posterior, где нет упоминания о поддержавших переворот gentes, просто отмечается, что Одоакр ab exercitu suo rex levatur[295]. Тем не менее, в ordo prior за известием об убийстве Ореста и его брата Павла следует размышление общего порядка: Undique rei publicae mala consurgentia: ab omnibus undique gentibus oppressi et provincias et dominationem amiserunt[296]. Прежде всего, следует отметить повторение undique, вызывающее стойкое ощущение ухудшившейся ситуации и всеобщего кризиса; кроме того, если, как кажется, oppressi следует относить к двум субъектам, о которых анонимный автор говорил чуть ранее, то есть к Оресту и Павлу, то они не только оказываются теснимыми отовсюду (undique), но и вырисовывается их явная изолированность, поскольку они подавляются ab omnibus gentibus.

Однако наиболее показательно замечание, характеризующее вступление Одоакра на политическую сцену и содержащее его оценку. В ordo prior отмечается, что intra Italiam Eruli, qui Romano iuri suberant, regem creant nomine Odoacrem X k. Sept., hominem et aetate et sapientia gravem et bellicis rebus instructum[297][298]. Указание на воинскую доблесть кажется очевидным и является мотивом, общим почти для всех источников; указание на sapientia отсылает к безусловно положительной оценке персонажа, но скорее безосновательной выглядит ссылка на его возраст. Как уже отмечалось, в момент смерти Одоакра в 493 году ему было 60 лет[299]. Следовательно, в 476 году ему должно было быть 43 года — подходящий возраст для занятия военными делами. Итак, sapientia et aetas в дополнение к военным дарованиям — таковы преимущества нашего героя. Это, возможно, лишь предположение, но указание ordo prior на «паспортную» зрелость Одоакра при изложении событий, в целом оказавшихся для него благоприятными, может быть понято как подчеркивание его дополнительной ценности по сравнению с infantia[300] Ромула, который, будучи лишен отцовского руководства, даже побудил победителя проявить милосердие и пощадить его жизнь. Возраст Ромула достоверно неизвестен; источники отмечают его исключительно в связи с возведением на престол отцом, после чего не следят за его судьбой, кроме общего упоминания об exilii poena[301]. Только Аноним Валезия приводит подробности и сообщает, что [Odoacer] ingrediens autem Ravennam deposuit Augustulum de regno cuius infantiae misertus, concessit ei sanguinem et quia pulcher erat etiam donans ei reditum sex milia solidos misit eum intra Campaniam cum parentibus suis libere vivere[302][303]. Аноним, таким образом, отмечает, с одной стороны, его очень юный возраст (Одоакр … misertus infantiae)[304], а с другой — благосклонность и милосердие Одоакра.

Является ли случайным это противопоставление между infantia последнего (незаконного) императора и подходящим для осуществления правления aetas Одоакра? Возраст (aetas), к тому же подкрепленный мудростью (sapientia). Следует, однако, обозначить различия в отмеченных примечаниями на полях Auctarium преимуществах, приписываемых rex. В самом деле, он характеризуется как homo et arte et sapientia gravis et bellicis rebus instructus[305][306]. Возможно, речь идет о самой обычной ошибке переписывания, о простом недоразумении. Компилятор маргинальной части мог допустить описку, переписав arte вместо aetate. Следует, однако, отметить, что выражение arte et sapientia gravis et bellicis rebus instructus оказывается, и не только по смыслу, почти своего рода калькой, переводом/переосмыслением оценки, приведенной Малхом и приписываемой участникам сенаторской делегации, отправленной в Константинополь с целью возвратить императорские инсигнии, утверждавшим, что Одоакр был в состоянии защитить их интересы (σώζειν τὰ παρ' αὐτοῖς πράγματα), πολιτικὴν ἔχοντα σύνεσιν ὁμοῦ καὶ μάχιμον[307][308].

Различные варианты текста Auctarium Havniense (et aetate et sapientia gravis; et arte et sapientia gravis) могли быть результатом простой ошибки при переписывании, но могли и отражать, с точки зрения, в любом случае благоприятной для Одоакра, то, что считалось дарованиями, преимуществами, позволявшими ему здраво управлять Западом: возраст, в сравнении с ребенком Ромулом Августулом, уравновешенность, политическую и военную дееспособность. Приведенное на полях Continuatio Havniensis чтение менее очевидно и более многозначительно[309], поскольку здесь превозносится обладание дипломатической sapientia, которой был наделен Одоакр, представивший тому действенные и документально подтвержденные доказательства. Вполне очевидно высказанная в его пользу поддержка во фрагменте Малха должна препятствовать отклонению чтения с гендиадисом arte et sapientia gravis в пользу aetate et sapientia gravis; дипломатические способности Одоакра позволили ему, как мы вскоре рассмотрим, наметить политическую стратегию, благодаря которой стало возможным вернуть Сицилию и обеспечить поддержку варварских войск без возникновения непоправимых разногласий с сенаторской аристократией[310]. И поскольку маргинальная редакция, как уже отмечалось, оказывается хронологически гораздо более поздней по сравнению с ordo prior, мне кажется, нельзя исключать, что, набрасывая портрет Одоакра, компилятор мог находиться под влиянием знакомства с традицией, чьим единственным дошедшим до нас свидетелем является Малх, признававший за Одоакром политическое качество, компетентность и соответствие роли правителя Запада в момент, когда тот сотрясался inter mala et inopinata reipublicae naufragia[311]. Если так, то компилятор маргинальной редакции, давая характеристику rex, предпочел упомянуть — нельзя сказать, осознанно или нет — в качестве заслуживающего внимания элемента наряду с его sapientia также его ars, а не aetas.

Как уже отмечалось, оценивая фигуру Одоакра маргинальная редакция Continuatio Prosperi использует язык, по тональности и смыслу очень близкий к применяемому сенатскими послами, отправившимися, согласно сообщению Малха, в Константинополь в попытке получить правовую санкцию для нового устройства, установившегося на Западе после устранения Ореста.

Этот мучительнейший отрывок филадельфийского историка передан нам константиновскими Excerpta de legationibus:

Ὅτι ὁ Αὔγουστος ὁ τοῦ Ὀρέστου υἱὸς ἀκούσας Ζήνωνα πάλιν τὴν βασιλείαν ἀνακεκτῆσθαι τῆς ἕω τὸν Βασιλίσκον ἐλάσαντα, ἠνάγκασε τὴν βουλὴν ἀποστεῖλαι πρεσβείαν Ζήνωνι σημαίνουσαν, ὡς ἰδίας μὲν αὐτοῖς βασιλείας οὐ δέοι, κοινὸς δὲ ἀποχρήσει μόνος ὢν αὐτοκράτωρ ἐπ' ἀμφοτέροις τοῖς πέρασι. с.54 τὸν μέντοι Ὀδόαχον ὑπ' αὐτῶν προβεβλῆσθαι ἱκανὸν ὄντα σώζειν τὰ παρ' αὐτοῖς πράγματα, πολιτικὴν' ἔχοντα ‘σύνεσιν' ὁμοῦ καὶ μάχιμον· καὶ δεῖσθαι τοῦ Ζήνωνος πατρικίου τε αὐτῷ ἀποστεῖλαι ἀξίαν καὶ τὴν τῶν Ἰταλῶν τούτῳ ἐφεῖναι διοίκησιν. ἀφικνοῦνται δὴ ἄνδρες τῆς βουλῆς τῆς ἐν Ῥώμῃ τούτους ἐς Βυζάντιον κομίζοντες τοὺς λόγους, καὶ ταῖς αὐταῖς ἡμέραις ἐκ τοῦ Νέπωτος ἄγγελοι τῶν τε γεγενημένων συνησθησόμενοι τῷ Ζήνωνι καὶ δεόμενοι ἅμα ταῖς ἴσαις τῷ Νέπωτι συμφοραῖς χρησαμένῳ συσπουδάσαι προθύμως βασιλείας ἀνάκτησιν, χρήματά τε καὶ στρατόν ἐπὶ ταῦτα διδόντα καὶ τοῖς ἄλλοις, οἷς δέοι, συνεκπονοῦντα τὴν κάθοδον. ταῦτά τε τοὺς λέξοντας ὁ Νέπως ἀπέστελλεν. Ζήνων δὲ τοῖς ἥκουσι τοῖς μὲν ἀπὸ τῆς βουλῆς ἀπεκρίνατο ταῦτα, ὡς δύο ἐκ τῆς ἕω βασιλέας λαβόντες τὸν μὲν ἐξηλάχασιν, Ἀνθέμιον δὲ ἀπέκτειναν. καὶ νῦν τὸ ποιητέον αὐτοὺς ἔφη γινώσκειν. οὐ γὰρ ἂν βασιλέως ἔτι ὄντος ἑτέραν ἡγήσεσθαι γνώμην ἢ κατιόντα προσδέχεσθαι· τοῖς δὲ ἐκ τοῦ βαρβάρου ὁτι καλῶς πράξοι παρὰ τοῦ βασιλέως Νέπωτος τὴν ἀξίαν τοῦ πατρικίου δεξάμενος Ὀδόαχος· ἐκπέμψειν γὰρ αὐτὸν, εἰ μὴ Νέπως ἐπεφθάκει. ἐπαινεῖν δὲ ὡς ἀρχὴν ἐπιδέδεικται ταύτην τοῦ τὸν κόσμον φυλάττειν τὸν τοῖς Ῥωμαίοις προσήκοντα, καὶ πιστεύειν ἐντεῦθεν ὡς καὶ τὸν βασιλέα τὸν ταῦτα τιμήσαντα καταδέξοιτο θᾶττον, εἰ ποιεῖν θέλοι τὰ δίκαια. καὶ βασίλειον γράμμα περὶ ὧν ἠβούλετο πέμπων τῷ Ὀδοάχῳ, πατρίκιον ἐν τούτῳ τῷ γράμματι ἐπωνόμασε. ταῦτα δὲ συνεσπούδαζε τῷ Νέπωτι ὁ Ζήνων ἐκ τῶν ἑαυτοῦ κακῶν τὰ ἐκείνου οἰκτείρων καὶ τό γε κοινὸν τῆς τύχης εἰς ὑπόθεσιν ἔχων τῷ δυστυχοῦντι συνάχθεσθαι. ἄμα δὲ καὶ Βηρίνα συνεπώτρυνε τοῦτον τῇ Νέπωτος γυναικὶ συγγενεῖ οὔσῃ συσπεύδουσα[312][313].

После того, как были убиты Орест и его брат Павел, в Константинополь было отправлено посольство, состоящее из выдающихся представителей римской сенаторской аристократии, чтобы вернуть императорские инсигнии, vestis regis[314] и ornamenta palatii[315], в акте формального подчинения, засвидетельствовав тем самым отказ от августа на Западе и признавая в лице Зенона единственного императора, μόνος и κοινὸς αὐτοκράτωρ[316], для обеих частей империи. Как это ни парадоксально, возникла ситуация, диаметрально противоположная той, которой был отмечен 467 год, когда отправленное из Рима сенаторское посольство официально просило восточного императора прислать на Запад августа в лице Антемия. Разные времена, разные герои. Или, быть может, к 476 году созрело осознание естественного, неизбежного прерывания — мы не знаем, воспринятого ли как временное или окончательное, — Hesperium imperium. В отличие от других генералиссимусов варварского происхождения, фактически державших бразды правления государством благодаря избранию императорами легко управляемых марионеток, прикрываясь которыми они могли реально распоряжаться властью, следуя собственной линии и собственным интересам, Одоакр совершил непривычный, никогда до него не реализованный жест разрыва: возвратил императорские инсигнии в Константинополь и осуществил передачу западного суверенитета на Восток. Такие действия следует рассматривать исторически и с учетом их революционного значения; они раскрывают, прежде всего, твердое понимание границ, в рамках которых было возможно осуществление им власти. Ясно, что варвар, избранный rex своими многонациональными войсками, не мог стремиться к пурпуру. Кассиодор сокращает сообщение Малха, утверждая, что Одоакр принял nomen regis … cum tamen nec purpura nec regalibus uteretur insignibus[317]. Действительно, решительно укоренилась идея о том, что варвар никогда не может претендовать на звание августа. В недавнем прошлом даже такие личности, как Аспар и Рицимер, а до них Стилихон, хотя и обладали прочнейшей личной властью, не позволяли себе прельститься ὕβρις[318] и попасться в сети вожделения трона[319]. Разрыв с прошлым заключался, таким образом, в пренебрежении теми институциональными фикциями, которыми отличалась практика прежних лет; с другой стороны, было бы неосмотрительно идти по проторенному другими пути, найдя какого-нибудь представителя римской nobilitas[320], заслуживающего доверия и солидного в плане социокультурной идентичности, чтобы возвести его на трон, но также достаточно слабого, чтобы его контролировать, направлять и оказывать влияние. Проведенные эксперименты оказались опасными и, главное, безуспешными. Отсюда, как уже было сказано, жест разрыва[321]. Не вызывает, таким образом, сомнений, что замысел, постановку и координацию этой операции, отправки сенаторской миссии, следует полностью приписать Одоакру. Однако согласно тому, что сообщает Малх, юный Ромул был тем, кто, узнав о возвращении Зенона на трон, заставил (ἐνάγκασε) βουλή[322] отправить посольство на Восток. Вряд ли заслуживает доверия, что ребенок, только что ставший благодаря Одоакру сиротой, чья институциональная роль не была признана Константинополем, мог поручить сенату миссию, которая просила бы санкционировать конец суверенитета на Западе. Но и для того, чтобы признать, что Ромул Августул, по крайней мере, номинально, просил узаконить status quo на Западе, необходимо предположить, что известие о реставрации Зенона пришло в Италию в чрезвычайно короткие сроки. В самом деле, император-исавр, в 474 году занявший трон сначала вместе с маленьким Львом, а затем, после смерти сына, один, ненавидимый сенаторской аристократией и мало любимый также народом и армией, после всего лишь одного года царствования был вынужден бежать в Исаврию вследствие заговора, составленного его тещей Вериной, ее братом Василиском, генералом Иллом и Теодерихом Страбоном. Только благодаря раздорам между заговорщиками и их неспособности составить общую стратегию Зенону удалось вернуться в Константинополь, убедив Илла поддержать его дело, подкупив Армата, племянника Теодериха[323], и окончательно победив Василиска и его сына Марка в августе 476 года. Вероятно, он вновь обрел власть осенью того же года[324], стало быть, незадолго до того, как было отправлено сенаторское посольство. Следовательно, Запад был своевременно проинформирован о его реставрации. По этой причине, но прежде всего из-за сложной и своеобразной ситуации с императором-ребенком, следует заподозрить возможную ошибку со стороны компилятора excerpta филадельфийского историка; в прошлом уже Нибур, озадаченный тем, что инициатива отправить посольство на Восток была предпринята Ромулом[325], предположил, что в рассматриваемом отрывке ὁ Αὔγουστος ὁ τοῦ Ὀρέστου υἱὸς было записано ошибочно вместо Ὀδόαχος. Существо проблемы сводится к институциональной легитимности: на каком основании мог бы заставить — что подчеркивает значение глагола ἀναγκάζω — Ромул[326], который был puer, у которого только что были убиты отец и дядя, чье положение на Западе была нелегитимным, поскольку его избрание не было признано правительством в Константинополе? Ромул, как мы видели, пропадает из свидетельств источников[327], исчезает как тень, и только Anonymus Valesianus упоминает о нем в связи с его ссылкой в Кампанию с parentes и, прежде всего, с годовым доходом в шесть тысяч золотых солидов. Поэтому следует исключить любое его участие в официальной жизни государства, независимо от того, что клеймо нелегитимности, отягощавшее переворот, совершенный его отцом Орестом, сместившим законного императора Юлия Непота, казалось к тому же подтвержденным подозрительными контактами, предполагаемыми или реальными, или, как знать, искусно распущенными о них слухами, с фрондой Василиска. Разумно, напротив, полагать, что Одоакр, основываясь на сложившемся соотношении сил и поддержанный своими многонациональными войсками, мог потребовать, чтобы сенаторы отправились в Константинополь с просьбой о легитимации его положения. В поддержку такого предположения служит тот факт, что касающийся этого посольства фрагмент Кандида упоминает лишь одного Одоакра[328]. В любом случае очевидно, что, вне зависимости от внешней формы, постановщиком этого действа был Одоакр, либо лично, либо посредством Ромула заставивший сенат информировать Зенона о новой ситуации на Западе. Но самый, возможно, значимый аспект этого посольства заключается в возобновленной (реальной или только внешней?) политической роли сената, который действует в качестве посредника, возвращается к выработке и приданию стратегического направления западным институтам, предлагает ликвидацию западного суверенитета и воссоединение властей в императоре Константинополя, и добивается признания политической роли в τῶν Ἰταλῶν διοίκησις Одоакра, за которым признавалась πολιτικὴ σύνεσις. Настойчивость на единстве империи, на том, что западная βασιλεία больше не является необходимой, но будет достаточно μόνος αὐτοκράτωρ, позволяет утверждать, что сенаторское посольство в какой-то мере санкционировало своего рода приостановление в институционально-юридическом отношении римской империи на Западе[329]. Следует отметить, что сенаторское посольство никоим образом не принимало во внимание фигуру Непота. Восстановление единства империи, воссоединение власти в лице одного лишь Зенона фактически отстраняло Непота, за которым не признавалось никакого авторитета и никакой роли. Напротив, Восточная империя продолжала отстаивать его должность, несмотря на то, что в результате переворота Ореста она была временно ограничена Далмацией. Западные послы не упоминают ни о его легитимности, ни даже о его существовании. Все же добровольная ссылка Непота в Далмацию не сопровождалась заявлениями ни о том, что он ратифицировал отставку, ни о том, что он официально отказался от атрибутов своей верховной власти. Притязания Ореста, присвоившего себе primatum omnemque dignitatem[330] и возведшего сына, хотя и puer, в императорское достоинство, формально были незаконными, и Непот, хотя и privatus a regno[331][332], все еще был законным императором pars Occidentis. Но это никак не учитывалось послами сената, по мнению которых осуществлять власть надлежало Одоакру — вот тот выбор, который они представляли на утверждение восточному императору. Они, действительно, заявили перед Зеноном о его качествах[333], поскольку, с их слов, он был ἱκανός[334] — примечательно использование этого прилагательного — позаботиться о pars Occidentis, σώζειν τὰ παρ' αὐτοῖς πράγματα[335]. Далее римские сенаторы просили, чтобы ему было предоставлено достоинство патриция и обязанности по управлению τὴν τῶν Ἰταλῶν διοίκησιν[336] — выражение, которое, по мнению многих ученых, не носило общего характера, но указывало на территориальную основу осуществления им своих полномочий[337]. Предоставление Одоакру управления τῶν Ἰταλῶν διοίκησις было, таким образом, официально испрошено и поддержано римской сенаторской аристократией, умолявшей об объединении суверенитета двух империй в одном лице, с поручением, однако, осуществления местной власти Одоакру в качестве царского чиновника с рангом патриция[338]. В этой связи следует особо отметить, что, согласно сообщению Малха, Зеноном, в зависимости от случая, был дан двоякий ответ: с одной стороны, обращаясь к посланцам сената (τοῖς μὲν ἀπὸ τῆς βουλῆς), он напомнил им, что из числа двух полученных с востока императоров один (Непот) был ими изгнан, а другой (Антемий) убит; с другой стороны, он отослал посланцев варвара (τοῖς δὲ ἐκ τοῦ βαρβάρου) за предоставлением достоинства патриция к Непоту. В лице Юлия Непота еще был жив законный император Запада, у которого Одоакр и должен просить предоставления достоинства patricius. Однако в βασίλειον γράμμα, частном письме, Зенон все же обратился к нему, называя таким титулом[339]. Таким образом, Непот привлекается к делу только восточным императором, все еще наделяющим его миропомазанием институциональной легитимности. Но это происходит лишь на словах, только потому, что одновременно с западным посольством в Константинополь прибыли и его посланники. Из своей далматинской ссылки он просит помощи и военной поддержки, заявляя о своем полном праве на верховную власть на Западе и утверждая свое легитимное положение, тем самым неявно исключая всякую возможность принятия и признания изменения баланса и той системы, которую пришлось создать в Италии. Также и в этом случае Зенон играл роль образцового эквилибриста: слова утешали, но карманы оставались зашитыми. Тарасикодисса[340], только что вернувшийся на трон и осознающий еще живую нестабильность, никогда не подпитывал очаги, которые могли яростно разгореться и стать неуправляемыми; вследствие этого ответ Непоту был любезным, но ничего не стоящим: идеальная солидарность, но никакой военной помощи, никакой организационной поддержки[341].

Таким образом, из тона и содержания торжественных речей вытекает желание Восточной империи лавировать в политических и институциональных рамках, абсолютно текучих и хаотичных, в которых удовлетворяются все, не удовлетворяя никого, продолжая приписывать Непоту легитимную роль, но делая его безвредным претендентом, лишенным военных ресурсов, восхваляя Одоакра за проявленное институциональное уважение, но предлагая ему обратиться к легитимному западному правителю для получения одобрения его положения и, тем не менее, подмигивая ему украдкой. В то же время отмечается, как римская сенаторская аристократия посредством своих послов пыталась определить и найти разрешение италийской конституционной проблемы, подвешенной в фактически неопределенном и внеправовом состоянии. Невозможно выяснить, было ли это продуктом осознанного политического выбора или, напротив, результатом диктата Одоакра. Тем не менее, продолжение отношений между этим последним и римским сенатом, отмеченное мирным уважением, если не общностью целей, позволяет понять, что если вначале двигателем политических действий были отношения с позиции силы, то впоследствии начатое и продолженное rex'ом стратегическое направление обретало все больший консенсус. Возможно, что в первый момент сенаторская аристократия, столкнувшаяся с угрожающим продвижением Эвриха к Марселю и постоянно нависающей вандальской опасностью, действительно обнаружила в Одоакре достойного человека, наделенного осязаемыми и признанными военными способностями, который мог защитить все более слабевший периметр полуострова. Разумеется, точка зрения восточного правительства была иной. Таким образом, суть вопроса, который должна была разрешить Восточная империя, заключалась в конфликте между олицетворяемым Юлием Непотом номинальным суверенитетом и фактической властью не имеющего легитимного титула Одоакра. Отсюда двойственный ответ: официальный, отсылавший к Непоту, и частный, в определенной мере гарантировавший сохранение status quo в τῶν Ἰταλῶν διοίκησις.

Как было упомянуто выше, по мнению некоторых выражение τῶν Ἰταλῶν διοίκησις имело специальное значение[342], в международном масштабе определяя ту территориальную область, на которой осуществлял бы свою власть Одоакр. От Западной империи уже давно были отрезаны многие территории, и она свелась к одному лишь полуострову. Бо́льшая часть урезаний определялась военными событиями, некоторые — политическими решениями. Была утрачена Африка, обладание которой признано за вандалами уже в 442 году[343]. После смерти Валентиниана III Сицилия, Сардиния, Корсика и другие средиземноморские острова стали объектом систематического грабежа со стороны Гейзериха[344]. Бедственная ситуация сложилась и в диоцезе Иллирик, часть которого в 437 году была уступлена Феодосию II в связи со свадьбой Валентиниана III и Евдоксии[345]. Нам неизвестно, какие именно провинции перешли под контроль pars Orientis; во всяком случае, не все, так как Норик и Далмация во времена Одоакра все еще входили в состав западных областей[346]. О ситуации в Норике уже говорилось; Далмация управлялась Юлием Непотом; Паннония была занята мятежными федератами Восточной империи; Реция завоевана аламаннами во времена Либия Севера. Была потеряна Испания и все более драматическим становилось положение Галлии, где в 476 году Эврих завладел Провансом. Примечательны печальные выражения, в которых копенгагенский продолжатель Проспера упоминает о покорении Арля и других городов визиготами: a Romana dicione suae dicioni subiugant[347].

Осознание того, что отныне Италия была единственной территорией, на которой осуществлялась власть на Западе, неоднократно засвидетельствовано Эннодием в разных местах Vita Епифания.

«Nutabat status periclitantis Italiae et adfligebatur ipsis discriminibus gravius, dum expectabat futura discrimina»[348][349]: такими словами комментирует он тяжелое положение, вызванное разногласиями между Рицимером и Антемием. Когда в 471 году Рицимер по совету лигурийской знати поручил Епифанию отправиться в Рим и попытаться договориться с императором, тицинский епископ, взывая к милосердию, посредством которого можно осуществить пример царствия небесного, начал так: «Hoc ergo Italia vestra freta iudicio vel Ricemer patricius parvitatem meam oratu dixerit, indubitanter coniciens, quod pacem Romanus deo munus tribuat, quam precatur et barbarus»[350][351]. В связи с посольством к Эвриху Юлий Непот определяется как тот, кому regimen Italiae ordinatio divina commisit[352][353]. Italorum supplicum voces[354], чьим выразителем был Епифаний, decus Italiae[355], молили Гундобада об освобождении захваченных бургундами пленников[356]. Разумеется, следует исключить специальное или техническое использование Эннодием термина «Италия», который следует понимать в широком, растяжимом смысле, не выводя из него специфической коннотации или, тем более, разграничения для Italia annonaria[357]. Важно отметить это постепенное, осознаваемое сокращение территориальной области, в пределах которой еще могла осуществляться власть: ею остается одна лишь Италия. Правление именно ею испрашивалось в Константинополе доверить Одоакру по причине его достоинств.

Возможно ли, таким образом, что, вне зависимости от соотношения сил и принуждения, уже в 476 году римские сенаторы, как в связи с восточным посольством сообщалось ими самими и как было зафиксировано составителями вошедшей в состав Auctarium Havniense официальной хроники императорской канцелярии, имели доказательство политических и военных способностей Одоакра? Оспаривать последние не имеет смысла, поскольку их явной демонстрацией были успехи и лидерство над многонациональными войсками. Но чем подтверждается πολιτικὴ σύνεσις и то, что он был arte et sapientia gravis? На мой взгляд, Одоакр за весьма короткое время уже обеспечил явную уверенность в этом римской сенаторской аристократии. С воистину молниеносной быстротой в мыслях и действиях он сумел ограничить влияние реквизиций и последствия передела земель в пользу варварских войск, требовавших выполнения данных им ранее обещаний; кроме того, ему удалось заключить с королем вандалов договор, благодаря которому плодоносная Сицилия была возвращена Западной империи. Мы еще вернемся к подробному рассмотрению этих вопросов, но то, что обе операции были доказательством исключительной πολιτικὴ σύνεσις, необычайной политической sapientia, кажется мне очевидным.

Природа, значение, полномочия и пределы ἀξία τοῦ πατρικίου[358], испрашиваемого Одоакром, были предметом различных интерпретаций. Утверждалось, что титул патриция соответствует должности magister militum praesentalis, и что, следовательно, его предоставление ставило Одоакра во главе военного аппарата pars Occidentis[359]. Другие, напротив, не видели взаимозависимости между достоинством патриция и военной должностью. Это, однако, не объясняет нерасположенности и нерешительности восточного императора в вопросе об официальном предоставлении простого достоинства, которого ранее были удостоены многие лица. Нельзя исключать и намеренное и тонкое недопонимание, изображаемое Зенона, игравшим на двусмысленности титула: «частным образом» он предоставил простое почетное достоинство, лишенное какой-либо военной власти, тогда как Одоакр стремился к достижению того же самого правового положения и тех же полномочий, которое в прошлом занимали Аэций, Рицимер, Гундобад и Орест[360]. Были и такие, кто, как Моммзен, постулировали, что Зенон обещал, но предусмотрительно откладывал любое присвоение[361]. Его поведение действительно является шедевром политической эквилибристики. Он не отказывает в предоставлении патрициата, какие бы полномочия он ни предполагал, но относит к Непоту, как законному держателю Западной империи, обладание правом определять, предоставлять его или нет. Однако, как уже говорилось, частным образом в письме он назвал Одоакра патрицием, тем самым неявно признавая за ним этот титул и, соответственно, действуя тем самым в обход Непота, который вряд ли бы его ему предоставил.

Вероятно, ключ к пониманию следует искать в неоднозначности титула. Со стороны Одоакра было бы нелогично просить о чисто почетном признании, которое не придавало бы ему отличительных черт, особых полномочий, и к тому же не отличало бы его от множества подчиненных ему чиновников, которые им обладали[362]. С другой стороны, сенаторское посольство, как уже отмечалось, отстаивая это дело, подчеркивало его особые достоинства, военную доблесть и способность к управлению. Поэтому должность, которая позволила бы ему по полученному от императора полномочию вести дела на Западе, должна была включать в свою сферу, помимо гражданских, также и военные функции. Такие обладатели патрициата, как Аэций, Рицимер, Гундобад и Орест, являлись, как известно, также magistri militum. Им удавалось продавливать собственные решения, конечно, не в силу обладания почетным титулом, но прежде всего на основании своей военной власти. С другой стороны, многие другие персонажи меньшего политического значения определяются источниками как просто патриции. Поэтому представляется очевидным, что ἀξία, испрашиваемая Одоакром и послами, была вещью куда более важной, чем простой титул, и нерешительность Зенона в ее предоставлении в полной мере это подтверждает. Такой ἀξία был презентальный патрициат, достоинство, чьи характеристики нам известны благодаря нескольким упоминаниям у Кассиодора. Чтение Varia может, пожалуй, способствовать прояснению проблемы патрициата, испрашиваемого и, вероятно, никогда не полученного Одоакром.

В 526 году Аталарих обратился к Тулуину[363], принадлежавшему к королевскому роду, и предоставил ему высший praesentalis patriciatus, honor qui et armis convenit et in pace resplendent. В рассматриваемой varia термин honor повторяется неоднократно, именно когда подчеркивается, с обычной риторической мишурой, что сам Теодерих занимал его на Востоке до экспедиции в Италию, и что он подобает занятию как военными, так и мирными делами. Следовательно, презентальный патрициат представлял собой верховное командование армией, к которому присоединялось достоинство патриция.

По мнению Гауденци, «вероятно, Рицимер, который, как магистр войск, господствовал над империей в течение многих лет, пожелал возвысить это достоинство, заменив двух магистров конницы и пехоты единственным магистром солдат, придав ему, в качестве аксессуара к его должности, титул патриция, а также сделав его выше всех гражданских должностей. И, возможно, после него эту должность получили сначала Гундобад, а затем Орест, и Одоакр хотел, чтобы Зенон наделил его этой должностью, которую сенат называл "защитником республики"»[364].

Перенесением западного императорского суверенитета на Восток Одоакр проявлял явное институциональное уважение. Король варваров, понимая, что не может стремиться к другим ролям, просил поэтому доверить ему командование армией.

Первым, кто соотнес низложение Ромула Августула усилиями Одоакра с концом Западной империи, был, по-видимому, Марцеллин Комит, писавший свои Chronica при Юстине I. Интуиции иллирийского чиновника на службе Восточной империи, перешедшего затем в церковное сословие, обязана первая регистрация конца империи на Западе (Hesperium Romanae gentis imperium … cum hoc Augustolo periit)[365]. Первоначальная редакция Chronica датируется примерно 519 годом, тогда как ее переработка происходила пятнадцатью годами позже, при Юстиниане. Следовательно, прошло, по крайней мере, сорок, или, пожалуй, даже почти шестьдесят лет, прежде чем кто-то на Востоке уловил и отметил произошедший необратимый институциональный разрыв, доходчиво выраженный относящимся к imperium глаголом periit, но также проведением различия между Augusti, imperatores, с одной стороны, и варварскими reges с другой. Именно так, институциональный разрыв. Ранее, в связи с печальными событиями 454 года, Марцеллин отмечал, что со смертью Аэция, великого спасителя западного государства и ужаса Аттилы, пала и Западная империя, неспособная найти силы для того, чтобы вновь подняться[366]. Между этими двумя утверждениями нет никакого внутреннего противоречия; как уже отмечалось, утверждение, относящееся к 476 году, ссылается на формальный аспект, на конец институциональной реальности, порожденной убийством последнего антиварварского оплота Западной империи, того, кто сделал securitas Italiae[367] собственным знаменем, Аэция[368].

Относящаяся к 476 году рефлексия Марцеллина выглядит практически идентичной размышлениям в Getica и в Romana Иордана[369]. Как известно, к Энслину восходит гипотеза о том, что общим источником Марцеллина и Иордана был Квинт Аврелий Меммий Симмах, тесть Боэция и автор утраченной Historia Romana в семи книгах, а к Мартину Весу — что именно Симмах впервые зафиксировал в 476 году падение Западной Римской империи[370]. В действительности у нас нет данных, которые могли бы абсолютным образом подтвердить или опровергнуть это последнее предположение; что несомненно, так это то, что современная историография ощущает неудобство вследствие отсутствия дискуссии, мучительной рефлексии о событии, которое мы сегодня считаем эпохальным, и, как следствие, озабочена поиском указаний, способных опровергнуть идею, что 476 года не представлял собой разрыва в воображении людей, переживших те события, особенно в западном мире.

Симмах очень хорошо подходит для заполнения этой молчаливой лакуны; выдающийся представитель сенаторской аристократии, он писал при Теодерихе и представлял ощущения части старых римских леопардов[371], вынужденных принять правление Амала, но твердо (и молчаливо) убежденных в его незаконности. С их точки зрения, момент, в который был разбит институциональный каркас, скреплявший судьбы Западной империи, с неизбежностью не мог быть иным, нежели 476 год. Но это всего лишь догадки, и весьма неосмотрительно приписывать такие идеологические проекции тому, кто представляет собой лишь чуть больше, чем просто имя в историографической панораме.

Еще один намек, позволяющий предположить осознание политического значения низложения Ромула Августула и начатого Одоакром нового курса, следует приписать Евагрию Эпифанийскому из Сирии, написавшему Historia Ecclesiastica, сфокусированную почти исключительно на Восточной империи, от начала несторианского спора во времена Эфесского собора 431 года до 539 года, в котором этот труд был завершен. Евагрий, бегло упомянув о событиях, произошедших на Западе от Антемия до Ореста, отмечает, что Ромул, прозванный Августулом, был ἔσχατος τῆς Ῥώμης αὐτοκράτωρ[372], в 1303 году от βασιλεία[373] Ромула; после него правил Одоакр, который, отвергнув императорский титул, ῥῆγα δὲ προσειπών[374][375].

Для объяснения столь незначительного интереса со стороны современников были сформулированы различные гипотезы; очевидно, что только в эпоху Юстиниана, в подкрепление политических причин западной кампании, ставится акцент на незаконности варварского правления в Италии и отыскивается основополагающий момент, в который началось правление Одоакра, или, скорее и прежде всего, в который закончила свое существование Западная Римская империя[376]. Однако, как уже было сказано, в 476 году отсутствовали трагические, драматические черты, присущие эпохальному разрыву. Просто не было больше западного императора. Не столь печальной ситуация становилась и потому, что тот, кто принял власть, действовал, насколько возможно, в русле традиции, без необоснованных жестокостей, с умеренностью, с πολιτικὴ σύνεσις. И римская сенаторская аристократия, уже давно привыкшая иметь дело с варварскими лидерами, опасаясь их зверств и подвергаясь их насилию, не могла не признавать его заслуг.