Praecellentissimus Rex. Одоакр в истории и историографии

V. Свидетельство Прокопия

По сравнению со сжатыми формулами западных источников, регистрирующих возвышение Одоакра (levatus est rex, ab exercitu suo rex levatur…), Прокопий является единственным свидетелем, который в Bellum Gothicum обстоятельно восстанавливает картину событий[482]. Очевидно, что когда речь идет об одиноком голосе, необходимо быть очень осторожным и проверять правдоподобие его утверждений. Можно, разумеется, до бесконечности обсуждать его достоверность и действительное знание политико-институциональных процессов в pars Occidentis V века, истинность многого из представленной им информации и ошибки, которыми пестрят его работы. Приведем лишь некоторые из них, наиболее вопиющие, относящиеся к обсуждаемому нами периоду: он ошибается при расчете лет царствования Одоакра, указывая 10 вместо 13[483]; возлагает на него ответственность за уступку визиготам Галлии к востоку от Родана, которая на самом деле обязана инициативе Эвриха; путается в перечне последних западных императоров, ставя Майориана после Антемия и Олибрия, а Непота, которого в Vandalicum заставляет умереть от болезни, ранее Глицерия[484]. Справедливо отмечено, что его целью было «охарактеризовать Одоакра как узурпатора и зафиксировать тем самым отправную точку для той вакансии законной власти в Италии, о восполнении которой он собирался рассказать в "Готской войне"»[485]. Его реконструкция событий глубоко идеологизирована и следует направлению, заданному искажающей оптикой, через которую он смотрел на юстиниановскую реставрацию и отвоевание Запада.

В Bellum Gothicum он сообщает, что в 476 году избрание Одоакра было обеспечено принятым им на себя обязательством удовлетворить требование о землях для варварских войск (скиров, аланов и некоторых готских племен). До этого они обращались к Оресту, требуя треть италийских земель, но тот был против, предначертав тем самым свой собственный конец. Прежде чем ввести этот сюжет, Прокопий обрисовывает общую ситуацию и подчеркивает растущую мощь варваров: «Римляне, обессиленные причиненными Аларихом и Аттилой истреблениями, вступили в союз со скирами, аланами, свевами и другими готскими племенами; действуя таким образом, они столь же возвысили мощь и достоинство варварских войск, сколь уменьшили славу собственных, и под славным именем ξυμμαχία[486] позволили тиранически угнетать себя чужеземцам, чье высокомерие возросло настолько, что, разорвав союз с римлянами и несмотря на многие сделанным им уступки, они в конце концов потребовали распределения всех италийских земель, а поскольку Орест отказался предоставить им треть их, на что они претендовали, он был ими убит. И тогда один из них, по имени Одоакр, обязался удовлетворить их чаянья, при том условии, что они изберут его своим королем …καὶ τοῖς βαρβάροις τὸ τριτημόριον τῶν ἀγρῶν παρασχόμενος τούτῳ τε τῷ τρόπῳ αὐτοὺς βεβαιότατα ἑταιρισάμενος τὴν τυραννίδα ἐς ἔτη ἐκρατύνετο δέκα»[487][488].

Таким образом, Прокопий является единственным источником, понимающим 476 год в социально-экономическом ключе и связывающим избрание Одоакра с его обязательством удовлетворить устремления варварских войск, требовавших ἀγρούς.

Прежде чем рассматривать сложности и последствия политико-экономического порядка, лежащие в основе этого распределения земель, представляющего абсолютное новшество для италийского полуострова — в отличие от других областей некогда бьющегося сердца империи (Африка, Испания, Галлия), которым с большей или меньшей болезненностью пришлось терпеть присутствие варваров, — полезно отметить самую незначительную роль, отводимую Ромулу Августулу, обладателю ἑσπέριον κράτος[489]. Прокопий упоминает о нем мимоходом; сообщив, что императором на Востоке был Зенон, он передает, что на троне Запада находился Август, «которого римляне ласково называли Августул, потому что он принял власть еще ребенком, при регентстве своего отца Ореста, мудрейшего человека (ξυνετώτατος)». Предположительно на него же он намекает, сообщая, что Одоакр, «οὕτωτε τὴν τυραννίδα παραλαβὼν ἄλλο μὲν οὐδὲν τὸν βασιλέα κακὸν ἔδρασεν, ἐν ἰδιώτου δὲ λόγῳ βιοτεύειν τὸ λοιπὸν εἴασε»[490]. В прошлом высказывалось подозрение, что ссылка на императора, которому Одоакр позволил жить как частному лицу, относилась не к Ромулу[491], но такое предположение кажется неприемлемым. В находящемся в Vandalicum вышеупомянутом искаженном перечне тех, кто обладал пурпуром на Западе, Ромул — один из отсутствующих, вероятно, потому, что, как неоднократно говорилось, его возвышение не получило признания со стороны Восточной империи. Как в западных источниках (за исключением Anonymus Valesianus II) Ромул бесследно исчезает, не оставляя следов, — предмет беглой регистрации и интереса только с чисто летописной точки зрения, но, конечно, не заслуживающий политического внимания, так, и даже в большей степени, у историка из Кесарии он играет роль, если это возможно, еще более незначительную. Внимание же Прокопия сосредоточено на сопоставлении Ореста и Одоакра: первый ξυνετώτατος, второй τύραννος. Отсюда, согласно соответствующей версии, следует, что императором, чьим δορυφόρος[492] являлся Одоакр и которому в результате событий 476 года он позволил жить в качестве частного лица, был никто иной, как Непот, присланный Константинополем, никогда не желанный и не защищаемый неблагодарными людьми Запада, как выговаривал Зенон в уже упомянутом фрагменте Малха. Тем не менее, историк из Кесарии не упоминает Непота, по крайней мере, явно[493].

Недостаточную, по моему мнению, оценку получило содержащееся в свидетельстве Прокопия сообщение об уступках, которые варвары вырвали у римлян прежде, чем выдвинуть роковое требование к Оресту. Историк прямо говорит о ξυμμαχία между римлянами и скирами, аланами, свевами и другими готскими племенами и, согласно его словам, требованию выделения трети италийских земель предшествовало ἄλλα τε πολλά[494]. В этом смысле варвары, низвергшие империю, были не просто нанятыми за деньги римлян войсками, но, вероятно, foederati, которым, именно в силу отношений foederatio, ранее были выплачены донативы. Вероятно, будет насилием над текстом высказанное предположение о том, что уступки, которые они получили от империи, заключались в собственности, земельных участках, на которых они поселились в Италии, а не в раздачах золота[495].

Вышеупомянутый отрывок о перераспределении земель следует связать с другим отрывком, в котором историк из Кесарии останавливается на описании расселения воинов остроготского войска в Италии в 493 году после победы Теодериха, расселения, которое производилось по образцу того, что было организовано ранее для этнических групп, последовавших за Одоакром. Он прямо утверждает, что размещение остроготов, налаженное при мудром посредничестве Петра Марцеллина Феликса Либерия (Petrus Marcellinus Felix Liberius)[496], копировало методы 476 года[497], и что Теодерих καὶ ἀδίκημα σχεδόν τι οὐδὲν οὔτε αὐτὸς ἐς τοὺς ἀρχομένους εἰργάζετο οὔτε τῳ ἄλλῳ τὰ τοιαῦτα ἐγκεχειρηκότι ἐπέτρεπε, πλήν γε δὴ ὅτι τῶν χωρίων τὴν μοῖραν ἐν σφίσιν αὐτοῖς Γότθοι ἐνείμαντο, ἥνπερ Ὀδόακρος τοῖς στασιώταις τοῖς αὑτοῦ ἔδωκεν[498][499]. Остроготы, таким образом, расселились на землях, которые Одоакр ранее выделил своим приверженцам. После поражения короля герулов Теодерих реквизировал земельные участки и разместил своих воинов на τῶν χωρίων τὴν μοῖραν, на части возделанных земель, ранее выделенных Одоакром своим сторонникам[500]. Теодерих, таким образом, следовал по колее, проложенной Одоакром, к которому и следует отнести первый передел земельных участков в пользу варваров в Италии. Но как действовал Одоакр в 476 году? Какими способами и по каким критериям осуществлялись экспроприации и конфискации, посредством которых происходило распределение в пользу солдат, требовавших земли? И точно ли речь шла о земле? Эти темы очень много обсуждались в прошлом и продолжают обсуждаться вплоть до самого последнего времени.

Предполагалось, что данные земельные участки могли быть брошенными землевладениями и императорскими имуществами, и, следовательно, частная собственность была избавлена от конфискаций[501]; трудно, однако, представить, что армия бойцов в сложном процессе перехода к оседлости удовлетворилась agri deserti и была готова приступить к их возделыванию, найдя также рабочую силу и контролируя ее работу. Кроме того, остается без объяснений отказ Ореста на такую практически безболезненную уступку и непонятна причина, по которой Прокопий называет процесс распределения земельных участков «несправедливым»[502]. Было также предложено спорное «налоговое толкование», согласно которому варварам были выделены не земли, а только часть уплачиваемых римскими собственниками налогов[503]. Как известно, наиболее сильный аргумент тех, кто предполагал, что варварам были приписаны налоговые доли, а не части земельных владений, заключается в отсутствии свидетельств о жалобах или протестах со стороны лишенных собственности. Согласно этому толкованию, отсутствие протестов и противодействия со стороны римских собственников во время процесса расселения варварских поселенцев можно объяснить, предположив систему распределения налогов на их собственность; они не подверглись немедленной конфискации и разграблению своих земель, юридическое владение которыми не ставилось под сомнение, но «приютили» варваров, которым был назначен земельный налог, обременяющий соответствующие доли земли и непосредственно взымаемый отдельными варварами-получателями без посредничества каких-либо институтов. Излишне останавливаться на этих хорошо известных аргументах Гоффарта, которые, как мне кажется, не опираются на надежные документальные свидетельства. Неразумно реконструировать столь сложные экономико-политические процессы, основываясь на argumentum e silentio.

Как уже отмечалось, Прокопий является единственным источником, связывающим возвышение Одоакра с обязательством распределить в пользу воинов-варваров треть италийских земель. Тем не менее, как было справедливо отмечено, он не утверждает, что варвары получили третью часть всех земель Италии — так, как они явно требовали у Ореста (…ὥστε αὐτοὺς ἀνέδην ἄλλα τε πολλὰ οὔ τι ἑκουσίους ἠνάγκαζον καὶ τελευτῶντες ξύμπαντας πρὸς αὐτοὺς νείμασθαι τοὺς ἐπὶ τῆς Ἰταλίας ἀγροὺς ἠξίουν. ὧν δὴ τὸ τριτημόριον σφίσι διδόναι τὸν Ὀρέστην ἐκέλευον, ταῦτά τε ποιήσειν αὐτὸν ὡς ἥκιστα ὁμολογοῦντα εὐθὺς ἔκτειναν)[504], но что они получили по доле из трети земель (καὶ τοῖς βαρβάροις τὸ τριτημόριον τῶν ἀγρῶν παρασχόμενος τούτῳ τε τῷ τρόπῳ αὐτοὺς βεβαιότατα ἑταιρισάμενος τὴν τυραννίδα ἐς ἔτη ἐκρατύνετο δέκα)[505][506].

Такая τριτημόριον τῶν ἀγρῶν, истинный крест и отрада для всех, кто занимается расселением варваров на территориях Римской империи, может пониматься «не как часть всех экспроприированных земель в Италии, а как максимальная часть собственности римского гражданина, которую возможно экспроприировать для того, чтобы сформировать всю или часть предназначенной для варварского воина доли»[507]. Выдвинутое в свое время Оресту требование касалось трети всех земель диоцеза; Одоакр, согласно этому толкованию, проявив политическую дальновидность, экспроприировал и на самом деле распределил количество земель, составляющее менее трети культивируемых в италийском диоцезе земель, однако достаточное для того, чтобы обеспечить себе поддержку войск, которые не могли знать о реальной протяженности и совокупном размере возделываемых полей[508]. Следовавшие за ним солдаты были не в состоянии точно знать, что именно соответствовало трети италийских земель; вследствие этого процесс наделения варваров собственностью со стороны rex заключался «в согласовании с могущественной италийской знатью максимального верхнего предела для индивидуальной экспроприации римских граждан, той трети — τριτημόριον Прокопия, которая, кажется, составляет долю собственности, уже использовавшейся в те годы — с начала сороковых годов V века — у других варварских народов в областях с высокой концентрацией земельной собственности, например, у визиготов и бургундов в южной Галлии»[509]. Действуя с умеренным прагматизмом, он экспроприировал не больше, чем было необходимо для удовлетворения требований его сторонников; он зафиксировал максимальную долю в размере одной трети владений, которую нужно реквизировать у римских собственников, чтобы образовать sortes[510] варваров[511].

Кто подвергся экспроприации и в каких районах полуострова проводилась эта операция? Многими толкователями поддерживалось мнение, что доля, затребованная у сенаторской аристократии, была ограниченной. Например, Пикотти, исходя из предположения, что крупная сенаторская собственность сводилась в это время ни к чему большему, чем пастбища и леса, нуждавшиеся в рабочей силе, времени, трудах и опыте для того, чтобы быть окультуренными, и, следовательно, варвары не имели ни возможности, ни желания для того, чтобы заниматься надлежащим освоением этих земельных участков, предположил, что им были выделены прежде всего земли, принадлежавшие мелким собственникам[512]. Католическая церковь также не была вовлечена в экспроприацию земель, о локализации которых можно лишь строить предположения. Вероятно, были затронуты земли, расположенные в центральной и северной Италии, в Italia annonaria, в общем, в ограниченных стратегически важных областях, таких, как пограничные земли. Эта гипотеза подтверждается тем фактом, что таковыми были те зоны, где, как мы знаем, располагались постоянные поселения остроготов, и поскольку, как уже отмечалось, они лишь отняли у солдат Одоакра их владения, вполне вероятно, что таким и было их первоначальное расположение. Процесс, который в любом случае предполагал привлечение римских властей и использование их структур (кадастров, служб), по понятым организационным причинам требовал, разумеется, длительного времени, но как раз медлительность операций сделала воздействие на римских граждан менее жестоким. Кроме того, тот факт, что земли не были сконцентрированы в одной области, но находились в разных районах диоцеза, вызвал положительный эффект рассеяния; в предложенной Пьерфранческо Порена реконструкции варвары, по мере того, как они были удовлетворены, становились отсутствующими земельными собственниками, которые, будучи обязанными нести военную службу, могли бы посетить выделенный им sors даже годы спустя после его получения и вряд ли могли ознакомиться с бумагами подвергнутых экспроприации римских граждан, чтобы убедиться, что действительно получили треть. Невозможно установить, «соответствовала ли третья часть, экспроприированная в 476 году, трети производственной единицы, или трети от совокупности всей собственности отдельного подвергшегося экспроприации римского гражданина, находящейся в определенном административном округе, или трети всего патримония отдельного подвергшегося экспроприации римского гражданина»[513]. Согласно этой реконструкции, доля в одну треть не могла соответствовать трети всей собственности римлян в диоцезе, равно как следует исключить, что она могла соответствовать экспроприированной трети отдельной производственной или жилой автономной части внутри собственности отдельного римского гражданина: эта часть земли была бы слишком мала для того, чтобы содержать всю семью варвара. Однако она соответствовала бы части, рассчитанной для cespes[514], то есть для всей собственности отдельного подвергнутого экспроприации гражданина, предположительно находящейся в его владении в пределах отдельной территории, зависимой от одного муниципального образования. Таким образом, каждый гражданин подвергся экспроприации только один раз в пределах муниципальной территории и не рассматривал собственный патримоний как чрезвычайно обедневший[515]. Проведенная Одоакром операция была, конечно, не безболезненна для римского населения, но и не столь разорительна, особенно в свете происходившего или уже произошедшего в других областях того, что было когда-то Римской империей. Боязнь того, что и на италийском полуострове будут проведены те же мероприятия, которые, как представлялось, были проведены Гейзерихом в Африке, по крайней мере, на начальном этапе вандальского господства, должна была быть весьма убедительным аргументом. Сегодня существует стойкая тенденция к приуменьшению вандальского влияния в Африке[516] и к смягчению результатов того, что так долго считалось самым настоящим землетрясением патримониальной географии[517] провинции, названной Сальвианом «как бы душой государства» (quasi anima rei publicae)[518] по причине ее практически незаменимой с экономической точки зрения роли. Даже не принимая буквально изложение Виктора Витенского, согласно которому столь многие римские земельные собственники потеряли жизнь, многие были лишены всякого имущества и вынуждены выбирать между рабством и изгнанием, когда, будучи лишены достаточных средств, были не в состоянии заплатить высокие выкупы, возложенные на их головы алчностью захватчиков[519], достаточно рассмотреть длинный список мероприятий, предпринятых имперским правительством (когда оно еще было в состоянии оказать помощь) в поддержку тех, кто столкнулся с fatales miserias[520], чтобы получить представление об осознании со стороны не только законодателя, но и простых cives[521] вызванного присутствием варваров bouleversement[522].

В дополнение к remissio tributorum, освобождению от налогов, имперское правительство взяло на себя обязательство распределить, в качестве компенсации для тех, кто per acerbissima supplicia[523] потерял omnes facultates suas[524][525], как деньги, так и земли[526], те — немногие, на самом деле, — земли, что еще оставались незатронутыми варварской depraedatio[527]. Было поэтому более чем вероятным живое беспокойство по поводу того, что Одоакр может применить такое же насилие, как и Гейзерих, и для удовлетворения требований войск, избравших его королем, приступит к радикальной программе конфискаций, способной повлечь катастрофическую eversio[528]. Если же, напротив, принять за истину упомянутое предположение, он, проявив исключительные взвешенность и здравый смысл, не стал реализовывать крайне болезненную программу реквизиций, устанавливать и перекраивать вновь дестабилизирующую патримониальную географию; он ограничился предоставлением земельных наделов, чтобы угодить солдатне, не ведающей о реальном состоянии, протяженности и доходности землевладений италийского полуострова. Но это еще не все. На мой взгляд, молчание источников о вероятных протестах и возможных жалобах было определено и другим, не менее значимым фактором, — оно было следствием политического акта чрезвычайной важности, результатом дипломатической операции, которая компенсировала убытки многих землевладельцев и могла рассматриваться как предвестник будущих дальнейших успехов. Этим актом было повторное обретение Сицилии и мир с вандалами.

В 476 году, согласно рассказу Виктора Витенского, был заключен договор, в соответствии с которым Гейзерих уступал остров tributario iure Одоакру, который платил бы налоги вандалам как хозяевам[529]. Речь идет об отрывке, чья спорная рукописная традиция породила ряд недоразумений и расходящихся толкований. По мнению некоторых толкователей, он свидетельствует о территориальном разделе между Одоакром и Гейзерихом, который сохранил своего рода номинальный суверенитет над Сицилией, ut dominus, и фактический контроль над северо-западным сектором, сохраняя под своим суверенитетом форпост Лилибей; по мнению же других, следует говорить не о территориальном делении, но об уступке всего острова со стороны вандалов, при условии ежегодной уплаты налогов. По этому вопросу были изведены в прошлом реки чернил, питая особо бурную историографическую querelle[530], и который все еще продолжает обсуждаться.

Поэтому для того, чтобы лучше понять состояние вопроса, целесообразно привести данный отрывок полностью в том виде, как он был восстановлен издателями Хальмом и Петченигом[531], и совсем недавно, без существенных изменений, Сержем Ланселем[532]: Post eius (i. e. Valentiniani) mortem, [Geisericus] totius Africae ambitum obtinuit, nec non et insulas maxumas Sardiniam, Siciliam, Corsicam, Ebusum, Maioricam, Minoricam vel alias multas, superbia sibi consueta defendit. Quarum unam illarum, id est Siciliam, Oduacro Italiae regi postmodum tributario iure concessit ex qua eis Oduacer singulis quibusque temporibus ut dominis tributa dependit aliquam tamen sibi reservantibus partem[533]. Именно таков вариант текста большинства кодексов[534], противоречащий, однако, семейству кодексов deteriores[535], которое представляет в заключительной части текста вариант: «…ex qua ei Oduacer … ut domino»[536][537], и Авраншскому (Abricensis) кодексу, в котором приводится «aliquam sibi reservans partem»[538]. Предположительно на основании последнего первый издатель Виктора, Жан Пети[539], за три столетия до Рюинара[540] счел возможным следующее восстановление текста: «Ex qua ei Oduacer … ut domino tributa dependit aliquam tamen sibi reservans partem»[541]. Таким образом было порождено, по мнению Бьяджо Паче, грубое и неверное толкование, поскольку тем самым ошибочно понималось, что Одоакр платил бы Гейзериху, именно как собственнику (dominus), налоги, получив «бо́льшую часть Сицилии»[542], однако небольшая ее часть, а точнее — зона, включающая мыс Лилибея, оставалась бы в руках вандалов. Предположение о том, что договор 476 года установил раздел Сицилии между Одоакром и удержавшим за собой Лилибей Гейзерихом, стало таким образом, по мнению Паче, своего рода историографическим мифом, увековеченным от Бухерия[543][544] до Тиллемона[545][546] без каких-либо изменений и в конце концов ставшим «общеизвестным» у Микеле Амари[547][548]. Издатели Виктора Хальм и Петчениг воздали должное этому ошибочному толкованию; изучая особенности языка автора Historia persecutionis и запутанную рукописную традицию, они восстановили рассматриваемый отрывок вышеуказанным образом, в связи с чем aliqua pars, которую вандалы сохранили за собой, необходимо было связывать с налогами, а не с частью территории. Будет, следовательно, произвольной и необоснованной гипотеза о сохранении на Сицилии вандальского анклава после 476 года — тезис, который, однако, приняли и защищали такие ученые как Гаролло, Ланча ди Броло, Ходжкин, Мертруа, Хольм, Тамассия, Готье, Шмидт, Джунта, Чесси, Милтнер[549]. И все же, даже принимая предложенное Хальмом, Петченигом и Ланселем чтение, мне кажется, что отсутствуют абсолютно уничтожающие доводы, позволяющие, наряду с логической, также с синтаксической точки зрения отвергнуть гипотезу, согласно которой владение частью, которое сохранили вандалы, могло бы относиться к части сицилийской территории.

Становится очевидным, что в отрывке Виктора, представляющем предмет нашего исследования, четко выделены различные режимы управления вандалами несколькими географически весьма различающимися регионами: с одной стороны — Африкой (totius Africae ambitum obtinuit), с другой — группой средиземноморских островов (superbia sibi consueta defendit). Бесспорно, что obtinere и defendere лежат в основе различных способов осуществления власти[550]. Таким образом, согласно изложению Виктора Гейзерих после смерти Валентиниана III «завладел» totius Africae ambitum и с обычной надменностью «защитил» цепь островов. Однако такое утверждение содержит несоответствие или, скорее, неточность, поскольку признание Африки за вандалами, насколько мы об этом знаем, уже было узаконено ранее, с 442 года, и явилось результатом дипломатической стратегии, выгадавшей для империи более десяти лет спокойствия, как раз до смерти Валентиниана III, после которой возобновилась интенсивная военная активность, последовала новая серия опустошительных действий в Средиземноморье, но не в Африке, твердо удерживаемой в руках вандалов. Намек на упрочение завоеваний на африканской территории может, пожалуй, быть связан с условиями заключенного в 460 году Майорианом соглашения, о котором нам мало что известно, или с тем фактом, что по сути после смерти Валентиниана III политическая обстановка на Западе принимала очертания, непохожие на те, что были в прошлом, испытывая отсутствие на императорском престоле сильной представительной фигуры, которая была бы, с одной стороны, легитимной, признанной также на Востоке, а с другой — успешной в военном отношении. Согласно традиционно принимаемой реконструкции вышеупомянутого отрывка Виктора, восходящей, как было показано, к Бьяджо Паче, одна из тех земель, которые отстоял Гейзерих, Сицилия, была уступлена по праву взимания налогов (tributario iure) Одоакру, который платил бы, в определенное время, налоги вандалам как собственникам, сохранившим за собой часть этих налогов. Не удается, однако, понять, следуя интерпретации сицилийского историка, причину, по которой вандалы должны были сохранить за собой часть тех налогов, которые в любом случае должны были быть им уплачены на основании права (ius) взимания налогов. Соединение с налогами некоторой их части (aliqua pars) порождает — и это очевидно — алогичное противоречие, которое исчезает, если предположить, что выражение может относиться к Сицилии (ex qua) и, таким образом, должно пониматься как «…Гейзерих уступил Одоакру по праву взимания налогов (tributario iure) Сицилию, с которой Одоакр платил им налоги, как собственникам, которые, однако, сохранили за собой часть (острова)».

В поддержку этого тезиса выступает тот факт, что лишь двумя строками выше упомянутого отрывка существительное pars используется аналогичным образом в определенно географическом смысле[551]. Виктор, сообщая о разделе земель, произведенном Гейзерихом в Африке, пишет: Disponens quoque singulas quasque provincias sibi Bizacenam, Abaritanam atque Getuliam et partem Numidiae reservavit, exercitui vero Zeugitanam vel Proconsularem funiculo hereditatis divisit…[552][553].

К проблеме интерпретации перехода Сицилии от вандалов к тому, кого Виктор, единственный из источников, называет rex Italiae, будь то целиком, с северо-западной областью, или без нее, присоединяется другая, не менее важная, касающаяся того, что лежит в основе этой уступки: следует ли считать ее обязательной предпосылкой безраздельное и полное владение островом со стороны вандалов, их стабильное присутствие, или, быть может, проще «хорошенько задуматься об уступке вещи тем, кто имеет прямое господство над нею, не имея ее во владении»[554].

Для прояснения этого вопроса будет полезно установить способ, время и условия соглашения, заключенного первым королем Италии с Гейзерихом. Оно датируется с высокой точностью[555]: действительно, Одоакр, как уже было рассмотрено, в августе 476 года поднял восстание в центре долины По, вступил в Павию и 23 августа «был возвышен» до королевской власти[556]. Гейзерих умер в январе 477 года[557]. Поскольку примерно с начала ноября море было закрыто для навигации, более чем вероятно, что договор был заключен в сентябре-октябре 476 года[558], одновременно или, скорее, перед убытием составленного из виднейших представителей римской сенаторской аристократии посольства, отправленного к императору Востока для возвращения императорских инсигний, о чем мы уже говорили.

Поскольку Зенон выступил на Константинополь с целью свержения Василиска и его партии в августе 476 года[559] и его повторное вступление на трон датируется последними месяцами того же или даже следующим годом[560], предполагая, кроме того, что известие о нем пришло на Запад в необычайно короткие сроки, — очевидно, что сенаторское посольство к Зенону состоялось, по крайней мере, одновременно с договором, заключенным Гейзерихом и Одоакром.

Таким образом, положение последнего в этот промежуток времени оказывалось крайне неустойчивым и лишенным всякого законного признания, которое, с другой стороны, вероятно, так никогда и не было ему предоставлено восточным императором, поскольку, как уже было рассмотрено, Зенон ответил, по крайней мере официально, на обращенные к нему просьбы весьма двусмысленно, посоветовав обратиться за получением достоинства патриция к Непоту, проявив, впрочем, бо́льшую открытость в βασίλειον γράμμα, где назвал патрицием Одоакра, проявившего такое уважение к римским порядкам[561].

Первым политическим актом не имеющего юридического признания Одоакра, совершенным прежде, чем стало известно, что Зенон направит его к живущему в Далмации Непоту, был, таким образом, акт соглашения, направленного на получение Сицилии — земли, имеющей основополагающее значение для разрешения давних проблем со снабжением, ключевого пункта средиземноморских маршрутов и передвижений войск.

С учетом данной ситуации могло бы показаться, что вандалы находились по отношению к нему в более сильной позиции. Кажется, однако, что некоторые признаки указывают на несколько иную картину. Согласно одинокому свидетельству Павла Диакона, между Гейзерихом и Орестом был заключен мирный договор[562]. Это сообщение не подтверждается никакими иными источниками и представляется несколько сомнительным, прежде всего из-за неправомерности действий, предпринятых патрицием. Это побудило многих ученых не придавать какого-либо значения этому свидетельству и считать его ошибкой, заблуждением, которое не заслуживает никакого доверия. Конечно, если бы было возможно подтвердить сообщение Павла Диакона, это изменило бы перспективу, в которую вписывается и договор 476 года, поскольку подтвердило бы предположение, что Гейзерих, теперь уже весьма пожилой, желал навести порядок, наладить более широкие отношения и, следовательно, стремился придать стабильную форму и прочное устройство своим завоеваниям, как следует из заключенного им с Зеноном в 475 году договора[563], в котором обеими сторонами был гарантирован «мир без ограничения срока». То, что в соглашение с Зеноном были включены положения, касающиеся также средиземноморских островов, является чистым домыслом некоторых современных ученых[564], лишенным какого-либо подтверждения со стороны источников.

Однако главная проблема заключается, как уже упоминалось ранее, в «уступке» Сицилии со стороны вандалов. Необходимо задаться вопросом, были ли действительно вандалы в состоянии уступить Сицилию, в том смысле, что они господствовали над нею, не считая того контроля, который они могли осуществлять посредством своих набегов и грабежей. Как уже говорилось, по этой проблеме были сформулированы весьма различные гипотезы: кто-то предположил, что господство вандалов в Сицилии заключалось исключительно в расхищении, актах грабежа и мародерства, и никогда не переходило в прочный и продолжительный контроль[565]; кто-то, напротив, утверждал, что с 468 года имела место постоянная оккупация территории[566]; кто-то представлял, что остров был своего рода ничейной землей, на которой сменялись и сталкивались войска противников[567]; кто-то допускал реальную легитимацию вандалов сразу после заключения договора с императором Львом в 470 году[568]; наконец, кто-то, как уже упоминалось, считал, однако абсолютно произвольно, что в соглашениях, подписанных в 475 году с Зеноном, было предусмотрено условие, касающееся владения островом[569].

Для того, чтобы разобраться в этом нагромождении гипотез, представляется полезным провести анализ природы налогов, которые Одоакр должен был возмещать вандалам по договору 476 года, и режимов, регулировавших их взимание.

На основании права (ius) взимания налогов, возложенного вандалами, они, как собственники (domini), были застрахованы фиксированными сроками внесения налогов. Представляется маловероятным, что речь шла о взносах в натуральном виде, поскольку запасы африканского зерна, распорядителями которого были вандалы, представлялись более чем достаточными для той небольшой численности, которую они представляли[570]. Более вероятно, что речь шла о наличных деньгах, о золоте[571], что традиционно для всех «варварских» народов. Можно задаться вопросом, откуда Одоакр извлекал средства для уплаты указанных налогов. Обвинения, столь же неопределенные, сколь и функциональные, которые Эннодий обращает к нему в Панегирике Теодериху, например, что он был intestinus populator (помимо того, что tyrannus), qui suorum prodigus incrementa aerarii non tam poscebat surgere vectigalibus, quam rapinis[572], относятся к чрезмерной налоговой нагрузке, усугубляемой злоупотреблениями и хищениями[573]. А в Vita Epiphani[574] упоминается посольство епископа, который получил quinquennii vacationem fiscalium tributorum[575][576]. Поэтому вполне возможно, что Одоакр с пристальным и повышенным вниманием приступил к реорганизации налогообложения с целью соблюсти договоренности с вандалами. Неизбежно, что за время своего правления он мог обращаться к услугам лиц сомнительной нравственности, таких, как префект претория Пелагий[577], который чрезмерными coemptiones увеличивал и без того тяжелейшие налоги и, как жалуется Эннодий, удваивал бремя, даже в одинарном размере бывшее невыносимым[578]. Тем не менее, об этом налоговом ужесточении сообщает только вышеупомянутый отрывок Vita Epiphani, который, будучи включенным в общую картину, никак не умаляет высказанного в Vita положительного мнения об Одоакре, который, хотя и арианин, tanto cultu insignem virum (т. е. Епифания) coepit honorare, ut omnium decessorum suorum circa eum officia praecederet[579][580]. В связи с благополучным исходом просьбы, за которой последовали другие legationes[581], о епископе говорится, что он ambulavit, poposcit, obtinuit[582][583].

Многими разделяется мнение, что вандалы не были заинтересованы в приобретении сельскохозяйственной продукции, поскольку богатые африканские земли были более чем достаточны для их потребностей. Следовательно, следует придавать другую цель, другое значение тем нападениям, которые с систематическими перерывами — не сочтите за оксюморон — начиная с 455 года затрагивали сицилийское побережье и которые, как было недавно подтверждено убедительными доказательствами, стремились не приобрести богатства, но лишить их Рим и империю[584]. Можно возразить, что воспрепятствование, с одной стороны, производству путем повторяющихся грабежей и, с другой, последующее требование чего-либо от сицилийцев, тем более в непосредственно предшествующий урожаю период, кажутся действиями, находящимися в явном противоречии. К тому же неправильно сводить к идее чистого удовольствия от грабежа, к разрушению как самоцели, эти модели поведения, которые при характерном для историографии последней половины века пересмотре были поняты как результат проекта, средиземноморской стратегии, чрезвычайно ясной политической перспективы. Если принять за истину изложенную выше интерпретацию вандальской тактики, направленной на то, чтобы поставить Рим под угрозу, лишая его необходимых сельскохозяйственных продуктов, которая делала Гейзериха королем empire du blé[585], вряд ли соглашение 476 года могло представлять собой решение, посредством которого «вандальский король получал в обмен те доходы, которые в прошлом ему приходилось добывать с помощью дорогостоящих набегов»[586]. Не удается понять, почему им пришлось искать в другом месте то, чем была чрезвычайно богата занятая ими территория. Для римлян же договор 476 года означал крайне важное отвоевание: землевладельцы возвращались к пользованию своими praedia, вернулось дыхание к коммерческим сделкам в более стабильном Средиземноморье, не зараженном непредсказуемыми пиратами.

Предлагалось видеть в передаче Сицилии Одоакру применение ius privatum salvo canone[587], договорной формулы, посредством которой земля становится частной собственностью получателя, с надежным основанием владения, обремененной, однако, бессрочной арендной платой (каноном). Проблема заключается не только в том, чтобы сформулировать передачу острова в правовых терминах, но также в том, чтобы понять, как совместить право (ius) взимания налогов, наложенное вандалами, с определением собственников (domini), которым их обозначает Виктор. У Одоакра было «владение» Сицилией, «хозяевами» которой, тем не менее, оставались вандалы. С этой целью дошло до утверждения, что «не Сицилия включается во владения Одоакра, а Одоакр входит в число клиентов Гейзериха» на «положении вассального короля»[588][589], обнаруживая весьма сомнительное сходство между обязательствами, лежащими в основе соглашения 476 года, и средневековым вассалитетом.

Как уже отмечалось, в последние десятилетия расцвело обильное производство исследований о правовом положении вандалов относительно империи или, лучше сказать, о том, как официально Равенна и Византия давали себе отчет о представляемой ими новой политической реальности и признавали африканскую ампутацию[590]. Результаты были чрезвычайно интересны: старый тезис, опиравшийся на Шмидта и Куртуа, сторонников реальной автономии вандальского государства, был поставлен под сильное сомнение. Была совершена попытка более точно сформулировать в терминах международного права положение вандалов: утверждалось, что они остались федератами (foederati)[591]; или что они были включены в правовую категорию «друзей и союзников римского народа», возрождая при этом устаревшую терминологию, которая, тем не менее, позволяла сохранить видимость, даже зная, что утрата контроля над Африкой фактически совпадала с независимостью вандальского государства[592].

С иного ракурса следует рассматривать точку зрения вандалов, желавших видеть официально признанной оккупацию части земель древней африканской провинции, однако без того, чтобы считаться федератами на службе империи. Но когда власть захватил Одоакр, лишенный официального признания и правовых гарантий варварский король, сильный только следовавшим за ним многонациональным изобилием, который мог показаться одним из многочисленных мимолетных метеоров, со времен смерти Валентиниана III чередовавшихся у власти, — каким было положение Гейзериха (федерат империи? друг и клиент?), «даровавшего» (concesse) землю, которой он, вероятно, владел не иначе, как только призраком страха систематических набегов и столь же регулярных грабежей? Возможно, что вандалы сохраняли, именно как domini, своего рода виртуальный «суверенитет» над Сицилией, признанием которого была возможность распоряжаться доходами с островной территории. Однако вандалы, если принять за истину предложенную нами реконструкцию многострадального отрывка Виктора Витенского, сохранили фактическое владение частью острова, а точнее, его западным аванпостом Лилибеем, важнейшим узлом средиземноморских маршрутов, портом, где традиционно, как еще в начале V века отмечал Пруденций, вновь извлекая на свет замешанный на преувеличении topos[593], корабли грузили пшеницу, собранную на далеких плодородных полях Леонтины[594]. Итак, уступка территории в обмен на уплату налога. Как уже отмечалось, предпринимались попытки определить матрицу такого соглашения с юридической точки зрения, задаваясь вопросом, было ли оно сформулировано в терминах римского права или же содержало следы германского обычного права, неверно понятые, уподобленные и записанные Виктором Витенским как ius tributarium[595].

В этой связи следует отметить, что Прокопий сообщает данные о событии, которое, как представляется, в чем-то аналогично вышеуказанной уступке. Относительно Гелимера[596], генерала и советника Хильдериха (сына Гунериха и Евдокии), который в 530 году низложил своего короля и заключил его в тюрьму, историк утверждает, что после захвата власти он поручил Сардинию некоему готу Годе, τις ἐν τοῖς δούλοις[597]. Итак, Гелимер был главным действующим лицом переворота, возникшего, как утверждает Прокопий, из-за подозрения, что законный король, внук Валентиниана III, который провел многие годы своей жизни в Константинополе, поддерживал хорошие отношения с Юстином и Юстинианом и положил начало политике терпимости по отношению к католикам, разрешив возвращение в Африку изгнанников, намеревался передать вандальское королевство византийцам. Незадолго до 533 года τουτω τω Γώδᾳ Σαρδὼ τὴν νῆσον ἐπέτρεψε, φυλακῆς τε ἕνεκα καὶ φόρον τὸν ἐπέτειον ἀποφέρειν[598]. Об этом Годе нам известно очень мало[599]. С учетом его происхождения возможно, что он был одним из 6000 готов (или потомком одного из них), которые около 500 года «сопровождали» сестру Теодериха Амалафриду[600], выданную замуж за вандальского короля Тразамунда. По случаю этого брака, который должен был закрепить, после периода напряженности, обновленную атмосферу разрядки, готский король пожаловал сестре мыс Лилибея, вероятно, в качестве фадерфио (faderfio)[601][602], в соответствии с процедурами германского права.

В каком качестве Годе было поручено охранять (φυλακή) Сардинию с обязанностью присылать (ἀποφέρειν) налог, φόρος, нам неизвестно. Любопытно, что он вел себя не как простой «губернатор» вандальской провинции, но чеканил от своего имени монету, управляя автономно. Обнаруживается сходство[603] с уступкой Сицилии Одоакру, которое, однако, на мой взгляд, не позволяет установить единообразие средств и намерений в вандальской политике. В обоих случаях, это верно, речь идет об уступке территории за уплату налога. Однако различается положение участников, вступающих в отношения с вандальским королевством: Одоакр — все же rex, пусть даже на самом первом этапе своего (нелегитимного) правления; Года же — раб (δούλος) Гелимера, каким бы ни было придаваемое этому термину значение. Высказывалось предположение, что в данном контексте он должен пониматься не в традиционном смысле раба, слуги, но в более общем, как «подданный власти»[604], на основании другого отрывка Прокопия, в котором, определяя статус Гелимера при константинопольском дворе после победы Велизария, историк обозначает его именно как δούλος Юстиниана[605]. Различными были и роли, которые надлежало исполнять Годе и Одоакру: Года должен был защищать Сардинию и, весьма вероятно, собирать и отсылать фискальные доходы в Африку в качестве представителя организационной машины вандалов; Одоакр был иностранным королем, с которым заключался договор, который, каким бы образом его ни рассматривать, был договором международного права.

Нет данных о том, были ли эти соглашения расторгнуты со смертью Гейзериха, случившейся, как уже говорилось, в январе 477 года[606], в той мере, в которой личный характер взаимных обязательств был, как кажется, характеристикой, присущей некоторым дипломатическим отношениям вандалов. Будь это так — на чем настаивает определенное направление в толковании[607] — условия подписанного королем герулов и королем вандалов договора имели бы чрезвычайно короткую жизнь, с октября 476 до января 477 года, всего четыре месяца. Из папируса Tjäder 10–11[608], однако, усматривается, что, по крайней мере до 489 года, Сицилия, или, если точнее, район Сиракуз, была под прямым контролем Одоакра, который жаловал здесь массы и fundi[609] в вознаграждение своим друзьям и сторонникам.

Таким образом, как мне кажется, можно утверждать, что подписанное в 476 году соглашение обеспечивало, по крайней мере, в течение 13 лет правления Одоакра, атмосферу спокойствия в водах Средиземноморья.

Вполне очевидны политическое значение и экономические последствия этого соглашения. Следует подчеркнуть, что, если предложенная реконструкция событий верна и наше предположение о его датировании правильно, такой договор представляет собой первый политический акт Одоакра после его провозглашения войсками, подписанный, возможно, даже раньше выяснения отношения к этим событиям все еще живущего в Далмации легитимного западного императора Юлия Непота. Одоакр, с политической точки зрения находившийся в крайне неустойчивом положении, решил провести переговоры, имевшие целью получение Сицилии — земли, имеющей основополагающее значение для разрешения давних проблем со снабжением, ключевого пункта средиземноморских маршрутов и передвижений войск[610]. Бесспорно, это был политический успех огромного значения, проявившийся также в его продолжительности: с момента, когда остров перешел в его руки, и достоверно до 489 года, о чем неоспоримо свидетельствует папирус Tjäder 10–11[611]. Таким образом, в последние месяцы 476 года Одоакр, лишенный официального признания и правовых гарантий варварский король, сумел приобрести у вандалов землю, владение которой было крайне важно для экономического развития римской сенаторской аристократии. Не имеет значения, что вандалы удержали в качестве domini своего рода виртуальный суверенитет над Сицилией, признанием которого была уплата tributum. С практической точки зрения договор 476 года означал, что Запад, Одоакр, собственники, имевшие земли на Сицилии, могли возвратиться к распоряжению доходами с территории острова. Таким образом, в 476 году, с одной стороны, происходила реквизиция в количестве меньшем, чем треть всех земель, имеющихся в наличии в Италии (как было первоначально потребовано у Ореста), с установлением максимальной доли в треть собственности, экспроприируемой у римского гражданина, а с другой, дипломатический успех, достигнутый в результате соглашения с Гейзерихом, компенсировал вероятные потери возможностью использования сицилийской собственности и доходов с нее. Поэтому распределение sortes среди воинов, поддержавших переворот 476 года, и повторное обретение Сицилии должны быть соединены вместе и толковаться как единое целое: два взаимодополняющих и взаимозависимых момента для понимания динамики королевства Одоакра и прежде всего для прояснения причин той поддержки, которую ему оказала римская сенаторская аристократия. Уступка Сицилии со стороны вандалов — тяжелой рукой конфисковавших африканские территории у римских собственников, чьи экспроприации могли быть поняты как один из возможных, вызывающих страх результатов также и варварского господства в Италии — могла, таким образом, пониматься как политический акт, благодаря которому королю удалось смягчить возможные трения с римской аристократией, жертвой реквизиций, посредством которых он обеспечил верность своих сторонников. И отсутствие протестов против них — ключевой пункт в интерпретации тех, кто отрицает выделение варварам реальной собственности — объяснялось не столько неизбежным в данном случае молчанием, как состоянием, присущим побежденным, или свойственной данной ситуации документальной безысходностью, усугубляемой поразившим Одоакра damnatio memoriae[612], но могло быть результатом действительного признания того факта, что варварский король в своих первых политических актах оказывался, говоря словами illustres из делегации в Константинополь, наделенным государственным здравомыслием (πολιτικὴ σύνεσις), зрелым нравами и мудростью (arte et sapientia gravis), как признано равеннской канцелярией, и поэтому способным (ἱκανός) править западной частью (pars Occidentis) империи и уберечь государство (σώζειν τα πράγματα) для ее жителей.