Praecellentissimus Rex. Одоакр в истории и историографии

VI. Regnum после 480 года

Источники фиксируют две попытки мятежа против власти Одоакра. Первая произошла в 477 году и главным действующим лицом был комит Брахила[613]; малопонятно приводимое в этой связи сообщение Иордана, упоминающее, что …interea Odoacer rex gentium omnem Italiam subiugatam, ut terrorem suum Romanis iniceret, mox initio regni sui Bracilam comitem apud Ravennam occidit[614][615]. Придаточное цели ut terrorem suum Romanis iniceret воспринималось в своеобразной перспективе, поскольку «в трудной ситуации поиска конституционного решения в политической расстановке в Италии rex, не имея возможности осуществлять в отношении римлян другую легитимную верховную власть, осуществлял свой суверенитет как право завоевания, так как, оказавшись в начале своего царствования перед лицом мятежа, реализовал право на репрессии»[616]. Во всяком случае учеными разделяется мнение, что заговор созрел в рядах варваров и римляне не были в него втянуты. Вскоре после этого произошел еще один мятеж, возглавляемый Ардарихом вместе с матерью и братом[617]. Также и в этом случае оппозиция созрела среди варварских войск. Поэтому следует задаться вопросом: возникла ли эта фронда из неуживчивого сплава gentes в его окружении, или, исходя из свидетельства Прокопия о разделе обещанных королем земель, деятельность по распределению sortes шла медленно и не оправдывала ожиданий влиятельных военачальников. Нельзя исключать, кроме того, скрытой режиссуры этих восстаний со стороны Непота, который, действуя из Далмации, пытался ослабить и, возможно, готовился свергнуть новый режим, складывающийся на полуострове[618].

Auctarium Havniense в относящейся к 480 году тройной редакции приводит, с незначительными различиями, известие о том, что пытавшийся укрепить свое положение Непот был убит a sius improvisis ictibus confossus[619]. Единственное существенное различие между ordo prior и ordo posterior касается дня, в который заговор был доведен до конца, X k. Iul. или VII k. Mai, как следует также из Fasti Vindobonenses Priores[620]. Заговор составили его комиты Виатор и Овида; причины остаются неясными. Когда Непот в 475 году удалился в Далмацию, здесь уже находился Глицерий, которого именно он отстранил от трона и поместил на епископскую кафедру Салоны. Возможно, что сосуществование между ними не было мирным и епископ каким-то образом сотрудничал с комитами, имея целью его устранение. Вероятно, Непот готовился к реваншу и ожидал подходящего момента для выступления, по укреплении своих военных сил. В самом деле, разве несколькими годами ранее он не просил у Зенона средства и финансирование, в которых ему было отказано? В действительности мы не знаем ничего конкретного о нитях этого заговора, однако нельзя исключать, что в данном случае какую-то роль мог играть тот же Одоакр[621]. Что несомненно, так это то, что по смерти Непота он отправился в Далмацию и, истребив его убийц, devicto Ovida et interfecto, regnum late proeliis et ferro extendit[622].

Убийство Непота знаменует собой поворотный момент в царствовании Одоакра. Исчез представитель императорской власти и rex, освобожденный от каких-либо препятствий институционально-правового порядка, мог расширить свой суверенитет по праву завоевания. Ситуационно казалось, что он играл роль мстителя убийцам Непота, чтобы утвердить и навязать свою собственную власть, но, мне кажется, нет оснований предполагать, что он намеревался притязать на восстановление единства древнего италийского диоцеза[623]. Раз завоевав Далмацию, он не включил это новое территориальное приобретение в ressort[624] префектуры претория в соответствии с обычной административной практикой, но она, так же, как и Сицилия, которая, как уже отмечалось, была вновь обретена в результате заключенного с Гейзерихом соглашения, составила своего рода его личный патримоний[625]. Если, таким образом, следует исключить соответствие этих завоеваний плану восстановления древней префектуры, то они могли бы быть оформлены способами, свойственными варварским regna, привычным к расширению до границ в ущерб сопредельным государствам. Однако, при комплексном рассмотрении поведения Одоакра на протяжении 13 лет правления, именно различные способы, которыми оформлялись и организовывались осуществленные им завоевания, отражают, на мой взгляд, упорную попытку представлять себя не варварским завоевателем, но сочетать в новом синтезе традиции и инновации. Иными словами, он четко отличал правление Италией, где его ролью было своего рода регентство по доверенности от легитимного, единственного и бесспорного восточного императора (хотя он никогда не был четко уполномочен им через официальное присвоение патрициата), от правления регионами, приобретенными им либо путем дипломатической стратегии (Сицилия), либо с помощью оружия (Далмация), которые управлялись иначе, поскольку считались его личными патримониями.

Иоанн Антиохийский предоставляет полезную информацию об Илле, генерале Восточной империи, соучастнике возвышения и падения Василиска, открыто восставшем против Зенона в 484 году[626]. Илл обратился за помощью к Одоакру и государям Персии и Армении. В то время как последние гарантировали ему свою поддержку, Одоакр, напротив, решительно отказал (τὸ μὴ δύνασθαι συμμαχεῖν ἀπεκρίνατο). Столкновение между Иллом и Зеноном, в котором также принял участие на стороне императора предводитель (dux) готов Теодерих, завершилось поражением генерала. Зенон, однако, не поверил в непричастность Одоакра, но был убежден, что втайне rex ответил на просьбу Илла согласием и предоставил ему свою помощь. Не исключено, что первоначальный отказ поддержать фронду против Зенона оставлял возможность переменить мнение: становившееся все более захватническим давление варварских народов на дунайском направлении и на иллирийской границе, поддерживаемое восточным императором, могло подтолкнуть Одоакра к мысли о предоставлении возможной поддержки его противникам. Цель состояла в том, чтобы вынудить его задействовать в другом месте те варварские войска, которые наседали на Западе и беспокоили limes. В самом деле, как утверждает Иоанн Антиохийский, Зенон побудил подняться племя ругов, когда понял, что Одоакр расположен к союзу с Илом; однако мы не знаем, был ли такой союз действительно заключен. Все же на основании таких подозрений Зенон направил против него ругов, хотя и безуспешно.

Начиная с 487 года Одоакр был занят борьбой с ругами, стремившимися распространиться на Запад и искавшими выход к Дунаю. Первые набеги начались в 482 году, сразу после смерти св. Северина, чьи одежды и монастырь были разграблены Фердерухом, братом короля Февы. Святой перед смертью предостерегал его не касаться имущества бедных и пленников, если не желает навлечь на себя гнев Божий, и предрек ему ужасное наказание, если он осмелится осквернить его монастырь[627]. Фердерух обещал проявить послушание и обязался сдержать данное слово, но, как замечает Евгиппий, был человеком жалким и нечестивым, жадным, как и все варвары. Узнав о смерти святого он, позабыв о проклятии, предался разграблению монастыря, оставив только стены, поскольку, как иронически комментирует биограф, не мог утащить их с собой через Дунай[628]. Предреченное наказание не замедлило поразить его; он был убит Фредерихом, сыном своего брата Февы, потеряв одновременно жизнь и добычу. Quapropter rex Odoacer Rugis intulit bellum[629][630]; на самом деле, как уже упоминалось ранее, в повествовании Евгиппия об этих событиях неясна причинно-следственная связь между вооруженным вмешательством Одоакра и результатами столкновения внутри королевской семьи ругов, которое привело к убийству Фердеруха. Вероятно, этим изложением, настолько кратким, что становится загадочным, биограф намеревался показать неизбежность занятия Одоакром позиций перед лицом возрастающей беспокойности варваров. Anonymus Valesianus II, кажется, также возлагает на Одоакра ответственность за вмешательство, но, похоже, и здесь чрезмерная сжатость свела различные моменты к единому общему столкновению: согласно Анониму, «Odoachar rex gessit bellum adversus Rugos, quos in secondo vicit et funditus delevit»[631][632].

Иная картина следует из ordo prior копенгагенского продолжения Проспера (Continuatio Havniensis), где Феве, а не Одоакру приписывается инициатива войны, которая была весьма кровопролитной и чей исход не был предопределен[633]. Первый поход был направлен против Фредериха, весьма вероятно, поддержанного Восточной империей. Одоакр одержал «славную победу» (λαμπράν νίκην)[634], как нам сообщает Иоанн Антиохийский, и отправил в Константинополь часть военной добычи. Однако решающая битва развернулась в результате второго похода[635] и произошла на берегах Дуная. 15 ноября 487 года Фева был разгромлен и взят в плен[636]. Одоакр, с привычной для него рассудительностью, не стал переходить через Дунай и вторгаться на территорию врага, ограничившись освобождением римских земель, и, вновь проявив милосердие, пощадил короля ругов. Отправление Зенону даров после победы представляет собой ничто иное, как очередную попытку посредничества и снятия напряженности в отношениях с Восточной империей[637]. Одоакр поступил как преданный генерал, отдававший дань уважения своему императору частью добычи. Зенон, с обычным для него мастерством притворщика, сделал вид, что обрадован его победой.

Новое военное вторжение против ругов было подготовлено только тогда, когда стало известно, что сын Февы, Фредерих, вернулся ad propria[638][639]. Тогда Одоакр послал своего брата Оноульфа во главе войска, перед которым Фредерих снова бежал, чтобы укрыться в Novae в Мезии у Теодериха. Оноульфу, как уже отмечалось, было поручено вместе с комитом Пиерием эвакуировать Норик и переселить в Италию все еще проживавшее там римское население. Через шесть лет после смерти Северина были перенесены и его останки. Все римляне покинули свои города на берегах Дуная и надлежало рассмотреть вопрос о предоставлении изгнанникам мест для проживания.

Одоакр, который двенадцатью годами ранее должен был справиться с ситуацией, имевшей очевидное сходство с ситуацией 488 года, и уже опробовавший предназначенный для распределения земель организационный механизм, сумел найти varias sedes per diversas Italiae regiones[640] для беженцев, судить о числе которых не представляется возможным. Один лишь Евгиппий является свидетелем этого очередного распределения земельных участков и та точка зрения, с которой он смотрит на проведенную королем операцию, является для него явно благоприятной. Варварский король выступил гарантом безопасности и будущего римских изгнанников, обеспечив это их будущее. Однако в 488 году, как и в 476, для выделения беженцам земель их приходилось изымать у других и было необходимо провести экспроприации. Хотя они не были сконцентрированы в одной области, а распределены по diversae regiones Italiae, чтобы сделать их внедрение менее травмирующим, все же беженцы из Норика получали во владение доли, которые, предположительно, были изъяты у других, законных собственников. Нам неизвестно, каким образом удалось довести процесс расселения беженцев до конца без возникновения особых трений. Возможно, что Одоакр использовал опыт надежных и умелых сотрудников, и нельзя избежать соблазна соотнести, несмотря на неизбежные и очевидные различия, интеграцию римлян Норика в Италии с внедрением готов Теодериха, осуществленным мудрыми и взвешенными действиями Петра Марцеллина Феликса Либерия (Petrus Marcellinus Felix Liberius). Он был одним из ближайших сторонников Одоакра, оставаясь верным ему до конца; тем не менее, он не только избежал жестокой чистки сторонников короля герулов после установления Теодерихом своего господства, но являлся префектом претория с 493 по 500 гг. (удостоившись затем почестей патрициата) и был избран королем готов для того, чтобы возглавить сложную операцию по расселению остроготов в италийском диоцезе[641]. В письме, адресованном ему Эннодием в 511 году[642], в переплетении его восхвалений подчеркивается, что одна из сильных его сторон в достойной похвалы посреднической деятельности заключалась в том, что он преуспел в деле расселения illas innumeras Gothorum catervas в предоставленных им praedia, притом, что римляне почти не заметили этого, vix scientibus Romanis. Благодаря его умению все было сделало так, что, несмотря на неизбежные для римлян damna, они не ощутили их последствий[643]. Совершенно понятно, что, вне независимости от их численности, в 488 году речь шла о мирных римских переселенцах, вынужденных обстоятельствами покинуть собственные дома, тогда как в 493 году королем было устроено переселение варварских воинов-захватчиков.

Петр Марцеллин Феликс Либерий был не единственным, кто поддержал политический проект Одоакра. Если правильна интерпретация, предложенная нами в отношении договора с Гейзерихом и тезиса о выделении варварам доли от части, а не от трети всех италийских земель[644], то, наряду с уважением к институтам, проявленным в возвращении инсигний власти в Восточную империю и в других действиях, на которых мы остановимся позже, сенаторская аристократия действительно имела веские причины поддерживать его политические стратегии.

Многими толкователями справедливо отмечалось, что Одоакр извлек пользу из сотрудничества с италийским правящим классом или, по крайней мере, с его достаточной частью. Выше упоминался Петр Марцеллин Феликс Либерий, типичный представитель эпохи, в которую способность к взаимодействию или, лучше сказать, приспособленчество, оказывалось достоинством, необходимым для того, чтобы выстоять и вновь принять или предложить собственный курс (или, пожалуй, только собственную личность) в совершенно разных политических контекстах. Либерий, как уже отмечалось, несмотря на то, что был верен Одоакру до самого его конца, не только спасся от погрома его сторонников, но и получил трудную задачу расселить воинов остроготской армии в италийском диоцезе. Весьма примечательно, что, воздавая ему похвалы, Теодерих ставит акцент именно на его последовательности, поскольку, по словам готского короля, он …qui sic Odovacris integerrimis parebat obsequiis … non ad nos vivissima[645] transfugae condicione migravit nec proprii domini finxit odium, ut alterius sibi procuraret affectum[646][647]. Несомненно, может оказаться рискованным полагаться на человека во всем, если только в нем не распознаются такие способности и такой опыт, чтобы использовать и, прежде всего, чтобы опосредованно рекламировать их для достижения определенной цели. Таковы, возможно, были виды Теодериха. С точки же зрения Либерия, возможно, возник вопрос, кто был лучшим защитником традиции: готовые к личной и коллективной катастрофе оппозиционеры или же сторонники посредничества и компромисса. Или, скорее, перед перспективой превосходной развязки (exitus) у него просто возобладала воля к выживанию, к тому же очень престижному, с занятием должности префекта претория Италии. Что остается бесспорным, так это то, что Либерий руководил сложной операцией по расселению остроготов в италийском диоцезе. Можно обоснованно предположить, что именно предыдущий опыт, уже накопленный в ходе организации во времена Одоакра сложной системы экспроприации земель и их последующего распределения варварским солдатам и, возможно, также беженцам Норика, сделал его если не незаменимым, то, по крайней мере, весьма полезным для урегулирования процесса, который для Теодериха, как и для любого варварского короля, должен был оказаться сложным и требующим не только знания административных механизмов, но и соответствующего опыта в этой области, технических навыков, практического умения, владея которыми, с помощью содержащихся в кадастровых регистрах данных, следовало приступить к измерению земельных участков, оценке их доходности и расчету соответствующей налоговой нагрузки.

Тем не менее, пример Либерия не уникален и может рассматриваться как образец, отражающий роль и функции сенаторской аристократии V века, реальной политической силы, которой, прежде всего в определенных затруднительных обстоятельствах, удалось оказать глубокое влияние на хаотичные и запутанные политические процессы клонящейся к закату Западной империи. В V веке неоднократно подтвердилась ведущая роль сената, не только как проводника политической линии, но и как единственного легитимного органа, способного оказывать эффективное влияние на обстановку, обусловленную решениями императорского двора, давлением генералиссимусов и варварского мира, и балансом, зачастую навязанным Восточной империей[648]. Следует, однако, помнить, что состав римского сената в этот отрезок столетия зеркально отражает политический кризис империи[649]. Известный закон, датируемый приблизительно 440 годом и предоставивший clarissimi и spectabiles право проживать где угодно[650] (с последующим освобождением от обременительной обязанности (munus) претуры[651]), был признанием нынешних максимально расходящихся патримониальных и политических интересов и, ратифицируя это признание, санкционировал почти полное устранение италийской или, скорее, римской сенаторской аристократии, способной влиять на политическую жизнь. Римский сенат начал становиться, как примерно через семьдесят лет записал Кассиодор, единой корпорацией, благодаря существующим между его членами родственным связям, чрезвычайно узкого состава[652], в которой семейные и брачные узы утверждали все более избирательную замкнутость, а право высказывать свое мнение (ius sententiae dicendae) было исключительной прерогативой illustres[653].

С постепенной утратой территорий и уменьшением родовых состояний пришлось фактически перестраивать систему, посредством которой сенаторская аристократия контролировала рычаги политической жизни. В ее компетенции все еще оставалась юрисдикция в финансовых вопросах, прежде всего в отношении города Рима[654], и в вопросах налоговых[655]. Все более неустойчивой становилась ее компетенция в вопросах законодательства. Объективно сенат уже давно утратил свою функцию центрального органа в сфере публичного права и превратился в регистрационную палату законодательных распоряжений императоров[656].

Итак, по каким каналам могла осуществлять власть римская сенаторская аристократия?

Пока еще оставался неизменным ее моральный авторитет. Достаточно перечитать в данной связи I-ю новеллу Майориана от 458 года[657], в которой новоизбранный император отмечал, обращаясь к сенату, что принятие им пурпура произошло — как он утверждал — по воле и замыслу patres conscripti, умалчивая об усилиях и заслугах Рицимера, которому он в действительности был обязан троном[658]. Очевидно, с чисто формальной точки зрения наделение императорским достоинством должно было произойти не благодаря варвару, хотя бы и патрицию, но с помощью органа, все еще представлявшего собой, по крайней мере, виртуально, символ римской цивилизации и законности. В череде навязанных армией и варварской мощью эфемерных императоров сенат представлял собой незаменимое легальное оправдание для многих фактически уже сложившихся ситуаций. С этой точки зрения, как мы уже видели, были истолкованы сенаторское посольство, отправленное в 476 году к Зенону, три посольства Теодериха к Зенону и Анастасию, посольство Теодата, отправившееся вымаливать мир у Юстиниана[659]. Таким образом, римский сенат продолжал представлять собой законность и формальную преемственность[660]. Кроме того, умение осуществлять власть, знание механизмов управления, широчайшая культура были прерогативой этих групп, хранителей semina virtutum[661][662], которые, казалось, почти на генетическом уровне передавали из поколения в поколение виртуозную технику управления государством.

Здесь, как мне кажется, и находится ключ к толкованию, лучше всего подходящему для понимания политических процессов этого периода. Тем не менее, число наиболее значимых должностей резко сократилось. Как считает Андре Шастаньоль[663], с учетом того, что обладатели военных должностей, гарантировавших иллюстриссимат, не проживали в Риме, а их семьи, как правило, жили в Равенне, существовало около десятка должностей ранга иллюстрия, к которым после 440 года мог стремиться отпрыск римской сенаторской аристократии. Отсюда, по его мнению, следует, что в целом число иллюстриев не превышало восьмидесяти. Согласно Сундваллу, число держателей сиятельных должностей во второй половине V века находилось в пределах между 20 и 25[664]. В перечне сенаторов времен Одоакра, реконструированном с помощью найденных в Колизее эпиграфических документов, обнаруживается наличие всего 9 семей, члены которых были распределены следующим образом: 28 illustres, 6 spectabiles, 54 clarissimi[665]. Сенаторами, обладавшими зарезервированными в первых рядах местами, были те, кто, как будет подробнее показано ниже, занимал консулат: в 480 году — Цецина Деций Максим Василий (Caecina Decius Maximus Basilius), в 481 году — Руфий Ахилий Меций Плацид (Rufius Achilius Maecius Placidus), в 482 году — Северин (Severinus), в 483 году — Аниций Ацилий Агинаций Фауст (Anicius Acilius Aginatius Faustus), в 485 году — Кв. Аврелий Меммий Симмах (Q. Aurelius Memmius Symmachus), в 486 году — Цецина Маворций Василий Деций (Caecina Mavortius Basilius Decius) и в 490 году — Аниций Проб Фауст (Anicius Probus Faustus)[666]. Просопографическое толкование оказывается наиболее подходящим ключом к пониманию политических направлений этой эпохи[667]. Поэтому следует попытаться определить взаимосвязь идеалов и действий этих групп в переплетении соглашений и альянсов, выделяя ведущую роль Анициев Пробов (Anicii Probi) и Цейониев Дециев (Caeionii Decii), с их различными установками как в том, что касается религии, так и в отношении Восточной империи и варварского элемента, по сравнению с другими родовыми кланами, по-видимому, менее влиятельными, такими как Турции Апронианы (Turci Aproniani), Меммии Эмилии (Memmi Aemilii), Ацилии Глабрионы (Acilii Glabriones), которые тяготели к ним и которые, по крайней мере, в определенных ситуациях, кажутся «подчиненными», равняясь на них без целеустремленного волеизъявления, политического выбора и идеологического направления. С этой точки зрения, например, избрание на императорский трон Петрония Максима и Олибрия рассматривалось как триумф Анициев, тогда как избрание Майориана — как успех рода Дециев[668]. И даже те взлеты и падения, которые привели к низложению Ромула Августула и утверждению Одоакра, понимались в основном с этой точки зрения, в предположении, что король герулов сначала опирался на Дециев, чья филовизантийская ориентация могла если не сгладить, то, по крайней мере, в какой-то степени подсластить отношения с Восточной империей, и только потом — на Анициев, когда стала преобладать, по сравнению с потребностью в признании собственного институционального положения со стороны Зенона, необходимость увеличить свое одобрение также среди католиков[669].

Несомненно, достоинством такого исследовательского подхода является освещение некоторых темных областей, позволяющее понять определенный выбор и политическое направление. Однако чрезмерно упрощенное толкование некоторых особенных позиций, лишь механически наделяющее их заранее определенными тенденциями, может ввести в заблуждение. Что в самом деле озадачивает, так это трансверсальность некоторых персонажей, их способность, с чрезвычайной гибкостью и поразительной приспособляемостью повинуясь объективному требованию «подчиниться необходимости» (necessitati parere), устоять и вновь принять или предложить собственный курс в совершенно разных политических контекстах. Показательно, например, что такая личность, как Флавий Руфий Постумий Фест (Flavius Rufius Postumius Festus), консул 472 года, prior senatus в 483 году, владелец одного из мест, зарезервированных за illustres на скамьях Колизея, и, следовательно, активно действовавший при Одоакре и обязанный ему, находился во главе первого посольства, отправившегося в Константинополь с целью попытаться получить официальное признание суверенитета Теодериха[670]. Другие, действительно многочисленные примеры: Констанций (Constantius), vir clarissimus при Одоакре, vir spectabilis с 494 года, обладавший иллюстриссиматом при равеннском дворе в 503–506 гг. и префект города Рима около 506–507 гг.[671]; Аниций Проб Фауст Нигер (Anicius Probus Faustus Niger), консул 490 года, участвовавший в посольстве, отправленном Теодерихом к Анастасию[672]; Аниций Ацилий Агинанций Фауст Альб (Anicius Acilius Aginantius Faustus Albus), vir illustris и префект города между 473 и 482 гг., вновь занимавший городскую префектуру в 502–503 гг.[673]; Кассиодор-отец[674]; Симмах, консул 485 года и позже жертва Теодериха; префект претория Василий, которого мы более подробно обсудим позже.

Этот список можно было бы продолжать и далее[675]. Одни и те же лица обмениваются должностями, с восходящими cursus, сопровождающими их от последней фазы империи до правления Теодериха. При смене правительства им удалось сохранить свое престижное положение неизменным. И хотя больше не было западного императора, они обеспечивали преемственность власти.

Согласно «общему мнению» (communis opinio), политика Одоакра была направлена на использование «единственного компетентного и законно учрежденного органа, способного управлять государством»[676]. По мнению Эрнста Штейна, он сделал сенат «soutien de sa nomination en partagent avec lui l'héritage du pouvoir imperial d'Occident»[677][678]. Он возродил старинный обычай, на основании которого старейшему из бывших консулов присваивалось звание prior или caput senatus[679][680]; восстановил это величайшее собрание в его монетарных прерогативах, возобновив эмиссию бронзовой монеты по его инициативе[681]. После бурных лет, в течение которых власть была орудием в руках могущественных генералиссимусов, некоторые из которых вообще не принимали во внимание политическую роль сената, Одоакр, помимо того, что обеспечил непрерывный мирный период, вернул достоинство и авторитет сенаторам, по отношению к которым реально проявлял своими действиями глубокое уважение. Как отмечалось в данной связи, парадоксально, что по странной иронии истории та свобода римской знати, за которую погибли при Филиппах Брут и Кассий, была восстановлена лишь первым варварским королем, правившим Италией![682] И такая расположенность к сенаторской аристократии была вознаграждена, по крайней мере, в первые годы, реальной, осязаемой лояльностью, поскольку в источниках отсутствуют сведения о какой-либо поддержке со стороны римской знати восстаний Брахилы в 477 и Адариха в 478 гг.[683] Его хорошая репутация также у провинциальной аристократии была явным образом засвидетельствована, как уже отмечалось, в Vita Severini Евгиппия, в рассказе о пророчестве святого относительно продолжительности власти короля, бывшего объектом восхвалений со стороны многих nobiles.

Поэтому естественно, что Одоакру пришлось вступать в отношения с некоторыми группами аристократии для того, чтобы обеспечить их согласие. Мне, однако, кажется чрезмерно схематичной гипотеза о четких объединениях, монолитных с идеологической и политической точки зрения, в связи с отношениями, установленными королем с некоторыми семейными группами[684]. Как было вполне доказано, нельзя абстрактно предполагать наличие неизменно сплоченной ориентации, «выравненной», последовательной и равномерной, разделяемой всеми членами наиболее представительных сенаторских аристократических родов. Более чем показательным является случай с четырьмя сыновьями Флавия Цецины Деция Максима Василия Младшего (Flavius Caecina Decius Maximus Basilius junior)[685], чьи политические предпочтения находились в резком противоречии[686].

Когда в связи с территориальными приобретениями и особенно в связи с завоеванием Далмации после смерти Юлия Непота открылись новые возможности, Одоакр приостановил полномочия illustres, продавливая поворот к собственному политическому проекту. Этому новому контексту также соответствовали полномочия и обязанности, возложенные на homines novi, нескольких варваров, в основном католиков, и их использование в военно-политическом и административном плане; среди них, вероятно, comes domesticorum Pierius, которому он подарил некоторые земли, расположенные на острове Мелита в Далмации и на Сицилии, на которых мы остановимся позже; упомянутый в «странице королевской щедрости» (pagina regiae largitatis), отраженной в содержащем дарение Пиерию папирусе Tjäder 10–11, «возвышенный муж, комит и управляющий Арборий» (vir sublimis comes et vice dominus Arborius), чьи «высочайшие предписания» (praecepta sublimia), наряду с исходившими непосредственно от короля «королевскими предписаниями» (praecepta regalia), были необходимы для придания юридической силы дарению земель[687]. В прошлом как аббат Марини, первый издатель папируса, так и Моммзен утверждали, что vicedominus, на которого было возложено управление личным имуществом короля и исполнение дарений, может рассматриваться как предшественник comes patrimonii[688]; Флавий Павел Андрей, действующий по королевскому поручению викарий Одоакра в Медиолане (Flavius Paulus Andreas, Odoacris vicarius Mediolani agens ex regio mandato), который руководил передачей нескольких massae и fundi, расположенных in Beneventanis et campano agro, иначе не известному vir illistris Вигилию, уроженцу Лигурии; Флавий Валила, «который и Теодобий» (Flavius Valila qui et Theodobius), vir clarissimus et inlustris comes et magister utriusque militia[689], ревностный католик, подаривший ecclesia Cornutatensis, которую основал неподалеку от Тиволи[690], ряд предметов утвари и fundi, расположенные на territorium Tiburtinum и относящиеся к massa Cornutatensis, и уступивший базилику Юния Басса во дворце Юниев Бассов на Эсквилине папе Симплицию, превратившему это здание в церковь, посвященную святому Андрею[691].

Итак, взятый после 480 года новый курс основывался на привлечении нескольких наиболее преданных сторонников, кое-кто из которых носил имя, показывающее его неримскость. С того же времени, как мы вскоре рассмотрим, было восстановлено избрание консулов. Таким образом, с одной стороны, особо приближенные к Одоакру варвары были подключены к нервным узлам власти, с другой, восстановлено политическое пространство к выгоде сенаторской аристократии. Складывается впечатление усилий, напряженной попытки создать непринужденную атмосферу, лишенную трений между иноземными варварами и римлянами, католиками и арианами, свойственной правлению, которое, несмотря ни на что, продолжалось без резких поворотов, в русле традиции.

Источниками документировано еще одно нововведение после 480 года. В то время как с 473 по 479 гг. в консульских текстах[692] отсутствуют консулы на Западе, после 480 года, то есть co смерти Непота, похоже, возобновляется их регулярное назначение. Будь это так, здесь усматривалась бы неявная легитимация власти Одоакра со стороны Зенона. Однако молчание источников по этому вопросу является весьма красноречивым ответом.

С перенесением западной императорской верховной власти на Восток и в отсутствие официального признания презентального патрициата неизбежно возникает проблема определения власти Одоакра: по ту сторону отношений силы и права завоевателя, каков был, с юридической точки зрения, тот периметр, в пределах которого действовал варварский король?[693] Только у Виктора Витенского, как уже отмечалось, в связи с уступкой Сицилии со стороны Гейзериха он определен как rex Italiae. У Иордана обозначения Torcilingorum rex (habens secum Sciros, Herulos diversarumque gentium auxiliarios)[694], и Herulorum rex[695], обобщенные в гиперониме rex gentium[696], отражают не различные этапы его власти, но подчеркивают сложную племенную взаимосвязанность выступивших за ним войск. Он сам называет себя просто rex, без определения страны или народа, в pagina regiae largitatis, содержащейся в папирусе Tjäder 10–11, тогда как actores получателя дарения, ссылаясь на него, именуют его praecellentissimus rex dominus noster. Существует незначительное число обнаруженных в Колизее эпиграфических документов, упоминающих Одоакра[697]; одним из является tessera monumentorum, в которой его имя появляется в сопровождении апеллятива dominus; в двух других, крайне фрагментарных, он упомянут вместе с Зеноном и определяется просто как vir. Лишь в одном из них остается пространство для прилагательного, которым, согласно выдвинутым предложениям, вполне вероятно могло быть gloriosissimus или excellentissimus.

Монетами задокументированы титулы DN и FL. За исключением несущей имя Василиска полу-siliqua[698], до смерти в 480 году Непота монеты, отчеканенные на монетных дворах Милана и Равенны, всегда содержат указание на этого императора[699]. После же его кончины золотые (solidi и tremisses) и серебряные (доли siliquae) чеканки упоминают Зенона вплоть до его смерти в 491 году. С этой даты до наступления Теодериха и капитуляции Одоакра в 493 году известна только одна эмиссия, вероятно, полу-siliqua, на аверсе которой упомянуто имя Анастасия, тогда как реверс занят монограммой rex[700]. На некоторых сериях nummi вместо этого на аверсе (recto) появляется бюст Одоакра с легендой ODO, а на реверсе (verso) — его монограмма. Согласно некоторым интерпретациям[701], это — явный признак автономии, хотя и представленный лишь на мелких бронзовых экземплярах с ограниченной сферой обращения; тем не менее, такое поведение выглядит находящимся в противоречии с тем формальным уважением, которое всегда проявлялось по отношению к восточному императору. Проблематичным представляется использование на некоторых экземплярах титула Flavius. Фактически мало что удается узнать о его использовании многими варварскими правителями. Согласно известному отрывку Павла Диакона[702], относящемуся к избранию Аутари, лангобарды «…regem sibi statuerunt, quem etiam ob dignitatem Flavium appellarunt, quo praenomina omnes qui postea fuerant Langobardorum reges feliciter usi sunt»[703]. В действительности этот эпитет находился в употреблении уже несколько веков, но мы не можем быть уверены в том, что он каким-то образом «персонифицировал» императорское достоинство[704]. Де Росси решительно настаивал на идеальной связи, существовавшей, по его мнению, между титулом Flavius и «романизацией» Одоакра[705]. Мы не в состоянии узнать, когда этот титул его украсил и что бы он мог отражать, был ли он чисто почетным или предполагал определенные обязанности и должности[706]. В любом случае, хотя и «самый обыкновенный», как считает Джоунс[707], варварский король, Одоакр был главой римской администрации. Он проводил внешнюю политику, заключал foedera, как это происходило в отношениях с Гейзерихом, руководил войском, дарил земли, которые реквизировал, взимал налоги. Нет никаких причин для того, чтобы оказывать исключительное доверие одинокому свидетельству Феофана[708], согласно которому после того, как Орест захватил τῆς ἐν Ἰταλίᾳ βασιλείας, Одоакр получил власть с помощью варварской силы и устроил, отстранив римлян, управление по собственным законам, κατὰ τὸν πάτριον νόμον. Помимо compositio в отношении родственников Ореста, которую мы интерпретировали как weregeldum в соответствии с нормами варварского права, ни один акт Одоакра не может быть понят в свете введения πάτριος νόμος, варварского права в Италии. Он с уважением относился к римской традиции и действовал, как уполномоченный представитель восточного императора, по крайней мере, при управлении полуостровом. Однако после смерти Непота он приступил к укреплению собственной власти. Но было ли им также присвоено право издания законов? Принял ли он на себя также правоспособность по избранию западных консулов?

Как уже неоднократно отмечалось, хотя ornamenta palatii и были отправлены в Константинополь, тем не менее, до 480 года существовал западный император, пусть изолированный и ограниченный в Далмации, которому принадлежало право избрания консулов. Однако, как следует из консульских фаст, в годы, предшествующие перевороту Одоакра, западные консулы отсутствовали, что легко объясняется характерными для этого времени бурными событиями. Все отражающие консульскую последовательность перечни помещают на 473 год Льва Августа без коллеги (Leone Augusto sine collega), на 474 год — Льва Августа Младшего (Leone iuniore Augusto), на 475 год — Льва Августа Младшего во второй раз (Leone iuniore Augusto II) и на 476 год — Василиска и Армата (Basilisco et Armato). Таким образом, все консулы — восточные. Возникали, впрочем, некоторые сомнения относительно 476 года. Василиск узурпировал трон Зенона (у Виктора Тонненского в 476 году отмечены «тиран Василиск и Армат» (Basiliscus tyrannus et Armatus), а далее, в дополнении (in addendum), «Василиск лишился консульства» (Basiliscus a consulatu recessit[709])), однако, как уже упоминалось, в том же году последнему удалось вернуть себе власть. Таким образом, в 477 году на Востоке не было возможности кем-то обозначить консульство и хронологическое указание фиксировало: «после консульства Василиска» (post cons. Basilisci). Указание Армата проблематично: по мнению некоторых, речь идет о брате Одоакра, избранном Юлием Непотом, «возможно, в качестве залога политического плана притязаний на возвращение к власти»[710]. Эта весьма соблазнительная гипотеза лишена, однако, надежных документальных доказательств.

Относительно лет, непосредственно следующих за 476 годом, расхождения источников незначительны. Consularia Italica[711] и Кассиодор[712] представляют такую последовательность: в 478 году — Илл (Ellus), в 479 — Зенон Август во второй раз (Zeno Aug. II), в 480 — Василиск Младший (Basiliscus iunior), в 481 — Плацид (Placidus), в 482 — Северин (Severinus). Никаких существенных различий не представляет консульская последовательность у Марцеллина[713]. Fasti Graeci, изданные в конце Chronicon Paschale, представляют консульскую последовательность, в которой в 480 году указан Василиск (Basiliscus)[714], в 481 — Плацид (Placidus), в 482 — Трокунд (Trecondius), 483 год — без консулов. Таким образом, до 482 года нет и следов западных консулов.

Как в отношении Василия, так и в отношении Плацида отсутствуют надежные свидетельства, которые позволили бы установить их западную принадлежность[715]: первый упоминается в кодексе Юстиниана[716], в то время как нет законов, где приводилось бы имя Плацида. Поэтому представляется, что первым западным консулом был Северин. Поскольку он указан в 482 году, его назначение состоялось в конце 481 года, следовательно, не только после смерти Непота, но и после завоевания Далмации.

Он упоминается в Consularia Italica и у Кассиодора в 482 году, у Марцеллина — вместе с Трокундом, тогда как в Fasti Graeci для этого года отмечен только Трокунд, который был с Востока. Неявное подтверждение восточного консульства этого последнего предоставлено Виктором Тонненским, отметившим 483 год как post consulatum Trecundii.

Стремительное развитие далматинской ситуации, смерть Непота и завоевание Одоакра радикально изменили ситуацию. По исчезновении западного императора Одоакр, вполне вероятно, присвоил себе право назначать западных консулов.

Для лет, следующих за 482 годом, Consularia Italica представляют следующий список: в 483 году — Фаустин (Faustinus) (или Фауст (Faustus)), в 484 — Венанций (Venantius) (у Кассиодора — Теодерих и Венанций (Theodericus et Venantius)), в 485 — Симмах (Symmachus), в 486 — Деций (Decius) (у Кассиодора — Деций и Лонгин (Decius et Longinus)), в 487 — Боэций (Boetius), в 488 — Динамий и Сифидий (Dinamius et Sifidus), в 489 — Пробин (Probinus) (у Кассиодора — Пробин и Евсевий (Probinus et Eusebius)), в 490 году — Фауст (Faustus)[717]. Это — западные консулы.

В Corpus iuris civilis законы датируются исключительно именами восточных консулов: в 484 году — Теодериха, в 489 году — Евсевия.

У Виктора Тонненского последовательность такая: в 481 году[718] — Теодерих (Theodericus), в 485 — «после консульства Теодериха» (p. c. Theoderici), в 486 — Лонгин (Longinus), в 487 — «после консульства Лонгина» (p. c. Longini), в 488 — «второй год после консульства Лонгина» (p. c. II Longini), в 489 — Евсевий (Eusebius), в 490 году — «Лонгин вторично» (Longinus deuteros)[719][720].

В Fasti Graeci приводятся: в 484 году — Теодерих (Theodericus), в 485 — Симмах (Simmacus), в 487 — Боэций (Boetius), в 488 — Динамий и Сифидий (Dinamius и Sifidius), в 484 — Евсевий (Eusebius), в 490 году — Лонгин (Longinus). Эти «смешанные» последовательности подтверждают избрание консулов на Западе, но, очевидно, ничего не говорят нам относительно их признания со стороны Константинополя. Однако во включенных в кодекс Юстиниана императорских конституциях, относящихся к этим годам, не появляется ни одного западного консула. На Востоке нет и следов Северина, Фауста, Венанция, Симмаха, Лонгина и Боэция; законы носят имена исключительно восточных консулов[721], и это наводит на мысль, что Зенон не признавал консулов, назначенных Одоакром[722].

Последствия восстановления консульских выборов на Западе не заставили себя ждать. Отношения с Зеноном все больше охладевали, и некоторые политические действия могут быть объяснены как следствие этих скрытых трений. На основании фрагмента Кандида, по правде говоря, довольно темного[723], мы располагаем информацией о посольстве, отправленном в Константинополь непосредственно после смерти Непота «западными галлами» (δυσμικοί Γαλατοί) с целью заявить, что они не намерены подчиняться власти Одоакра. Затруднительно истолковать это свидетельство, связанное с тем фактом, что жители Прованса отвергали свое подчинение Одоакру и поэтому обратились к Зенону, отправив посольство в Константинополь. Но и Одоакр прислал своих эмиссаров, и Зенон, выслушав доводы и тех, и других, был склонен поддержать Одоакра. Неясна, прежде всего, идентификация этих «западных галлов», желавших освободиться от режима Одоакра. Было выдвинуто предположение, что зачинщиком всего этого был Эврих, вынудивший аристократию к фасадной миссии, точно так же, как поступил с сенаторским посольством 476 года Одоакр[724]. Но и Одоакр отправил своих посланников, и нам не дано знать, имели ли они своей задачей просто доложить о галльской проблеме. Вполне вероятно, что истинной причиной их миссии была очередная попытка защитить дело окончательного урегулирования его положения после смерти западного императора. На первых порах Зенон проявил склонность к сближению, вероятно, из-за страха визиготского экспансионизма. Непревзойденный мастер в откладывании решений, он тянул время, добившись должной лояльности Одоакра, отказавшегося поддержать Илла, поднявшего восстание и просившего его о помощи[725]. Но легитимация заставляла себя долго ждать и обещания Зенона не получали реализации в каком-либо институциональном акте. Тогда Одоакр совершил поворот к автономии и собственному правлению, присвоив право избирать консулов на Западе. Такое поведение ожесточило и встревожило восточного императора, обратившегося к ругам, чтобы с их помощью ослабить возрастающую власть Одоакра.

Сложившаяся после смерти Непота новая атмосфера, несомненно представлявшая собой решительный поворотный пункт также в отношениях между Одоакром и частью римской сенаторской аристократии[726], засвидетельствована документом, который вышеупомянутый «высокий и выдающийся муж Василий, префект претория и патриций, также действующий за превосходнейшего короля Одоакра» (Flavius Caecina Decius Maximus Basilius[727], sublimis et eminentissimus vir praefectus praetorio atque patricius agens etiam vices praecellentissimi regis Odoacris), предъявил избирательному собранию, созванному в мавзолее св. Петра после смерти папы Симплиция в марте 483 года[728]. Мы не знаем, какие отношения между Одоакром и папой имели место ранее; нам лишь известно, что когда константинопольский патриарх Акакий опубликовал при поддержке императора Зенона «Энотикон»[729], «объединительный» указ, легализовавший de facto учреждение монофизитской иерархии, повторяющимся демонстрациям папы Симплиция было противопоставлено красноречивое и презрительное молчание. В мои намерения не входит ни рассмотрение стиля документа (scriptura) 483 года, ни, тем более, исследование относящихся к синоду 502 года жарких споров, когда была утверждена ничтожность постановленного ранее, о чем так много было написано[730]; следует лишь напомнить, что предъявленная префектом претория Одоакра римскому избирательному собранию «бумажка» (cartula) предусматривала, что выборы понтифика должны происходить после consultatio светской власти (non sine nostra consultatione cuiuslibet celebretur electio)[731]; возможно, это было нужно для обеспечения общественного порядка — в тексте упоминается «случай волнений» (occasio seditionis); нельзя исключать, что действительно имела место попытка реального вмешательства в церковные дела[732]. Объявлялись недействительными продажи земель и вообще недвижимости, осуществленные по какому бы то ни было основанию кандидатом на папский престол и его преемниками, с возложением обязанности возвратить все полученные доходы (reditus), распространяемой также на наследников приобретателей[733]. Но самый интересный аспект scriptura — по крайней мере, с интересующей нас точки зрения, — безоговорочный запрет отчуждения понтификом, которого должны были избрать, и его преемниками какой-либо praedium seu rusticum sive urbanum, vel ornamenta aut ministeria ecclesiarum… quae nunc sunt vel quae ex quibuslibet titulis ad ecclesiarum iura pervenerint[734]. За запретом следовала гражданская санкция, которой подвергался нарушивший эту норму: ничтожность действий, возлагавшаяся как на отчуждающего, так и на приобретателя (…si quis vero aliquid eorum alienare voluerit, inefficax atque irritum iudicetur)[735]; кроме того, к ней присоединялась и религиозная санкция (sitque facenti vel consentienti accipientique anathema)[736]. Давно идут споры, считать ли указ, признанный в 502 году ничтожным, прямым распоряжением Одоакра[737] или, скорее, инициативой его префекта претория, бесспорного лидера фракции римской сенаторской аристократии[738]. Те, кто предполагали, что король был автором и создателем scriptura, соотносили рассматриваемый документ с вышеупомянутым свидетельством папы Геласия, который в те годы, когда Теодерих обустраивал свое господство в Италии и папство пыталось более однозначно определить границу между auctoritas sacrata pontificum[739] и regalis potestas[740], утверждал, что некогда в прошлом он не подчинился «Odoacri barbaro haeretico regnum Italiae tenenti, quum aliqua non facenda praeciperet»[741][742]; те же, кто вместо этого предполагал, что Флавий Цецина Деций Максим Василий действовал от имени и в качестве представителя значительной группы аристократов[743], подчеркивал тот факт, что на синоде 502 года было прервано чтение указа и объявлено неприемлемым вмешательство «могущественных мирян», которые, обходя и не принимая во внимание (praetermissae) personae religiosae, quibus maxime cura est de creando pontifice[744], перевели выборы папы in suam potestatem[745]; дело это прискорбнейшее и contra canones[746][747]. По этому поводу, то есть в отношении правил, которые должны были регулировать папские выборы, в 502 году ничего постановлено не было, поскольку эта тема обсуждалась на другом синоде в 499 году; зато было объявлено о недействительности другого ключевого пункта scriptura, касающегося запрета на отчуждение церковного имущества со стороны понтифика, который будет избран. Причиной аннулирования стала неправомочность тех, кто его обнародовал; как гласит текст, «ne in exemplum remaneret praesumendi quibuslibet laicis quamvis religiosis vel potentibus in quacumque civitate quolibet modo decernere de ecclesiasticis facultatibus»[748][749], поскольку постановления шли contra patrum regolas[750] и были приняты a laicis quamvis religiosis[751], которые не имели права распоряжаться чем-либо, относящимся к церковным правам.

Как бы ни интерпретировать scriptura 483 года, нет сомнений в том, что Флавий Цецина Деций Максим Василий, был ли он вдохновителем или всего лишь непосредственным исполнителем чужой воли, не мог не действовать если не в гармонии, то, по крайней мере, с согласия Одоакра[752]. И, возможно, не лишен значения тот факт, что Деций поддержал избрание на папский престол человека, прочно связанного с Анициями. Действительно, был избран папа Феликс III[753], явно и без колебаний осудивший религиозную политику Зенона и Акакия. Он решительно противостоял избранию монофизитского епископа Петра Монга на престол Александрии, отправил послов к императору и требовал, чтобы константинопольский патриарх прибыл в Рим и подвергся суду. Наконец, он отлучил Акакия, положив начало расколу, разделявшему церкви Запада и Востока в течение 35 лет, до 519 года. То, что избрание лица, столь близкого Анициям, было горячо поддержано одним из наиболее выдающихся представителей Дециев, стало результатом операции, бросающей тень на чистую симметрию, с которой современное просопографическое ви́дение пытается анализировать политические процессы этого последнего отрезка столетия.

Итак, в начале восьмидесятых годов V века, одновременно и параллельно с возрастающими трениями между римской и константинопольской церквями, произошло охлаждение отношений между Одоакром и Зеноном. Не исключено, что в этой новой атмосфере нарушились союзы и баланс предыдущих договоренностей, чтобы реорганизоваться в новых политических очертаниях, и это могло побудить римскую сенаторскую аристократию к общей и совместной ориентации в «западном» и «халкидонском» смысле.

Через несколько лет последовал восточный ответ. Зенон сопроводил военное наступление проницательной дипломатической политикой, вновь завязывая отношения с римским сенатом, призывая его к сотрудничеству для поддержки своего дела и позволяя предвещать мирное будущее и посредничество. «Litterae certe vestrae catholicae fidei praedicant unitatem, pacemque ecclesiarum regia pietate pronuntiant…»[754][755]: так отвечал папа Феликс III византийскому императору. И в обманчивой перспективе unitas vera, pax fida[756], — таковы были надежды понтифика — получили превосходство группы, поддерживающие провосточную политическую линию. Однако более чем вероятно, что и новое направление, приданное Одоакром своему правлению после смерти Юлия Непота, не было непричастно к его постепенной изоляции. Бо́льшая централизация, постепенное оттеснение illustres от поручений правительства, сокращение должностей по административному управлению и использование варварского элемента, как уже упоминалось выше, способствовали все более очевидному отдалению короля от политических сил, которые до сих пор его поддерживали. Такая изоляция стала явной, когда, после победы Теодериха при Изонцо и Вероне, Одоакр, согласно рассказу Павла Диакона[757], направился в Рим, где обнаружил ворота закрытыми и, как следствие, в отместку разорил прилегающие территории[758]. О том, что сенат сразу перешел на сторону короля остроготов, упоминается также у Иоанна Малалы[759].

Мне не кажется случайным совпадением тот факт, что королевство Одоакра начало колебаться, даже не принимая в расчет сложное переплетение случайностей внешней и религиозной политики, именно тогда, когда король, похоже, был склонен отказаться от краеугольного камня, на котором до сих пор сосредоточивалась подлинная деятельность правительства: поддержки сенаторской аристократии. Это явный признак живучести политической силы сената в V веке.

Но, по крайней мере, до тех пор, пока был жив Непот, Одоакру было необходимо демонстрировать увековечивание всего того, что было в прошлом, поскольку престиж и роль нобилитета выступали в качестве гаранта в плане преемственности. То, что это было только формой, не имело большого значения. Было важно, что illustres по-прежнему ощущали себя главными действующими лицами политических событий и разделяли его стратегию.