Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 17

Ветер изменился, стоило только Гулльвейг коснуться меня и повести за собой. Навязчивая мысль, что это дурное предзнаменование пронеслось в голове ворчливым тоном Сиф и притупило все доводы рассудка, напоминающего о власти ванов над природой. Впрочем, доверять изворотливой было опасно.

— И куда ты так уверенно идёшь? — спросил я, когда мы достигли теневой стороны сада. Шелест листвы скрывал шёпот, однако я не забывал про стражу, которой здесь было на самом деле предостаточно. — Может, поделишься, что ты ищешь, прежде чем придётся снова делать иллюзию и прятать тебя?

Гулльвейг недовольно поджала губы, но тяжело вздохнула и мягко взяла меня под руку, будто мы прогуливались по саду, любезничая и болтая о пустяках. Если она сейчас затащит меня в угол и там применит магию, норовя уничтожить ненужного свидетеля, то не удивлюсь. Однако я догадывался, что ван явно нуждалась в союзнике, что мог бы помочь и скрыть в неподходящий момент, а заодно отвести подозрения. Вот только почему она была так уверена, что я не сдам её в удобный момент — оставалось только гадать.

— Что ты знаешь о мире, Локи? — тихо спросила Гулльвейг, покручивая в руках сорванный василёк. — Наверняка тебе рассказывали сказку о злом и беспощадном Имире, что от скуки создал девять миров, населил их разными существами и позже стал упиваться властью, заставляя собственных детей сражаться против друг друга? А потом явились трое братьев и положили конец правлению Имира и прочее бла-бла?

Каждое её слово сочилось презрением, как гнилью исходит тухлая рыба. Гулльвейг высокомерно взглянула на меня, выгибая выразительно бровь.

— Допустим, — опасно было поддаваться на провокацию, совсем не зная противника.

— А что, если я скажу тебе, что всё это ложь, в которую верит большинство, словно глупое стадо баранов? — она осторожно перебирала пальцами по моей руке.

— А ты, конечно же, знаешь истину? — в ответ я стиснул её хладные пальцы, заставляя колюче засмеяться.

— Прости, дружок, но ты даже собственного имени не знаешь, что уж говорить обо всём остальном? И не смотри так на меня, будто испепелить пытаешься — твой внутренний огонь ещё пробудить надо. Впрочем, мы отвлеклись от темы.

— Не боишься, что я в любой момент могу сдать тебя страже и отвести Всеотцу? Он не шибко жалует лазутчиков.

Гулльвейг вновь рассмеялась, откидывая густые кудри за спину:

— Потому что сам таким был, — холодно произнесла ван. — Но нет, я не боюсь, ибо мы с тобой похожи, Локи: нами движет любопытство. И не смей врать, что тебе совсем неинтересно — твои глаза говорят об обратном.

Не знаю, что именно увидела Гулльвейг в моих глазах, но была права: любопытство руководило мною. В детстве я не унимался, пока Тюр не ответит на все вопросы, а няньки не расскажут небылицы про каждого героя сказки на ночь. Сиф прозвала меня занозой, а Тор грозился дать подзатыльник, если не заткнуть и спрошу ещё чего-нибудь, и как же он смешно бесился, когда я, хихикая, приставал к наставникам. С годами ничего не изменилось: изучил почти все секции в библиотеке Трудхейма и перечитал все бестиарии с существами девяти миров. Правда, толку в них было мало — сейчас куда полезнее были бы знания про сейд, однако я ни разу не видел свитков с таким названием. Или их прятали, или же записывали иначе. В любом случае стоит поискать.

Ван украдкой наблюдала за мной, пристально всматриваясь, и, елейно улыбнувшись, произнесла:

— Молчание — знак согласия, Локи. Ты спросил, что я ищу — правду, и ничего больше. А чтобы её отыскать приходится много, очень много читать и рыскать по чужим садам, чтобы найти подтверждение всему, что нашла. И пока что ни разу не ошиблась.

Я склонил голову, дожидаясь, пока Гулльвейг насладиться собственной значимостью и снизойдёт до пояснений:

— В стенах, окружающих Трудхейм, есть секретный спуск в подземный лабиринт. Сейд подсказал мне направление сегодня, — она кивнула на восток, где росли высокие ели и кусты можжевельника — самое отдалённое и тёмное место сада. Вот, значит, что за свечение видели стражники.

Сомнения заставили нахмуриться: откуда в Трудхейме и уж тем более его защитных стенах мог спрятаться потайной проход? Но если подумать… Стены были не слишком уж узкими, местами и вовсе расходились, возвышая смотровую башню — под ней идеально мог располагаться проход, куда угодно.

Чертоги многих асов славились подземными лазами и глубокими подвалами, что строили предки, якобы спасаясь от гнева Имира. Однако теперь у них было иное значение: Валаскьяльв и окружающие его залы и башни славились запутанным подземельем, о котором было известно почти каждому камню и листочку — так Всеотец предупреждал о каре за предательство и намекал на вечное заточение. В Трудхейме имелись подземные комнаты, которые использовали как хранилища припасов, оружия и утвари, но, видимо, существовали лазы, о коих не знал никто. Ну почти.

Откуда такие познания у вана, и не было ли это истинной причиной их пребывания здесь? Из свитков? В жизни не поверю, что всё это она прознала, просто прочитав даже сотню или тысячу табличек, рунных камней и свитков. Подобные знания наверняка желали сохранить в секрете и прятали их в виде загадок, шифров или вовсе передавали бы из уст в уста. Интересно, кто был наставником ванов, если их осталось всего четверо? Ньёрд сам обучал детей? Но откуда ему было знать про туннели Асгарда? Тот великан со Слейпниром не мог их построить — мы бы заметили, а значит, они появились здесь гораздо раньше. Подозрения роились в голове точно потревоженный улей, но одно знал точно: бросаться обвинениями рано — стоило сначала всё проверить и разузнать, а уже потом можно будет и схватить предателей. Гулльвейг, видимо, умела читать мысли: резко повернула голову, вскинув глаза, и улыбнулась так холодно, что по коже поползли мурашки.

Возможно, стоило держаться от неё подальше и вовсе не помогать, но она отлично поняла моё слабое место, вытащив из недр души упоминание таинственного и красивого имени, за которым могла скрываться истинная история моего происхождения. Любопытство толкало вперёд за этой женщиной, которая источала зловещую энергию.

Чем дальше мы шли на восток, тем ветви прочнее скрывали небо, а трэллы попадались реже — они избегали этой части сада, за которой Сиф явно не успевала следить. Вдруг Гулльвейг прищурилась, и на миг глаза её вспыхнули сейдом, пока она осматривала один ствол ели за другим. Наконец она окликнула меня:

— Сможешь зажечь огонёк? Надо подсветить точный рисунок.

Я непонимающе уставился на неё:

— Каким образом?

Пару мгновений Гулльвейг молчала, а затем расхохоталась и сочувствующе покачала головой, громко вздыхая:

— Сколько же от тебя скрыли, если ты даже о своём предназначении не знаешь, — произнесла она, но даже грусть в её словах казалась колючей и царапающей.

Прошептав заклинание, ван сплела руками маленький светящийся шарик, который медленно парил в воздухе, подсвечивая едва различимые руны на стволе ели.

— Это древний язык ётунов, — пояснила Гулльвейг, видя, как я хмурюсь, пытаясь прочесть знакомые символы, что складывались в настоящую ерунду. — Современный язык основан на нём и всевозможных наречиях, что упростили половину слов и вычеркнули большую часть рун, так что даже не пытайся прочитать без знаний — всё равно не поймёшь, — она ткнула пальцем в сплетение двух рун. — Это отдельных два слова, а эта завитушка не запятая, а словосочетание — иначе говоря, здесь сказано: «Проход на севере скрывает два камня: старый и младой. Выбери свой, и обретёшь дорогу».

И, никак не комментируя загадку, она погасила шарик и уверенно пошла вперёд, замирая у дальней стены, поросшей мхом и чуть расходившийся в стороны.

— Откуда ты знаешь этот язык? — полюбопытствовал я, пытаясь разглядеть те самые камни.

Выучить его самостоятельно она точно не могла, учитывая все сложности, о коих она сама только что рассказала, а значит, её обучали. Но кто? Неужели её учил ётун? Вполне возможно, ведь на конец войны с ними ей было примерно десять лет.

— У меня прекрасный наставник и доступ ко всем библиотекам ванов, — отмахнулась Гулльвейг, явно избегая темы. — Лучше ищи, а не болтай — нам не стоит попадаться, иначе ваш одноглазый старик заподозрит неладное.

Я хмыкнул от столь пренебрежительного прозвища и уставился на стену, сделанную из одинаковых серых булыжников. Сколько же лет она тут стояла, если загадка была написана аж на языке ётунов? Впрочем, чему удивляться, если чертог был воздвигнут на развалинах прошлого и здесь всегда была жизнь, что вытеснили асы.

Трещины, изгибы, и снова трещины — глаза уже порядком устали, как вдруг взгляд упал на два камня, один из которых едва был покрыт мхом в отличие от остальных, хотя его тут должно было водиться в избытке. Указав на них вану, я посторонился, позволяя ей прошептать заклинание и окутать сейдом сначала старый, а затем новый и так по кругу несколько раз. Наконец камни ушли вглубь, и перед нами возник проход, ведущий вниз. Гулльвейг уверенно шагнула вперёд, и не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней. Обернувшись, заметил, что стена чудом возникла вновь, позволяя не сотворять иллюзию и не скрывать вдруг появившуюся дыру.

Тёмный коридор брал круто вниз и уводил в восточном направлении, а единственным источником света служило сияние волос Гулльвейг, которые отливали насыщенным жёлто-оранжевым цветом, как языки пламени. Мы шли в молчании по узкому коридору, что был лишён развилок и продувался по ногам сквозняком, что было добрым знаком — в тупик не попадём. Мне казалось, прошла целая вечность, когда мы наконец достигли полукруглой залы, которую должны были освещать факелы. Окинув меня взглядом, сквозящим презрением, Гулльвейг прошептала заклинание, и комната озарилась светом. Стены украшали руны, написанные всюду, а в центре красовался огромный рисунок Иггдрасиля, по обеим сторонам от которого имелись проходы. Над каменными арками имелись письмена, указывающие, видимо, направление. Я надеялся, что ван переведёт, но Гулльвейг раздражённо цокнула, одним движением потушила факелы и двинулась направо.

— Даже пояснять не станешь? — поинтересовался я, идя с ней рядом. Проходы то расширялись, то сужались и начали немного петлять, заставляя нас держаться вплотную друг к другу.

— Не обязана, — отрезала она и ускорила шаг.

Длина коридора ничуть не уступала предыдущему, и если интуиция не обманывала, то мы были на полпути к чертогам Одина, попадаться которому было слишком рискованно. И только я хотел поделиться соображениями, как перед нами возникла каменная зала с рядом колонн, на которых также висели факелы. Это была абсолютно пустая комната с дырой в полу, что на самом деле являлась круговой лестницей. Не раздумывая, Гулльвейг начала спускаться, увлекая меня за собой. Голова немного кружилась от бесконечных поворотов, но нос щекотал запах травы, и казалось, впереди раздавался птичий щебет. Последняя ступенька лестницы упиралась в массивную дверь, за которой скрывалась просторная комната с настоящим чудом — дальняя стена представляла собой проход, отдающий мягким свечением. За мерцающей поверхностью гулял ветер, качались бутоны цветов и парили птицы.

— Что это такое? — удивился я, подходя почти вплотную и любуясь открывшейся картиной.

— Подземный проход в Ванхейм — ничего интересного, — скучающе бросила Гулльвейг, осматривая книжные шкафы, которыми была заставлена остальная часть залы, и заставляя меня изумлённо уставиться на неё.

— Что значит ничего интересного? Хочешь сказать, что существуют секретные тропы, связывающие миры?

Гулльвейг довольно улыбнулась:

— Какая сообразительность, дружок! Конечно, имеются. Но чем меньше голов о них знают, тем лучше, ведь удобнее контролировать только один Биврёст, верно? — она лукаво подмигнула и принялась рыскать по комнате.

Я никогда прежде не был в Ванхейме, а теперь он сверкал и переливался оттенками вечного лета прямо передо мной. Дыхание лёгкого ветерка доставало до волос и края рубахи, проходясь по ней щекоткой. Трава тянулась к носу сапог, а птицы взмахивали крыльями так близко, что можно было коснуться рукой. Влекомый любопытством, я протянул ладонь, надеясь ощутить иной мир. И вдруг голубая бабочка осторожно взлетела с ромашки и опустилась на кисть, осторожно перебирая тоненькими лапками. Неужели подобное чудо дремало здесь столько лет, и никто не его не отыскал? В это сложно было поверить, в особенности если припомнить дотошность Одина, который мог перечитывать свиток пятьдесят раз, вертя его в разные стороны и преподнося то к лунному, то к солнечному свету в попытке увидеть секретное послание между строк. Но он не знал языка ётунов, а значит, не мог попасть сюда. Или всё же знал, а потому поставил своего верного пса Хеймдалля оберегать якобы единственный проход?

— Один знает об этом проходе? — озвучил я мысли, любуясь качанием крыльев бабочки и чуть поворачивая голову в сторону вана.

— Не должен, если никто ему не проболтался, — она недовольно цокнула и швырнула очередной свиток на полку. — Хватит там заниматься ерундой! Лучше помоги, если хочешь убраться отсюда поживее.

Нехотя я отпустил бабочку и обернулся к Гулльвейг, скрестив руки на груди и наблюдая, как она рыскала по полкам, отчаянно пытаясь добраться до верхних свитков, но роста не хватало.

— Что ты ищешь? — спросил я, откровенно забавляясь её попытками дотянуться.

Гулльвейг раздражённо поправила одежду и злобно процедила:

— Здесь должно быть нечто, что откроет секретный проход внизу. Рычаг или очередная загадка, которую произнесёшь и пройдёшь.

— И как успехи? Нашла, что ищешь?

Насмешка, видимо, больно царапнула самолюбие тёмной ван. Она подлетела ко мне как летучая мышь, впиваясь пальцами в горло и глаза горели её вспышкой ярости. Чёрный густой сейд исходил от неё, норовя утопить меня в липких лапищах.

— Думаешь, один раз спас меня, и отныне можешь дерзить и издеваться? — голос её походил на замогильный шёпот, исходивший из-под земли. — Молоко ещё не обсохло на губах, мальчишка. Одно моё движение, и ты сдохнешь здесь как побитая собака, влекущая жалкое существование в Мидгарде.

Я нахально улыбнулся, решив воспользоваться ситуацией:

— Даже жалкая собака кому-то нужна. Одноглазый старик сдерёт с тебя заживо кожу, если посмеешь убить меня, ведь стражники точно молчать не станут, когда их притащат в пыточные в наказание за мою пропажу.

Хватка на горле стала лишь сильнее, а на дне хвойных глаз разгоралось чёрное пламя. Нехватка воздуха сыграла злую шутку: мне вдруг привиделось, что за спиной ван стояли десятки призраков, тянущих к ней руки, и стало невыносимо жутко. Они открывали пустые рты, пытаясь выдавить звуки, но мёртвым положено молчать, и лица их уродовали судороги. Кто-то из них едва стоял, другие ползли, волоча за собой обрубки ног, болезни пролегли гнойными пятнами на туманных прозрачных телах. Неужели ван их призвала — если так, то мощь её поражала. Наконец Гулльвейг прикрыла глаза, шепча заклинание, и призраки исчезли, как и хватка на шее. Кашель тут же обжёг горло, и я уже хотел сорваться на полоумную гневной тирадой, но она сама едва стояла на ногах, измученно прислонившись к стене. Испарина покрыла её бледный лоб, и я протянул ей бурдюк с водой:

— Хотела убить, а теперь сама корчишься от припадка, ненормальная, — сипло прошептал я, не рискуя прочищать травмированное горло, и, решив не дожидаться ворчания вана, принялся рыскать по полкам. — Ты хотя бы знаешь, что именно мы ищем?

Она покачала головой, не отнимая бурдюк от губ. Капля крови стекала по её щеке из глаз, и Гулльвейг устало прикрыла веки — сумасшедшая и бешеная. Не придумав ничего лучше, я принялся раскрывать один за другим свиток, надеясь отыскать хоть что-то полезное. Однако находил только рецепты мазей и отваров от несварения желудка, описания трав из Ванхейма, размышления безымянного скальда о рифмовке слов и ритме строк, чертежи лютней и дневники наблюдений за погодой — ничего полезного. Часть свитков стёрлась временем и поблекли краски, другую же время не пощадило и от одного прикосновения они обращались в пыль. На старых полках хранились и разбитые горшки, и глиняные таблички вместе с грязными и пыльными тряпками, что когда-то были расшитыми платками.

— Здесь только хлам! — раздражённо рявкнул я, успев поймать склизкий сосуд с протухшим и невыносимо воняющим вином.

Гулльвейг устало открыла глаза и указала на рисунок мирового ясеня на полу:

— Что-то должно сдвинуть плиту, и тогда откроется проход. Я подумала, что ётуны спрятали бы указания среди свитков… Ты же мастер иллюзий, реши загадку, — она даже при смерти будет плеваться ядом.

Я решил пропустить мимо ушей упоминание ётунов и оставить его на потом, а сам огляделся. Наверняка проход скрывался по тому же принципу, что и стена с камнями — надо просто найти подход. Хорошая иллюзия не должна выделяться среди окружения, а казаться естественной его частью. Шкафы точно не были маревом — я осмотрел каждый, как и пыльные полки. С сомнением взглянул на горшок со зловонным вином — если это было тем, что нужно, то у колдуна явно были проблемы с фантазией. Всё казалось слишком естественным, кроме, конечно, огромного прохода в Ванхейм, однако в этом и была его прелесть — чересчур ненастоящий, оттого и реальный. От досады я пнул мелкий камушек под подошвой, и он со звоном прилетел в одну из ваз — та покачнулась и завались на бок, чудом не разбившись. Вдруг за спиной раздался тихий шорох, и я настороженно обернулся, заметив, как в полу образовывалась дыра, а плита покорно отъезжала в сторону.

— Недурно, мальчишка, — Гулльвейг вполне искреннее похвалила меня и с готовностью повисла на предложенной руке, нахально заправив бурдюк мне за пояс.

За массивной плитой скрывался ещё один проход вниз с небольшой лестницей из каменных ступеней. Придерживая вана, мы аккуратно спустились и оказались в огромной зале — здесь не было ни пола, ни потолка — вместо них везде виднелась трава, а всё пространство занимал извилистый и переливающийся мягким свечением корень. Его начало скрывались заросли высокой травы и мха под крышей, а конец уходил в землю, будто он решил показаться здесь всего на миг, чтобы затем исчезнуть вновь. Лианы опутывали комнату и стены, а распустившиеся бутоны источали сладостный аромат.

— Что это такое? — ошарашенно прошептал я, пытаясь осознать увиденное.

Гулльвейг меж тем радостно улыбнулась и вплотную подошла к корню, рассматривая его свечение. Сияние было таким сильным, что подсвечивало даже письмена и рисунки, оставленные среди лиан и сделанные на стенах древним языком. Я не различал смысла рун, и даже фрески путали меня. На них были изображены синие мужчина и женщина, обнимающие друг друга на фоне высокого дерева, а рядом с ними бегали маленькие фигурки людей с факелами.

— Что, не понимаешь? — усмехнулась Гулльвейг, замирая у меня за спиной. — Когда я впервые увидела подобные письмена, тоже не могла поверить. Думала, меня обманывают, а потом осознала, что правда гораздо ужаснее реальности, в которой нас заставили жить.

Я нахмурился, пытаясь понять смысл услышанного. Фрески явно пытались рассказать историю о сотворении мира или же были просто плодом чьей-то фантазии?

— Кто оставил тут эти рисунки? — я повернулся к Гулльвейг, которая, казалось, пришла в норму.

— Ётуны, что заселяли Асгард с самого начала, — она скрестила руки на груди. — Я же обещала рассказать тебе правду о сотворении мира. Вот тебе первый кусочек головоломки. Нравится?

— Объясни, — попросил я, не понимая ни где мы находились, ни смысла всех этих рисунков, рун и вообще существования этой комнаты. Догадки и подозрения вились в голове с невообразимой скоростью, но я путался в них, как гибнет мотылёк в паутине.

Гулльвейг высокомерно вздёрнула нос, поправляя волосы, но затем вдруг пошатнулась, будучи ослабленной припадком наверху. Она тяжело дышала, норовя упасть, и наверняка расшибла бы себе голову, если бы я не удержал её. Однако ни слов благодарности, ни улыбки я не получил — только острый взгляд, в котором плескалось презрение то ли ко мне, то ли к собственной слабости.

— Хорошо, я объясню, несмышлёныш. Девять миров существуют на ветвях Иггдрасиля, пока живы их корни, — ван указала на тот, что сверкал за нашими спинами. — Уничтожь его, и Асгард вмиг падёт. — Я с ужасом посмотрел на неё, заставляя Гулльвейг коварно улыбнуться и снисходительно погладить мою руку, всё ещё удерживающую её.

— За этим ты пришла сюда? — я медленно отпустил её, придумывая план обездвиживания ван.

— Отчасти, — равнодушно бросила колдунья. — Мне больше интересны рисунки — в них сокрыта правда о том, как Имир создал мир и почему его убили. Война уничтожила все святилища ётунов, их дома и историю — Один постарался сделать всё, чтобы от проигравших не осталось ничего. А дорога в Ётунхейм закрыта. Поэтому единственное, что остаётся — это рыскать по библиотекам в поисках жалких крупиц свитков и искать пещеры хранителей корней, ибо им положено было записывать историю и передавать следующему поколению.

— Хранители корней? — переспросил я, пытаясь понять всё услышанное.

— Титул тех, кто призван защищать корень от врагов, гнили и уничтожения. Когда-то они обитали подле них и заботились, как матери о детях. Зала наверху — их обитель, — говорила она отрывисто, словно снисходила до меня своими пояснениями, но в то же время будто красовалась. — И прежде, чем спросишь, я не выдумала этого — нет. Пещера в Ванхейме сохранилась лучше — рисунков больше. Ещё одно доказательство, что ваны превосходят асов.

Реагировать на столь глупый выпад не собирался, чем явно огорчил ехидную лису, что испытывающее глядела на меня, а я старался понять, где начиналась ложь и заканчивалась правда. Почему никто не рассказывал нам ни о корнях, ни о хранителях — неужели Один действительно уничтожил всё во имя мести? Или же он оттого и нарёк себя мудрецом, что оставил все эти знания только для себя одного? Что ж, умно и хитро.

Нетерпеливой надоело, видимо, моё молчание и она потащила меня к рисункам, торопливо рассказывая их смысл:

— Можешь не верить — мне плевать, но смотри! Глаза тебя не обманут. Здесь показаны великий Имир и его жена Аскефруа, кои и породили всё. Жизнь процветала, пока однажды асы не убили истинного Всеотца, — она ткнула в маленькие фигурки с факелами. — Здесь написано, что три брата потеряли веру и согрешили, обратив сейд против прародителей. «Испив чёрной смерти уснула Аскефруа кошмарным сном, и думали дети, что навсегда. Однако чары ничтожны их были, и пробудилась Аскефруа, увидела мёртвого мужа и зарыдала. Дети сжимали копья, желая ей смерти. Тогда пала она на колени, вознося руки к небу и прошептала, что долг матери — заботиться о детях, даже если они предали её».

Гулльвейг ткнула на рисунок, где Имир и Аскефруа были изображены внутри Иггдрасиля.

— Она запечатала себя и великого отца внутри мирового ясеня, чтобы питать миры энергией и сейдом. Иггдрасиль жив, пока живы и они. Это ведь невероятно! Мы дышим, потому что два великих существа заперты в древе, и всё из-за амбиций жалких червяков! И…

Она распалялась всё сильнее, а глаза вновь начали сиять безумием. Слишком много тайн вертелось вокруг неё, а рассказанная история шла в полное противоречие с тем, что было известно мне с детства, а потому и поверить было крайне сложно. Опасаясь, что вновь возникнут призраки, я поспешил осадить её:

— А разве сейд не существовал и до этого? Как и миры? Зачем было замуровывать себя в древе?

— Миры существуют благодаря сейду, Локи, — раздражённо прошипела она. — Уничтожь корень — мир исчезнет, но если раньше Имир и Аскефруа могли создать новый, то теперь нет.

— И что же? Хочешь уничтожить Асгард и всех асов заодно? В этом твой хитрый план?

Она помрачнела, а за спиной стали мерещиться призраки. Однако сдаваться я был не намерен. Гулльвейг специально искала сюда дорогу, и слабо верится, что дело всё только в одних лишь рисунках. Ванов осталось всего четыре, а значит, она знала, кто из них избран хранителем корня, и теперь убедилась, что здешний беззащитен перед любыми чарами. Но неужели Гулльвейг прибыла сюда с целью отомстить за давнее восстание ванов против асов? Впрочем, она тогда была вполне взрослой. Неожиданная догадка пришла в голову: никто ничего не знал про жену Ньёрда. Матери его троих детей словно и не существовало вовсе. Что, если Гулльвейг сама не знала её и решила отыскать хоть какие-то крупицы знаний, а вместо этого наткнулась на пещеры с таинственными символами?

— Считаешь, что я сошла с ума? — прошептала она замогильным шёпотом. — Ты можешь не верить ни единому слову — мне плевать. Живи дальше в обмане, сотканном Одином, и прозябай подле его ног, как верный пёс. Но знай, что эта тварь убила всю твою семью…

— Как и твою? — парировал я, стиснув кулаки. Никому не позволено задевать честь семьи.

Всего одного мига хватило, чтобы Гулльвейг запустила в меня чёрным искрящимся шаром, а я пригнулся, уходя от атаки. Она разозлилась ни на шутку, а призраки за её спиной широко раскрывали рты, будто рвали лица и желали проглотить весь мир целиком в своих бездонных пастях. Я едва успевал создавать марева своих двойников, которые тут же рассыпались в прах от одного её удара. Отвлекшись, пропустил один шар, которым меня отбросило в сторону. Жгучая боль пронзила всё тело, а рот наполнился кровью. Тело будто сковали шипы, проникающие глубоко в кожу, а кожа плавилась, покрываясь волдырями, что тут же лопались. Сквозь пелену заметил, как Гулльвейг приближалась, явно желая разделаться раз и навсегда.

Не знаю, что произошло в тот момент, но сердце словно вспыхнуло, а всё тело обдало жаром огня, скрытом внутри меня. Я вскочил на ноги и замахнулся на вана, ощущая, как на ладони образовался крупный полыхающий шар — не мираж, а истинное пламя. Времени на размышления не оставалось, но ощущения пугали и будоражили одновременно. Один за другим я швырял в Гулльвейг огненные сферы, не отдавая себе отчета в происходящем. Всё слилось в единый ком чар, и реальность ускользала. Голова кружилась, а пламя обжигало. Тёмные чары ван пульсировали под кожей, отравляя разум. Последнее, что запомнил, как Гулльвейг удалось подойти ближе, окутывая меня чёрным туманом сейда, а дальше наступила темнота.

Сквозь неё прорывались обрывки воспоминаний, как Гулльвейг открыла портал и перенесла нас в мои покои в Трудхейме. От истощения кровь пошла у неё из глаз и носа, оставляя кривые линии на бледном как луна лице, но она устояла на ногах и помогла мне добраться до постели.

— Отдыхай и постарайся принять свою природу, ётун, — прошептала она, и я погрузился в забытие.