Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 6

Угольные глаза лукаво смотрели на меня, заставляя щёки пылать от возмущения: Эймунд опять насмехался.

— Ты что, из-под земли вырос? — иначе невозможно объяснить, откуда он взялся: его точно не было здесь, когда я пришла.

Эймунд довольно хмыкнул и подошёл вплотную, ехидно глядя сверху вниз:

— Из-под земли вырастают только дверги и слепые кроты, прямо как ты.

— Ты! — прошипела я, стискивая кулаки. Каждую встречу одно и то же: он издевался, а я багровела.

Довольный, будто кот, Эймунд повёл плечами, поправляя излюбленный зелёный плащ, и принялся расхаживать по округе со скучающим видом.

— Что ты тут делаешь? — я недоверчиво нахмурилась.

Лив, конечно, предупреждала, что он любил слоняться вокруг колдовского круга, но в совпадении с этим человеком верилось с трудом. Да и человек ли он? Тьодбьёрг ведь не могла проникать в голову, успокаивая и наставляя без ритуалов и молитв. Или просто её сейд был недостаточно силён, вопреки всей молве.

— А разве ты не хотела встретиться, недоведущая? — бросил Эймунд через плечо, усаживаясь на камень. Длинные волосы он собрал сегодня в хвост, открывая рваный шрам, что одновременно портил правильные черты лица и придавал обладателю дикости, свирепости. Точно бродячий кот, который прошёл через многое, но по-прежнему красив и горд.

— А ты что, исполняешь все мои желания? Услышал мысли и тут же появился? Ручной колдун, — пробубнила, явно переходя черту.

Эймунд недобро прищурился, окидывая испытывающим взглядом с головы до ног, и я невольно попятилась. Острые черты лица, волевой подбородок, пугающе тёмные глаза и отстранённая манера держаться — всё говорило, что ему лучше не переходить жизненную тропу, иначе пожалеешь и позже душу даже в Хельхейме не найдут.

— Как ты осмелела, стоило только начать заниматься с Бешеной воительницей, — произнёс он по слогам. — Не дёргаешься, не дрожишь при виде казни, а дерзишь и даже не называешь меня через слово «господин», — губы его сложились в полуулыбку, что из-за шрама походила на звериный оскал. — Вот только такая же глупая и несмышлёная. Интересно даже: насколько тебя хватит, если ты не начнёшь заниматься сейдом?

Я вспылила:

— Так научи, а не бросайся угрозами и не являйся в мысли, чудесным образом спасая, а после припоминая! Учёт ведёшь, как быстро растёт мой долг? После к отцу всё же явишься или в ловушку затянешь? Отвечай, что тебе от меня надо!

Устала быть зависимой, слабой, а жизнь только такой пока что и выставляла. Отец видел в Вальгарде хэрсира или даже конунга, старался сделать всё для него, продвигая и рассказывая окружению о подвигах сына, но упорно молчал, когда дело касалось меня. Немощная, больная, одолеваемая видениями — он хотел бы от меня избавиться, лишь бы не слышать о существовании дочери. В его представлении я была не больше, чем красивая вещица, что должна оттенять славу брата. Мои желания, заботы и переживания не учитывались и никого не интересовали, и даже если сейд разорвёт мою душу, Дьярви будет всё равно. Так он избавился бы от проблем раз и навсегда.

Эймунд неспеша поднялся и выпрямился. Плакать перед ним не хотелось, но слёзы предательски заскользили по щеке. Нужно было торопиться, осматривать круг и искать хоть какие-то зацепки, пока Лив не привела сюда хускарлов, а не рыдать перед колдуном, которому точно нет дела до чужих забот.

— Хорошо, — неожиданно произнёс Эймунд, читая меня, словно руны. — Научу.

Я опешила. Обычно люди просили плату за уроки и наставления, а колдуны и вёльвы вовсе не делали ничего за просто так. Но этот вёл себя слишком странно: он точно преследовал какую-то цель, а я лишь инструмент. Что, если он на самом деле соглядатай, разнюхивающий слабости клана Волка? Как он прознал про мои уроки у Сигрид? Сомневаюсь, что об этом было известно кому-то, кроме окружения. Я вообще ничего не знала о колдуне, кроме слов Рефила, а так легко доверяла и впускала в свою голову. Стало страшно: нужно было бежать, держаться рядом с Сигурдом, а не рыскать по развалинам, рискуя попасть в очередную беду. Пугающая мысль, что колдун в эту минуту может сотворить со мной всё, что угодно, обдала будто ледяная волна. Что, если он специально заманивал меня сюда?

— Я слышу, как ты думаешь, — недовольно цокнул Эймунд, вновь прищуриваясь. Он нависал надо мной как скала, а низкий голос, хоть и звучал будто мёд, настораживал. — Мне не нужно золото твоего отца или кого-то ещё. Я сам по себе, уж такова доля колдуна: гуляю то тут, то там. А что до тебя — мне жалко смотреть, как столь очаровательное и способное дарование погибает, потому что слаба головой. Скажи мне, Астрид, неужели ты не могла тренироваться украдкой? Чувствовать сейд или варить отвары, повторять обряды, что видела? Нет, ты предпочла казаться слабой даже самой себе, и посмотри, куда это привело? Сокол, что чудом уцелел после яда, рискует вызвать подозрения сверхъестественным поведением, но всё равно упрямо спасает тебя. Приглядывать за животными — благое дело, однако полагаться постоянно на их помощь — удел малодушия. Так скажи же: ты просто глупая или действительно немощная?

Слова хлестали, и я нервно кусала губу. Эймунд был прав: вместо того, чтобы учиться, повторять заклинания, услышанные от него и Тьодбьёрг, я только и делала, что страдала, виня в бедах всех, кроме себя.

В небе парил Ауствин — верный друг и заступник, которого я не заслуживала. Его поведение действительно выглядело противоестественным: слишком умный для обычной птицы, но неужели Эймунд заговорил сокола, чтобы тот заботился обо мне? Но зачем? Да и могло ли это быть правдой? Ответов не было. Не зная, что сказать в оправдание, я молчала.

Эймунд устало вздохнул и потёр переносицу. Наверняка общение со мной изводило и его, заставляя жалеть, что заговорил тогда в лесу.

— Спасибо, — прошептала я, не рискуя встречаться с ним взглядом. — Твои слова, как всегда, попадают точно в цель. Я запомню этот урок и не посмею больше надоедать, — отвесив низкий поклон, я развернулась, чтобы уйти и более не докучать, но Эймунд удержал за локоть.

— То научи, то теперь прощай, — раздражённо процедил он. — Сказал же, что помогу. Чего уходишь-то? Но у меня два условия, — я насторожилась, готовясь услышать дурное или постыдное. — Первое: ты перестанешь жалеть себя и действительно займёшься сейдом.

Не до конца веря в услышанное, я с готовностью кивнула: чтобы стать сильной, нужно упорно трудиться и постоянно заниматься, а не бросать всё на самотёк. Да и потом сейд и колдовство действительно были мне по душе, и значит, не придётся насиловать себя, уговаривая заниматься бесполезным, ненужным.

— А второе? — недоверчиво спросила я. Всё складывалось как-то слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сейчас колдун просто обязан был попросить отравить конунга, зарезать Сигурда или уничтожить святилище, но вместо этого лишь довольно хмыкнул и изрёк:

— Стань сильнейшей вёльвой во всех девяти мирах. И пока ты вновь не забросала меня вопросами, скажи, что ты видишь?

Эймунд удобнее устроился на камне и, выудив из сумки на поясе сушёные ягоды можжевельника, стал закидывать их в рот.

Я огляделась: рунные камни олицетворяли богов, которым поклонялись — Тор, Один, Фрейя, Фригг, Тюр и Фрейр. В центре разводили костёр, пели песни, приносили жертвы и молили о заступничестве, урожае и благодати. Жрецы наверняка били в барабаны или бубны, обмазывались красками и кровью, вступали в сейд, вещая о будущем. А после пришли Орлы и всё уничтожили.

— Ты сочиняешь сказку? — колюче спросил Эймунд, выслушав описания. — Что натолкнуло на эти мысли? Окружение и привычные обряды? То, что ты сказала, с лёгкостью относится к любому колдовскому кругу. Я спрашивал о другом. Что происходило именно здесь, Астрид?

Я нахмурилась, не понимая, что ему нужно. Как можно было рассказать о прошлом без обрядов? Для гадания Тьодбьёрг жгла травы и держала людей за руку, предсказывая будущее, но можно ли так было окунуться в прошлое — не знала. От меня же требовали и вовсе рассказать о произошедшем, глядя на окружение. Разве это возможно?

— Что, недоведущая, всё не так просто, как кажется? — Эймунд усмехнулся и снисходительно покачал головой. — Ты не увидишь ничего, как бы ни старалась, если будешь смотреть только глазами. Сейд — он везде. Это не колдовство, что берётся, стоит только щёлкнуть пальцами или покричать песни, хваля богов. Сейд — это энергия, что пронизывает все живое, душа всего сущего. Ауствин, ты, я, море и даже камни — мы частички сейда, что опоясывают все девять миров и наполняет их собой. Понимаешь?

— Нет, — честно призналась я. Думала, вёльвы и колдуны наделены сейдом и просто используют его в случае необходимости. Мне не приходила в голову мысль, что люди, животные и уж тем более камни являлись частями чего-то большего, неподвластного пониманию.

Эймунд едва слышно простонал от досады и, обойдя меня, встал за спиной, закрывая прохладной ладонью глаза:

— Смотри, недоведущая, — его дыхание щекотало шею, и я невольно дёрнулась, покрываясь мурашками и смущаясь: никогда прежде ко мне так не прикасались, и уже тем более нахальные колдуны. — Не о том думаешь, Астрид, — насмешливо прошептал Эймунд. — Я тебя не обижу, так что дыши и следуй за моим голосом.

Надо просто привыкнуть к его вечным насмешкам и не реагировать, если хочу научиться хоть чему-то, кроме как покрываться румянцем и беситься, веселя его. Повинуясь совету, глубоко вздохнула и попыталась расслабиться.

— Надо же, строптивая, слушаешься. — Даже с закрытыми глазами явно видела, как он самодовольно улыбался. — Не пытайся представлять прошлое, а почувствуй его, прикоснись к образам, что хранятся в земле и воде. Память мироздания глубока и не соизмерима ни с чем, как и сейд. Он помнит, как тогда волны разбивались о берег, шурша песком, и чайка кричала в небе, переговариваясь с сестрой. Ветер приносил запах тины и морской соли. Муравьи бегали подле мха на камне Тюра, очаг в центре трещал ветвями. Дымок поднимался изворотливой лентой ввысь, а рядом стояла вёльва, ударяя в бубен, обтянутый кожей.

Было ли это плодом разыгравшегося воображения — я не поняла, но перед глазами замерцали нити: синие, чёрные, красные и жёлтые — они сплетались в сверкающие образы, рисующие прошлое. Все те же пляж и колдовской круг, но землю покрывала жухлая трава, а громовые тучи громоздились на горизонте. Птицы низко парили над водой, а ветер предупреждающе затих, готовясь к буре.

Я замерла невидимым свидетелем прошлого, а Эймунд стоял рядом, и ветер игрался нашими волосами, путая их.

Вдруг к кругу стала приближаться женщина, одетая во всё чёрное. Она бросила вязанку трав в пылающий костёр и начала медленно расхаживать, ударяя посохом по бубну и низко напевая молитву.

— Большинство жрецов и колдунов насилуют себя и сейд, пытаясь его поработить, — объяснил Эймунд. — Посмотри: она бросила в костёр травы, что вызывают галлюцинации. Едкий запах путает рассудок и вызывает потерю сознания. В дурмане колдуны видят сны и образы, что потом толкуют людям.

— Хочешь сказать, что так они дурят и себя, и других? — удивилась я. Предсказания Тьодбьёрг сбывались, а значит, всё же какой-то толк от трав был.

— Нет, — решительно отрезал Эймунд. — Мы говорим только о наделённых даром, а не о шарлатанах. Они пустышки, и за обман будут наказаны, уж поверь. А пока что запомни: весь мир состоит из нитей сейда, как и мы с тобой.

Я огляделась: Эймунд был окутан голубоватым сиянием, что искрилось слабым красным отблеском — невероятное зрелище, что поражало и восхищало. Вся округа переливалась и утопала в оттенках разных цветов, связанных единым белым свечением, кроме вёльвы, окутанной чёрным. Мои же руки отливали золотым и синим окрасом. Я непонимающе уставилась на Эймунда, ожидая пояснений:

— Цвет указывает на наш внутренний сейд, потенциал и силу, сокрытую в сердце или душе — называй, как угодно. Об этом расскажу позднее, — отмахнулся он. — Теперь к обряду: травы помогают для вхождения в транс, однако сначала приносят жертву. Пролитая кровь будоражит сейд: жестокое вмешательство в течение жизни — это первый порез энергии, что нанесла вёльва.

Проследив за его рукой, заметила, что на алтарном камне лежал бездыханный баран, истекая кровью, а в глазах его навсегда застыл ужас.

— Удары в барабаны, бубны и горловое молитвенное пение усиливают порез, и образовывают дыру, — продолжил Эймунд. — Из неё как бы начинает сочиться энергия, которую вёльва пропускает через себя. Представь себе берёзу, в которой сделали дыру, чтобы испить сока — тот же эффект и со сейдом.

Вёльва размеренно ударяла в бубен, расхаживая по кругу и низко напевая. Природа отвечала её молитвам: ветер свистел и усилился, стоило только ей пронзительно вскричать, обращаясь к Фрейи. Колдунья сгибалась и выпрямлялась, скача вокруг алтаря и нещадно била посохом, переходила на низкий шёпот, а позже визжала, умело управляя голосом. Кружась, она отбросила бубен и пала на колени, тряся посохом и крича. Голос её походил то на ласковый клич птиц, то на разгневанный рык медведя. Вдруг вёльва замолчала, и глаза её закатились: она отдалась видениям, сжимая посох в руках. Колдунья не видела, как её чёрная энергия сочилась во все стороны, заставляя округу дрожать и сопротивляться наглому варварскому вмешательству; не понимала, как неуместен её грубый сейд в гармонии природы.

— Распевая молитвы и начиная обряд, вёльвы обычно проговаривают нужный им вопрос постоянно в голове и высекают руны в воздухе, помня о цели ритуала, — объяснял Эймунд. — Эта спрашивала о будущем поселения, если ты вдруг не расслышала, — я понуро покачала головой, сетуя на невнимательность. — Поэтому она и увидит ближайшие события, а для завершения транса служит посох. Чаще всего ведущие делают его из амулетов и своих волос, потому что он должен стать путеводной звездой во мраке видений, способных свести с ума.

И в подтверждении его слов вёльва схватилась за древко и откашлялась, судорожно глотая воздух. Женщина побледнела и едва держалась, чтобы не завалиться без сил на землю.

— Пропуская через себя сейд, ведущие тратят много энергии и истощают себя. Нацепляют чёрные одежды и используют посохи, подражая Одину, будто это способно им помочь выстоять, — пренебрежительно бросил Эймунд. — Пойдём, больше здесь не на что смотреть.

Он потянул меня за рукав плаща в сторону моря, пытаясь разорвать видение, но я не двигалась с места. Мне было важно понять, что открылось вёльве. Наверняка она видела страшные события грядущего и должна была предупредить об опасности.

— Поселение погибло в пожаре из-за восстания клана Орла, — прошептала я. — Неужели она не увидела ничего предостерегающего? Вёльвы ведь служат при правителях. Почему она не сказала? Почему они не спаслись?

Взгляд Эймунда стал злым, колючим:

— Вёльвы и колдуны не служат, а наставляют и оберегают. А люди не всегда слушаются советов и часто не доверяют ведущим, считая их больными. Разве ты ещё не поняла? — Я осеклась, вспоминая отца, который не желал ничего слышать про сейд и обряды, только если это не касалось праздников в честь богов. — Она увидела пожар, горящие драккары и сорвавшегося с неба орла и истолковала образы по-своему, решив, что уже тогда бунтующий клан будет побеждён в скором времени, в чём и заверила главу поселения.

— Её ошибка стоила им жизней, — злобно прошептала я.

Столько жертв появилось из-за одной вёльвы, которая не могла истолковать образы будущего правильно. Если бы она предупредила, то жителям удалось бы спастись или хотя бы приготовиться к нападению.

— Она не ошиблась, Астрид. Видения открываются каждому по-разному, но чаще всего люди выдают желаемое за действительное, обманываясь снова и снова. А теперь нам пора, недоведущая, — произнёс Эймунд и накрыл мои глаза, вытаскивая в реальность.

Действительность ослепительно ударила по глазам солнечным светом, и я пошатнулась, морщась. Массируя пульсирующие виски, разлепила веки и наткнулась на вальяжно развалившегося на камне Эймунда, что закидывал ягоды в рот.

— Вдох и выдох, недоведущая. Следи за дыханием и скоро придёшь в норму, — посоветовал Эймунд.

Для него словно ничего и не произошло: не было путешествия в прошлое и никакой вёльвы, совершающий обряд, будто мы просто стояли на поляне и разговаривали. А, может, так оно и было, и Эймунд околдовал меня, заставляя поверить в видения? Он ведь рассказывал, что ведущие используют травы для дурмана, так что мешало использовать их и сейчас? Я присмотрелась к Эймунду: рядом с ним не было посоха, не размахивал он и травами — ничего, что выдавало бы в нём обычного колдуна. Он одним движением перенёс нас в прошлое и не дрогнул и мускулом, а теперь не загибался и не шатался от увиденного. Слишком могущественный.

Колдун насмешливо следил за мной, предвкушая очередную порцию забавных для него вопросов. И только я хотела спросить, кто же он на самом деле, как Эймунд прищурился, глядя в сторону поселения. Он быстро отбросил мешочек с ягодами к камню с изображением Тора, где была груда чёрных угольков, будто кто-то разводил огонь. Я нахмурилась: почему заметила её только сейчас? Тревога закралась в сердце: вдруг колдун просто дурил и насмехался, а я слепо верила в его сверхъестественные способности? Не выдержав, решила спросить:

— Откуда там…

Меня грубо перебили:

— Я жёг костёр, когда ты пришла, невнимательная. А теперь не дёргайся и лучше не дерзи, если хочешь встретиться вновь, — колдун резко изменился в лице и поучительным тоном произнёс: — Да, этот круг более не используют для ритуалов и молитв, потому что жители боятся гнева богов. Место было осквернено и уничтожено кланом Орла, и ждать чуда от обрядов здесь не стоит. Никто не ответит на зов, однако я считаю эти заверения откровенным бредом, полагая, что асам и ванам всё равно. Главное — их чтят.

Он кивнул в сторону, намекая на причину перемен своего поведения. Обернувшись, я заметила приближающегося по мокрому песку свирепого Рефила. Подолы его плаща развевались от тяжёлой поступи, а рука предупреждающе сжимала топор. На мгновение показалось, что хирдман искрится красными и чёрными огоньками, но, проморгавшись, видение исчезло. Если это последствия первого и беглого урока Эймунда, то оставалось только представлять, что будет дальше.

Подойдя и хмуро взглянув на меня, Рефил мрачно процедил сквозь зубы:

— Надеюсь, у тебя есть оправдание для побега от хускарла, который, между прочим, нырял за тонущим ребёнком, а ты нагло воспользовалась моментом и исчезла. Разве мы не договаривались, Астрид? Ты хоть на мгновение задумывалась о чужих переживаниях и последствиях? Прознай Дьярви о случившемся, он бы велел прилюдно выпороть хускарла за провинность.

Чувство вины больно укусило совесть: опять подставила себя и остальных, подвела отца и заставила несчастного человека тревожиться.

— Это моя вина, господин хирдман, — неожиданно подал голос Эймунд, вставая с камня и подходя ближе.

Ростом они почти не уступали друг другу, однако Рефил был шире в плечах, а лицо его казалось суровее из-за морщин, что хранили память о набегах и колючих морских ветрах. Каштановые волосы хирдман предпочитал собирать в косу или хвост, вплетая серебряную бусину с руной тейваз, что досталась ему от Линн в качестве оберега.

— А вот и колдун, которого здесь так не любят местные, — колко заметил Рефил. — Что вы здесь делаете? Разве вы не хотели остаться и посмотреть на Виндерхольм?

Эймунд наклонил голову на бок:

— У колдуна вся земля дорога, что покрыта кочками. В столице мне оказались не рады и жильё найти не просто, а слоняться по пустым домам, словно бродячая собака, порядком надоело. Здесь народ неприхотливый, и за предсказания, лечения от хвори и несварения живота готовы предложить и кров, и доход. Впрочем, вы и без того всё узнали от командира.

Рефил кивнул, убирая топор за пояс. Он наверняка ещё вчера получил сведения об изменениях в поселении и прознал про появившегося из ниоткуда колдуна, которого сам же и привёз на Хвивальфюльке.

— Видар не особо рад вашему прибытию, — заметил хирдман.

— Да неужели? И чем же я не угодил командиру? — язвительно спросил Эймунд, скрещивая руки на груди.

Только сейчас заметила, что он сменил потёртые наручи на новые, с нанесённым на них агисхьяльмом — мощным магическим знаком, прозванным шлемом ужасом. Такой символ предпочитали воины, желающие запугать противников до смерти, и для чего он понадобился колдуну — не представляла, но очень хотелось узнать.

— Вы ему не нравитесь, как и всем остальным, — честно признался Рефил. — Но пока от вас есть польза, люди готовы терпеть и улыбаться. Но довольно. Объясните мне, что тут произошло.

Я хотела признаться в побеге и избавить Эймунда от очередной порции нареканий, которые должны были порядочно надоесть за столько лет, но он быстро взглянул на меня, словно напоминая, что нужно молчать.

— Брошенный колдовской круг — плохое место, что притягивает призраков и злобных существ, например, таких как утбурд, — равнодушно произнёс Эймунд, заставляя нас напрячься. — Разве Видар не пожаловался вам, что пару недель назад умерли три собаки, а после слегла одна женщина? Впрочем, маловероятно, что вас заинтересует такой пустяк.

Рефил нахмурился, тоже скрещивая руки, будто они соревновались в невозмутимости:

— Хотите сказать, что здесь завелся дух-младенца, что начал мстить?

Недоверие так и читалось во взгляде хирдмана, который привык быть осведомлённым обо всём.

— Нет, он уже изган, — Эймунд пожал плечами. Видимо, вот чем он занимался, когда я пришла сюда. — Наверняка Видар счёл пустяком смерть собак и повитухи. Сложно его за это осуждать, ведь пользы от них было никакой — лишние рты и свидетели ночных прогулок командира.

Желваки заходили на лице Рефила, который сжал кулаки, заставляя колдуна насмешливо хмыкнуть.

— Вчера вечером ко мне пришла женщина, — продолжил Эймунд. — Она воспользовалась вашим приездом и кутерьмой и рассказала обо всём. Видар хоть и сказывается примерным мужем, но падок на красоту и не смог пройти мимо вдовы и изнасиловал её. Бастарды не нужны никому, так что командир подкупил повитуху и после закопал дитя здесь. Но утбурды — мстительные твари, и младенец сначала питался птицами, а после полакомился собаками. Не знаю, как тут попалась повитуха, но рискну предположить, что Видар подкинул на могилу какую-нибудь её вещь. Дух учуял запах, понял, кто причинил ему вред, и за пару ночей добрался до неё. Позавчера Мать тоже получила укус, пожаловалась командиру, однако тот слушать не стал. Так что у неё появились поводы для беспокойства, и ждать она больше не могла.

— Разве недостаточно дать имя утбурду, чтобы избавиться от него? — засомневался Рефил.

Я возразила, вспоминая наставления Тьодбьёрг, которыми она делилась со мной и Линн:

— Если утбурд вкусил плоти и крови, то стал сильнее. Каждая жертва помогает ему окрепнуть, и просто данное имя уже не спасёт. Нужно проводить обряд, сжигая вещи родителей и нарекать ребёнка.

Эймунд кивнул, указывая на кучку возле камня:

— Верно. Ещё стоит рассечь духовную пуповину, связывающую утбурда с землёй. Собственно, этим я и занимался, когда Астрид услышала пронзительный плач ребёнка и поспешила сюда.

Рефил испытывающее посмотрел на меня:

— Правда, Астрид?

Глубокий вдох и выдох, контроль над эмоциями и голосом — я приказывала себе собраться и не выглядеть жалкой во лжи.

— Да. К тонущему ребёнку кинулись на помощь сразу несколько людей, но никто не обратил внимания на плач.

Рефил досадно покачал головой, то ли видя откровенную ложь, то ли сетуя, что его заставили заботиться обо мне. Эймунд откровенно зевнул: казалось, мало что могло заставить его переживать или сочувствовать. Я же с щемящей болью взглянула на кучку угольков: чья-то крошечная жизнь, которая появилась на свет благодаря чужой похоти и силе. Мерзкий Видар, страдающий зудом в паху, не смог удержаться и не пристроиться к чужой юбке. Пара мгновений желания, а жертва расплачивалась и страдала. А после ребёнка замотали в тряпки и закопали, словно мусор. Задушила его повитуха или просто засыпала землёй — я не знала, но живо ощутила муки ребёнка, барахтающегося в яме. Злость заполонила разум: ничтожный мерзкий мужлан должен быть наказан точно также — узкая яма, связанный по рукам и ногам в темноте, а сверху стоят и насмехаются, избавляясь от ничтожного командира. Я стиснула зубы, поняв, что младенцем наверняка была девочка — только от них так скверно избавлялись.

«Сожги, сожги его, закопай! Пусть черви вкусят его плоти», — набатом звучало в ушах, и я ощутила, как кулаки налились огнём, готовым сорваться на мерзавца. Контроль ускользал, и я отчаянно пыталась проморгаться и понять, что произошло.

— Астрид! Ты слушаешь нас? — окликнул Эймунд, щелкая пальцами перед глазами и вырывая из образов мести. Он явно читал мысли или так хорошо понимал окружающих? А, может, всё дело в нитях, которые он видел как и реальность?

— С тобой всё в порядке? — Рефил обеспокоенно поглядывал на меня. Знал бы он, что донимало меня, точно счёл бы сумасшедшей. — Ты дрожала.

— Последствия первого ритуала, — отмахнулся Эймунд, сочувствующе похлопав по плечу. — Нужна практика, чтобы привыкнуть. Поешь, и всё пройдёт, — он протянул завёрнутые лифсе, но, наткнувшись на недоверчивый взгляд хирдмана, захохотал: — Оглуши меня Хеймдалль, если я пытаюсь отравить госпожу. Неужели сомневаетесь во мне?

Лукавая улыбка и хитрый прищур заставили любого бы относиться к Эймунду подозрительно, однако я просто схватила лифсе, откусывая большой кусок на глазах недовольного Рефила. Он сжал переносицу, видимо, в очередной раз проклиная меня, и повернулся к колдуну:

— Вы сможете подтвердить слова женщины и проведение ритуала по избавлению от утбурда?

Эймунд пожал плечами:

— А вы сможете заставить их отвечать? Вдове проблемы и порицания не нужны, а Видара с должности не уберёте. В глазах людей он защитник, который совершил маленькую ошибку. А, может, женщина сама его совратила и подставила? Как знать, как знать.

— Я не прошу судить их или рассуждать о морали! — разозлился Рефил, чьё чувство благородства и справедливости никогда не знало границ.

Впрочем, слова колдуна имели смысл: люди скорее всего поверят доблестному воину, хорошему мужу и примерному отцу, чем одинокой женщине.

— Я подумаю, — лениво протянул Эймунд. — Заинтересуйте меня, господин хирдман. До свидания, Астрид. Береги себя, иначе сейд сожрёт, — и, поклонившись, он вальяжно пошёл прочь.

Рефил раздражённо пнул камешек под сапогом, отворачиваясь к морю. Я же откусила ещё один кусочек лифсе, поражаясь произошедшему: путешествие в прошлое, обряд, рассказ о духе, пугающий голос в голове и сейд, что был повсюду. Голова шла кругом от попытки осознать происходящее. Вдруг в небе раздался клич, и на руку грациозно опустился сытый Ауствин, подозрительно глядя на предложенную мною лифсе.

— Скоро сумерки, надо возвращаться, — проговорил наконец Рефил.

Морщины глубоко отпечатались на его суровом лице, показывая, как много тревог и событий он пропускал через себя. Случай с утбурдом точно скажется на его спокойствии.

— Что ты намерен делать? — спросила я, поглаживая Ауствина и аккуратно ступая по берегу.

— Я не знаю, Астрид, — отрезал хирдман, тяжело вздыхая и бредя рядом. — Ты и этот колдун — те ещё занозы в моей жизни, доставляющие столько неприятностей, что Локи был бы восхищён.

Ауствин вскрикнул, раскрывая крылья и заставляя Рефила досадно вздохнуть. Отчасти он был прав: каждая моя выходка доставляла ему мороки и головной боли, а ведь обещала исправиться. Не зная, что сказать в оправдание, которого просто не было, я поинтересовалась:

— Ты ведь расскажешь Сигурду о произошедшем?

Рефил пожал плечами:

— Зачем? Не он ведь нашёл колдуна и потревоженную могилу. Да и будет ли эта вдова говорить? Проблемы не нужны никому, как и сплетни. Её скорее осудят, чем станут защищать.

— Сигурд будущий конунг, — напомнила я. — Ему предстало разбираться с убийствами, судить и наказывать виновных. Если тебя не волнуют смерти младенца и собак, то вспомни о повитухе, которую подставили и сделали приманкой для утбурда.

— Холера, Астрид! Я думаю, как поступить правильно и справедливо для всех, — взбесился Рефил, которому явно надоело возиться со мной, и он успел пожалеть сотню раз, что ввязался в авантюру Харальдсона.

Однако терпеть несправедливость я тоже не могла:

— Во всех девяти мирах нет ничего чисто чёрного или белого. Поступая правильно для одних, ты, возможно, губишь других. Меньшего зла не существует, — и, поклонившись, я пошла к дому травницы, оставляя Рефила в раздумьях.