Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 20

Обещания Гулльвейг выполнялись через одно или даже два, однако в этот раз она сдержала слово и действительно решила объяснить мне, зачем ей понадобилась кровь Тора. Точнее, показать, а для этого ей нужно было отправиться в Свартальфхейм сразу после завтрака, на котором присутствовал даже Тор. Правда, выглядел он очень помятым и залпом осушил два кувшина с водой. Сиф догадалась, что Силач после затяжного пира, предпочла его не замечать и лишь для вежливости уточнила, как продвигаются поиски необходимого металла.

— Никак, — буркнул Тор, размазывая по тарелке кашу.

Гулльвейг спрятала злую ухмылку, отпивая из кубка травяной отвар. Сиф недовольно поджала губы и повернулась к вану:

— Верно понимаю, что господин Фрейр не смог отыскать то, что нужно?

Гулльвейг протёрла рот салфеткой, смакуя напряжённое молчание, и наконец произнесла:

— Скажем так: загадка оказалась слишком сложна, чтобы решить её в одиночку, поэтому брат попросил о помощи. Я разбираюсь в некоторых металлах и помогу, чем смогу. Как раз собиралась после трапезы отправиться вместе с господином Локи в Свартальфхейм.

Тор недоверчиво переводил взгляд то на меня, то на колдунью, видимо, не понимая, шутка это или нет. Впрочем, в его состоянии почти любая фраза могла казаться полушуткой, полуправдой.

— Не знала, что вы успели так подружиться, — улыбнулась Сиф, с тревогой поглядывая на меня. Я знал, что она не одобряет наших с ван отношений, однако лезть с советами никогда бы не стала.

Гулльвейг натянула обворожительную улыбку и так нежно заглянула мне в глаза, словно признавалась в любви, что я чуть ли не поперхнулся.

— Господин Локи оказался поистине любезным и прекрасным рассказчиком и советчиком, и я очень благодарна ему за чудную компанию, — проговорила она, видимо, ожидая моей реакции, но я упрямо игнорировал разговор, прикидываясь парящим за окном листочком.

— Раз так, то желаю вам удачи в поисках, однако попрошу не задерживаться, ведь праздник уже через несколько дней, — Сиф вымученно улыбнулась и поклонилась, уходя из трапезной.

Тор мрачно проследил за ней взглядом, выпил ещё один кубок воды и поплёлся следом. Предчувствие шептало, что Силач задумал признаться во всём Сиф, и я хотел было сорваться следом, как Гулльвейг удержала меня за наручи:

— Не лезь, — проговорила она, отщипывая кусочек лепёшки. — Это их отношения, а не твои.

— Они мои друзья, — с нажимом ответил я, вырываясь из её хватки и бросился нагонять Тора, но опоздал: дверь дальней по коридору комнаты захлопнулась. Единственное, что успел заметить, как Сиф отвесила Силачу пощечину и что-то яростно говорила ему.

Гулльвейг подкралась и по-хозяйски положила ладонь мне на плечо, утаскивая в портал со словами:

— Я же говорила.

На душе было гадко. Может, всё же стоило вмешаться и уговорить их расстаться, если каждый так несчастен? Однако слова Сиф всё ещё звучали в памяти: Одину нужны поля. Вот только зачем? Словно Лебедь поднимет восстание и отнимет у него хлеб — они и без этой свадьбы пользуются её землями, забывая благодарить. Или в этом был потаённый смысл и опасения имели почву? Вопросы, вопросы и ещё раз вопросы — они никогда не кончатся. Шальная мысль вдруг позабавила меня: если бы Сиф вышла замуж за Фрейра, то у них были бы и поля, и вечный урожай, на который Всеотец только бы облизывался, спрашивая дозволения пользоваться. А брак с Тором даст всей ораве отпрысков и женщин Всеотца брать сколько угодно, не спрашивая разрешения… Должна ли Лебедь узнать про чувства вана или нет — я не знал и изводил себя сомнениями, пока мы перешагивали из портала в портал. Сначала оказались в Ванхейме, откуда Гулльвейг забрала своего сокола, который взмывал в небо по немому приказу и служил её верным помощником, а уже затем переместились в мир двергов, где я никогда не бывал прежде.

Свартальфхейм представлялся гористой местностью: возвышенности соревновались друг с другом, стараясь достичь небес, бурные реки омывали степи, поросшие высокой травой и кустарниками. Колючий ветер пробирал до костей, а позже замирал, позволяя солнцу беспощадно палить. Редкие животные прохаживались по округе, птицы кружили в высоте, и под ногами раскачивали бутонами одинокие цветы. Однако подобные участки земли были редкостью — горы сковали всё в кольцо и скрывали под собой настоящие города, уходящие глубоко под землю. Лето здесь было коротким, а солнце светило хоть и ярко, но редко — тучи или облака постоянно затягивали лазурь небосвода, поэтому создавалось вечное ожидание дождя. Двергов подобная погода устраивала: они всё равно мало времени проводили на поверхности, постоянно суетясь подле кузниц. Они делали доспехи и оружие, которое расходилось по мирам и каждый раз убеждало всех в непревзойденном таланте мастеров, не желающих делиться своими секретами.

— Большинство асов и тем более альвов считает двергов низменными червями и отбросами, что должны служить во благо других, — рассказывала Гулльвейг, разгоняя подолами плаща пыль, что оседала на моих сапогах. Мы шли по узкой дороге, на которую попали из портала, к подножию одной из трёх высоких гор, а в воздух казался густым и влажным, что дышать становилось труднее. — Однако никто из них не продержался бы в битве без орудий, что сотворили местные мастера. Дверги изготавливают мечи и топоры, копья и молоты, украшения и броню, ведут торговлю и не стремятся общаться с кем-то, кроме себе подобных. Неприкосновенность их тайн являлась главным условием для заключения союза с Одином.

На сей раз слова колдуньи не противоречили рассказам Тюра об истории. После завершения войны дверги попросили никогда не пытаться выведывать их секретов, иначе они перестали бы ковать оружие раз и навсегда, а сами закрылись бы в подземных городах, навечно замуровывая проходы. Терять таланты расточительно, поэтому Один размышлял недолго и позволил Свартальфхейму жить по своим условиям.

Из рассказов Тюра, я помнил, что местные три горы символизировали три крупных города, в которых и обитали дверги, а управлял ими наместник Хрейдмар, который считался хитрым интриганом и ярым ненавистником альвов. Я никогда не видел ни самого правителя, ни его владений, так что с любопытством оглядывался, надеясь посетить местную столицу Нидавеллир. Город располагался под самой высокой горой, проход в который охраняли две величественные каменные статуи воинов.

Следуя за Гулльвейг, я думал, что мы посетим Нидавеллир, однако ван уверенно повернула вправо и вскоре замерла у подножия малой горы, где, судя по вытесанному в камне указателю, находился некий Окольнир.

— Это небольшой город, в котором никогда не бывает холодно, — пояснила ван, подобрав подолы синего платья, и уверенно прошла сквозь широкие врата, которые никто не охранял. Заметив моё удивление, Гулльвейг снизошла до объяснений: — Я часто здесь бываю и успела отправить предупреждение через сокола, — она ткнула в небо, где парила птица. — Так что часовые нам не страшны.

И с этими словами колдунья вцепилась мне в руку, проходя через каменный мост над глубоким ущельем. Здесь не было неба — лишь полумрак, который разгоняли огоньки свечей и факелов, от которых исходило таинственное зелёное пламя — видимо, местная магия. Широкие переходы, лестницы и мосты связывали Окольнир и уводили дальше вниз. Двухэтажные каменные дома стояли в отдалении, будто избегали друг друга, а сам город напоминал странную смесь: узкие горные проходы, порасшитые мхом на каменных выступах, неожиданно превращались в широкие улицы, на которых даже умудрялись расти цветы. Тишина окутывала каждый уголок, что становилось неуютно, будто все дверги исчезли в один миг.

— У Окольнира тоже есть правитель? — тихо спросил я, всматриваясь в полумрак в надежде разглядеть силуэты жителей.

— Помнишь родословные двергов? — я покачал головой, заставляя ван глубоко вздохнуть. — Что ж, неудивительно. Мало кто вообще интересуется ими, — и она пустилась в небольшой рассказ.

Оказалось, что у двергов была древняя династия правителей, которые высоко почитались среди народа. Однако после окончания войны с ётунами и заключения союза с Одином в Свартальфхейме случился переворот. Старый наместник якобы славился жадностью и заставлял двергов работать день и ночь, чтобы они добывали как можно больше драгоценных камней и серебра, что присваивал только себе. Кнуты свистели от зари до полночи, что в итоге и стало причиной бунта, который прошёл чуть больше десяти лет назад. Все отпрыски старой династии были казнены, и был избран новый правитель — Хрейдмар. Он начал своё правление с мнимого милосердия и оставил в живых последнего наследника из прошлых правителей — юного Андвари. На глазах семилетнего мальчишки были обезглавлены родители, дед и все слуги, а родная обитель сожжена и разрушена, после чего столица и была перенесена в Нидавеллир.

— То есть этот Андвари остался жить в старых развалинах, храня память о прошлом? — осторожно спросил я, надеясь, что дверги не подслушивали нас слишком яро.

Гулльвейг лукаво подмигнула:

— Чтобы понять Андвари, достаточно один раз его увидеть. Впрочем, мы идём именно к нему.

Миновав окраины, что гнездились у врат, мы приближались к центру города, который отчаянно пытался скрыть следы разрушений. Здесь не было ни рванных гобеленов, ни сломанных стен с обгорелыми крышами — вместо них стояли обелиски с высеченными именами защитников, что пали в восстании. Пустые дома были закрыты замками с тяжёлыми цепями, оберегая память владельцев от разрушений и воровства. Колонны поддерживали высокие своды и арки с лепкой, что образовывали мосты над ущельями, откуда исходил жар кузниц. Город петлял по уровню, то поднимаясь ввысь на склоны, то опускаясь на равнинные земли: дверги вгрызались в плоть горы, создавая свою обитель с любовью и непревзойдённым мастерством. И если бы сюда проникали солнечные лучи, то Окольнир по красоте ничем не уступил бы Асгарду.

Каждые улочки сходились в маленьком кругу, в центре которого стояла или беседка, или статуи. Молчаливые воины-защитники, прекрасные девушки с руками, сложенными в молитве, или же изворотливые огромные змеи, которые я видел только в свитках с изображениями чудовищ — все они замерли в Окольнире, будто оберегали город и храня его историю.

— Кто это? — я кивнул на очередную каменную деву, мимо которой мы проходили.

Гулльвейг равнодушно пожала плечами:

— Надежда. В дни восстания и уничтожения города, жители молились небесам и сейду, прося их защитить. Кому-то повезло, а кого-то надежда обманула, но вера в неё всегда зреет в наших сердцах, разве нет?

Не найдя, что ответить на её размышления, уточнил:

— А что тогда символизируют статуи со змеями? Я знаю, что подобные им обычно спят под водой или глубоко в земле.

— Местные могут почитать только одного змея — Нидхёгга, который должен однажды пробудиться и покарать всех клятвопреступников, что бродят в девяти мирах. Дверги верят, что если он проснётся, то обязательно доберётся до всех убийц, воров, насильников и предателей. По повериям Нидхёгг спит как раз в глубинах под Свартальфхеймом. Впрочем, никто не знает наверняка.

Спустившись по очередной лестнице и повернув налево, мы замерли перед высоким домом, вытесанным в скале, что покрывал влажный мох. Окольнир походил на сплошную насмешку над логикой и природой, ибо не могло столько всего находится в горе и её недрах. Но сколько бы я себя не щипал, пытаясь привести в чувство, реальность не ускользала в мареве сна, подтверждая, что всё это происходило на самом деле.

Гулльвейг ударила в молоток на двери, и на пороге показался дверг:

— Госпожа, я вас заждался, прошу, — проговорил он, впуская нас.

Ван лишь кивнула, протягивая ему плащ, и деловито прошла вглубь дома. Всюду висели свечи, ярко пылал очаг, на котором булькал котелок. Крепкий дубовый стол стоял в середине залы, на стенах рядом с полками, занятыми утварью, висели щиты и топоры. Массивная лестница уводила на верхний этаж, занимая дальнюю часть комнаты, заставленной сундуками и мешками. Широкая дверь с правой стороны вела, наверняка, в кузницу, откуда веяло теплом.

— Прошу, разделите со мной трапезу, — предложил хозяин, занимая место во главе стола.

— Благодарю за приглашение, — Гулльвейг заняла место на свободной скамейке, кивнув мне напротив. — Это Локи, он мой друг и искусный мастер иллюзий. А это Андвари — наместник Окольнира.

Мы кивнули друг другу, и только тогда я успел разглядеть хозяина дома. Ростом он уступал даже Гулльвейг, но широкие плечи выдавали в нём подготовленного воина. Густые смоляные волосы были собраны в тугой хвост на затылке, открывая заострённые уши — отличительная особенность двергов и альвов. Несмотря на титул одет Андвари был в простую суконную рубашку красного цвета, поверх которой был надет громоздкий пояс кузнеца. Однако было у него то, что выдавало статус — серьга в ухе яркого цвета, отливающая свечением в мерцании очага.

Заметив мой взгляд, Андвари произнёс, разливая вино по серебряным кубкам:

— Вижу, что вас привлекла моя серьга, которую мне подарила госпожа Гулльвейг. Знаете, что это за материал?

— Полагаю, что золото, — предположил я, отрезая себе кусочек ветчины из кабана.

— Оно самое, — довольно улыбнулся Андвари. — Золото спрятано глубоко в этих горах и мало, кто отважился работать с ним. Однако впервые о нём я узнал от госпожи Гулльвейг и был впечатлён его способностями.

Ван довольно улыбнулась, отпивая вино:

— Полно говорить загадками, Андвари. Впрочем, мы к тебе как раз по делу, где понадобится золото — оно лучше прочих поддаётся сейду и хранит его.

Глаза дверга сверкнули любопытством, а кончики ушей чуть дёрнулись, выдавая его интерес.

— Нужно будет изготовить оружие, например, молот для старшего сына Одина, — медленно произнесла Гулльвейг, смакуя вино. — Тор — большой и сильный ас, а значит, и оружие должно быть ему под стать, которое поможет повелевать громом и молниями. И главное: никто кроме него самого не должен будет пользоваться им, иначе смысла в нём не будет.

Андвари скрестил руки на груди:

— Для такого понадобится нанести узор из рун и применить магию крови.

Гулльвейг согласно кивнула, выудив из рукава тот самый серебряный сосуд с кровью Тора, который передал ей Фрейр, и положила его перед собой.

— Тор наверняка захочет сотрясать небеса Мидгарда одним ударом молота, — продолжила ван. — Так что он должен быть крайне тяжёлым.

— Чтобы удержать такую махину, понадобится великая сила, — кивнул Андвари, покручивая меж пальцев серьгу. — Лучше сразу сделать перчатки и пояс, которые будут увеличивать мощь Тора.

— А вы и такое умеете? — удивился я. Обижать мастерство дверга сомнениями не хотелось, однако если они и вправду могли создавать столь особенные предметы, то почему асы ещё не обзавелись подобными артефактами — непонятно.

Андвари тихо рассмеялся:

— Я — нет, но у меня есть знакомые отличные кузнецы, которые с лёгкостью выполнят заказ.

— Тогда почему к вам раньше никто не приходил с подобными просьбами? Неужели Всеотцу неизвестно о вашем таланте? — допытывался я.

— Один не лезет в дела Свартальфхейма и за это спокойно получает всё, что просит, — холодно произнёс дверг. — Луки, копья, мечи, горны — всё, что угодно. Попросил бы он о подобном оружие, то наверняка и его бы сделали, однако Один о подобном просто не знает и никогда не должен прознать о нём. Пускай уж лучше считает, что пояс и перчатки — дар нашей доброй воли, и ничего более.

Я понимающе улыбнулся, стараясь игнорировать явную угрозу, которой сочились речи Андвари. Впрочем, его можно было понять — секретами о собственном могуществе никто не захотел бы делиться просто так. А если Один прознает о их возможностях, то тогда кузницы Свартальфхейма будут работать только ради него одного. Интуиция подсказывала, что ни Андвари, ни Хрейдмар, ни любой другой дверг не хотел бы подобной участи.

— Хорошо, я вас понял, но тогда в ответ утолите моё любопытство: зачем вам понадобилась кровь Тора? Что-то вроде заговора? — допытывался я.

— Мы смешаем кровь Тора с капелькой моей золотой и после создадим молот, — томно произнесла Гулльвейг, протягивая двергу серебряный сосуд. — Видишь ли, Локи, без моей крови оружие не сможет взывать к сейду, иначе говоря, ничем не будет отличаться от молота людей. А собственных сил для заклинаний Тору, боюсь, не хватит.

Мысли роем завертелись в голове, вспоминая посох, что Фрейя преподнесла в дар Одину в день нашего общего знакомства. Пристально следя за мной из-под пушистых ресниц, ван расплылась в торжествующей улыбке:

— Догадался, смышлёный, — подмигнула она. — В посох Одина добавлены серебро и капля крови Фрейи — особый состав для его колдовства. А помнишь тот драгоценный камень на навершие посоха? Его помог мне раздобыть как раз Андвари — он заменяет послушание золота, а ещё выглядит более эффектно — самое то для верховного.

Вдвоем они уставились на меня, ожидая реакции, а я не мог понять, злюсь или восторгаюсь смекалки ванов, которые использовали любую мелочь, чтобы показать, кто сильнее и могущественнее. Но больше всего настораживала магия крови, про которую мало было написано, что пугало, ведь в этот самый миг я словно предавал друга и тех, кто вырастили меня. Пусть Один, Фригг и Хеймдалль с Бальдром были не идеальны, но Тор был моим другом.

— И каковы последствия от этой капельки твоей крови? — спросил я, прочищая горло и смачивая его глотком терпкого вина.

— В заговорённых и наполненных сейдом металлах таится огромная сила, что способна разрушить горы, — пояснил Андвари. — А если оружие соприкоснётся с золотой каплей крови, то и вовсе станет непобедимым. И как сказала Гулльвейг, боюсь, что собственных сил аса может не хватить на постоянном использование такого мощного оружия. Правда, есть один недостаток: владелец подобного артефакта, становится от него зависимым. Иначе говоря: отнимешь оружие и лишишься героя.

Он говорил прямо, и каждое слово звучало как приговор. Без оружия Тор не смог бы спокойно повелевать громом и молниями, а любое заклинание приносило бы ему страдания и приступы, как это было сейчас. А с молотом он становился всемогущим, но зависимым. Из двух этих крайностей я не предпочёл бы ни одну.

— Локи, — вкрадчиво произнесла Гулльвейг, накрывая мою руку своей, — выбирать не тебе. Когда Фрейр спросил у Одина, на что они готовы пойти ради могущества, тот сказал, что на всё. Так что уйми свои метания совести и не изводи себя: ты не в ответе за решения других. — Она резко встала со скамьи и, поправив платье, уточнила: — Андвари, ты не менял ничего? Мне нужно отойти, а после оставлю тебе набросок с рисунком рун.

— Всё по-прежнему, — улыбнулся дверг, проводив ван взглядом.

Любопытство подначивало узнать, какие отношения их связывают, однако я молчал: меньше знаешь — от бессонницы не страдаешь. Да и без того хватало мыслей, что терзали и терзали. Тем временем Андвари взял трубку и принялся её раскуривать, окутывая залу едким дымом. Трэллы шептались, что дверги курили, чтобы одурманивать окружающих дымом и после обкрадывать их, однако этот курил точно ради удовольствия. Он был младше меня на пару лет, но глаза смотрели дико и остро, словно лезвия кинжалов, грозящих пронзить насквозь.

— Что связывает выходца Асгарда и тёмную ван? — неожиданно спросил Андвари. Голос его был тихим, но в то же время властным и устрашающим.

— Видимо, то же, что и связало наследника Свартальфхейма с ней, — парировал я, не поворачивая головы.

Андвари усмехнулся, поддаваясь вперёд и заставляя обернуться. Тёмные глаза его сверкали в отсветах камина, но то, что скрывалось в их глубине, было ничем не спрятать.

— Я ищу мести, — проговорил он. — Хрейдмар — гнусный предатель, что подставил и уничтожил всю мою семью. Он изнасиловал мою мать и сестёр, а после сказался невинной овцой. Обезглавленные тела семьи этот ублюдок велел сложить в кучу, будто навоз, и сжёг, как и Окольнир, оставляя меня на пепелище. Я помню крики и стоны, запах обугленной плоти и смрад, а ещё никогда не забуду лживой морды Хрейдмара, когда он отдавал приказ о казни. Но знаешь, в чём вся прелесть? У этого гнилого ошмётка червя тоже есть дочери — красивые и непорочные, а глаза их сияют как сапфиры и изумруды — наверняка, вкусное лакомство для падальщиков, — тихий голос шелестел как морозный ветер — в нём чувствовалась такие уверенность и сила, что любой бы начал ёрзать, покрываясь мурашками. — Я ничего не забыл и никогда не прощу. И я не успокоюсь, пока лично не вскрою брюхо этому жирному борову.

— И как же в этом тебе поможет Гулльвейг? — недоверчиво спросил я. — Разве твой гнев не должен стать волной восстания?

Андвари усмехнулся, пуская колечко дыма:

— А кто сказал, что оно не зреет? — сомнение на моём лице не скрылось от дверга, и он оскалился: — Не веришь — пускай. Однако мне казалось, ты-то способен понять меня.

Я непонимающе посмотрел на него:

— Откуда такая уверенность?

Андвари прищурился, поддаваясь вперёд:

— Неужели она тебе не сказала?

Удивление его звучало вполне искреннее и не веяло насмешкой, однако не успел я проронить хоть слово, как дверг отбросил трубку и проворно юркнул на верхний этаж. Вернулся он через быстро и тут же протянул мне свиток, скреплённый некогда внушительной печатью.

— Этот свиток когда-то принадлежал моему деду, который был непревзойдённым кузнецом, — пояснил Андвари, стоя рядом. — Когда стали готовиться к осаде Окольнира, моя бабка спрятала многие ценные вещи в сундуках и утащила их в подвал. Пару лет тому назад, разбирая по большей части хлам, я наткнулся на этот интересный свиток, содержание которого меня удивило. Впрочем, смотри сам, — и он отошёл, затягиваясь трубкой и пристально наблюдая за моей реакцией.

Развернув свиток, глазам предстали руны, высеченные на языке ётунов:

«Господину *** от принцессы Ётунхейма Лаувейи: милостивый господин в знак нашей дружбы и глубокой признательности прошу изготовить клинок для моего младшего сына. Не сомневаюсь в вашем мастерстве, однако смиренно молю об одном: пускай на лезвие нанесут защитные руны и узоры, что будут сочетаться с его именем. Вверяю вам тайну и молю о секретности: я нарекла сына Локи — последний из нашего рода…»

Свиток, потрёпанный временем, резко обрывался, а вместе с ним и холодело сердце. Чувства путали мысли, и я потерялся. Боль сменяла разочарование, что сгорало в гневе, а в душе просыпалась ненависть.

— Она знала? — прошептал я, сжимая в руках клочок правды.

Андвари хотел было ответить, но не успел: в залу вернулась Гулльвейг. Улыбка погасла на её лице, когда она заметила меня, держащего свиток. Злобно посмотрев на Андвари, ван хотела уже излить на него поток яда, как я прошипел:

— Это твоя правда?!

В библиотеке Ванхейма не было ни одного упоминания имени моей матери: я сам пролистал не один десяток рукописей и свитков, но не нашёл ничего. Жалкое описание в Асгарде — всё, что мне удалось найти за это время. Однако не мог понять, откуда тогда ван прознала про Лаувейю, а она не рассказывала, твердя, что ещё не время. Но теперь стало всё понятно: при первой встрече Гулльвейг просто вспомнила про этот свиток и решила заманить меня в свои сети тайн, а после отчаянно рыскала по библиотеке вместе со мной, но не помогая, а пытаясь спасти свою жалкую шкуру.

— Ты отсюда узнала про Лаувейю, да? — голос мой стал грубее, а пламя предупреждающе вспыхнуло в кулаках. — Ты ничего не знаешь про неё, верно?

Гулльвейг вмиг помрачнела и прошипела:

— Ты забываешься, Локи. Я открыла тебе правду, о которой говорила, и научила сейду, а ты бросаешься нелепыми обвинениями — неблагодарно и низко.

Нетерпение взыграло в венах, и я сделал шаг ближе, нависая над колдуньей:

— Ты говорила, что рано, я не готов и прочая ересь, хотя на самом деле сама ничего не знала! Этот свиток — единственное, что мне осталось от матери, но даже его ты прятала, надеясь использовать позже. Признай это, Гулльвейг: ты обещала правду, которую не знаешь и сама. Вот только скажи мне, сколько бы ещё дурила меня, а?! Ты просишь предать Тора, поёшь про сейд и мою кровь ётуна, но сама ничего не знаешь. Чем ты тогда лучше Одина?!

Тени замаячили за её спиной, но мне было плевать. Один лгал мне, скрывая происхождение и ничего не рассказывая про мать. Гулльвейг сказывалась доброй и обещала помочь, хотя просто дурила голову. Я отвёл её в пещеру хранителя Асгарда, пустил в библиотеку Трудхейма и показал все потайные ходы, и пускай она учила и наставляла, но всё же… Бесконечные секреты и полное уничтожение доверия.

— Что ты ещё от меня скрываешь, тёмная ван? — прошипел я, ощущая, как с пальцев стали срываться языки пламени. — Отвечай!

Злобный и колючий, будто мороз, смех пронёсся по зале, заставляя Андвари отойти в дальний угол, но я не двинулся с места.

— Хорошо-хорошо, — оскалилась Гулльвейг. — Ваны всегда держат слово, — и колдунья, шепча заклинание на древнем языке, открыла портал.

Ураган подхватил нас, закручивая в безумных объятиях. Перед глазами замелькали образы вулканов, полян и пустошей, а над головами будто кричал сокол и слышались людские голоса, но нас всё кружило и кружило, пока наконец смерч не выплюнул меня прямо в снег. Голова гудела, а реальность ускользала с пугающей быстротой. Я осторожно поднялся на ноги, щурясь от сверкающей белизны и оглядываясь: снежное покрывало лежало всюду, похоронив под собой холмы и очертания домов. Холод пробирался под одежду, проходясь по коже дыханием инея и заставляя вцепиться в плечи в жалкой попытке сохранить тепло.

— Где мы? — попытался я перекричать ветер.

За спиной пролегала белесая пустошь, а впереди высилась стена, что ушла на половину в снег. Массивные ворота промёрзли насквозь, как и остатки построек у доходившего до небес забора — кто бы тут не жил, он давно оставил свой дом.

— Ётунхейм, — ехидно бросила Гулльвейг и двинулась сквозь бурю вперёд, заставляя идти следом.

Сквозь завесу урагана очертания размывались и путались, но глаза не лгали: разруха и скорбь поселились в этих местах. Здесь не было ничего, кроме пары обугленных стен, занесённых сугробами и скованных слоями льда. На жестоком ветру развевались знамёна, и я замер: под слоями снега лежали сотни трупов. Синяя иссушенная кожа обтянула тела, глазницы сморщились, а рты застыли в вечном крике. Торчащие из груди пики и стрелы, сломанные мечи и дубины — никто не сжёг останки, а бросил здесь, будто мусор. Все они тянулись к каменной ограде, то ли пытаясь защитить их, то ли жались к ним в поисках спасения.

Гулльвейг окликнула меня, заставляя нагнать её у высоких ворот, что охраняли высеченные из камня два волка, замерших в рыке. Кованные ручки примерзли на смерть, а над арочном сводом высилась надпись, скованная инеем.

— День придёт, луна полная взойдёт, король себя назовёт и в царство своё войдёт, — перевела ван, и тут же ветер озверел.

— Что это значит? — прокричал я, пытаясь перекричать безумство природы, что будто противилась нам и пыталась изгнать.

— Они откроются, если признают тебя королём. Скорее, Локи, дай им вкусить твоей крови, пока не явились гончие волки и метель не похоронила нас заживо.

За спиной закрутился снежный смерч, надвигающийся на нас с бешеной скоростью, а небо содрогалось то ли от ярости бури, то ли от рыка исполинских волков, призванных по сей день защищать Ётунхейм, что медленно выступали сквозь буран. Никогда прежде не видел таких гигантов: их белоснежные головы подпирали небосвод, а клыки угрожающе выступали, желая впиться в нашу плоть. Красные глаза сверкали смертью, и я, не желая больше искушать Норн, вытащил кинжал и приложил окровавленный палец к вратам. Миг, и повисла тишина. И вдруг лёд на вратах пошёл длинными трещинами, распадаясь на осколки у ног. Буран исчез, а петли истошно простонали на всю округу, открывая врата.

— Добро пожаловать домой, Локи Лаувейсон — последний наследник престола, — усмехнулась Гулльвейг, подталкивая меня вперёд.