Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 22

Прошёл год. Год, наполненный одновременно всем и абсолютной душевной пустотой. Однако жизнь продолжала меняться.

Долгожданная свадьба Сиф и Тора длилась неделю, гремя пирами и музыкой и разливая реки вина и эля. Трудхейм кишел гостями и сотрясался от хохота и плясок, трэллы едва успевали приносить еду и убирать грязные тарелки со стола, а заодно менять постели в гостевых комнатах. У большинства асов были собственные чертоги, но отчего-то почти никто не отказался задержаться в самой огромной обители Асгарда. Сиф держалась отчуждённо и спокойно, будто реку сковал лёд, не позволяя испытывать чувств. Тор недовольно сопел рядом с ней, хмуро взирая на каждого и топя в винных рогах свою никчёмность. Каждый пир походил на издёвку: веселились все, кроме тех, в честь кого и был устроен праздник. И лишь на последний день Тор улыбнулся.

Андвари выполнил обещание и изготовил молот ровно в срок. До сих пор помню, как смолкли барабаны и протяжно взвыли струны лютен, когда в залу вошла надменная Гулльвейг. Она шла в расшитом золоте сиреневом платье с длинным шлейфом, украшенным сиренью, а в руках у неё был узорчатый короб, расписанный рунами. Поклонившись, она оставила его перед главным столом, за которым и сидели жених с невестой в окружении самых близких. Замыкали процессию десяток трэллов, что с трудом катили тележку с каменным сундуком, на крышке которого тоже был выполнен узор. Любопытные взгляды тотчас неотрывно провожали ван, которая в тот момент наслаждалась триумфом и предвкушала последствия, о коих я предпочёл умолчать.

— Мой добрый брат попросил помочь славному герою Тору и подобрать для него оружие под стать, ибо никто лучше меня не понимает силу металлов, — терпкий голос ван звучал словно эхо в горах. — Я долго думала, что сможет отразить величие господина и поможет ему с лёгкостью повелевать грозами и молниями. В глубоких пещерах Свартальфхейма талантливейшие кузнецы изготовили золотой молот, что я нарекла Мьёльниром — сокрушитель. Руны и узоры отражают его невероятную силу и могущество сейда, что вплетено в это оружие, которое не подвластно никому кроме Тора Одинсона.

Он медленно приблизился к сундуку и сдвинул тяжёлую крышку, поднимая молот, отливающим солнечным сиянием и переливами огня в кузнице.

— Мьёльнир тяжёл, ибо лишь великая сила способна сокрушить небеса всех девяти миров в грозовом перекате, а потому вручаю тебе рукавицы и пояс, — продолжила Гулльвейг, отдавая Силачу короб. — Да славится имя Тора Громовержца и метателя молний!

Облачённый в широкий золотой пояс со сверкающими рубинами и кожаные рукавицы с рунической вышивкой, Тор сжимал молот и призывал переливы грозы, что отзывались ему в один миг. Никогда прежде я не видел его столь счастливым, чем тогда. Однако не забыла Гулльвейг и про невесту, подарив ей три сундука с нарядами, украшениями и редкими камнями, но самым ценным было ожерелье с жемчужинами, выуженными со дня моря в Мидгарде, и изумрудом, который так подозрительно напоминал мне о цвете глаз Фрейра. Он все дни пиршества не отводил глаз от Сиф и даже отважился предложить её единожды на танец. Я не хотел вмешиваться в отношения подруги, но всё же продолжал наблюдать, боясь вспышки гнева у Тора. Хотя тому было всё равно: молот занял его мысли.

После окончания свадьбы Силач решил отправиться помогать людям в Мидгард, помогая им строить там города и противостоять природным бедствиям. Не забывал он и про остальные миры, разбираясь то с пауками, что портили леса альвов, или же утихомиривая разбушевавшихся великанов. Словом, Тор из всех сил пытался заслужить звание защитника всего и всея. Я опасался, что Один начнёт наседать на сына, требуя от него наследника, однако больше всего Всеотца занимал сейд и Фрейя, так что в сторону Сиф он пока что не косился. Лебедь же стала полноправной хозяйкой Трудхейма и разбила ещё пару садов, что умудрялись радовать красками даже зимой, чего ей удалось добиться при помощи Фрейра, который постоянно ошивался рядом и учил Сиф ухаживать за землёй и деревьями.

— Он не причинит ей вреда, — произнесла однажды Гулльвейг, подходя ко мне на балконе, откуда я украдкой наблюдал за ними. — Фрейр лишён тщеславия Фрейи и моей холодности. Из нас троих он самый добрый и справедливый.

— Я переживаю за сердце Сиф: она не должна пострадать от его чувств.

Гулльвейг тихо рассмеялась:

— Как ты можешь судить? Посмотри: она улыбается и смеётся, хоть у неё получилось всего лишь взрастить хилый и невзрачный ирис под его руководством. Тора такие мелочи не интересуют, а её — да.

— С каких пор ты рассуждаешь здраво и спокойно? — я привык к её яду и сарказму, которыми были пропитаны каждое слово, однако тут звучали лишь поддержка и одобрение.

Гулльвейг повела плечами, отворачиваясь, и ветер донёс её тихие слова:

— Возможно, я не такая дрянь, какой я сама хочу казаться.

И в этом она была права: ван сама сотворила себе образ жестокой и неприступной, которой нет дела до забот других. Впрочем, понять её я тоже мог, узнав про таинственный шёпот, что я услышал тогда в Утгарде.

Тот день навсегда выжжен в моём сердце и памяти тяжёлыми воспоминаниями и кровавой клятвой, от коей мне никогда не сбежать. Слышавшие её Гулльвейг и Бюлейст были поражены до глубины души и не могли поверить в происходящее, ибо их глазам также предстал призрачный Фарбаути во главе войска мёртвецов. Со слов брата, он пытался отыскать останки отца среди развалин чертога и города, однако никто не отзывался на его зов, и лишь горстки пепла напоминали об оставленных жизнях. Однако Бюлейст и не надеялся найти хоть кого-то, ведь только он один давал клятву находиться в Утгарде, дожидаясь меня.

— Это из-за меня, — потрясённо прошептала Гулльвейг. — Мой дар — моё проклятие, что призвало призраков.

Мы удивлённо уставились на неё, ожидая пояснений:

— Сейд хранит память всего происходящего. Видение о последних моментах ваших родителей в этом зале тому лишь доказательство: сколько бы лет не прошло, мироздание будет помнить. А затем однажды я поняла, что могу призывать призраков.

— Что, вот так просто? — ядовито бросил я: все чувства и эмоции обострились и в то же время были пустыми — пережитое давало о себе знать.

Ван на мой выпад не отреагировала, однако тогда в разговор вступил Бюлейст, открывая ещё одну тайну, как будто прошлых не хватало:

— Проклятие ётунов Хельхейма, — тихо проговорил он, заставляя Гулльвейг кивнуть. — Некоторые из них видели мертвецов и повелевали ими. Однако, от чего потом и сходили с ума: тьма смерти забирала их души. Лишь сильнейшие могли контролировать призраков и оставаться в здравом рассудке.

Я расхохотался:

— А тебе не много ли, госпожа ван? И металлами управляешь, и лучше прочих в проклятиях разбираешься, а теперь ещё и мертвецов видишь? Есть то, что ты не умеешь? — и тут я вспомнил: — Ты говорила, что дар над природой у вас от отца — вана, а сейд от матери. Она была ётуном, не так ли?

Я взглянул на Бюлейста, желая услышать подтверждение своей догадки, но он только покачал головой, будто не хотел продолжать тяжёлый разговор. Однако в тот миг мне было плевать: все тайны обнажались, оставляя в душах каждого из нас шрамы.

— Ты поэтому ищешь правды, верно? Твою мать тоже убил Один, а отец молчит, и ты боишься, что он предал вас всех, так? Боишься, что даже самые близкие могут предать?

Гулльвейг помрачнела, а за спиной вспыхнули тени, однако теперь они меня не страшили, ведь я и сам стал частью этого мира. И ван тяжело вздохнула, успокаиваясь:

— Ты многое пережил сегодня, Локи, а потому я прощу тебе дерзость. Однако не вздумай ещё раз повторять подобное, иначе я за себя не решаюсь. И да, знай, что отныне кровавая клятва легла на твои плечи и тебе придётся исполнить её любой ценой, иначе не найдёшь никогда покоя.

О том, что она находилась в похожих тисках, я тогда даже не догадывался, и лишь спустя много лет правда открылась мне.

Меж тем свадьба Тора и Сиф стала первым значимым событием в наших жизнях, знаменовавших дальнейший передел. Как оказалось, Силач всё же признался ей в измене, поэтому Лебедь и посоветовала мужу держаться от неё подальше и найти занятие по душе, как это сделала она. Фрейр то присматривал за своим отцом Ньёрдом, которого, как оказалось давно донимали головные боли, то пропадал в Ванахейме, и я был уверен, что именно он и являлся хранителем корня: он больше прочих был привязан к родному миру. А затем вдруг срывался и проводил пару недель подле Сиф, с которой высаживал сады, беседовал до первых звёзд и помогал ухаживать за полями, на которые Один и наложил руку, но пока что об этом не объявлял.

Старшая ван занимала его мысли, и уже к концу зимы близ Валаскьяльва красовался новый чертог Фрейи — Фолькванг, сделанный из клёна и ясеня. Широкие врата скрывали небольшой дом самой ван, окружённый цветущим лугом. Построили его альвы только потому, что Фрейя как бы невзначай заметила, что в Вальгалле слишком много героев и однажды им не хватит места в залах Одина. Тот, желая то ли угодить, то ли впечатлить, отдал приказ о создании нового и прекрасного чертога. Справились альвы на славу: цветы умело сочетались с мечами и щитами, выказывая двойственность Фолькванга. Я лично считал, что так Один делал свадебный подарок, однако Гулльвейг только посмеялась, услышав такое предположение:

— Моя сестра никогда не выйдет замуж, иначе лишится титула верховной ван. С кем бы она не спала, Фрейя ни за что не променяет корону Ванахейма на звание чей-то там жены.

— Но тогда она стала бы повелительницей Асгарда, да и вообще верховной богиней, — не согласился я. Мы прогуливались тогда по зимнему саду Трудхейма, а мороз щипал за щёки, и даже утеплённые плащи не спасали от холода.

Гулльвейг покачала головой, натягивая меховой капюшон:

— Выйдя за Одина, она принесёт ему власть над Ванахеймом, а себе ничего. Фрейя никогда так не сделает и уж лучше просто будет с ним спать, изводя Фригг.

Последнюю было ни слышно, ни видно. Трэллы поговаривали, будто она предпочла уединение, и единственными её гостями были только сыновья. Впрочем, встречаться с ней мне совершенно не хотелось, как и встречаться с Одином.

Первым порывом после того дня в Утгарде было дикое желание разнести весь Асгард в щепки, однако Гулльвейг сдержала меня, заверив, что это глупо и опрометчиво. Рассудок шептал, что ван была права: я — один, а их, ослеплённых ложью и доверчивых барашков, слишком много, чтобы справиться. Нет, здесь нужна была только хитрость и сторонники. Много сторонников. Вот только где их искать — пока что загадка.

Тогда я начал тренироваться в иллюзиях и магии ещё сильнее, чем прежде. Благодаря Бюлейсту появился доступ в чертог Утгарда, который мы с ним исследовали вдоль и поперёк. Гулльвейг часто порывалась ходить вместе с нами, однако брат противился, говоря, что эти места священны для ётунов, а потому не следовало приводить «предателей». Поэтому упросил вана не надоедать и позже потом передавал ей всё, что считал нужным и полезным. Гулльвейг возмущалась, говоря, что я не смогу оценить всего и обязательно пропущу важное среди всех развалин, однако умолкала, стоило напомнить о всех её секретах, в том числе имя таинственного наставника. Тогда ван замолкала, а после припадала к губам, утягивая в объятия страсти, в которой мы сгорали дотла. Нам не хватало воздуха, магия соединялась воедино и изводила своей мощью, норовя взорваться от вихря чувств, но мне и ей всегда было мало. Её тёмный сейд пульсировал под моими руками, обволакивал и забирал все силы, а она тлела от одного моего касания, снова и снова обжигаясь об огонь.

О своей истинной стихии я решил узнать у Бюлейста, которого так и не решился называть братом — слишком сложно. Тем не менее он всегда встречал меня улыбкой и с радостью отвечал на все вопросы.

— Мама была ваном природы, — рассказывал он, бродя со мной по развалинам чертога Утгарда, что скрипели под моими шагами. — Железный лес от её магии расцвёл и буквально дышал жизнью, хотя раньше там была непроглядная пустошь и тишина. Отец был великаном, а они лишены сейда, как ты знаешь.

— Я слышал, что некоторые из них способны обращаться в животных, — поделился я словами Гулльвейг.

Бюлейст пожал плечами:

— Ходили такие слухи, однако это уж слишком редкий дар, о котором только легенды и остались. У меня же дара никакого не было.

— Тогда откуда у меня дар?

— У некоторых полукровок встречались способности к сейду, — вспоминал он. — Думаю, твои иллюзии как раз отголосок смешения двух кровей.

— А огонь? — допытывался я. Должна же была быть причина, по которой мне достался этот дар.

Бюлейст ответил не сразу: иногда мне казалось, что его воспоминания постепенно блекли, поэтому он постоянно бродил по пепелищу и развалинам, освежая образы и ход событий.

— Отец как-то обмолвился, что его род происходил от ётунов Муспельхейма, правда, то было очень давно. Быть может, кровь нашей матери пробудила в тебе сейд, и в миг страшной нужды она родила могущественное дитя.

И пускай ответ выходил размытым, настаивать я не стал. Бюлейст любил вспоминать прошлое и с восторгом рассказывал о счастливых днях на том маленьком острове близ Железного леса. Оказалось, что брата нарекли в честь бури, что бушевала в день его рождения, и, как оказалось, ётуны всегда старались давать имена детям, связанные с природой, с которой все были неразлучны.

Со слов Бюлейста, мать часами могла сидеть подле животных, ухаживая за ними, или гуляла по полям, вдоль берега или даже уходила в горы, почитая мощь природы и её богатства. Она любила повторять, что каждое существо достойно существования, раз появилось на свет, и не стоит торопиться отнимать жизнь, если не можешь дать её в ответ. Отец разделял её взгляды только до обострения голода: тогда он уходил в лес, где просил прощения за пролитую кровь, и возвращался с мясом.

Однажды я не выдержал и упросил Бюлейста сводить меня к Железному лесу, что рос на самой границе меж Ётунхеймом и Мидгардом. Земли встретили туманами и полумраком, а под ногами лежало тонкое покрывало снега. Здесь не было слышно птиц и животных, а море словно замерло, забывая о волнах и прибое. Ветер чуть качал вершины елей, но навевал скорее тоску, чем дыхание жизни. Железный лес хоть и находился на окраине, однако ничем не отличался от Утгарда: мрачные развалины зияли дырами, напоминания об утраченном счастье.

— Как думаешь, Ётунхейм можно однажды вернуть к жизни? — размышлял я. Нет, я не проникся чувством родины, но видеть развалины было больно. Один вырвал целый кусок истории во имя собственной мести. Однако большинство было невиновато в его трагедии.

Бюлейст покачал головой:

— Не думаю. Мама была хранительницей корня, и она умерла, уничтожая и его. Ётунхейм умер вместе с ней — мёртвый мир, как и Хельхейм и Нифльхейм. Один из них окутан мраком и туманами, а второй льдом — там нет жизни, ничего. Поэтому призраки и гуляют по мирам, не зная покоя. Раньше они все обитали в Хельхейме, однако теперь за ними некому следить.

— А если однажды родится новый хранитель корня? Тогда мир может ожить?

Бюлейст сомнительно протянул:

— Не знаю даже. Это древняя магия, Локи. Быть может, твоя женщина разбирается в этом, — я усмехнулся, желая уже пожурить брата, как он продолжил: — Или её таинственный наставник.

— Ты догадываешься, кто это может быть? Наверняка кто-то древний…

— Да, догадываюсь, — перебил Бюлейст, однако делиться мыслями не стал и продолжил: — Даже если Ётунхейм вернётся к жизни, то кто станет в нём жить? Кроме тебя, ётунов нет.

Что-то в его интонации не давало мне покоя, но я смолчал: узнаю позже, а потому легкомысленно бросил:

— Великаны. Они всё равно ютятся то тут, то там. Люди их видят и в страхе убегают, асы и альвы их презирают, так что только и остаются пустоши двергов и вулканические равнины Муспельхейма — словом, не жизнь, а вечное изгнание. Здесь же они могли хотя бы дышать спокойно, не боясь, что на закате их погонят прочь.

— Ваш Всеотец такого не допустит, — брата буквально выворачивало от упоминания одноглазого хитреца.

— Это мой мир, и только мне решать, что здесь допустимо, а что нет, — произнёс я с нажимом, заставляя Бюлейста взглянуть на меня иначе.

Разговоры с ним вечно толкали на поиски истины в библиотеках до зари. Я пытался найти способ призвать призраков и пообщаться с отцом, однако не находил ничего — знания ётунов Хельхейма были то ли утрачены, то ли слишком запретны, чтобы передавать их другим. Последнее казалось наиболее вероятным, ибо Гулльвейг упорно игнорировала все вопросы о своей клятве и могуществе тёмных сил. Стоило только намекнуть, как она сразу отворачивалась, пряча недовольство, и объясняла тонкости гадания, смысл рун, показывала рецепты лечебных зелий и ядов, что могли в один миг убить человека и магическое животное.

— Однажды Фрейя открыла страшное знание, — поделилась Гулльвейг, когда мы сидели дождливым вечером в библиотеке. — Она поняла, что её любимых вепрей и моего сокола можно тоже убить. Любое существо из Ванахейма обладает сейдом и может чувствовать своего хозяина повсюду. Кроме того, наши животные — долгожители, что верны тем, кого избрали сами. Жизнь вана, аса да кого угодно, продляет и их существование.

— А раз они владеют сейдом, то могут и залечивать свои раны? — предположил я, развалившись на излюбленном подоконнике. Мир ванов вообще начинал мне нравится больше, чем привычный и лживый Асгард, где смена погоды ощущалась более ярко.

— Именно, — кивнула Гулльвейг, протягивая мне свиток. — Здесь собраны рецепты ядов и зелий для животных, что сестра составила сама. Заметь, каков рецепт первого и самого простого: порошок из жжённых трав, типа крапивы или бадьяна, смешивают с гнилой печенью волка. Подобная смесь медленно отравляет носителя, однако коварство в другом — животные могут переносить эту холеру.

— Как думаешь, она передаст эти знания Одину? — размышлял я, заставляя Гулльвейг стиснуть свитки в кулаках.

Она ненавидела саму мысль, что её сестра делилась священными знаниями с кем-то другим. Тем более таким мерзавцем. Ирония в том, что сама Гулльвейг также разделяла со мной знания, будто пыталась взрастить во мне противостояние Всеотцу, а я и не возражал.

— Я по-прежнему не знаю, в чём талант одноглазого, — недовольно прошептала она. — Мы редко общаемся с сестрой, однако Фрейр рассказал, что Один гонится за всем и сразу, но больше всего его интересуют предсказания. Бедняге Фрейе пришлось придумать целый обряд, чтобы Всеотец смог предсказать погоду. Он размахивает посохом, отдаваясь танцу, и распевает песни, погружаясь в транс, чтобы потом выбросить правильные рунические камни. Это унизительно для сейда.

— Но нам ведь это на руку? — осторожно поинтересовался я, ожидая увидеть зловещую улыбку, но Гулльвейг печально покачала головой.

— Один смекнул, что посоха ему недостаточно, и, увидев могущество сына с молотом, весьма любезно попросил брата передать мне просьбу. — Она обернулась ко мне, и в глазах её трепетала злость: — Он хочет оружие, Локи. И мне это не нравится.

Объяснять причин Гулльвейг, конечно же, не стала и с головой погрузилась в свитки, подбирая руны для подарка Хеймдаллю, о коем тоже просил Один. Мьёльнир впечатлил многих, и потому буквально каждый обратился к ван за помощью, однако она часто отказывалась, говоря, не всем нужно оружие, чтобы творить сейд. Недовольные шептались и бранили, всячески оскорбляя колдунью, но той было всё равно. Не делилась Гулльвейг и именами тех, кто ковал металлы в кузницах, лаконично нарекая их «мастерами из Свартальфхейма». О подобном секрете её попросил Андвари, который брался за заказы и в ответ просил у ван об услугах. Я ревновал и сжимал шею Гулльвейг, ощущая как под пальцами трепетала её жизнь, что могла оборваться, стоило нажать только сильнее, а она всё скалилась — ей нравилось ходить по лезвию ножа. О том, что их связывало на самом деле, я узнал гораздо позднее. А между тем Андвари преподнёс золотой рог для Хеймдалля, звук которого теперь мог разноситься по всем девяти мирам и вместе с ним посох, что мог создавать искры ослепляющего света. Радужный ас так ликовал и с презрением смотрел на меня, даже не подозревая, что мне было абсолютно всё равно, ведь на поясе теперь у меня красовался новый кинжал. Я упросил Андвари воплотить просьбу моей матери в жизнь и отдал ему сосуд со своей кровью. В качестве оплаты дверг попросил оказать ему позже услугу — плевать. Цена не имела значения, главное, что теперь у меня был своеобразный подарок в памяти о матери, которую никогда не знал.

Так шла наша жизнь, и продлилась бы она ещё долгие-долгие годы, если бы не Фригг. Она возникла на пороге Трудхейма в дождливый и холодный день. Сиф тогда впервые решилась на прогулку в Ванахейм, Тор пропадал неизвестно где, и мы с Гулльвейг остались единственными хозяевами чертога. Я наивно считал, что Фригг искала пасынка или его жену, однако она явилась именно ко мне, попросив о встрече. Её проводили в одну из зал ожидания. Выглядела богиня ужасно: каштановые косы разметались в беспорядке, серьги запутались в локонах, простое платье, лишённое украшений и вышивки, болталось на её сильно похудевшем теле, а некогда красивый плащ изрядно потрепался. Фригг постоянно крутила в руках пояс с ключами и озиралась, и когда она повернулась ко мне, я обомлел: лицо её осунулось, щёки впали, а глаза, казалось, выгорели и светились как диск луны.

— Локи? — неуверенно прошептала она, подходя почти вплотную. — Да, это ты… — шёпот лишь подтвердил догадку, что зрение её ослабло. — Ты нужен мне, мастер иллюзий. Знаю-знаю, у тебя есть все причины ненавидеть меня, однако я умоляю, — Фригг вцепилась в наручи и сползла на пол, сумбурно шепча: — Помоги, умоляю, Локи. Я знаю, ты водишься с ван, а она хитрая, умная и колдунья. Уговори её мне помочь, слышишь? Я отдам тебе все ключи от Валаскьяльва, только спасите меня.

Злорадство взыграло в душе: сломленная и ненавистная Фригг ползала в моих ногах, умоляя о помощи — забавная картина. Однако я же не истинное чудовище, чтобы вытолкать её прочь, нет. Возможно, позже, когда она совсем увязнет в долге. И кроме того, связка ключей от обители Одина была бы очень кстати. На всякий случай. Отцепив Фригг от себя, я вышел в коридор, велев трэллам сходить за Гулльвейг, а сам наблюдал за испуганной богиней, которая кусала ногти и что-то сбивчиво бормотала. Ван шла как всегда долго — она обожала изматывать всех и заставлять её ждать. Однако удивление, что исказило её лицо при виде Фригг, стоило любого ожидания. Та, заметив Гулльвейг, тут же бросилась ей в ноги, хватая за подолы фиалкового платья:

— Ты! Помоги, пожалуйста… Я знаю, что только ты можешь мне помочь. Умоляю! Проси, что угодно. Я всё сделаю, всё отдам, только спаси меня и моего сына, прошу!

Я удивлённо повёл бровью: про сына раньше речи не было. Интересно, кому грозила опасность: Хёду или её любимчику Бальдру? Наверняка ему, ведь из-за калеки она так переживать точно не стала бы.

Гулльвейг отцепила Фригг от себя и насильно усадила на скамью, протягивая ей кружку с водой, однако ас покачала головой и принялась снова раскачиваться из стороны в сторону, боязливо оборачиваясь. Ван метнула на меня испытывающий взгляд, но я лишь пожал плечами.

— Что произошло с вами? — голос Гулльвейг напоминал пробирающий до костей осенний ветер в дождливый день.

— Прялка, всё дело в ней, — шептала Фригг, вцепившись в свой пояс. — Твоя сестра отдала мне её, сказав, что она — мой проводник для сейда. Я всегда любила шить… — блаженная улыбка уродовала лицо богини, делая из неё точно умалишённую. — А здесь мне дали в руки власть, могущество. О, как сильно я радовалась! Как ликовала! Наивная, ха-ха…

Истерический смех заставил её сложиться пополам, а из глаз потекли слёзы. Я видел нити сейда, что окружали Фригг: они змеились и вспыхивали то чёрным, то красным, а затем резко исчезали. Ван напряжённо наблюдала, поджав губы.

— Я видела себя спустя сто, двести, триста лет, — мечтательно продолжила Фригг, успокоившись. — Один, Бальдр, Тюр — все мы были живы, и я так радовалась, радовалась… Однако никто не вечен, и однажды ночью я проснулась от кошмара. Ринулась к прялке, прокручивая её снова и снова, желая узнать, как нам избежать смерти. И я увидела кончину каждого.

Она обернулась к нам, и я изумлённо отшатнулся: глаза Фригг стали совсем белыми.

— А затем всё исчезло, — зловеще прошептала ас. — Я крутила прялку от зари до зари, не зная сна и покоя, и всё пыталась узнать, как нам избежать погибели, как мне спасти моего милого мальчика… Но не видела ничего: ни будущего, ни прошлого, ни настоящего. Норны потешались надо мной, как я когда-то над Хёдом. Отчаявшись, я умоляла Фрейю мне помочь, и она пришла. Колдовала, шептала заклинания над прялкой, а затем усадила меня за прялку, прошептав: «Теперь вы видите». Подлая сука! Ненавижу! Она смеялась надо мной, а я видела и сходила с ума.

Фригг зажала голову руками, впадая снова в истерику, а мы стояли и наблюдали, боясь прикасаться к ней. Гулльвейг слушала молча, но я видел, как вокруг неё сгущались чёрные тени: она была в ярости.

— Да, я стала видеть, — зловеще прошептала ас. — О, как я вижу! Образы, бесконечные образы и призраки, что шепчут и шепчут… Они сводят меня с ума… Я ослепла и не различаю лиц, тьма окружает меня. Абсолютная темень, и ничего. Но зрение возвращается, да! Стоит мне коснуться прялки, как я вижу будущее и призраков. Они зовут меня, показывают, как умирает мой сын, муж… Но я ничего не могу поделать, ничего! Стоит отойти от прялки, как я забываю всё! И только слышу их голоса…

Она подскочила и стала оборачиваться, вытянув руки, будто пыталась защищаться, однако никого не было рядом с ней. Я обернулся к вану, желая понять, что такого натворила её сестра, однако смолчал: Гулльвейг буквально пылала яростью. Она знала, что произошло.

— Мне надо увидеть прялку, — с нажимом произнесла ван, заставляя Фригг послушно закивать:

— Да, да… Я за тем и пришла… Идём, я отведу вас…

Однако сама она не могла пройти и шага, беспомощно повиснув на моей руке. Отвращение и торжество клокотали в сердце, однако была ещё и противная мне жалость: от некогда напыщенной и горделивой богини не осталось и следа. Оказалось, что на улице её ожидала верная тир, которая теперь повсюду сопровождала свою госпожу. Тащиться пешком до Асгарда ван не захотела и сотворила портал, попросив перепуганную девушку представить покои Фригг, ибо никто из нас никогда там не бывал. Ас испуганно дёрнулась, шагая в разрез между пространством, и всё шептала, заклиная ничего не говорить Одину, иначе он совсем отвернётся от немощной неё. Дура.

Покои богини объял бардак: сбитые простыни, всюду валялись подушки и ковры, из распахнутых сундуков торчали вещи и украшения, а воздух пронзил запах жжённых трав, от которых тут же начинала кружиться голова. Гулльвейг моментально отыскала источник зловония и принюхалась к вязанке.

— Кто велел вам жечь это? — прошипела она.

Тир испуганно выдавила:

— Госпожа Фрейя.

Гулльвейг яростно стиснула одну вязанку трав, убирая её в сумку на поясе, а остальные велела собрать и уничтожить, чтобы никто не вдыхал запах. Тир тут же засуетилась по комнате, убираясь и открывая окна. Фригг безвольной куклой сидела на полу, кусая ногти. Прялка пряталась за ширмой и гордо стояла в центре, а вокруг неё были обмотаны тысячи нитей. Они не казались зачарованными и не напоминали те, что обвивали округу, а потому и не казались магическими, но ван не рискнула к ним притрагиваться голыми руками и только лишь поддела кинжалом, всматриваясь в них. Гулльвейг долго обходила прялку, разглядывая её со всех сторон и шепча заклинания, что взывали к спрятанному внутри сейду, но отвечала ей только тишина. Тогда она подбежала к Фригг и стиснула её руку в своей, считая удары сердца, а затем коснулась лба аса, и та безвольно упала на пол. Тир закричала и хотела броситься к своей госпоже, но я удержал её на месте, догадываясь, чего добивалась ван: она проверяла связь между Фригг и прялкой, ища заклинание, что отравляло и изводило. Недобрый оскал сделал Гулльвейг по истине устрашающей, и, чуть порезав палец аса, метнулась обратно к прялке, ударив по ней тем же кинжалом.

Фригг тут же заорала и стала припадочно кататься по полу, начав биться в истерике. Тир вырвалась и подбежала к ней, пытаясь успокоить, однако богиня оттолкнула её и бросилась к Гулльвейг, желая расцарапать ей лицо, пронзительно крича:

— Ты! Ты хотела убить меня тварь?! Ненавижу, ненавижу! Посмотри, Фрейя, что ты сделала! Я ослепла из-за тебя, сука!

Она кричала и кричала, не понимая, кто стоит перед ней, а Гулльвейг пыталась вырваться и успокоить аса. И тут в комнату ворвалась стража, что ринулась к нам с мечами, желая схватить и доставить к Одину. Бросив в них огненные шары, я оттолкнул вана, защищая, а она мигом сотворила портал, в который мы едва успели прыгнуть, пока нас не схватили.

Портал выплюнул нас на поляну в Ванахейме, и Гулльвейг тут же призвала сокола, отправляя его в дальнейший полёт.

— Что произошло?

— Не сейчас! — рявкнула она, сверкнув на меня своими глазами, в которых клубилась тьма.

Я отошёл от неё, не желая связываться, и принялся расхаживать по поляне, что словно в насмешку разила спокойствием и умиротворением. Здесь ничего не поменялось, здесь был покой, которому совершенно не было дела до наших проблем. Время тянулось медленно, и я уже почти отчаялся, как вдруг на поляну пришли двое: Фрейя и Фрейр. Однако не успели они сказать и слова, как Гулльвейг налетела на сестру, оставляя на её лице пылающую пощечину. Чары клубились в её руках ядовитым чёрным туманом, который она швырнула в Фрейю. Та чудом успела пригнуться, посылая в младшую волной землетрясения.

— Совсем ополоумела? — прокричала она, но Гулльвейг было всё равно: ярость клокотала в её душе, выплёскиваясь на всех злобными чарами.

И неизвестно чем бы закончилось их противостояние, если бы Фрейр не оттащил старшую сестру, а я не стиснул в объятиях колдунью.

— Вы совсем обезумели? Что вы творите в священной роще первоцвета?! — пробасил ван, и я никогда не видел его ещё таким злым. Он точно был защитником Ванахейма.

Гулльвейг рвано дышала и сжигала сестру взглядом:

— Спроси у этой дряни! Пусть она расскажет, что сотворила с Фригг!

— Так это из-за тебя такой шум в Асгарде, дура?! — прокричала Фрейя. — Зачем ты взлезла? Сдохла бы она через пару месяцев, никто бы не заметил. Или в тебе неожиданно совесть проснулась?

— Мне плевать на всех, Фрейя, кроме самой себя! А ты, подлая сука, подставила меня!

Я не выдержал происходящего балагана и рявкнул:

— Объяснитесь!

Фрейя оттолкнула брата и скрестила руки на груди — от неё разило такой неприязнью, что любой цветок в округе сгнил бы ещё в семечке, если бы не их природа ванов. Гулльвейг раздражённо поправила волосы и швырнула в сестру вязанкой трав:

— У нас был уговор, что любое оружие асов будет содержать каплю чей-то крови: моей, Фрейра или её, — она ткнула пальцем на сестру. — Ты знаешь про молот Тора и посох Одина. С прялкой мы задумали такой же план: Фригг просто стала бы зависимой и тихой, ведь её больше всего на свете волновала судьба сына. И она бы отчаянно искала способ продлить Бальдру жизнь, но не ослепла бы и не сошла с ума!

Фрейр испуганно посмотрел на старшую сестру:

— Что ты наделала?

— Она смешала свою и твою кровь! Душа чокнутой богини стала не выдерживать, ибо ты ведь истинный провидец. На Фригг обрушился шквал видений, и разум её помутился, и тогда она бросилась просить помощи у нашей дорогой сестры, которая добавила ещё и мою проклятую кровь! А затем велела жечь ей ядовитую смесь из грибов и белены каждый день, из-за чего Фригг ослепла навсегда и сошла с ума. А когда я попыталась снять чары, то заклинание отлетело и в меня, и в чокнутую. Тогда-то я и поняла, что натворила эта дрянь!

Фрейя стояла с довольным лицом, надменно взирая на нас всех, а её брат отшатнулся от неё и едва прошептал:

— Зачем?

— А разве не вы хотели уничтожить и отомстить асам? Вот только ты, дорогой братец, ради этого ничего не сделал! Только ухлёстываешь за Сиф и думаешь, как бы залезть под её платье. А наша Гулльвейг связалась с ётуном и кувыркается с ним с утра до ночи, не думая ни о чём ином! И кто должен расхлёбывать то, что начали мы вместе, а?! Я учу Одина, отдаю ему наши священные знания, пока вы развлекаетесь! Я решила ускорить процесс и начать избавляться от асов. Тор — милейшее дитя, что зависимо от своего молота — лёгкая добыча. Хеймдалль — тупица, что пускает слюни на рог. Тюр — внушаемый идиот. Ни одного достойного соперника, и мне надоело это терпеть! Чем быстрее они сдохнут, тем скорее мы станем верховными богами.

Я молчал, не зная, что сказать. Их хитрый план стал теперь полностью известен, однако ничего нового не открылось — догадывался и так. В тишине стоял и Фрейр, который явно разочаровался в почитаемой и дорогой сестре, которая заигралась. И тут Гулльвейг прищурилась и захохотала, будто и её оставил рассудок.

— Идиотка! — зловеще смеялась ван. — Она беремена.

Фрейя тут же дёрнулась, скрещивая руки на груди и отходя от брата, а тот прислушался к сейду, который действительно искрился искренней чистотой — так сияло дитя внутри матери.

— От кого ты понесла? — голос Фрейра надломился, будто он окончательно разочаровался в сестре.

— Вам можно спать с кем угодно, а мне нет? — насмешливо бросила ван, однако наткнулась только на осуждение в глазах брата и моё презрение. Гулльвейг надменно взирала на неё, брезгливо отворачиваясь. — Вот они ваши лживые лица! Любовь доступна только избранным, да? А мне вечно оставаться в тени и хранить звание наместницы Ванахейма, ибо никто не должен покушаться на наш мир, да? Лицемеры!

— Спи с кем угодно, Фрейя, это не имеет никакого значения, но не совершай глупостей из-за беременности, — ядовито процедила Гулльвейг. — Ты предала нас, и теперь Фригг умирает, а я буду виновата в её гибели, так что позволь хотя бы узнать, от кого это дитя?

— От Хара! — рявкнула Фрейя, и я вздрогнул, не желая верить ушам. — От человека, представляете? Вас никогда не бывает рядом, а мне приходится сидеть постоянно среди асов, слушать их жалобы и рассказы. Они всё просят и просят сотворить им чудо, вылечить гной, приручить зверушку и показать колдовство. Мне одиноко, сейд меня поглоти! Тогда и стала спускаться к людям, где и повстречала скальда. Он — единственный, кто меня понял и слушал, не прося ничего взамен.

Искренне надеясь ошибиться, я проговорил:

— Этот Хар… Он высокий с волосами цвета ржи, а глаза его голубые, как небо? Он носит лютню и чуть коверкает звуки, однако поёт точно соловей?

Изумлённое лицо Фрейи подтвердило мои опасения, а она тихо прошептала:

— Откуда ты знаешь?

Она бы никогда не хотела знать ужасной правды, но молчание позволило бы свершиться коварной лжи, и я объяснил:

— Когда мой дар иллюзий окреп, Один решил, что хочет спуститься в Мидгард: научить людей мудрости, подарить им огонь и веру в милосердных и всемогущих богов, которых надо восхвалять. Моих способностей хватило бы лишь на одну иллюзию, и я изменил внешность Всеотца. Хар — это облик Одина среди людей. Мне жаль.

Горький, пропитанный отчаянием смех Гулльвейг разрезал гнетущую тишину, а Фрейя пала на колени, прижимая руки к животу. Слёзы выступили из её глаз.

— Идиотка! Столько воротила от него нос и оскорбляла, а сама отдалась врагу? — Гулльвейг взъелась на сестру, нависая над ней как коршун. — Фрейр скитается по мирам в поиске хранителей корней, чтобы уничтожить Асгард! Я отдала душу проклятиям и мертвецам, чтобы отомстить за нашу убитую мать, а ты тем временем ложишься под него и несёшь очередного наследника?! Скучно тебе было? Одиноко? Поэтому ты пошла и продалась первому встречному скальду из людей? О, да! Великая Фрейя, хранительница Ванахейма, целительница и покровительница животных и никчёмный, низкий человек, который оказался миражом! Где твоя гордость и хвалённое самолюбие? Это ведь Один в облике Хара убедил тебя смешать кровь, да? Ты рассказала, как сильно тебя донимают враги и вот бы уничтожить их разом, а он наверняка предложил тебе начать убивать и предложил первую жертву — несчастную и одинокую женщину. А потом ты бы травила их каждого: один за другим, убирая ненужных Одину существ, так?!

— Гулльвейг, хватит, — попытался остановить её брат, но колдунье было всё равно. Я знал, что сейчас её лучше не трогать, а за спиной у неё маячили призраки — тёмный сейд одолевал вана.

— Она предала нас, Фрейр! Один получил своё: его жена умрёт через пару недель, а я — враг каждого аса, ведь именно меня видели в покоях Фригг. Одноглазый ублюдок призовёт к ответу и потребует в обмен на прощение знания тёмного сейда, но я никогда не поделюсь с ним этим мастерством. Лучше сдохну, но он не получит в свои руки такую власть!

Протрубил рог Хеймдалля, заставляя Фрейра саркастически произнести, нахмурившись:

— Ещё один идиот — нельзя кричать в золотой рог забавы ради. Теперь все чудовища, спящие в девяти мирах, пробудятся.

Дурной знак, а за ним последовал ещё хуже: клич воронов приближался к нам. Фрейя тут же подскочила на ноги, хватая сестру за руку:

— Уходи сейчас же! Беги! Я подарила Одину двух воронов-соглядатаев, и они начали на тебя охоту. Спасайся!

Гулльвейг выдернула ладонь и плюнула под ноги сестры:

— Я никогда тебя не прощу, Фрейя.

Карканье раздавалось всё ближе, и я не выдержал: впервые в жизни решил сотворить портал, спасая Гулльвейг. Сейд болезненно прорезал пространство, и я схватил вана за руку, перемещаясь в Утгард. Оставаться в нём было опасно, однако ничего лучше придумать не успел, ибо стоило только войти в портал, как я заметил двух летящих птиц, что несли на крыльях страх и горечь.