Приговорен к расстрелу

НАКОНЕЦ, АВСТРАЛИЯ!

Океанский лайнер отошел от причала в Стамбуле. Вдалеке стояли и махали мне, желая счастливого пути, Ида, мадам Павиолли, мои друзья из Левента. В последнюю минуту мне стало чуточку жалко покидать Стамбул — за год с лишним я к нему привык. Но все сожаления рассеялись, как только лайнер вышел в море.

Мы остановились по дороге в Пирее и потом в Неаполе. Остановка в Пирее была короткой, и я смог только немного побродить по городку. В Пирее было русское кладбище, и порт был когда-то базой российского средиземноморского флота.

В Неаполе мы остановились на ночь, и у меня была возможность посмотреть город. Из окон неслась веселая музыка, я пил в таверне дешевое красное вино и наслаждался певучей итальянской речью. Итальянцы показались мне веселыми, жизнерадостными и общительными. Это был Неаполь, о котором я так мечтал в турецком заточении. Но, конечно, мечта отличалась от действительности. Денег у меня практически не было, и я бродил пешком вдоль берега моря, рассчитывая поплавать на местном пляже. Помню, меня поразило то, что я не мог подойти к морю несколько километров — вдоль берега располагались богатые частные виллы, а дорожек к морю не было. И все-таки я был счастлив, когда, наконец-то, окунулся в воды Средиземного моря.

Поездка из Стамбула в Австралию длилась около месяца. В Индийском океане нас здорово трепало пару недель. Почти все пассажиры и многие из экипажа болели морской болезнью. Столовая была практически пустой во время ужина.

Во время этого долгого морского путешествия я начал немного выпивать, благо вино с обедом подавалось бесплатно. Я был, наверное, единственным политическим беженцем на судне. Люди беседовали о том, как делать деньги, о своих семьях и друзьях. Некий австралиец грубо обругал меня, услышав, что я слушаю русские передачи по коротковолновому радио. Почему я слушаю это иностранное радио? Я должен учить английский, раз собираюсь поселиться в Австралии. Я промолчал. В тот момент я гордился своим уже довольно беглым английским, но спор с этим полуграмотным австралийцем казался пустой тратой времени.

Я ничего не знал об Австралии, кроме того, что увидел в кино в Батуми и прочел в книгах и в энциклопедиях. Не знал, например, что окажусь практически единственным человеком, эмигрировавшим из СССР в те годы. Прошла уже послевоенная русская иммиграция из Европы, прошла и харбинская иммиграция из Китая, и не началась еще еврейская иммиграция конца 70-х — начала 80-х годов. Австралийские власти отнеслись ко мне корректно, хотя и с некоторым подозрением. Вскоре после приезда меня недели три допрашивала австралийская секретная служба. Все это, конечно, было понятно после нашумевшего дела Петрова[14]. Для многих австралийцев я был вообще первым русским, которого они увидели.

Эпизод на корабле как бы предвосхищал то, что будет происходить со мною дальше. Высадившись на берег в Мельбурне, я в течение трех или четырех недель работал на местной фабрике. Поселился у милой дружественной русской семьи среднего достатка, которая прибыла в Австралию из Харбина много лет назад. По иронии судьбы опять, как когда-то в Томске и Батуми, я служил в отделе технического контроля. И, казалось, теперь уже некуда и не от кого было бежать. Мое будущее могло стать таким же, как у этой пожилой пары, считавшейся удачными переселенцами. Они добились своего — владели скромным домом, садом и могли не беспокоиться о том, на что будут жить в старости. Их эмоциональная жизнь вертелась вокруг холостого сына, который был к ним очень привязан, и любимой канарейки. Большинство вечерних разговоров сосредотачивалось вокруг уморительных проделок этого пернатого любимца.

Я чувствовал, что задохнусь в этой среде. Я был рад вырваться из СССР и избежать смертельной опасности, которая грозила мне там. Владел языком. Но о чем можно было говорить с обитателями этой чужой страны? Они мало знали о внешнем мире и их это нисколько не заботило.

Через несколько недель я оставил работу и с достаточной суммой в кармане отправился в Брисбен на далеком севере Австралии. Наконец-то буду любоваться экзотическими ландшафтами, наслаждаться теплым климатом, увижу диких кенгуру и, может, даже встречу аборигенов. Приехав в Брисбен, нашел работу чертежника. Деньги, проклятые деньги, являлись билетом на свободу, и их надо было зарабатывать.

Главный чертежник оказался русским иммигрантом, попавшим в Австралию после войны. Этот образованный и добросердечный человек разрешил мне жить в уютной комнатке в цокольном этаже служебного здания. Его семья приняла меня, как второго сына. Я купил себе хороший костюм, начал «выходить в свет» и… продолжал пить. Какой-то мерзкий червь грыз меня изнутри, делая пищу, которую я ел, несвежей, а вино выдохшимся.

Насколько сложными могут быть судьбы эмигрантов даже следующих поколений, я узнал из судьбы Вадима, сына моего ментора-чертежника. Он практически не видел своего отца, который работал день и ночь, пытаясь обеспечить семью и даже разбогатеть. Мать обожала Вадика и считала его гением. Когда отец ушел в отставку, Вадим начал увлекаться всякими учениями «нью эйдж» и стал даже на короткое время видным деятелем местного Теософского общества. Но постепенно (несмотря на мои постоянные увещевания) он склонялся к все более крайним течениям и сделался последователем секты бриферионистов (Ьгеайаапаш), высшим достижением для которых был полный отказ от пищи и переход на питание воздухом. Не буду описывать все довольно сложные детали этой печальной истории, скажу только, что Вадим и его жена, помогавшая ему обучать учеников, оказались, в конце концов, в тюрьме за непредумышленное убийство. Умерла от осложнений их ученица, так и не достигшая способности питаться только кислородом.

Для большинства русских эмигрантов в те годы единственными отдушинами служили церковный ритуал и споры о том, как и когда надо освобождать Россию, или же, наоборот, пение дифирамбов «коммунистическим достижениям». Нас окружали простые австралийцы, самосознание которых едва ли выходило за пределы поисков хлеба насущного, лошадиных бегов и питья пива. В то время для меня, двадцатилетнего максималиста, заурядность являлась тяжким грехом.

Как-то я поведал своему другу-собутыльнику, что чувствую себя одиноким. Он пришел в ужас. Для него я был героем, который преодолел невероятно трудные препятствия и теперь стоял на пороге «хорошей жизни».

Времени на то, чтобы предаваться раздумьям или просто отдохнуть, не было. Жизнь должна идти вперед, и регулярные попойки — это все, что мне оставалось, чтобы как-то забыться и побыть в компании друзей. Много лет позже я прочел книгу о самоубийствах в Америке — «Самоуничтожение в стране обетованной». Главной причиной самоубийств, как выяснили авторы, являлись неоплаканные потери из прошлого, часто охватывающие многие поколения мигрантов, для которых главной ценностью была не жизнь, а выживание и «успех», измеряемый почти исключительно материальными приобретениями и соответствующим повышением социального положения и статуса.

Я не мог найти новой цели в жизни. Когда я боролся за свои убеждения, у меня была цель. Когда я пересекал Черное море, я видел себя на пороге новой жизни. Даже когда меня допрашивали турки, была цель — попасть поскорее на свободу. Но здесь я стал еще одним иммигрантом, пытающимся как-то вписаться в общество потребления, заработать на хлеб и, по возможности, залатать свою жизнь.

Именно в Брисбене я встретил Наталью. Она была из семьи, которая уже давно перебралась в Австралию из Китая. Простая женщина с земными заботами. Мы с ней встречались, и она забеременела. Я не был готов принять на себя ответственность отцовства и брака.

Ее мать не одобряла нашей связи, и вскоре мы с Натальей вынуждены были переехать из Брисбена в Мельбурн. Меня постепенно затягивала обыденность. Находил случайную работу: контролер качества, тренер по плаванию, чернорабочий. Даже завел небольшой бизнес — агентство химчистки, которой некоторое время заведовал. Этот малый бизнес оставлял мне достаточно времени, чтобы читать и писать. Я сидел за конторкой в пригороде Мельбурна — Ст. Кидда, обслуживая посетителей и запоем читая книги. Это был злачный район (такой он и сейчас) и, так как я сдавал в доме, где я жил, несколько комнат (дом принадлежал одному латышу, и он дал мне возможность жить в нем бесплатно, возложив на меня ответственность за сдачу квартир и сбор аренды), у меня было немало приключений. Как-то раз ко мне вселились три очень приятные молоденькие австралийки. Через несколько дней в дверь постучалась полиция, утверждавшая, что я владею борделем. Мне с трудом удалось переубедить их. Девочек пришлось выгнать.

Химчистка приносила мало прибыли, пока прежние владельцы не научили меня некоторым секретам их бизнеса. Моими самыми прибыльными и активными клиентками оказались местные проститутки. До сих пор помню запах духов, которыми была пропитана их одежда. Эти женщины никогда не пользовались купонами из газет, которые давали скидку на химчистку одежды на оптовом предприятии, где производилась фактическая обработка собранной мною одежды. Приняв одежду, я распределял ее в несколько пакетов и снабжал соответствующими купонами. Денег немного прибавилось.

Я играл в местной русской волейбольной команде и приобрел несколько близких друзей. Можно написать отдельную книгу о судьбах некоторых из них. Один из друзей, Алексей К., много лет спустя получил солидное наследство от тетки в Калифорнии и, преисполненный желания воссоединиться со своей далекой, к тому времени перестраивающейся, Родиной, купил на эти деньги рыболовное судно в России вместе с экипажем. Он мечтал о бизнесе в районе островов Фиджи, где жили родственники его жены. Так как у Алексея не было никакого опыта в бизнесе, а капитан судна и многие из экипажа рассматривали всю эту затею как предлог уйти от российских проблем и провести экзотический отпуск в тропиках, дело шло плохо. Рыбы не удавалось наловить даже на собственный обед. Многие на борту запили. Кто-то пытался жениться на фиджийке и остаться на острове насовсем. Один больной моряк умер, и его тело надо было репатриировать на родину. Кончилось тем, что экипаж остался совсем без денег, и вызволять его пришлось профсоюзу моряков. Судно продали за бесценок местным спекулянтам. Алексей стал на короткое время представителем Дальрыбы в Австралии, но, после финансовых неувязок, уехал на Фиджи и, через несколько лет вернувшись в Австралию, сделался финансовым брокером.

В то время я много времени проводил с друзьями в пивнушках. Единственной настоящей отрадой в жизни, как и в детстве, оставались книги и природа. Читал жадно, теперь почти исключительно по-английски, в значительной степени насытив свой интерес к эмигрантской литературе.

Я восполнял пробелы во всех областях знаний. И к великому моему огорчению скоро понял, что психология, философия, социология, как я знал их в России, оказались весьма усеченными, отрезанными от основного организма знаний, которые столетиями накапливались в мире. На западе этот организм был живым, растущим и развивающимся в направлениях, о которых советская наука лишь упоминала в кратких комментариях, невежественных и почти всегда критических.

Чтение было хаотичным, но идея получения какого-либо формального образования меня пока не вдохновляла. Я искал ответы на вопросы, связанные со своими эмоциональными и духовными потребностями. Поиск больше походил на детектив — ключи к разгадке могли быть найдены в самых неожиданных местах.

Однако прогресс от моей самодеятельности вовсе не был гарантирован. Меня захватил и увлек вихрь беспорядочных эмоций. Я заливал это сверху водкой. Наталья была надежной опорой, а я — разрушителем для нее и нашего брака.

Я едва помню, как росла дочь Римма, слишком занятый выпивкой и друзьями. В двадцать лет роль отца оказалась мне не по плечу. А Римма была обаятельным ребенком, не по годам взрослым, будто понимавшим несовместимые судьбы родителей.