Приключения Альки Руднева

Возвращение

С Катей по телефону разговаривал Степаныч. На правах старшего, который мог все толком объяснить. Катя хотела сразу утром бежать на автовокзал, но Степаныч ее успокоил:

— Незачем так торопиться. Он простудился немного, пусть денька два в тепле посидит, окрепнет. Мы его тут на поезд посадим, а вы там встретите. Не маленький, и один доедет.

— А вдруг убежит? — засомневалась Катя.

— Никуда он теперь не убежит, — опять заверил Степаныч. — Набегался, нахлебался вольной жизни. Он парнишка хороший, честный, а тут еще и героем стал. Да он дома сам все расскажет.

С трудом, но Катю удалось уговорить подождать еще день-два, пока Альку отправят домой. Она только попросила, чтобы дали ему хотя бы на минутку трубку. Алька, услышав голос сестры, опять расплакался, и она слышала в трубке только хлюпанье, шмыганье и невнятное бормотание:

— Да… да… да…

Что говорила Альке сестра, никто не слышал, но, видно, что-то хорошее, раз он со всем соглашался. Петр, конечно, порадовался за друга, который скоро вернется домой, но не без сожаления сказал:

— Расстаемся, значит. Может, и не увидимся больше никогда.

— А ты приезжай ко мне в гости, — предложил Алька. — Вместе с Антошкой летом приезжайте.

— Я вот что думаю, — вмешался Степаныч. — Антон со мной пока останется. У меня теперь квартира настоящая будет, нам на двоих хватит. В школу здесь пойдет. А летом мы в Москву к Алексею в гости поедем, оттуда до Антошкиного дома рукой подать. Съездим да посмотрим, что там с его родителями. Может, они его тоже давно ищут. Мы же телевизор не смотрели, может, и пропустили… Ну, а не ищут, так он со мной останется. Вместе веселее будет. Так что, Петруша, в детдом один поедешь. Один ушел — один и вернешься.

— Жалко, — сказал Петр, — мне же они оба как родные стали.

— А что вам мешает родниться? — встряла Кузьминична. — Будете в гости друг к другу ездить — вот и родня!

— Здорово! — согласился Петр. — Только чур не я один к вам ездить буду, а вы ко мне в детдом тоже. Вы не бойтесь, Надежда Васильевна, директриса наша, хорошая, добрая. И воспитатели тоже. Они все рады будут, если ко мне друзья приедут… Я, конечно, виноват, сбежал. Меня там, может, тоже ищут…

— Конечно, ищут! — подхватил Степаныч. — Обязательно ищут! А ты телефон помнишь? Давай позвоним.

— Да уж поздно, — вмешалась Кузьминична. — Кто там в такое время сидеть будет?

— Надежда Васильевна всегда сидит допоздна, — заверил Петр.

— А вот и проверим! — сказал Степаныч. — Говори номер!

В детдоме трубку сняли сразу, и послышался громкий чуть протяжный голос:

— Криунова у телефона.

— Надежда Васильевна? — на всякий случай уточнил Степаныч.

— Да, Надежда Васильевна. А кто спрашивает? Я что-то голос не узнаю.

— Не узнаете, потому что и вовсе не знаете, — стал объяснять Степаныч. — Я звоню из Ростова. Зовут меня Николай Степанович. Я пенсионер, ветеран труда.

— Да, да, Николай Степанович, а какое дело у вас ко мне?

— Да вот воспитанник ваш рядом со мной стоит…

— Неужели Петя нашелся?! — радостно перебила Надежда Васильевна.

— А как вы догадались, что о Петруше речь идет?

— Так у нас все на месте, один только он весной исчез, и мы его через милицию ищем. Он здоров? С ним ничего не случилось?

— Слава Богу, все в порядке. Вот только он сомневается, примете ли его обратно, беглого.

— Как же не принять, ведь мы его несколько месяцев ищем, совсем надежду потеряли. А трубку можете ему дать?

— Конечно. Петруша, говори.

— Надежда Васильевна, простите меня, я больше не буду…

— Не маленький уже, чтобы такие заверения давать, — послышался громкий голос Надежды Васильевны. — Не ожидала от тебя такого, Петя. Непонятно, почему ушел, ничего не объяснил, заставил столько поволноваться. И бросил-то нас весной, когда на нашем огороде страда началась. Ребята без тебя чуть все грядки не погубили, агроном ты наш.

— Что, совсем грядки пропали? — испугался Петр.

— Не совсем, но тебе придется изрядно потрудиться, чтобы навести там прежний порядок.

— Я наведу! — заверил Петр. — Не беспокойтесь, Надежда Васильевна. Завтра же домой поеду автобусом или поездом. Что? Нет, вы не беспокойтесь, я один доеду и до детдома сам доберусь.

— Ну, вот, — удовлетворенно констатировал Степаныч, — уже двое, считай, дома. А ведь и правда, ребята, ничего нет лучше, чем жить «под крышей дома своего», как в песне поется. А еще… не обижайтесь, но вот что я вам скажу: откуда в вас это бессердечие? Обиделся или вольной жизни захотел — взял и ушел. А о близких подумал? Сколько горя им доставил — ведь нет ничего хуже неизвестности. Себя, значит, жалко, а родных нет.

— Ой, — перебила Кузьминична, — особенно матерей жалко. Ищут своих детей, плачут, а они, глядишь, живут себе где-то и не отзываются, все обиду свою лелеют. Всегда, конечно, это было, что младшие старших понимать не хотят, советов не слушают. Но чтобы из дома сбегать…

— От хорошей жизни, конечно, редко кто убежит, — прервал ее Степаныч, — но сейчас все так перепуталось. Одно знаю, жить труднее всего не в бедности, а среди равнодушных. Вон сколько ребятни по подвалам и чердакам ютится, потому что нет у них настоящего дома, они там никому не нужны. Но кому-то же должны быть нужны! Завтра же скажу капитану, чтобы занялся он вплотную бездомными детьми. Ведь это будущее страны на улицах… без присмотра гуляет.

— Ну, то будет завтра, а сегодня уже и спать пора ребятам, — заявила Кузьминична. — Диван раздвинем, и раскладушка есть. Не идти же им, чистым, накупанным, в тот грязный подвал. Тут день-два, и все разъедутся.

— Вот, ребята, какие у нас в Ростове женщины! — восхитился Степаныч. — Сама себе неудобства создает да еще и уговаривает. Но права: нечего вам в подвал возвращаться. А я пойду к себе. Мне вещички собрать надо. Гавриловну уже увезли, я могу завтра и переехать. А документы пусть Алешка оформляет.

На следующий день Степаныч пришел не один, а с капитаном, который, оглядев Альку, сказал:

— Ну, что, герой, в порядке?

— Угу.

— Что угукаешь? Здоровье как?

— Да все нормально.

— Ох, и не люблю я это слово… Нормально — это как? Не хорошо, не плохо… Средненько, значит? Ладно, герой, вижу, что уже почти здоров. А я к тебе с поручением от начальства. Держи сотовый телефон, он и фотографировать может, награда тебе за риск и помощь при поимке грабителей. Мы этого Меченого несколько месяцев искали, а ты нас на него вывел и помог поймать. Держи награду, заслужил!

— Еще как заслужил! — подтвердил Степаныч.

— А вам, ребята, — обратился капитан к Петру и Антону, — тоже мобильники за содействие. Без фото, но тоже хорошие. Будете теперь все трое всегда на связи.

Вскоре явился Алексей с билетом на поезд для Петра. Он же потом отвез его и Степаныча с Антоном на вокзал. Альку не пустили, чтобы не навредить здоровью, и он прощался с другом в прихожей. Они слегка помутузили друг друга, чтобы скрыть набегавшие на глаза слезы: обоим не хотелось «раскисать» на виду у всех.

Проводив Петра и вернувшись к Кузьминичне, Степаныч рассказывал:

— Место у Петруши хорошее, проводница отзывчивая, обещала последить за парнишкой. А мы потом в детдом позвоним, узнаем, как добрался.

— А пирожки не помялись? — поинтересовалась Кузьминична.

— Да в целости и сохранности твои пирожки! Ему не только до Волгограда, а еще на несколько дней хватит.

Степаныч повернулся к Альке:

— Ну как ты?

— Хорошо, уже совсем здоров.

— Значит, завтра тебя отправим, а то сестра совсем заждалась. Один-то доедешь?

— Конечно!

— И правда, сел в поезд и лежи до самого Пятигорска. А там сестра встретит. Сейчас ей позвоним, чтобы ждала.

Алька плохо спал ночь, все представлял, как встретится с Катей, как войдет в дом, вернется в школу… В школу обязательно! Придется нагонять, много сидеть за учебниками, но он готов, не хотелось терять год. Прощаясь с ним, Антон сказал:

— Я как-то книжку одну читал — «Мифы Древней Греции». Там много непонятных названий, зато интересно написано, как Одиссей странствовал. Это грек такой был. Он долго плавал, а потом все-таки домой вернулся.

— А, знаю, — сказал Алька, — «Одиссея» называется.

Слушавший их разговор Степаныч сказал:

— У каждого своя одиссея, ваша еще похлеще будет, чем у того грека. Тому Одиссею за несколько лет столько страданий не выпало, как вам за несколько месяцев. Но все, одиссея ваша закончилась. Путешествовать тоже надо с умом и с пользой.

В поезде Алька вспоминал мудрые наставления Николая Степановича, доброту Веры Кузьминичны и всех других людей, с которыми его свел случай, вспоминал своих новых друзей, и все отчетливее становилась мысль, блуждавшая в его голове: «Плохо жить среди равнодушных». Это сказал Николай Степанович. Тогда его слова, как недозревшие зерна, упали в Алькину душу. И вот, наконец, «дозрели», сформировались в четкое понятие. Алька теперь точно знал, что не пройдет мимо чужой беды, как сделали это люди, подарившие ему столько сердечности и доброты.

Утром, когда он проснулся, увидел знакомые очертания вокзала, а потом и Катю, метавшуюся по перрону. Алька выскочил из вагона, чуть не забыв сумку с дарами от Алексея и с неизменными пирожками от Кузьминичны. Катя прижала его к себе сильно-сильно, словно боялась, что он снова исчезнет, если она выпустит его из рук, и прошептала:

— Вот ты и дома.