Приобщение

До всего, чем бывал взволнован,

Как пред смертью, мне дела нет.

Оправданья тут никакого:

Возраст зрелости — сорок лет.

Обо всем сужу, как обычно,

Но в себя заглянуть боюсь,

Словно стал ко всему безразличным,

А, как прежде, во всё суюсь.

Словно впрямь, заглянувши в бездну,

Вдруг я сник, навек удручён,

Словно впрямь, — раз и я исчезну,

Смысла нет на земле ни в чём.

Это — я. Хоть и это дико.

Так я жить не умел ни дня.

Видно, возраст, подкравшись тихо,

В эти мысли столкнул меня.

И в душе удивленья нету,

Словно в этом — его права,

Словно с каждым бывает это

В сорок лет или в сорок два.

Нет, попозже приходит старость,

Да и сил у меня — вполне.

Знать, совсем не её усталость

Прелесть дней заслонила мне.

Знать, не возраст — извечный, тихий,

Усмиряющий страсти снег,

А всё то же: твой лик безликий,

Твоя глотка, двадцатый век!

А всё то же — теперь до гроба.

Только глотка. Она одна.

Думал: небо, а это — нёбо,

Пасти черная глубина.

И в душе ни боли, ни гнева,

Хоть себя и стыдишься сам.

Память знает: за нёбом — небо,

Да ведь больше веришь глазам.

И молчит, не противясь даже,

Память, — словно и вправду лжёт…

Ну и ладно! Но давит тяжесть:

Видно, память, и смолкнув, жжёт.

Ни к чему оно, жженье это,

Только снова во всё суюсь.

И сужу. — Хоть мне дела нету.

Хоть в себя заглянуть боюсь.