Проблема 92

КРАСНОРЕЧИЕ НЕМОТЫ

Эскадрилья разведчиков, в которой лейтенант Флеров служил техником по спецоборудованию самолетов, на одном месте долго не задерживалась. Совершив сотню-другую боевых вылетов, «петляковы» перелетали на новый замаскированный аэродром прифронтовой полосы. Вслед за летсоставом туда же переезжали «технари» и обслуживающий персонал вместе со всем своим сложным хозяйством.

«Не эскадрилья, а прямо цыганский табор, — шутили летчики. — Вчера еще были в Касторной, а нынче уж в Старом Осколе».

Но где бы ни находилась временная база Пе-2, разведчики всегда вылетали на запад — в тыл врага или в район самых ожесточенных боев. Особенно жаркими были дни, проведенные под Касторной, где принял первое боевое крещение Юра Флеров.

Ему так и не пришлось раскрыть заветную тетрадь с выкладками. Было не до того. Возвращаясь под утро в землянку, он падал на койку как подрубленный, едва успев стащить сапоги и расстегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки. Но когда в первые недели нового, 1942 года эскадрилью отвели для восполнения потерь в Воронеж, Флеров, всласть отоспавшись, вновь взялся за урановую проблему. Первым делом он решил отправиться в Воронежский университет посмотреть в библиотеке литературу.

После доброй баньки он хорошенько подзаправился в военторговской столовке и, ощущая всем существом своим веселую, жизнерадостную бодрость, схватил тетрадку и выскочил на улицу. День выдался отменный, под стать настроению. В небе праздничной бездонной синью сверкали межоблачные проталины, и снег кругом искрился ослепительной слюдяной пылью, и явственно пахло недалеким теплом весеннего солнцеворота.

По длинному и прямому проспекту Революции медленно двигалась колонна «студебеккеров», и брезентовые полости фургонов весело колыхались на ветру. Краснощекие регулировщицы с особой молодцеватостью размахивали флажками. Одна из них задорно подмигнула молоденькому лейтенанту и засмеялась. В глазах ее промелькнул вечный отсвет близкой весны. Чувствуя, что краснеет, Флеров неловко улыбнулся и прибавил шагу. Учащенно забилось сердце и остро вспомнился вдруг Ленинград, весенние тихие зори, струящиеся в невской воде.

Сдвинув шапку на затылок, он запрокинул голову к небу. Над бескрестными луковицами Воздвиженской церкви ласково таяло солнце. Зажмурившись в блаженной улыбке, ловил Юра Флеров бессмертный его свет. На миг шевельнулся соблазн отложить университет со всеми его книгами до лучших времен и двинуть куда-нибудь в кино или даже на рынок, где торгуют жареными семечками, варенцом в граненых стаканах и по-зимнему пронзительной кислой капустой. Ведь всего через несколько дней их снова отправят на фронт, а там, кто знает, будет ли в его жизни еще когда-нибудь такая блаженная тишина? Да и сама жизнь тоже?

Но все-таки он пошел именно в университет…

Немецких журналов в библиотеке не было. С началом войны они просто перестали поступать. Старые же выпуски, заляпанные черными пересылочными штемпелями с орлом и ненавистной свастикой в колесе, куда-то исчезли. Видимо, их отправили в хранилище. Но они Флерова не интересовали.

Сдерживая дрожь в руках, он сгреб с полок все последние выпуски «Физрева» и «Нейчур». Вот так же нетерпеливо, взволнованно хватал он зелененькие тетрадки «Физрева» в библиотеке ЛФТИ и стоя лихорадочно принимался их листать, боясь, что кто-то опередил его со спонтанным делением. И это было, в сущности, совсем-совсем недавно. Почти вчера! Но вчера это навсегда осталось в совершенно иной жизни, невозвратимом и даже трудно представимом теперь бытии…

Как он и ожидал, сообщений по урановой проблеме в журналах не было. Такие понятия, как «уран», «замедлитель», «тяжелая вода», «цепная реакция», «эксплозия» и «разделение изотопов», совершенно исчезли со страниц. Словно их никогда и не было, словно недавний урановый бум просто пригрезился кому-то в ночи и беспамятно развеялся с наступлением утра.

Флеров взял англо-русский технический словарь и принялся кропотливо исследовать журналы. Во всех просмотренных им выпусках не содержалось ни одного сообщения на темы, близкие к урановой проблеме, не было даже переводов иностранных статей и обзоров. Флеров решил бегло просмотреть все статьи независимо от их содержания. Смысл его не интересовал. Все свое внимание он направил на термины. И сразу же вскрылись совершенно поразительные вещи. Из научного лексикона исчезли не только столь одиозные словообразования, как «атомная энергия», но даже названия многих химических элементов — иттрия, например. Не говоря уж об уране. Подобная же метаморфоза произошла и с фамилиями многих исследователей, в том числе и всемирно известных лауреатов Нобелевской премии: Лоуренса, Комптона, Юри. Мало того, что они не публиковали сообщений о своих новых исследованиях! Казалось, были забыты и навсегда вычеркнуты из истории науки даже их давным-давно опубликованные, ставшие классическими работы. На них больше не ссылались, их не Цитировали. Исчезли в небытие и ученые-эмигранты: Ферми, Сциллард, Виганд и Теллер, фон Нейман и Фриш. Только на Эйнштейна еще продолжали ссылаться. И то, быть может, потому, что считали его сугубым теоретиком, и на теориях его стояла вся современная физика, будь то космология, элементарные частицы, свет или атомное ядро.

К вечеру, когда на окна читальни опустили маскировочные шторы и зажгли керосиновые лампы, Флеров составил для себя довольно ясную картину. Она родилась из умолчания, проявилась из пустоты. Никаких сомнений больше не осталось. В обстановке, полной секретности, англо-американские союзники работали над атомной бомбой. По исчезнувшим именам можно было лишь смутно догадываться об общем числе вовлеченных в урановый проект исследователей. Но сами эти имена говорили о многом. Это был весь цвет мировой физической науки. И конечно же, соединенные усилия блистательных ее первопроходцев могли своротить горы.

Все-таки это страшная ошибка, подумал Флеров, что мы бросили проблему. Война становится затяжной, и союзники явно взяли курс на атомное оружие. Видимо, они получили весомые доказательства в его реальности. Но разве это не сигнал и для нас? А немцы?!

При мысли о немцах он зябко поежился. И хотя все его сведения о германском урановом проекте ограничивались скудными данными предвоенных лет, он не сомневался, что физики «третьего рейха» не теряют времени даром.

Вернер Гейзенберг, Макс фон Лауэ, Отто Хан — все это имена высшего класса. Не надо забывать и о том, что в распоряжении врага весь научно-промышленный потенциал завоеванной Европы: чешский уран и норвежские заводы по производству тяжелой воды, богатейшие запасы атомных материалов Франции. Видимо, американцы все это учли. А как же мы? На сегодня наши возможности хуже, чем у США или же немцев. К тому же мы, видимо, отстали года на два, на три… Но догнать можно. Это точно… Только нельзя терять времени. Начинать нужно уже сегодня, сейчас! И бросить на проблему все силы, мобилизовать все возможности… Мы бы могли работать днем и ночью, как никогда не станут работать ни немцы, ни англичане — никто…

Флеров аккуратно вырвал из середины тетради три двойных листа. Писал неторопливо, подолгу обдумывая каждую фразу.

Первое письмо предназначалось Курчатову. Флеров уже знал, что Игорь Васильевич благополучно возвратился в Казань, но буквально на другой день слег не то от воспаления легких, не то от сыпного тифа. Друзья писали, что болезнь его протекает трудно и изнурительно. Поэтому Флеров старался писать покороче. Он просто перечислил все те соображения, на которые навел его анализ иностранных журналов. Тем более это далеко не первое его письмо к Курчатову по поводу урановой проблемы. Главное уже сказано, и не раз. Зато два других письма написаны подробно и обстоятельно. Оба они адресованы в Москву: одно — в Государственный комитет обороны, другое — в Кремль.