Продам май (сборник)

Чужой среди чужих

И что теперь Ани делать?

Ани не знает.

Ани много чего не знает. Только обычно когда Ани не знает, можно бросить все, к мамке прибежать, спросить, что делать, мамка скажет, так и так. Мамка все знает, даже там, где, кажется, вообще никто на свете знать не может, ни Элу с соседнего двора, ни Оре из дома напротив – мамка знает. Вот и когда вечерком Ани штанишки скинула, а там кровь, Ани уже думала все, конец приходит, и к мамке бегом… А мамка только посмеялась, что Ани боится. Кто же знал, что оно все так на самом деле…

Вот и сейчас Ани не знает, что делать… Надо к мамке пойти, а как с этим к мамке пойдешь? Заругает. И правильно заругает, нельзя так…

Да как нельзя? Как же нельзя, вот же он… Там лежит, за сараюшечками, где невесть что хранится, с невесть каких времен, кажется, никто эту сараюшку не строил, и никто туда ничего не складывал, оно так и выросло все вместе… в незапамятные времена, вон, как лопухи растут… И лопухи-то за сараюшкой какие знатные, синие, с красной каемочкой по краям, раструбами-раструбами, нигде таких нет, а тут выросли…

И что теперь Ани делать…

Да не с лопухами, нет… с этим… сидит же он там, за сараюшечками, раньше пластом лежал, теперь сидит, уже неловко туда-сюда похаживает. Элу с соседнего двора ему мясо носила, Оре из дома напротив всяких вкусностей ему таскала, ну ей сам бог велел вкусности таскать, у них денег куры не клюют, вон, у Оре уже и машина своя, на которой она всюду летает, а Ани машины не видать, как своих ушей. Обидно так… и другое обидно, нечего Ани этому принести, принесла ему хлеба… Так что думаете, он на мясо, на все эти сладости заморские и не посмотрел, на хлеб набросился. Кто же знал, что он одним хлебом кормится?

И что теперь Ани делать? Было бы другое что, Ани бы к мамке пошла, а тут мамка про такое узнает, разговор короткий будет, розгу возьмет…

Боязно Ани…

А то, может, проще и забыть про него, что был он, что нет его. Вон, Элу говорила, если про что-то не думать, то этого как бы и нет, это когда они в сад полезли за фруктиками, цербера соседского боялись, ох этот цербер соседский в Элу вцепился, ох, показал, как его нет…

Так и тут… просто забыть про него, просто не ходить за сараюшки, можно подумать, играть больше негде, и лабиринтов во дворе понастроили, и центрифугу, и трубу эту… арео… аэромиданическую, и…

Да как про него забудешь-то…

Вот же он, сидит, тощой-тощой, это еще откормился на хлебе, а то совсем смотреть страшно было…слышит, как Ани подходит, как-то отличает ее шаги от чужих шагов… и к ней бежит, радуется, знает, что хлеба принесла…

И куда его теперь девать-то?

В дом? Да не смешите. Ани в дом вообще ничего, ни в дом, ни из дома носить не велено, вон птенчика Ани принесла, мамка его выкинула, в другой раз щеночка Ани привела, так там такой ор был, мама дорогая! Вот тебе и мама дорогая… да что щеночки-птенчики, ни травинку, ни былинку никакую в дом нести нельзя, все мамка выбросит. Еще помнит Ани, как идет маленькая-маленькая Ани по двору, тянется к какой-нибудь травке, а травки красивые, желтые, синие, красные – и мамка тут как тут, брось дрянь всякую…

А тут не дрянь… тут такая дрянь, что всю дрянь во дворе передрянит…

И куда его?

Не знает Ани.

И девчонки хороши. Как бегать туда за сараюшки – пожалуйста, как вкусности ему всякие таскать, это завсегда, игрушки ему всякие носить, это нате вам, он игрушки ох любит… Как играть с ним, так хоть сколько, интересно же, как он мяч ловит… А как в дом его взять, так это все от ворот поворот… Элу ни в какую, ну, Элу-то понятно, в квартирушке тесной ютится, сестер-братьев мал-мала-меньше, так и Оре туда же, в позу встала, меня с ним в дом не пустят… Ага, не пустят… хоромы до небес, комнат как звезд на небе, и не пустят…

Да что с Оре спорить, пошла она… сама на своей машине летает, хоть бы раз прокатила…

А вот Ани что делать?

Куда его тащить… этого?

Зима-то тоже ждать не будет, последние денечки летние стоят, вон уже в небе черное солнце на желтое солнце с каждым днем все больше наползает, скоро совсем желтое солнце закроет, и зима будет, и ночь будет, долго-долго, и темно-темно, и холодно-холодно. Ну, это не беда, в доме-то тепло, и в школе тепло, а на улицу мамка Ани комбезик купила. А там и Новый Год не за горами, папка Ани чего-нибудь подарит такое… эдакое…

А вот с этим-то что будет?

Зимой-то на улице…

Ани уже и одеяло ему из дома сперла, хорошо, мамка не знает… Да что ему это одеяло, мертвому припарка… как холода ударят, никакие сараюшки его не спасут…

И что Ани делать?

Честно Ани про него пыталась забыть, мало ли какие звери на улице околачиваются… И ведь что за черт, сколько всего Ани забывала – и котлеты подогреть поставит, забудет, вспомнит, когда черный дым пойдет коромыслом, и книжки-тетрадки Ани забывает, зачем они в школе, главное, пенальчик новый показать со звездочками… Все-то Ани забудет, про домашку на завтра и не вспомнит.

А его забыть не может…

А он там… там…

И черт его пойми, кто он, в школе про таких зверей ничего не рассказывали, Ани у зоологички про него спросила, та только прикрикнула, чтобы прекратила Ани всякое выдумывать, не бывает такого…

И что Ани теперь делать?

Когда он там… там… за сараюшками…

И бежит Ани – в темень, в холод, пальтишко забыла набросить, мороз пробирает, бежит – в лопухи, за сараюшки… Душа обрывается – нет его на месте, пропал, сгинул… а нет, вон он, за сараюшки от ветра забился, сидит… И уже нечего думать, хватает его Ани, тащит на себе, ох, тяжелый, домой тащит, в свет, в тепло, где так-то хорошо пирогами пахнет…

Оглядывается Ани, нет никого дома, вот хороша, убежала, даже дверь не закрыла, то-то мамка ругаться будет, а-а-а, все вынесут!.. что у них тут выносить-то? вот у Оре, это да… Ну что боишься, что принюхиваешься… Забился в угол, сидит, глазами сверкает… страшный такой… Ани ему хлеба бросила, съел… Ани ведь как все хорошо придумала, запрячет его в чуланчик, туда все равно никто не заходит… а там уж…

Хлопает дверь, мамка на пороге, и хлебница как была у Ани в руках, так на пол и полетела, и цвяк, вдребезги, и мамка на пороге, и уроки неси, показывай, а Ани их и не открывала вовсе, там по алгебре хрень какую-то задали, вообще непонятно, и этот в углу сидит, глазами сверкает, что за зверь такой? На человека вроде похож, а не человек… и мамка на него смотрит, да как завизжит…

Ингеле плачет.

Тихо, беззвучно – как учили, негоже свои чувства показывать… Как мать говорила, они тебя до слез доводят, а ты себе скажи, а я не заплачу, назло им не заплачу…

Назло кому?

Им… всем…

Хорошо, он не видит… Муж – что видит, что не видит, без разницы, тут хоть в голос рыдай, сидит со своими процентами-дивидендами, не обернется… Он -то дело другое, он чуткий, с ним не то что всплакнуть, с ним и взгрустнуть нельзя, уже в глаза заглядывает, что с тобой, любимая, что с тобой?

Любимая…

Плачет Ингеле…

Беззвучно, неслышно, давно уже не плачет в голос, в голос вон, такие как Ани плачут, от горшка два вершка, и думают, все-то они на свете знают, и мир вокруг них вращается, и если у них горе – то горькое, в три ручья, после такого горя только концу света наступить осталось….

У больших-то уже другое горе, глубокое, беззвучное, а то и бесслезное, выстраданное годами и годами. Такое горе за полдня не пойдет, такое горе новыми брючками не развеешь, такое горе не забудется где-нибудь на хмельной вечеринке…

Такое горе только вместе с сердцем из груди вырвать…

Плачет Ингеле.

Месит тесто, нет-нет, да и капнет в чашу слеза.

Хорошо, он не видит.

Да что не видит, он все видит, все понимает, даже если придет Ингеле не заплаканная – просто уставшая, замотанная, когда просвета не видишь во всех этих хлопотах, дочь сварить, мужа постирать, белье накормить, обед в школу отправить, – он и то видит, заглядывает в глаза, долго-долго смотрит, по голове гладит… муж так не умеет… и открывается что-то, как пелена с глаз падает… и мир впереди, большой-большой…

Плачет Ингеле.

Беззвучно, бесслезно…

За что, почему? Почему так, когда мечтаешь о чем-то таком – по молодости, дневники какие-то пишешь, тетрадки для стихов, опять сеструха туда лазила, по голове ее, эту сеструху дневником, когда грезишь о чем-то таком – в школе, учитель вызывает, а ты стоишь и улыбаешься, повторите вопрос, а то я тут мечтала о принце из сказочной страны… Вот почему, когда по молодости грезишь – оно ничего и не случается, и лезет к тебе какой-нибудь Ялим из параллельного класса, записочки шлет, да что ты такая, да дай хоть домой провожу, да пошел ты… и все из школы идут парочками, парочками, и с фабрики потом – парочками, парочками, а Ингеле одна, одна, идет, представляет себе, что рядышком он, принц из каких-нибудь иных миров, он придет, он не может не прийти, ведь она так ждет его… так ждет…

Вот почему там, по молодости – ничего и не происходит, а потом, когда плюнешь на все, и не помнишь уже ничего, кроме грохота фабрики, И-и-инге-ле-е-е, челнок наза-а-а-ад, и тетрадки все со стихами уже пущены на растопку, или набиты в сапоги, чтобы за лето не ссохлись, и проводит тебя какой-нибудь Ялим до дома, а зайдем ко мне, а зайдем, и сама не поймешь, как оно случилось, и поутру слезы, да брось ты, да хоть сейчас распишемся, свадьбу сыграем, я не какой-нибудь…

Вот почему так… вот когда уже махнешь рукой на все, и уже не сама идешь под венец, новая жизнь в тебе – тебя ведет, в одиночку ребенка не вырастить, хоть бы в выходные с дочкой посидел, деловой ты наш, а потом из всех мыслей останется одна, что приготовить жрать, не есть, жрать, муж все сметет, скажет – мало, а Ани не успела в школу пойти, уже двоек нахватала, а…

Вот ту-то и появляется он.

Как насмешка, как издевательство, как испытание, которое Ингеле не прошла, как нарочно: пока ждала – ни слуху, ни духу, а как бросила все, нате вам – он…

Он …

От которого пелена с глаз падает…

И мир такой большой-большой…

Плачет Ингеле – беззвучно, бесслезно.

Украдкой смотрит на мужа. Да ему что, ему хоть криком кричи…

Когда она его увидела… не помнит. Да как не помнит, такое разве забудешь, под вечер хватилась, в доме мяса нет, а мяса нет, так муж, чего доброго, саму Ингеле сожрет вместо отбивной! А-ах, злая, не любишь ты мужа… В магазин вышла, вернулась, вот он, сидит в коридоре.

Он…

Он даже ни слова по-нашему не знает… Да что слова, когда Она и Он – там уже не нужны никакие слова, вот так допоздна и сидели, Ингеле вино принесла… Ани там что-то, ма, а уроки, да иди ты со своими уроками, поди, поиграй… на вот, купи себе чего-нибудь, чего тебе хочется…

Он – как насмешка судьбы.

Он… откуда? Ниоткуда. Из иных миров. Из каких-то высших измерений, где нет грязной посуды, и вечно орущих детей, и что-приготовить-жрать, и сапог на зиму, куда забивают стихи… похожий, и в то же время не похожий на человека. Ну такими и должны быть они… эти… оттуда… ниоткуда… Из других миров. Как в книжках, в дамских романах каких-нибудь, где открывается портал между мирами, и в наш мир попадает наследный принц, властитель могучей империи…

Плачет Ингеле.

Беззвучно, бесслезно…

Он умирает.

Он – там, в холодных общажных комнатенках на другом конце района, где прятались они с Ингеле – от мужа, который все сожрет, и еще попросит, от Ани, вечно ей то одно, то другое, то пятое, то десятое, от всех, от кого от всех, ну от этих, которые до слез доводят, а ты им назло не плачешь… Ани достала, а веди к нему, а что ты к нему без меня, а завтра меня возьмешь, а то папе скажу… И вот он уже не Ингеле обнимает, а Ани какие-то картинки рисует… как там, в его мире, все устроено…

А теперь он умирает.

И кто его поймет, от чего, чего ему не хватает в нашем мире, что его губит здесь, а ведь чахнет, гаснет, тает, как свечка, хрипит, задыхается…

Плачет Ингеле.

Не думать… не вспоминать… Ты там потерпи, как я тебя сейчас от холода заберу, муж же дома…

Муж…

Что-то екает в сердце, больно сжимается душа, Ингеле срывается с места. Что делает, что она делает, что про нее соседи скажут, что муж скажет, хороша жена, слов нет, мужа бросила, дом бросила, ребенка бросила, и к этому… это только в книжках так бывает, и сбежала с ним в волшебную страну, и жили они долго и счастливо…

Ингеле кутается в шубку.

Смотрит на мужа.

Сидит, считает какие-то прогнозы по каким-то акциям…

Ингеле выскакивает в холод зимы, такси, такси, машинка взлетает в метель, город остается там, там, внизу…

Скорее!

Холод ночи несется навстречу…

Скорее же!

Ингеле вбегает в выстуженные комнаты в каких-то трущобах, еле вспомнила про таксиста, сдачу себе возьмите, с порога слышит его хриплое, прерывистое дыхание, бросается к нему, человеку, и в то же время не человеку, из других миров… Почему он не смотрит на Ингеле, на его Ингеле, почему уставился в проход комнаты?

Ингеле оборачивается.

Да погоди ты!

Ну понимаешь же, не могу я так… с места в карьер….

Да и никак не могу.

Ялим смотрит на часы – осторожно, украдкой, дурной это тон, смотреть на часы. Сидят большие люди, решают большие вопросы, а тут этот…

Этот…

Там, в машине…

И куда Ялим его повезет?

А никуда Ялим его не повезет.

Про что они там… А? Прошу слова, прошу слова, категорически не согласен с вами, господа, индекс Ку-Эр никогда не упадет ниже Эс-Эль… Чего-о? Господа хорошие, вы рехнулись или как, вы на что ставку делаете? На что? Ну-ну, на топливо Рас Альхаге… вы хоть в курсе, эта звездулька, про которую вы имели наглость сказать, еще миллион-другой веков отгорит, и все, нате вам, красный карлик… а вы тут долгосрочные прогнозы делаете…

Сидит Ялим, потирает виски, голова раскалывается, сил нет. Левая голова ничего еще, держится, не болит, да что левая… левая голова Ялиму так, чтобы мелкие проблемульки решать, ну там что купить к ужину, жена целый день дома, нет, покупать Ялим должен… Ани опять ботинки сносила, как она ухитряется, сразу на всех семи ногах порвать, нарочно, что ли…

А вот правая голова, которая важные дела решает, та болит… Да и как не болеть… нет, что они средства в какие-то дешевые звездульки вкладывают, это их проблемы, пускай, пускай Эллур все деньги компании туда жахнет, кого потом в три шеи выгонят? Эллура. А про кого вспомнят, что он Эллура отговаривал? Про Ялима! Так что еще вопрос, кто через пару миллионов лет в замах ходить будет…

Это-то все не вопрос…

А вот с этим что делать…

Нет, ну почему, почему именно на Ялима такое счастье свалилось, Ялиму на голову, на ту самую, которая болит? Как будто других в народе аюми нет, вон их сколько, два миллиарда… нет, нате вам – к Ялиму…

Это Ингеле все…

Откуда она его только откопала? Ялим уже грешным делом подумал, на сторону ходит, а что, Ялим день-деньской на бирже, приходит, на семи ногах не держится… скучно же ей… поехал за Ингеле на край города, а там на тебе…

Этот…

Главное, что обидно… мечтал ведь по молодости, чтобы вот так, идет, скажем, Ялим по улице, а навстречу… Нет, на улице – это слишком, ну, скажем, идет Ялим в лесу или в чистом поле, какого он там делать будет, в лесу или в чистом поле, неважно, и тут нате вам, навстречу пришелец… как их в книжках рисуют… ну, не как в книжках, неважно… И говорит… да ничего не говорит, он по-нашему говорить не умеет… Это совсем в детстве Ялим мечтал, что с пришельцем будет разговаривать, потом догадался, что они языка нашего знать не могут…

А? Нет, я категорически против. Кто там предлагает вечность на кусочки резать и продавать? Вы хоть один кусочек вечности видели? Вот, я тоже нет. Так что нечего шарлатанов всяких слушать, пусть докажут сначала, что можно резать… Пусть в нашем присутствии разрежут… фуфлометы…

Вот что обидно-то… мечтал же… читал про какие-то контакты первого-второго-третьего рода, еще думал, меня бы туда, я бы…

Было же… Еще до того, как первый раз в первый класс, еще до того, как – геометрию не сделаешь, без ужина сидеть будешь, идиотина, еще до того, как ты – о будущей профессии думаешь вообще или нет, еще до того, как завертелось, понеслось, вон у Ольма уже дом свой, а Ялим все еще из комнаты переехать не может…

И нате вам… как издевается там кто-то на небесах, третью тысячу лет разменял, уже и шкура не синяя стала, а черт пойми какая, зеленоватая, уже и не видит Ялим ничего кроме процентов за топливо из вечности, я вам говорил, ставку на квазары делать, а…

…кстати… про ставочку на квазары напомнить надо, а то ведь наши-то оболтусы…

Короче, вот тут-то все и случилось… когда за женой пошел, думал все, душить ее, щупами душить, еще налево ходить будет, а там…

Вот тебе и там…

Умирает он…

И не цифры перед глазами, и не графики, и не этого на трибуне видишь, который ставку на черные карлики сделать хочет… а вечер позавчерашний, тусклый свет лампы, этот, чужой, задыхается, давится собственными легкими, выводит на бумаге неровные знаки, знак самого себя, знак желания, знак видения, знак власти.

Я вижу свое желание власти…

Нет, не то он хотел сказать…

Я владею своим желанием видеть…

Не то…

Еле-еле догадался Ялим…

Ну куда он его повезет… не смешно даже, вот так подвозит его Ялим к дворцу, ведет, мимо стражи, мимо всех…

Я хочу видеть вождя…

Ага… только Ялим из-за него в кипящем котле заживо вариться не хочет, а кто к вождю проломился, с теми строго…

– Процентное соотношение прибыли с квазаров и…

…нездешняя тварь в свете тусклой лампы захлебывается собственными легкими…

Ялим встает.

– Слово господину Ялиму еще не предоставляли.

Плевал господин Ялим на свое слово. Выходит из зала, хлопает занавеской, скользит вниз по пандусам, шлепается во двор, в машину…

Чужой поднимает голову…

Потерпите пожалуй сто.

Не сейчас.

Вы понимающий, что сейчас я это сделать не можешь? Я не можешь рисковать свой рейтинг. Я не можешь рисковать всенародный… как это… обстуация… а нет, об-становка.

Вы понимающий мне?

Я обязательство, что сделать для вы все, что вы говорящий. Я повторявший – я обязательство. Но сейчас нет. Сегодня, завтра, позазавтра… Прощения прошу? А-а, послезавтра… пос-ле-зав-тра, по-зав-че-ра…

Вы понимающий мне?

Черт его послал на мою голову.

Нет, почему ни раньше ни позже – при мне? Я еще радовался, еще чему радовался, что как-то при мне, тьфу-тьфу, все спокойно было… Кто был до меня, у того полстраны ураганом смело, кто до него был, у того метеоритным дождем все побило, стали систему защиты проверять, а система эта только на бумаге и есть, разворовали все на хрен… В него потом только что дохлыми крысами не кидали…

Кто до него был, про того вообще лучше не вспоминать… помешался на генетике, доигрался, допрыгался… Когда со скотных дворов крылатые монстры поперли… Вот это война была так война, жалко, не помню… Помню только, мать меня к себе прижимает, несет куда-то, а твари эти над городом кружатся, мать и заклевали, она меня собой закрыла… А что, между прочим, трогательная история, надо бы на встрече с избирателями ляпнуть… так мол и так… помню… Кто-нибудь в толпе и слезу пустит, и вспомнит, когда надо будет крестик в графе ставить…

Того генетика потом на площади линчевали…

Так что я еще только радовался, что, тьфу-тьфу, все по-божески, ну приворовывают, так когда не приворовывали, ну будет там где какая засуха, или вулкан какой проснется, так не век же ему спать… Ну, было, разверзлась земля на месте старой столицы, оттуда невесть что вылезло, полгорода повалило… Уже конца света ждали, а ничего страшного, тварь эта крылья расправила, в космос улетела, только ее и видели. Я уже народу сказал, что всю землю просканировали, не сидит ли там еще кто… денег с народа на сканирование собрали… а что мы там в земле не глядели ничего, так про то разве кто знает?

Мне понимающий вас. Мне сочувствующий вас. Мне обещающий: мне сделать все возможная и невозможная. Вас говорящий: вас нуждался помощь… А? Нуждаетесь в помощи… Мой оказывающий помощь. Вас говорящий: нуждаетесь в корабли. Мой выделяющий корабли от имперский флот. Но: не сегодня. Не сегодня, не завтра, не поза… а, по-сле-зав-тра. Мне сочувствующий вас, дорогого гостя. Мне понимающий важность от исторический момент. Мой предлагающий снова: хлеб и вода.

Парни, еще корма ему принесите! Да не мне, ему, он-то наше есть не будет… А то, что мой повар сварганил, вообще никто есть не будет. Самого его на этом противне запечь ко всем чертям… Не завтрак, а покушение… Да-да, корм ему для рыбок… во жрет… Еще и радуется…

Нет, ну почему, как перевыборы, так начинается светопреставление? Сто лет все тишь да гладь было, ну где какой митинг, или забастовка, так то дело привычное, правда, эти когда забастовали, кто атмосферу делает, плохонько пришлось… Ничего, выгнали их, рабов на их место поставили, и все как по маслу… Ну бывает, сбежит кто из страны, вон, в прошлом году сколько таких было! На гору залезли, крылья расправили, и в космос… ну-ну, скатертью дорожка! Еще никто оттуда не возвращался. Только это все мелочи, а как перевыборы, на тебе…

Этот…

Ваш угощаться. Мне радостный видящий на мой дом дорогого гостя. Да, да, мне понимающий ваш. Мне сочувствующий. Ваш говорящий: ваш нуждаетесь в по… в помощи. Мне оказывающий в помощи. А? Я-о-ка-жу-вам-по-мощь. Да. Да. Ваш говорящий: ваш болеющий. Мне сочувствующий. Мне тоже болеющий на прошедшей лете. Очень тяжелый. Ваш говорящий: нуж-да-етесь в медицинской помощи. Мой сочувствующий. Мой гарантия: оказывающий помощь… Не сегодня. Не завтра. Не поза… а-а, послезавтра. После днем выборах.

Черт его принес… И что прикажете делать? Главное, на хрена я советников держу, кто-нибудь может мне сказать? Кто-нибудь вообще в этом дурдоме может мне что-нибудь сказать? Собрал их… на свою голову. На правую. И нате вам, мнения пятьдесят на пятьдесят, как сговорились, сволочи. Половина за то, чтобы пристрелить эту тварь, пока она в сорока экземплярах не размножилась, и нас всех не сожрала, а половина советничков заявляет, да не бойся, выстави ты его перед народом, когда по стране поедешь, пусть смотрят, вон, нас и другие планеты поддерживают… Первый контакт цивилизаций… Научим его двум-трем фразочкам, космос выбирает Аюри, я за Аюри, Аюри за нас… Там и врачей ему каких-нибудь найдем, ученых, уфологов, умеют же они что-то, или только гранты выколачивать горазды?

Мне желающий ваш приятный отдых. Мне сочувствующий ваш. Мне ждущий много-много хлопот. Мне выступающий народ. А? Я-бу-ду-выс-ту-пать-пе-ред-на-ро-дом… Мне много сожалеющий. Мой решение зависит не от мне. Мой решение зависит от воля народ…

Воля народ…

Да, народ узнает, один черт знает, что будет… Люди у нас осторожные, как что не так – и все, и пошел вон. Вон, триста лет назад оппонент мой додумался, душу дьяволу продал, еще и дьявола этого на встречи с избирателями таскал, тот за него тосты всякие поднимал, речи говорил… и ничего, ходил народ смотреть, не каждый день дьявола увидишь… а как голосовать время пришло, так за того политикана хоть бы кто кыржик поставил…

Или другой… с какими-то древними силами планеты договорился… и тоже нате вам, получите-распишитесь, его вообще из страны турнули… от греха подальше…

Так что дело-то дрянь… Лучше уж подождать, пока все устаканится, все свои кыржики поставят, голоса подсчитаем как надо, а там уже можно и это народу показать… Проще головам нашим ученым тихонько его подсунуть, так разве у нас что от народа утаишь? Все видят, все слышат… Тварь эта, правда, что-то последнее врем совсем хрипит-задыхается, может, и не доживет… Тем и лучше, если не доживет, одной проблемой меньше… Все бы проблемы так решать… Хотя про свою землю он здорово рассказывал… Хотя, кажется, привирает, где это видано, чтобы один народ на другой народ войной шел…

Что, парни, машина-то готова? А не готова, так сейчас на руках меня понесете. Ишь, выдумали… Заводите давайте, поехали…