Прощание. Последний конфликт

ЭПИЛОГ, КОТОРЫЙ НАКОНЕЦ — ТО РАССТАВИТ ВСЕ ПО СВОИМ МЕСТАМ

За полтора месяца, проведенных вместе на презентованном специально для этого шаттле, мы с Преображенским наладили общение на ура. Как и говорил, он сдержал свое слово и ни в чем меня не ограничивал и не принуждал. Зато мы успешно разработали стратегию будущей жизни на Земле и то, как станем разыскивать полукровок и предлагать защиту от возможных посягательств лейнианцев. Каста созерцателей — так единогласно решили мы назвать объединение под номером тринадцать. Мы договорились, что действовать будем лишь в том случае, когда понадобится реальная помощь и защита от наших высоких родственников, в любой же другой ситуации поклялись, что будем лишь издали наблюдать.

Дома нас приняли с распростертыми объятиями. Баб Зоя, видя, как я вылезаю из внедорожника Преображенского, залилась слезами счастья, и пусть самого кадровика одарила настороженным прищуром, своими фирменными блинами все же накормила до отвала. Спать, правда, постелила ему в свободной комнате, потому что решительно отказалась отпускать нас «на ночь глядя», но Преображенский с честью и достоинством выдержал все испытания. А утром мы отправились обратно в Ильинск. Нас уже ждала работа.

В конторе мало что изменилось, только директор, как оказалось, решил взять длительный больничный. Я только посмеивалась: никому, на самом деле, страх Ивана Дмитриевича был не нужен. Все, что могли, лейнианцы уже сотворили. Нам же с Сашем оставалось лишь попытаться воссоздать то, что они однажды испортили довольно грубым проникновением в нашу жизнь.

Если кто — то и интересовался нашим отсутствием, вида не подал. Лично меня в отделе встретили с большой радостью. Наташка — так вообще глазами сверкала до того момента, пока не показала на пальце обручальное кольцо. Я искренне порадовалась за подругу. Они с Дениской действительно представляли собой замечательную пару.

С другом я тоже парой словечек обмолвилась — как раз после того, как и он стал членом новой касты. Небольшой рассказ об Игоре Новикове я закончила собственными умозаключениями:

— Знаешь, мне кажется, он твою маму до сих пор любит.

— Он еще скажет ей об этом, — загадочно улыбнулся друг.

— Как тебе удается настолько далеко все просчитывать? — неподдельно удивилась я.

— Тридцать лет — большой срок, Лейка. Просто так на когда — то покинутую планету ты вернуться не сможешь, — пожал плечами он.

Пожалуй, в чем — то я была с ним солидарна. А еще день ото дня убеждалась, что и чужому среди своих всегда найдется применение. Конечно, я имела в виду Преображенского.

Его хватило на полгода. И каждый день в нем становилось все больше и больше человеческого. Он даже начал филонить и время от времени просить меня составить отчет для Совета Двенадцати за него. В отместку я перманентно писала ересь в паре предложений, маскируя ее приличной доказательной базой, а потом отдавала на подпись самому кадровику, прекрасно понимая, что ни строчки он читать не станет. Просто и он научился мне доверять.

И вот, спустя шесть месяцев с нашего возвращения, он в который раз позвал меня к себе в кабинет уже после окончания рабочего дня. Я нисколько не удивилась — подобные встречи вошли в привычку и обычно означали разговор, связанный с кастой. Так что я на всякий случай захватила списки новоприбывших полукровок и, насвистывая себе под нос уже ставшую привычной «субмарину», спустилась на второй этаж.

На ресепшене никого не оказалось — своих голубок Саш, похоже, уже успел отпустить. Что ж, так было даже лучше. У меня почему — то всегда создавалось ощущение, что они липли ушами к двери все то время, что я проводила внутри кабинета кадровика. Сейчас об их присутствии можно было не беспокоиться.

Внутри оказалось до непривычного романтично. На полу стояли зажженные свечи разной высоты, освещения, помимо них, больше не было, а на столе Преображенского вместо бумаг и ноутбука был накрыт стол, очень напоминающий по оформлению гнездышко для влюбленных, и я перевела хмурый взгляд на организатора мероприятия:

— Перебор, Саша. Если доклад слишком большой, ты мог просто предупредить меня об этом и не распыляться на красивую обертку.

Только не получив своим подозрениям подтверждения, я сосредоточила внимание на самом кадровике. Он сидел за столом и напряженно следил за моими действиями, однако после заключительных слов поднялся. В приглушенном сиянии свеч отливающие серебром глаза выделялись особенно ярко.

— Я не о том хотел поговорить, — наконец подал голос он.

— И все равно перебор. Но я вся слух и внимание, — не упустила случая вставить шпильку я.

— Я долго думал и…решил, что мои первоначальные задумки никак не удастся воплотить в жизнь.

— Ты сейчас о чем? — насторожилась я, тем не менее, не ощущая подвоха.

— Я не смогу быть порознь с тобой. Прости, Лей, — чистосердечно выдал Преображенский. — Но каждый день и каждый час все больше приближали меня к мысли, что ты действительно должна быть рядом. Знаю, что причинил тебе множество проблем и неудобств, но я готов искупить каждый свой грех так, как ты посчитаешь нужным. Теперь я отчетливо понимаю, что быть главой касты — значит самостоятельно прийти к мысли, что готов нести ответственность не только за себя, но и за тех, кого судьба выбрала тебе в спутники. Лей, я больше всего на свете хотел бы, чтобы моей спутницей стала ты.

Он подошел слишком близко. Так близко, что вкупе с услышанными словами я почувствовала легкое головокружение. Я боялась верить в то, что электроник наконец — то дозрел до состояния саморазвивающейся машины. А там до живого ума ведь было всего ничего…

— Все просчитал? — не подавая вида, насколько потрясена его признанием, поджала губы я. — Умно. Очень умно, Преображенский. Только вот остался нерешенным один вопрос.

— Какой? — он напрягся еще больше.

— Что делать с тем, что я уже люблю тебя, Саша?

В тот миг вид искренне растерявшегося кадровика показался мне отмщением за все перенесенные испытания.

Когда родился Ленька, Преображенский упал в обморок прямо в родильном зале. И пусть изначально он стоял в изголовье кресла, на котором я производила на свет сына, смачный грохот, раздавшийся после встречи тушки Суперменовича с полом, внезапно заставил меня расхохотаться. И пусть я напугала новорожденного, а врачи явно недоумевали, кого спасать первым — обморочного красавца — папочку или явно слетевшую с катушек мамашку — вместе с этим хохотом мою душу окончательно покинули страхи, некогда связанные с поведением Саша. Да — да, я знала, что так будет, а потому настояла именно на процедуре совместных родов. Теперь я могла окончательно считать себя отмщенной.

С Лизой все прошло гораздо спокойнее, но, лишь взяв на руки недовольно голосящую дочку, закутанную в пеленку, Суперменович впервые в жизни прослезился. В тот миг я любила его сильнее всех на свете. А он называл ее не иначе как Лизонькой и вовсю позволял сидеть на своей терпеливой шее. Леня, однако, ревновать даже не думал: он счел своим священным долгом быть материнским защитником, пока младшая сестренка полощет папе мозги. Но внешняя беспечность Преображенского, как оказалось, была хорошо продуманным маневром по отвлечению внимания.

В привычной для Суперменовича — и совершенно нетерпимой для меня — манере мне поставили ультиматум, что, если я не прекращу доводить некоторых родами до нервного стресса, со мной вообще перестанут спать. Двое детей — это и так лишний повод состариться. Я лишь невинно хлопала глазками — уж чего — чего, а вот до моего тела Преображенскому всегда было дело! Насчет детей, правда, вынуждена была согласиться. Так что семейный совет в виде меня и Саша постановил: на двойне пополнение земного генофонда прекращаем. Ничего, помогать в его расширении активно стали другие.

Мария, например, сдержала обещание и родила Майдиорну прекрасного сына, которого они решили назвать Алексеем. Майдиорнович — младший родился в один год с Лизаветой, так что, не сдерживаемый рамками лейнианских традиций, мальчик быстро учился всему плохому от нашей пиратки. Сами лейнианцы, надо сказать, постепенно начали расслаиваться на группы, в каждой из которых установилось собственное видение будущего планеты. Некоторые активно сотрудничали с землянами, как, например, Майдиорн с мамой или тот же Деймон Эверсон, частенько прилетающий к нам в гости, или даже Игорь Новиков, который, вернувшись на планету, воспитавшую ему сына, так и не смог улететь обратно, с удовольствием согласившись на роль счастливого дедушки.

Другие же, к числу которых я бы, наверное, причислила деда и, как ни странно, семью Преображенских, все еще пытались сохранить верность традициям. Они неизменно приглашали нас с Сашем посетить родную планету, но все решил случай: когда мы, наконец, решились, поборов внутренние противоречия, слетать к двойнику Земли, мне пришла пора рожать Лизу. Естественно, больше никаких разговоров на эту тему не заводилось.

Но если гора не шла к пророку, то пророк, как известно, приближался к ней. Так и я однажды спросила у деда, к чему было устраивать показательное наказание Саша на совете.

— Чтобы ни у кого не осталось сомнений, что он способен повести за собой других. Это можно было показать, лишь воздействуя на него сразу двенадцатью разумами.

— Двенадцатью? — аxнула я. — Я думала, Майдиoрн и Эверсон в этом учaстия не принимали.

— Напрoтив, — дед усмехнулся, — давили бoльше вcех, а кoгдa поняли, что Преображенский не поддается, стали давить еще сильнее. Так что право быть с тобой он выгрызал собственными зубами и потерей здоровья.

Сашка действительно изменился: на его висках кое — где стала проглядывать седина. Но я, смотря на хитро улыбающегося мужа, раз за разом убеждалась в мысли: люблю. Люблю его смешное выражение лица, когда он пытается примерить на себя новое чувство. Люблю дрожащие руки, которыми он помогает купать совсем еще маленькую Лизу. Люблю серьезность, с которой он рассказывает Леньке историю своей Родины. Просто люблю, несмотря ни на что. И особенно люблю семейные посиделки, которые мы неизменно устраивали, приезжая в гости к баб Зое. Будоражинск стал нашим вторым домом.

В один из таких приездов я стояла на крыльце дома бабули, с улыбкой наблюдая, как бесятся, катаясь по траве, Лизка с Лешкой — мама с Майдиорном тоже заглянули на огонек. А рассудительный Ленька пытался доказать товарищам, что это «грязно, не подобает серьезным детям и вообще кто — то от мамы с папой непременно нагоняй получит». Сердце заполнила безмятежная радость: мы выстояли в тяжелой борьбе за сохранение собственной индивидуальности, и призрачная угроза порабощения обернулась долговременным сотрудничеством.

Сзади меня обняли теплые руки Проеображенского.

— Лей, я никак не могу дать определения одному чувству. На этот раз оно комплексное и включает в себя множество нюансов.

Да — да, мы неизменно продолжали вести словарь, приближающий нас к взаимопониманию. Так что, положив свои ладони поверх его, я привычно спросила:

— И что же это за чувство, Саша?

— Как будто готов обнять весь мир, а еще постоянно хочется улыбаться и говорить всем, что у меня самая лучшая в мире семья. Вы стали моим Солнцем. Вы принесли в мою душу покой и уверенность. И ради вашего счастья я бы не раз и не два еще встретился с советом. Что это за ощущение, Лея?

Он называл меня именем принцессы, только если по — настоящему волновался — эту привычку я стала замечать за ним после начала совместной жизни. Сейчас совсем не хотелось мучить его. Все это можно было оставить недалекому будущему.

— Ну а сам — то что думаешь? — пытливо взглянув на него, улыбнулась я

С минуту Преображенский недоумевал, потом словно озарился изнутри, и оба мы поняли, что никогда и ни за что больше Саш не ошибется с этой совокупностью эмоциональных реакций, просчитывание которых входило в его рабочие обязанности. Я снова улыбнулась, позволяя развернуть себя лицом к мужу, чтобы вскоре ощутить на губах его благодарный поцелуй.

Электроник стал человеком, потому что наконец — то смог испытать то, что являлось фундаментом жизни на Земле. И чувство его по отношению к нам отныне и навсегда можно было обозначить одним — единственным словом.

Любовь. Это была любовь.