Просто вдвоем

Лэндон

После весенних каникул мой пофигизм по отношению к учебе достиг еще более высокого уровня, чем раньше, и я превратился в заядлого прогульщика. Мистер Квинн во мне разочаровался – так он говорил каждый раз, когда возвращал мой провальный тест или оставлял меня после уроков за пропуск занятия без уважительной причины. И тем не менее я не собирался сидеть за одним столом с Мелоди Доувер.

Прогульщиков рано или поздно отстраняют от посещения уроков, но продолжают держать в школе, потому что в государственном учебном заведении присутствие ученика, которому как бы уделяется внимание, необходимо для финансирования. Провинившегося запирают в отдельной комнате и дают ему воз и маленькую тележку заданий, к которым он не собирается притрагиваться. За ним следит директорская секретарша. Никто не запретит ему целый день спать, хотя время от времени его могут потормошить за плечо.

Когда меня в последний раз подвергали такой каре – разумеется, «для моего же блага», – Ингрэм сообщила мне, что за еще один прогул я буду отчислен, а за пропуск по уважительной причине рискую не перейти в следующий класс. Мне меньше всего на свете хотелось застрять в этом террариуме еще на один год. Поэтому в конце семестра пришлось стиснуть зубы и целый месяц ходить на все уроки. Я спасся от второгодничества, удержавшись на сопле, как сказал бы мой дед.

Поскольку за работу на лодке отец платил мне гроши, я нашел себе еще один источник дохода. Рик Томпсон в последнее время приобрел огромную популярность среди местной молодежи. Всеобщая любовь к нему объяснялась тем, что при нем неизменно были наркотики и девочки, которых он называл «украшением вечеринки» и которым платил той же наркотой. Благодаря приезжим студентам, подросткам, желающим отдохнуть от отдыха с родителями, и взрослым дуракам, западающим на школьниц, дела Томпсона шли в гору.

Местным он нередко отпускал в кредит, но иногда сумма долга перерастала установленный лимит. Или же клиент начинал перепродавать товар на подконтрольной Рику территории, не отстегивая ему с прибыли.

Вот тут-то к работе приступали мы с Уинном.

Слабый пол и мелкотню Бойс трогал редко, но не потому, что был слишком жалостлив. Просто девушки вместо того, чтобы платить, предпочитали затащить его в постель, а трясти малышей не нравилось мне. После разборки с Ричардсом моя репутация агрессивного психа существенно окрепла, и в городке меня стали бояться почти так же, как моего лучшего друга, которого уже давно считали бандитом. К счастью, проблемы у Томпсона возникали нечасто, и нам, как правило, оставалось только проследить за тем, чтобы клиент заплатил.

За это Рик платил нам. Иногда наркотиками, иногда деньгами. От нас ничего не требовалось, кроме как запугать должника и, если попадался непонятливый, избить его. Бойс был крупнее меня и обычно брал на себя первое. А я занимался вторым. И с наслаждением.

– Выметайся отсюда, – сказал я. – А то еще грохнешься в обморок.

Бойс недоуменно поднял руки, как будто это не его секунду назад чуть не вывернуло при виде огромной изогнутой иглы, которую взяла Арианна.

– Могу уйти, раз ты так хочешь.

Я, ничего не ответив, в упор посмотрел на его побледневшую физиономию. Он закатил глаза и вышел.

Через пять минут я уже показался ему с лабретом в губе.

– Поглядите на него: он просто секси-и-и… – запел Бойс.

Мой друг заметно приободрился, как только иголки исчезли из поля его зрения.

– Хочешь себе такую же, Уинн? Могу заплатить и за тебя, – сказал я, протягивая Арианне деньги.

– Обойдусь без этой фигни-и-и! – протянул он, пританцовывая. – Телки и так мои-и-и! У кого дырявая шкура, а у кого чумовая фигура!

Арианна, передавая мне сдачу, покачала головой. Я простонал:

– Да прекрати ты ради бога!

– Нет, зацени! – не унимался он.

Лукас

– Ты уже знала, да? – спросил я, не глядя на нее.

– Да.

Мне хотелось узнать, как она поняла, кто я такой, и когда это произошло. Но сейчас подобные расспросы были ни к чему. Собравшись с силами, чтобы выдержать ее гнев, я поднял глаза и спросил:

– Почему не сказала?

– А ты почему не сказал?

Мне было не в чем ее винить и нечего ей ответить. Несмотря на обиду, она захотела узнать, каким образом я умудрялся жить под двумя именами.

– Лэндон – мое первое имя, Лукас – второе. Все зовут меня Лукасом. Теперь. Но Чарльз… доктор Хеллер знает меня давно, и для него я по-прежнему Лэндон.

Когда я попытался подыскать слова, чтобы объяснить, с чем связана эта перемена, мне словно сдавили горло, и я промолчал. Да теперь и не нужно было много говорить. Суть все равно осталась бы прежней: я мог объяснить Жаклин, кто я такой, но не объяснил.

Ее глаза вспыхнули, как голубые огоньки:

– Ты меня обманывал.

Я сошел с мотоцикла и взял Жаклин за плечи. Мне хотелось, чтобы она поверила: у меня и в мыслях не было ее обидеть. Я сказал, что сам никогда не называл себя Лэндоном, – боже мой, еще никогда мои оправдания не звучали так беспомощно! С тех пор как начались наши отношения, она принимала меня не за того, кем я был, а я знал это и молчал.

Она высвободилась из моих рук. Я посмотрел ей в глаза и понял, что должен ее отпустить.

– Ты права, во всем виноват я. И мне очень жаль. То, чего мне так хотелось, не могло произойти между тобой и Лэндоном. Все, что у нас было, запрещено правилами. Я их нарушил.

Теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы поговорить с Чарльзом и убедить его не аннулировать баллы Жаклин. Она написала работу сама и не должна была расплачиваться за мой обман. А желание вернуть доверие человека, в свое время спасшего меня из беды, сейчас отошло на второй план, хоть я и не мог себе представить, как буду жить, если он от меня отвернется.

– Значит, это все, – сказала Жаклин, выводя меня из оцепенения.

– Да.

В ушах у меня звенело, и я сам не услышал слова, которое произнес.

Зато услышала она.

Когда за Жаклин закрылась дверь общежития, я поехал домой расплачиваться за содеянное.

«Мне так хотелось… Так хотелось… Так хотелось…» – это рефреном звучало в моей голове, как будто заело виниловую пластинку. А потом раздались слова Жаклин: «Это все… все… все…»

Около часа ночи я бесшумно вошел через заднюю дверь в кухню Хеллеров. Чарльз сидел за столом с чашкой чая, своим журналом и студенческой работой, которую я сразу узнал. Горела только небольшая лампа и подсветка над плитой. Было тихо. Дом уже спал.

Я сел напротив Чарльза. Мне много раз приходилось мариноваться в приемной узколобой директрисы и выслушивать гневные монологи учителей, но никогда меня не пробирало такое изнуряющее сожаление, никогда еще я не мучился от столь глубокого разочарования в себе.

– Ты помогал ей это писать? – спросил Чарльз, как только я опустился на стул.

Я покачал головой:

– Я дал ей источники. Потом проверил выводы и цитаты. Писала она сама.

– То есть для любого другого студента, которому я поручил бы такой проект, ты сделал бы то же самое?

Я вздохнул:

– Да, но…

– Сынок, давай-ка я, как умею, помогу тебе распутаться. – Наши взгляды встретились. – Если бы я задал такую работу другому человеку, ты помогал бы ему так же?

– Да, – кивнул я.

– Она просила у тебя каких-нибудь дополнительных одолжений в связи с тем, что вы… встречаетесь?

Глаза Чарльза неподвижно смотрели в мои. Я лизнул губу, закусил лабрет, а потом ответил:

– Она… не знала, что я ваш ассистент. – (Он нахмурился еще сильнее и озадаченно встряхнул головой.) – Мы познакомились не на занятии. Это было еще до того, как вы разрешили ей отработать пропуски и дали мой электронный адрес. Она знала меня как Лукаса, а вы назвали меня Лэндоном. Как ваш ассистент я ни разу не встречался с ней лично: мы только переписывались, потому что наши расписания не совпадали. – Чарльз повел бровью, и я почувствовал, что моя физиономия вспыхнула. – В учебное время.

– То есть пока я не попросил тебя помочь ей с учебой, ты не знал, что она ходит на мои лекции?

– Знал.

Он вздохнул:

– Она думала, что ты просто студент. – Я кивнул. Чарльз стянул с носа очки и прикрыл глаза, снова издав тяжелый вздох. – Значит, ты вел с ней двойную игру, скрывая свою личность. И она узнала правду только сейчас.

– Да, – сказал я и сглотнул, но чувство вины не так-то легко проглотить.

Я и так заврался, новая ложь не входила в мои планы. Однако мне пришлось опять солгать, чтобы защитить Жаклин. Я не знал, почему она промолчала, когда выяснила или заподозрила, что Лэндон и Лукас – одно лицо. Не знал даже, как давно она меня разоблачила. В любом случае, ей было известно, кто я такой, но она продолжала со мной встречаться. Чарльзу это могло не понравиться.

Я защитил ее, потому что не мог поступить иначе. Охрана Жаклин Уоллес стала для меня такой же насущной потребностью, как дыхание.

– Лэндон… – сказал было Чарльз, но, махнув рукой, поправился: – Лукас, зачем это все?

Даже не знаю, сколько раз я сам задавал себе такой вопрос.

– Сначала я не говорил ей, потому что она меня боялась. Как Лукаса – не как Лэндона. А в электронной переписке я казался ей тем, кем вы меня представили: старшекурсником, который поможет решить проблемы с учебой. Она писала мне умно и с юмором, и как Лэндон я ее… – я хмуро посмотрел на свои руки, – я ее не пугал.

Чарльз кашлянул:

– Не хочу тебя разочаровывать, но несколько минут назад я видел вас вместе, и у меня не сложилось впечатления, будто она тебя боится. – (Я сжал губы в тонкую ровную линию.) – Признаешься еще в чем-нибудь, прежде чем я решу, что с вами делать?

«Вот дерьмо!» – подумал я, вдруг вспомнив про другой не вполне красивый поступок.

– Та проверочная работа… Я не сказал ей про нее напрямую, но намекнул, что она будет.

Хеллер прикрыл глаза рукой и сказал:

– Ладно. В понедельник я поговорю с этой девушкой…

– Чарльз, – я подался к нему, умоляюще сложив руки, – виноват я, и больше никто. Жаклин не сделала ничего, что выходило бы за рамки дозволенного. Она много трудилась, чтобы закрыть свои пропуски. Она написала работу сама, как вы и хотели. Если бы у нее возникли сложности – не знаю, может быть, я не удержался бы и помог ей. Но их не возникло. Пожалуйста, не наказывайте ее за мою ошибку.

Чарльз склонил голову набок, его взгляд смягчился.

– Ты к ней сильно неравнодушен, да? – (Я коротко кивнул.) – Сынок, ты выставил ее в дурном свете. Не знай я тебя всю жизнь и суди по тому, как ситуация выглядит со стороны, дело не обошлось бы без дисциплинарных мер. Видимость иногда убедительнее правды – думаю, ты это знаешь. – Он опять вздохнул и накрыл ладонью мои крепко сжатые руки. – Ну хорошо. Ты можешь пообещать мне, что в оставшиеся две недели семестра вы будете общаться только так, как положено ассистенту преподавателя и студентке? Мне нужно твое слово.

Я снова кивнул. В глазах у меня защипало. Я не заслуживал такого легкого прощения.

– Да. Обещаю. Мне жаль, что я подвел вас. И ее.

Он похлопал меня по руке и собрал со стола бумаги.

– Если честно, я и сам частенько ошибаюсь в том, что касается женщин. Но по-моему, врать, чтобы не решать проблему сейчас, а отложить ее решение на потом, это не лучший вариант. Ложь только усложняет все. А потом еще может вернуться и укусить тебя за яйца, как выражается Кейлеб.

Мы оба усмехнулись.

– В этом Кейлеб прав.

– Да, шустрый парень. Но погоди год или два: его настигнет переходный возраст, и половины мозгов как не бывало.

В понедельник я не смотрел на Жаклин, когда она входила в аудиторию. Я не смотрел на нее всю лекцию. Не смотрел, когда Хеллер сказал: «Миз Уоллес, прошу вас ненадолго зайти ко мне».

Бенджамин Тиг бросил на меня взгляд через плечо, после чего наклонился к Жаклин и, кивнув в мою сторону, что-то спросил. Она покачала головой, но не обернулась.

Я продолжал посылать ей вопросные листы, сопровождая их лаконичным комментарием: «В прикрепленном файле новый вопросник. ЛМ». Она не отвечала, да я и не ждал ответа. Я не смотрел, как она входила в аудиторию и как выходила, и все-таки заметил, что Мур проводил ее до дверей, а потом следом за ней направился на улицу. Жаклин на меня не глядела, и я не имел оснований обижаться.

В среду и в пятницу я позволил себе бросить на нее несколько неосторожных взглядов. Она слушала Хеллера очень внимательно: не ерзала и не оглядывалась. Когда не писала, ее руки неподвижно лежали на столе. Она стала похожа на заколдованное существо, утратившее свою магическую силу и превратившееся во что-то серое, приземленное. Но на самом деле Жаклин была совсем не такой: она вызвала любовь в сердце человека, душа которого заледенела за много лет, утратив чувствительность из-за пережитой боли и груза вины.

Как только дело дошло до отработки ножных ударов, Жаклин и Эрин направились к Эллсворту. Я не смотрел, но был настроен с ней на одну волну. Когда она протестующе вскрикивала, выполняя пинки, или веселилась с подругой, ее голос был не громче прочих, но выделялся из общего гама.

Уоттс объявил перерыв. Я ничего не смог с собой поделать и посмотрел на Жаклин долгим тяжелым взглядом. Она подняла голову, наши глаза встретились, и все вокруг исчезло. В зале не стало никого, кроме нее, разрумянившейся от нагрузки и глядевшей на меня незатуманенным взором. Так бывает, когда долго сидишь в четырех стенах, а потом вдруг высовываешься в окно, видишь заходящее солнце и столбенеешь от этой картины, которая никогда не повторяется в точности: второго такого заката не было и не будет.

Наконец Эрин взяла Жаклин за руку и повела не то в раздевалку, не то к питьевому фонтанчику. Выйдя из ступора, я помог Эллсворту подготовить все необходимое для второй части занятия, а потом мы надели защиту.

– Крепи эту фигню получше, – сказал Дон. – Прошлой осенью Фейрфилд плохо упаковался, и ему повредили хозяйство. Мы просим дам не стесняться, и они не стесняются. Бедняга так и свалился. Было бы смешно, если бы не было так грустно.

После перерыва, как только женщины угомонились, Уоттс разделил их на две группы, чтобы учить высвобождаться из «медвежьей хватки» – этот прием удачно назван и в описании не нуждается. Неожиданно Ральф сказал:

– Дон, Лукас, поменяйтесь-ка местами. Дамам полезно тренироваться на разных нападающих.

Так в моей группе оказалась Жаклин, а также Вики, администратор моего факультета, которая вызвалась помочь мне показать движения, при помощи которых можно освободиться от полного захвата корпуса. Жаклин, конечно же, испугалась и, по-моему, была готова выскочить за дверь. Я чувствовал себя не лучше: через несколько минут мне предстояло прилюдно обхватить ее тело руками.

Я изложил последовательность действий: удар затылком в переносицу, удар пяткой по голени и по стопе, удар локтем под грудь – и, наконец, неизменный хит, от семестра к семестру вызывавший у женщин дикий восторг: движение, которое Уоттс окрестил «газонокосилкой». Демонстрируя его на мне, он объяснил:

– Хватайте нападающего за причинное место и резко, с выкручиваньем, дергайте, как будто запускаете газонокосилку: ж-ж-жик!

Женщины покатились со смеху, а я закусил губу и, надо полагать, покраснел, когда Ральф попросил их отрабатывать это движение без натурализма, чтобы не лишать нас с Эллсвортом возможности стать отцами.

Шесть женщин из моей группы одна за другой подходили ко мне, становились лицом к остальным, а я обхватывал «жертву» сзади, не давая двигать руками, и получал положенные удары, череду которых завершала имитация «газонокосилки». Почти все участницы даже воспроизвели шумовой эффект. Эрин, подружка Жаклин, так бойко проделала все движения, что я улыбнулся, представив себе, как насильник буквально молится, чтобы она смылась. Группа одобрительно загудела, когда она на полном серьезе спросила, не пнуть ли ей бандита напоследок.

Эта девчонка мне нравилась.

Жаклин замыкала очередь. Я понимал, что из-за моего присутствия она нервничала, и надеялся, что не помешаю ей освоить столь важные для нее приемы. Она должна была поверить в их действенность, уверовать в собственные силы. И моя задача заключалась в том, чтобы ей помочь.

Когда я обхватил ее, она застыла. Черт! В ушах у меня зазвенело: «Это моя вина, моя вина, моя вина…»

– Ударь меня, Жаклин, – тихо подсказал я, – локтем. – (Она подчинилась.) – Хорошо. Теперь нога. Голова. – Я вел, она следовала моим указаниям. – «Газонокосилка».

Жаклин выполнила движение, но жужжать, в отличие от остальных, воздержалась. Я разжал руки, и она, спотыкаясь, вернулась к своей группе, которая приветствовала ее чуть ли не как обладательницу олимпийского золота. Когда Эрин заботливо обняла Жаклин, я подумал, что моей девушке не найти подруги лучше.

Моей девушке.

После «медвежьей хватки» пришлось выполнять захват спереди. Это оказалось еще хуже. Я прикасался к Жаклин через подушки своего защитного костюма, на нас смотрели посторонние, а те движения, которые мы совершали, имели вполне определенную учебную цель, однако я испытывал желание, сравнимое по силе с ударом под дых. Когда мы посмотрели друг другу в глаза, меня чуть не парализовало, но тело, к счастью, автоматически сымитировало нападение, а Жаклин высвободилась без моих подсказок. За меня ей охотно подсказывали другие женщины.

Оставалась еще неделя: три лекции по экономике.

Одно занятие по самообороне.

И все.