Протест прокурора

Анатолий Безуглов СОУЧАСТНИК ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Да, годы летят. Сколько воды утекло с тех пор, когда в 1950 году я был назначен прокурором уголовно-судебного отдела Прокуратуры СССР, но каждый раз, встретив кого-нибудь из своих прошлых коллег, я вспоминаю тот день, когда заступил на эту должность. Начальник отдела Валерий Петрович Ефимочкин — государственный советник юстиции II класса, на погонах которого красовались две генеральские звезды (тогда прокуроры еще носили погоны), познакомил меня с моими будущими обязанностями и сказал: «А сейчас примите портфель с делами». Он повел меня на пятый этаж. Я шел и гадал, что же представляет из себя этот портфель. Знал, что такое следственный портфель, с которым следователи выезжают на место происшествия. Но портфель зонального прокурора?..

Ефимочкин завел меня в кабинет, где предстояло работать, и указал на два огромных шкафа, полки которых были плотно уставлены томами уголовных дел, папками с жалобами.

«Ничего себе портфельчик!» — присвистнул я мысленно.

Одни дела были истребованы по жалобам осужденных, их родственников или адвокатов, другие поступали с представлениями прокуроров союзных республик и областей, ставивших вопрос о необходимости принесения протеста на приговор суда. В задачу прокуроров уголовно-судебного отдела Прокуратуры СССР входила проверка в порядке надзора законности и обоснованности судебных приговоров, вступивших в законную силу, с учетом доводов, приводившихся в жалобах и представлениях, а также проверка многочисленных жалоб.

Как правило, в отдел поступали дела сложные, часто запутанные, многотомные, следствие по которым иногда велось много месяцев. Хищения в особо крупных размерах, разбои, убийства, изнасилования…

Что и говорить, нелегкое бремя лежало и лежит на плечах зональных прокуроров. Многоопытный, мудрый и добрый начальник отдела не уставал напоминать: «Не забывайте, Прокуратура СССР — последняя инстанция. Выше — некуда!»

Была у нас еще одна категория дел, заключения по которым готовились для Президиума Верховного Совета СССР. На Генерального прокурора СССР возлагается обязанность давать заключения по приговорам с высшей мерой наказания — расстрелом, когда рассматриваются ходатайства о помиловании. Прежде чем принять решение, Президиум Верховного Совета СССР выслушивает мнение и Генерального прокурора.

Валерий Петрович Ефимочкин был обаятельнейшим человеком, умевшим расположить к себе кого угодно. Однако это не мешало ему в то же время оставаться требовательным и строгим начальником. Впрочем, он сам первым показывал пример трудолюбия. В любое время его можно было застать в кабинете. Уходил с работы чуть ли не ночью. И прокуроры отдела трудились на совесть.

Но «портфель» не худел. На смену одним делам и жалобам поступали другие. Однако никому и в голову не приходило сетовать на загруженность, усталость: когда речь идет о человеческих судьбах, жалеть себя никто не имел права.

Я проработал в уголовно-судебном отделе шесть лет. А это — сотни проверенных дел, тысячи жалоб. Ответы адвокатам, постановления об отказе, протесты в Верховный Суд СССР, выступления в судах, участие в проверках работы прокуратур союзных республик и областных…

С тех пор минуло уже свыше тридцати лет. Но я очень хорошо помню некоторые дела, с которыми мне пришлось тогда столкнуться. Они в какой-то степени повлияли на мою дальнейшую жизнь, на мой взгляды, на мою гражданскую позицию.

Об одном из них я и хочу рассказать.

Это — дело, по которому суд вынес высшую меру наказания. Генеральному прокурору СССР предстояло давать заключение в Президиум Верховного Совета СССР.

Передо мной лежали три пухлых тома. Я начал изучать листы этого дела: протоколы допросов, протоколы осмотров, акты судебных экспертиз, постановления следователя, указания прокурора, который осуществлял надзор за следствием, обвинительное заключение, протокол судебного заседания, приговор… Старался ничего не пропустить. Мелочей нет, все важно, очень важно… Я должен убедиться, что и предварительное и судебное следствия велись в полном соответствии с законом, что они были объективными, учитывали все обстоятельства — «за» и «против», что вина доказана и никаких сомнений не вызывает, что мера наказания справедлива…

Чем больше я знакомился с делом, чем глубже вникал в суть прошлого, которое благодаря следователю, прокурору, сотрудникам милиции, суду, их тяжелому, порой изнурительному, но очень нужному обществу труду, восстанавливается, воспроизводится до тончайших деталей, передо мной возникали картины тяжкого преступления… Картины трудного поединка следователя с теми, кто посягнул на жизнь человека, на закон, его охраняющий… Картины прокурорского надзора за ходом следствия…

2 декабря 1954 года, когда до начала обеденного перерыва оставались считанные минуты, прокурор Тимирязевского района города Москвы Сергей Филиппович Жилин вызвал к себе следователя Кашелева.

— Только что позвонили из шестнадцатого отделения милиции, — сказал прокурор. — Повесилась молодая женщина. У себя на квартире. Некая Маргарита Велемирова… Выезжайте, Лев Александрович, на место происшествия. — И протянул следователю листок с адресом: Соболевский проезд, дом… квартира…

Прихватив все необходимое, что требовалось в таких случаях, Кашелев вышел из прокуратуры.

Около остановки трамвая № 27 собралась толпа. Транспорт ходил с перебоями. Все нетерпеливо всматривались туда, куда устремились тонкие стрелы сверкающих рельс, кое-кто уже пританцовывал, стараясь согреть закоченевшие ноги.

Уже несколько дней стояла холодная погода. Столбик термометра опустился ниже двадцати градусов, дул порывистый ветер. Скоро и сам следователь стал притопывать. Форменная шинель явно не была рассчитана на ожидание в такую стужу.

Трамвай появился минут через пятнадцать. С трудом протиснувшись в его переполненное нутро, нагретое человеческим теплом, Кашелев подумал: странно все-таки получается. Вот он, следователь прокуратуры, который должен прибыть на место происшествия как можно скорее, буквально в считанные минуты, зависит от причуд общественного транспорта. Тем более — едет он «на труп». В экстренных случаях милиция присылает машину. Сегодня, видимо, она посчитала, что в спешке нет никакой надобности.

То, что следователи районной прокуратуры в этом смысле жили милостью милиции, удивило Кашелева еще тогда, когда он два года назад, окончив Московский юридический институт, пришел работать под начало Жилина.

— В основном придется на своих двоих, — сразу предупредил его Сергей Филиппович. — С транспортом в прокуратуре, мягко выражаясь, туго. Нет его.

Почему дело обстояло таким образом, оставалось для Кашелева загадкой. Ведь оперативность часто работникам прокуратуры необходима не меньше, чем милиции.

…У подъезда дома толпились любопытные. Весть о самоубийстве распространилась среди соседей, видимо, скорее, чем докатилась до прокурора Жилина.

Заметив следователя, от двери отделился младший лейтенант милиции, сдерживавший натиск зевак.

— Прошу посторониться, — строго сказал он. — Дайте проход!

Толпа немного раздвинулась, пропуская к подъезду Кашелева. И, когда они с младшим лейтенантом вошли в подъезд, следователь спросил:

— Вы из уголовного розыска?

— Я участковый уполномоченный… Из угрозыска там, — кивнул на квартиру.

Кашелев зашел в нее и оказался в полутемном коридоре. Пахло распаренным бельем, хозяйственным мылом и каким-то лекарством.

В коридор выходило несколько дверей. Дальняя, в конце, была открыта. Это оказалась общая кухня.

— Здравствуйте, товарищ Кашелев, — поднялся с табуретки лейтенант Сорокин.

Следователь поздоровался с ним.

Здесь же находились еще четыре человека. Двое понятых, они были в пальто, а также женщина лет сорока пяти в накинутом на плечи вязаном платке и мужчина лет шестидесяти пяти в помятом костюме и валенках.

— Это родственники, — представил их лейтенант. — Валентина Сергеевна Велемирова, свекровь, и ее муж, Николай Петрович, то есть свекор.

— Ясно, — кивнул Кашелев. — А где?..

— Пройдемте, товарищ следователь, — предложил Сорокин. — И вы, товарищи, тоже, — обратился он к остальным присутствующим.

Когда выходили из кухни, откуда-то выскочила кошка. Обыкновенная, серо-дымчатая. Увидев столько незнакомых людей, кошка вздыбила шерсть и зашипела.

— Чья это? — спросил Сорокин.

— Маргариты, — вздохнула Велемирова. — Злюка…

— Вот сюда, товарищ следователь, — показал на одну из дверей лейтенант.

Кашелев внутренне напрягся, сдерживая волнение. Встреча со смертью всегда поражает. Да и встреч-то таких у него, совсем еще молодого следователя, раз-два и обчелся.

Он переступил порог указанной комнаты. На кушетке, покрытой дешевенькой накидкой, лежала молодая женщина. Лежала на спине, с вытянутыми вдоль тела руками. В домашнем халатике, коричневых чулках. Глаза у нее были закрыты, волосы причесаны.

— Как же так, товарищ Сорокин? — невольно вырвалось у Кашелева. — Звонили, что повесилась…

— Вот и я об этом, — бросил укоризненный взгляд на Велемирову лейтенант. — А она говорит, муж снял… В общем, он старался, как лучше…

— Для кого? — строго спросил следователь.

— Спросите у него сами, — хмуро ответил лейтенант.

Велемиров поежился, промычал что-то нечленораздельное.

— Что вы от него хотите, — вздохнула Велемирова. — Контуженный он… Потом я за врачом сбегала, — добавила она. — Но уже поздно было.

— Погодите, — вмешался Сорокин. — Расскажите товарищу следователю все по порядку… Кто из вас будет говорить?

— Пусть она, — сказал Николай Петрович, кивнув на жену, и вышел из комнаты.

— Хорошо, — согласился Кашелев. — Рассказывайте.

— Пошла я, значит, в магазин… Тут недалеко… Продовольственный… Возвращаюсь, а муж мне — беда! Мара повесилась! У меня аж сумка из рук… Как, говорю, когда? А он заводит меня в комнату. Ну, сюда. Тут Мара с Георгием, сыном моим, проживают… Глянула я на вешалку и ахнула. Висит… Веревка за крючок, а она голову этак вниз свесила… Я подумала, что надо скорей врача. Может, успеем… Ну, и бегом в поликлинику… Возвратились с врачом, а Мара уже на кушетке. Муж снял. Говорит, даже искусственное дыхание пытался сделать. И врач тоже пробовала! Куда там! Поздно! Ну, я позвонила в милицию… — Валентина Сергеевна горестно закачала головой. — Бог ты мой! Это же надо! Зачем она?.. Если бы я знала… Когда раньше Мара говорила, что повесится, я даже представить себе не могла, что она взаправду на такое решится. Думала, это она так, сгоряча… Нервы…

Стукнула входная дверь. Сорокин выглянул в коридор.

— Прошу сюда, — сказал он кому-то.

В комнату вошел судмедэксперт.

— Мы еще поговорим с вами. Подробнее, — сказал Кашелев.

Он попросил Велемирову побыть пока в другой комнате. Та вышла.

— Ну что ж, приступим, — предложил Кашелев врачу.

Он разъяснил понятым, что от них требуется.

Начали с осмотра трупа.

— Смерть наступила скорее всего от асфиксии, — сделал вывод судмедэксперт. — Типичные признаки… Как сами понимаете, Лев Александрович, окончательное заключение будет после вскрытия.

— Ясно, — кивнул Кашелев.

— Да, — добавил врач, — обратите внимание на царапины на теле умершей.

И он указал на несколько свежих царапин на щеках, шее и руках Маргариты Велемировой.

— Вы можете объяснить их происхождение? — спросил Кашелев.

Судмедэксперт пожал плечами.

— Прижизненные?

— Скорее всего, да, — кивнул врач.

Кашелев почему-то вспомнил кошку, зашипевшую на людей в кухне. Она принадлежала умершей.

Врач сел писать предварительное заключение, а следователь приступил к составлению протокола осмотра, места происшествия.

Помимо вешалки и кушетки, на которой лежала покойница, в комнате еще были аккуратно застеленная железная кровать с панцирной сеткой, трехстворчатый шкаф с зеркалом, раздвижной стол, накрытый льняной скатертью, этажерка с книгами, четыре стула, тумбочка. На ней — настольное зеркало, пудра, флакон духов «Красная Москва», расческа.

Над кроватью висел коврик, над кушеткой — увеличенная семейная фотография в рамке под стеклом. Мужчина и женщина, оба лет тридцати — тридцати пяти, за ними стояли мальчик-подросток и девочка со светлыми косичками.

«Наверное, Маргарита», — подумал Кашелев про девочку.

И от этой фотографии у него сжалось сердце. Улыбающееся детское лицо, раскрытые всему миру счастливые глаза…

И вот теперь Маргарита лежит на кушетке под фотографией, уйдя из жизни сама, по своей воле.

Веревка, на которой она повесилась, валялась у вешалки. Крепкая, новая пеньковая веревка.

Вокруг настольного зеркала веером торчали фотографии артистов: Евгений Самойлов, Владимир Дружников, Павел Кадочников, Любовь Орлова, Вера Марецкая, Людмила Целиковская.

Кумиры тех лет.

Рассматривая снимки артистов, Кашелев задержался на Орловой. И вдруг подумал, что умершая чем-то похожа на нее. Такой же мягкий женственный овал лица, пышные светлые волосы, разлет бровей.

Затем следователь ознакомился с расположением всей квартиры. Выяснилось, что две комнаты занимали родители Георгия, мужа умершей. В четвертой жила одинокая женщина, которая в настоящее время находилась на работе. Помимо коридорчика и кухни, других помещений не было. Туалет находился на улице. Отапливались печами. Дрова и уголь хранились в сарайчике неподалеку от дома.

Понятые подписали протокол, и Кашелев отпустил их.

Судмедэксперт уже закончил составлять предварительное заключение. Вручая его Кашелеву, он спросил:

— Труп можно отправить в морг?

— Да, конечно, — ответил следователь.

Санитары положили на носилки тело, накрыли простыней. Вынести носилки оказалось не так просто: слишком узок был коридорчик.

Свекровь покойной, наблюдая за тем, как мучаются мужчины в белых халатах, спросила срывающимся голосом:

— Товарищ следователь, когда хоронить-то можно, а?

— Через два-три дня, — ответил Кашелев. — Позвоните мне.

— Пятого, что ли? В праздник? — произнесла со вздохом Велемирова. — Может, раньше?

«У людей такое горе, а я с ними официально, сухо», — подумал Кашелев и извинительно пробормотал:

— Хорошо, хорошо… Постараемся раньше…

— Спасибо, товарищ следователь, — сказала Валентина Сергеевна и вдруг всхлипнула: — Люди радоваться будут, праздник справлять, а у нас — поминки…

Кашелев впервые видел ее слезы. Видимо, она могла сдерживать себя. И вообще, производила впечатление серьезной, несуетливой женщины.

— Мне нужно кое-что выяснить, — сказал Кашелев.

— Это понятно. Работа у вас такая… Может, зайдете к нам в комнату?

— Сначала я хотел бы поговорить с Николаем Петровичем.

— Поговорите, почему бы нет, — сказала Велемирова.

Ее муж был на кухне. Услышав, что с ним желают побеседовать, он поспешно загасил папироску в старом блюдце с отбитыми краями и прошел с Кашелевым на половину, что занимал с женой.

Комната была побольше той, в которой жили Георгий и Маргарита. И обстановка получше.

Уселись за стол. Кашелев вынул бланк протокола допроса свидетеля и стал заполнять данные Велемирова. Николай Петрович наблюдал за действиями следователя с безразличием, на вопросы отвечал неохотно и односложно. У Велемирова было морщинистое темное лицо, дряблая кожа, на шее висевшая складками. Следователь удивился, что ему всего пятьдесят три года. Выглядел он лет на десять старше.

— Где работаете? — спросил Кашелев.

— В ЦЫ шлка, — буркнул Велемиров.

— Где, где? — переспросил следователь, потому что ко всему прочему у Николая Петровича была жуткая дикция: проглатывал буквы, а то и целые слоги.

— Там, — показал куда-то Велемиров. — В Теплом проезде…

С трудом Кашелеву удалось понять, что речь идет о Центральном научно-исследовательском институте шелка.

Выяснилось, что Велемиров имеет среднетехническое образование — закончил в двадцатых годах тракторный техникум.

— Расскажите, пожалуйста, как все случилось, — попросил Кашелев. — Только подробнее.

— Подробно, значит… — медленно проговорил Велемиров.

Он достал из кармана пиджака пачку «Беломора», закурил. Руки у него дрожали.

«Контуженный», — вспомнил слова его жены следователь. Он не торопил допрашиваемого.

— Ну, значит, разложился я в кухне… Давно уже хотел привести лодку в божеский вид, — продолжил Николай Петрович, а Кашелев подумал: вот откуда там доски, фанера. — Оглянуться не успеешь — лето. Потом некогда будет… Жена пошла в магазин… Мара у себя в комнате… Еще я за водой сходил. К колонке… Вернулся… На плите в выварке белье кипит, через верх плещет… Я стукнул к Маре. Не отвечает. Крикнул ей: выйди, мол, белье посмотри… Молчит… Я приоткрыл дверь… Она висит в петле… Что делать, не знаю. Растерялся… А тут жена приходит из магазина… Закричала, выбежала… Вернулась с соседкой… Потом жена, значит, в поликлинику, а мы с соседкой сняли… Сам я пытался, не смог. Тяжелая она, Мара… Пришли жена и врач… Укол сделали… Поздно… Вызвали милицию…

Велемиров замолчал. Казалось, ему с огромным трудом дался этот более-менее связный рассказ.

— Давайте теперь уточним кое-что, — сказал следователь. — В котором часу ваша жена ушла в магазин?

— Я не смотрел на часы.

— Ну хотя бы приблизительно?

— Одиннадцать уже было, — после долгого раздумья ответил Велемиров.

— Когда вы постучали к Маргарите?

Снова долгая пауза.

— Минут через двадцать… А может, меньше, — сказал наконец Николай Петрович и тут же поправился: — А может, больше… Это я в первый раз стукнул… Потом — второй…

— Через сколько?

— Минут пять прошло, — опять после усиленного раздумья сказал Велемиров. — Или десять…

Каждое слово приходилось вытаскивать из него буквально клещами.

«Да, трудно с ним говорить, — с досадой думал Кашелев. — Может, действительно из-за контузии. И наверное, от психологического шока. Еще бы, увидеть сноху в петле».

Приходилось терпеливо, шаг за шагом, выяснять обстоятельства происшествия. Однако выяснить удалось не очень много.

По словам Николая Петровича, Мара повесилась между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого. Это подтверждал и судмедэксперт.

Второе. Оказывается, Велемиров пытался снять с крючка Мару сам. Но это ему не удалось. Сняли они ее вместе с соседкой Гаврилкиной, живущей на одной площадке. Именно Гаврилкина прибежала в квартиру Велемировых на крик Валентины Сергеевны.

Одно из важных обстоятельств — Велемиров выходил из дома не только за водой. Он покидал квартиру еще раз — наведывался в сарай, а потом некоторое время простоял на улице, беседуя с каким-то мужчиной.

Следователь спросил, каковы взаимоотношения между Георгием и Маргаритой, но Николай Петрович так и не мог ничего толком объяснить. Складывалось впечатление, что он или не вникал в жизнь сына или же ему вообще все вокруг было безразлично. Возможно, причина такого поведения — контузия? Следователь поинтересовался, почему Велемиров не на работе. Тот ответил, что у него бюллетень. Болел гриппом, сегодня первый день как встал.

«Может, он еще не вполне здоров?» — подумал Кашелев.

Следователь закончил разговор с Велемировым, надеясь, что допрос Валентины Сергеевны будет более продуктивным. И, когда Кашелев его начал, то прежде всего поинтересовался, как был контужен Николай Петрович.

— Неподалеку бомба разорвалась, — неопределенно ответила Валентина Сергеевна. — Но муж хоть и больной, а работник хороший. Его очень ценят. Он всякие изобретения, рационализаторские предложения имеет. Премировали не раз… Вкалывает за милую душу… Да и я не покладая рук работала. И в яслях, и в других учреждениях… Помните, наверное, какие времена были в войну? Хлеба и того не хватало. На рынке буханка — двести рублей… А детей кормить надо… Так я днем на работе, а ночью шила. — Велемирова кивнула на швейную машинку.

— Когда ваш сын женился на Маргарите? — перешел Кашелев к существу.

— В сорок восьмом году.

— До этого долго были знакомы?

— Так они с детства вместе, — сказала Валентина Сергеевна. — Одногодки…

— Со школы, что ли? — уточнил следователь.

— Считайте, еще раньше. Тут, дома вместе росли… Семья Ланиных, это Мары девичья фамилия, занимала ту комнату, где они теперь с Георгием живут… — Она вздохнула. — Живут… Теперь уже… — Она приложила к глазам платочек.

— Понятно, — кивнул Кашелев. — Значит, Маргарита родилась в этой квартире?

— Нет. Родилась она в Саранске. В двадцать восьмом году. А перебрались они в Москву и поселились здесь в тридцать третьем… Мы тут жили уже четыре года.

«Детская дружба, потом любовь, женитьба, — подумал следователь. — Завидное постоянство».

— Как они жили между собой? — спросил он.

— Ничего плохого сказать не могу… Любили друг друга… Конечно, бывало, что и ссорились, не без этого. Но назавтра глядишь — все нормально. Милуются… Если говорить правду, Маргарите на Георгия и вообще на нашу семью грех было жаловаться. Много ей добра сделали. Жалели ее. Да и как не пожалеть, когда человек столько горя перенес? Столько, сколько иному на всю жизнь не перепадает… А ведь Мара еще совсем молодая была. Двадцать шесть годков — жить бы ей да жить. — Велемирова тяжело вздохнула.

— Что вы имеете в виду — много горя перенесла? — спросил следователь.

— Старший брат Мары, погиб на войне. Как герой. В сорок пятом. Мать получила похоронку и слегла. Помучилась два года, так и не выздоровела, померла… Очень хорошая была женщина. Добрая, душевная… Отец тоже начал хиреть… Через полгода Мара схоронила и его.

— Когда это было?

— В начале сорок восьмого.

— Другие родственники у нее были?

— В Москве никого. Осталась одна как перст… Но свет не без добрых людей. Не бросили мы ее в беде. Помогали, чем могли. То дров подкинем, то картошки, то еще чего. Муж ездил за город, привозил… Ну а потом, когда она вышла замуж за Георгия, и говорить нечего! Иду в магазин, себе покупаю и им в обязательном порядке что-нибудь прихвачу. Деньги давала… Приезжала как-то ее тетя. Увидела, как мы к Маре относимся, уж так благодарила, так благодарила.

— Где живет тетя?

— В Пензе. Сестра отца Маргариты.

— Тоже Ланина?

— Да, Ланина.

— Значит, вы жили с Георгием и Марой одной семьей? — задал вопрос Кашелев. — И хозяйство было общее?

— Да как вам сказать… Сначала пытались вместе. Так оно, собственно, и было, когда Георгий учился. Стипендия — особенно не разживешься… А как только он стал зарабатывать, им захотелось самостоятельности. Может быть, и правильно. Молодые, свои интересы… Я помню, когда мы с мужем встали на ноги, тоже хотелось жить по-своему.

— Какую специальность имела Маргарита? Где работала? — продолжал следователь.

— Она фельдшер-акушер. — Велемирова печально поправилась. — Работала… Сегодня должна была в ночную смену идти.

— А дети есть?

— Были… Первый ребенок родился у Мары мертвым. Девочка. Второй раз родила сына. Георгием назвали, в честь отца… И надо же было такому несчастью случиться! — Валентина Сергеевна покачала головой. — Умер в три месяца… Задохнулся. Соской.

— Как так? — вырвалось у следователя.

— Вот так, в горло засосал… Такое горе, такое горе для нас всех! А можете себе представить, что пережила Мара! Ко всем ее бедам — еще и эта…

— Когда это случилось?

— Три года назад. В пятьдесят первом. Я же говорю: столько пережила, сердешная… Да еще болезнь Георгия. Он ведь слаб здоровьем. Тоже мука мученическая…

— А что с вашим сыном?

— Легкие… Одно время вообще думали, что он не жилец на этом свете…

— Где работает Георгий и кем?

— В мастерской. Художником-гравером.

— Он сейчас на работе?

— Где же еще? Слава богу, работой своей он доволен, любит эту специальность. Зарабатывает хорошо. Правда, тратить разумно они так и не научились. Принесут деньги, радуются, словно дети малые. Шир-пыр, туда-сюда. В кино, в магазин. И обязательно что-нибудь повкусней да подороже… Для Мары — платье не платье, туфли не туфли… О завтрашнем дне уже не думают. Тут у них мир и согласие. А выйдут деньги, нет-нет да поскубутся. То он надуется, то она расплачется.

— И как часто было такое? Я имею в виду размолвки.

— В последнее время Мара особенно какая-то нервная была. Да и раньше случалось… Посмотрит на фотографию отца с матерью — и в слезы. А иной раз и без всякой причины… Спросишь бывало: Мара, доченька, что с тобой? Обидел кто? Говорит: жить не хочется. И весь сказ. Повешусь, говорит…

— Так прямо и говорила?

— Господи! Да вы у соседей спросите, не дадут соврать. Она и Гаврилкиной то же самое говорила. Гаврилкина напротив, через площадку живет… Муж как-то увидел: Мара одна у себя в комнате, с веревкой в руках. Он спрашивает: для чего веревка? Мара растерялась, ничего не ответила.

— Давно это было?

— Примерно месяц назад… Да что соседи? Участковый врач тоже заметила, что Мара не в себе. Настоятельно рекомендовала ей обратиться к невропатологу.

— Ну и как?

— Была Маргарита у невропатолога. Тот назначил лечение.

— Маргарита лечилась?

— Да, пила какие-то таблетки. Но видно, надо было уже не пилюли, а что-нибудь посерьезнее. В больницу положить, сильные средства применить… Что там говорить, мы тоже, наверное, виноваты — проворонили. А с другой стороны, неудобно вмешиваться. Тем более, Мара как-то болезненно реагировала на мои советы.

— А не было ли у Маргариты ссоры с Георгием, ну, допустим, вчера или сегодня утром?

— Нет-нет. Вчера вместе смотрели телевизор, — показала Велемирова на КВН. — А утром Георгий уходил на работу в хорошем настроении. И Мара вроде выглядела нормально… Я слышала, сын сказал, что сегодня не будет ночевать дома — поедет к Аркадию.

— Кто это?

— Аркадий? Приятель Жоры. Правда, он старше сына лет на семь. Можно сказать, он и пристрастил Георгия к граверному делу… В Малаховке живет… Тоже несчастный человек: вернулся с войны без обеих ног, живет один. Заболеет — даже некому воды подать. Жора навещает его. Дорога дальняя, бывает, что и заночует. А то и поживет пару дней.

— Как воспринимала это Маргарита? Ну, что муж иногда не ночевал дома? — спросил Кашелев.

— Во-первых, это бывает не часто. Может, раз в месяц. Во-вторых, Георгий всегда предупреждает Мару. Она не против. Сама говорила не раз: съезди, проведай Аркадия.

— Значит, Георгий был верным мужем? — сделал заключение следователь. — Простите, что я интересуюсь этим, но…

— Понимаю, понимаю, — закивала Велемирова. — Хотите сказать, не из-за этого ли Мара?… Уверяю вас: на стороне у Георгия никого нет. Перед женой он чист. Да я и сама не потерпела бы такое. Воспитывали мы сына в честности, добропорядочности и верности.

— А Маргарита?

— Она держалась за Георгия, что называется, обеими руками, — убежденно сказала Валентина Сергеевна.

— Вы в этом уверены?

Велемирова на минуту задумалась. Может, вопрос Кашелева несколько поколебал ее убежденность.

— Я-то уверена, — произнесла она задумчиво. — Однако чужая душа, как говорится, потемки. Иди знай, что у человека на уме… Впрочем, напраслину возводить не буду…

За стеной послышался странный крик, низкий, протяжный, горловой.

Кашелев невольно бросил взгляд на дверь.

— Мурка, — объяснила Валентина Сергеевна.

— Кошка, что ли?

— Ну да.

— И с чего это она? — поинтересовался следователь, которому стало несколько жутковато: он считал, что некоторые животные, например собаки, очень сильно переживают смерть хозяев. — Неужели из-за Маргариты?

— Она вообще какая-то дикая. Мара взяла ее к себе уже взрослой, с улицы. Мурка так и не стала домашней. Пропадает по нескольку дней… Не дай бог погладить…

— Царапается?

Кашелеву не давали покоя царапины на руках и лице умершей.

— Мара часто ходила буквально располосованная. Сколько раз я говорила: и не стыдно тебе с такими руками на работе появляться? Но кто слушается свекрови?

Опять послышался кошачий вой. Затем — брань Велемирова. Протопали по коридору, хлопнула входная дверь. Видать, Мурку выставили на улицу.

— Ну а теперь, Валентина Сергеевна, расскажите подробно о том, как вы узнали о самоубийстве Маргариты.

— Хорошо, — со вздохом согласилась Велемирова. — Встаю я рано. Протопить печь надо, сготовить завтрак… Так и сегодня. Хлопотала на кухне спозаранку. Мужа накормила… Жора вышел, чайник поставил. Потом он позавтракал, ушел на работу… Соседка тоже ушла. — Валентина Сергеевна задумалась, потом сказала: — О том, как Георгий говорил Маргарите, что поедет к Аркадию, вы уже знаете, так?

— Знаю, — кивнул следователь. — Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, муж принес свой чехол для лодки. Собирался, собирался и наконец собрался заняться ремонтом… Я в комнате прибрала, в этой и в той. — Она кивнула на дверь в стене. — Там у нас спальня. Раньше была отдельная. Жора с Павлом жили. У меня ведь еще сын есть, младший. После демобилизации остался в Калинине. Когда Георгий с Марой отделились, мы из спальни дверь в коридор заделали, а отсюда пробили… Значит, убралась я… Люблю чистоту. Чтобы ни пылинки… Как раз подошло время в молочный магазин идти. Не люблю к самому открытию — народа много. Стукнула к Маре: не надо ли ей молока или кефира? Она сказала, что нет…

— Когда это было?

— В десятом часу… Сходила, значит, в магазин. Час, наверное, отстояла в очереди. Что-то сегодня, как никогда, покупателей. Да еще продавцы нерасторопные…

Обстоятельность Велемировой несколько утомляла, но ничего не попишешь — Кашелев сам просил рассказывать подробно.

— Вернулась я из магазина, — продолжала Валентина Сергеевна. — Мой на кухне молотком стучит. Мара у плиты стоит, белье в выварку закладывает… Она тоже чистюля, этого у нее не отнимешь.

— Какое у нее было настроение?

— Не приглядывалась. Да и некогда было разговоры разговаривать. Сбегала в сарай, дров принесла. Нынче холодно. Ветер — прямо в окно. Муж-то простужен, вот и решила получше протопить… То да се, опять в магазин бежать. Мяса купить, колбасы…

— Пожалуйста, называйте время, — попросил следователь.

— Около одиннадцати было. — Велемирова подумала, потом сказала: — Точно, около одиннадцати… Купила, что надо, иду домой. Ничего не подозреваю. Открываю дверь… — Она всплеснула руками. — Вот уж верно говорится: как обухом по голове! На муже лица нет… Беда! Мара повесилась! У меня прямо все оборвалось внутри. Не помню даже, как очутилась в их комнате… Глянула — и ноги подкосились… Висит. На вешалке… Я закричала не своим голосом и выскочила из квартиры. Тут Ольга Тимофеевна Гаврилкина выбегает на площадку. Я ей: так, мол, и так — Мара удавилась… Мы с Ольгой Тимофеевной вернулись к нам… У меня какое-то затмение в голове. Не знаю, что делать… Гаврилкина вроде сказала: скорей бы врача. Ну, я мигом в поликлинику…

Врач из поликлиники была в квартире в двенадцать. В десять минут первого Велемирова позвонила в милицию…

— Вы не знаете, Гаврилкина сейчас дома? — спросил следователь, заканчивая допрос.

— Наверное. Она пенсионерка.

— А вы никуда не собираетесь?

— Куда я пойду! — горестно произнесла Велемирова.

— Я побеседую с Гаврилкиной. Может быть, у меня возникнут еще какие-нибудь вопросы, так я зайду к вам.

— Я буду дома.

— Адрес работы сына у вас есть?

— А как же, — ответила Валентина Сергеевна. Она назвала адрес мастерской, которая находилась в центре города. — Жора, Жора! — качала головой Велемирова. — Не представляю, как сообщу ему… Смерть детей он переживал — не дай бог! Я так боялась за него. Ведь слаб здоровьем… Перенесет ли он эту ужасную весть? Мне страшно…

Уже когда Кашелев собрался уходить, Валентина Сергеевна снова спросила, когда можно будет похоронить Маргариту.

— Как только будет готово медицинское заключение, — ответил следователь. — Я попрошу, чтобы не тянули, — заверил он убитую горем женщину.

Кашелев напрасно беспокоился, что не застанет Гаврилкину дома.

— Думала, что понадоблюсь вам, никуда не выходила, — сказала Ольга Тимофеевна, когда следователь зашел в их квартиру. — Садитесь к столу, посветлее будет, — предложила она ему стул.

Следователь попросил рассказать о сегодняшнем событии у Велемировых.

— Стою, значит, я у плиты, обед стряпаю, — начала Ольга Тимофеевна. — Щей кисленьких захотелось… В квартире никого, все на работе. Только Витька, соседский пацан, кашу себе подогревает. Вдруг — крик! Я и не пойму, откуда. Думала, с улицы. Выглянула в окно — никого… Потом в дверь затарабанили. Открываю — Велемирова. Кричит: Мара повесилась! Господи, думаю, и как это она решилась такой грех на душу взять? — Гаврилкина поспешно осенила себя мелким крестом. — Побегли мы в квартиру Валентины. Дверь в Марину комнату настежь. А сама она под вешалкой, лицом к двери. От шеи вверх веревка тянется… Николай Петрович тут же ходит и что-то лопочет… Валентина, значит, в поликлинику подалась… Я говорю Николаю Петровичу: чего смотришь, сымать надо, может, еще приведем в чувство… У нас в деревне, когда я молодкой была, девка одна тоже в петлю полезла. Жених бросил. Она уже в положении находилась. Ее сестренка увидела в окно, подняла крик. Народ сбежался, вынули из петли и отходили-таки голубушку… Потом сына родила, замуж счастливо вышла… Вот я и говорю Велемирову: давай сымать. Он говорит: пробовал, но одному не под силу… Ну, тогда мы вместе… Перенесли Маргариту на кушетку, я стала ее отхаживать. Руки в сторону, на грудь… — Гаврилкина показала, какие движения она производила. — Махала, махала… Лицо у ней синее, а тут вроде бы чуть побелело… Я давай опять…

— Вы помните, который был час? — спросил Кашелев.

— Да почти что двенадцать.

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста.

— Ну, вскорости возвернулась Валентина с врачихой… Врачиха то же самое Маре делала, что и я. Еще укол впрыснула. Да, видать, запоздали. Вот если бы Николай Петрович сразу ее снял — другое дело.

— Как вы думаете, Ольга Тимофеевна, почему Маргарита руки на себя наложила?

— Я уж и сама думаю, чего ей не жилось? — сердито произнесла старушка.

— Много горя перенесла?

— А кто его не хлебнул, а? Вон, сестра моя двоюродная, в Белоруссии… Фашисты на ее глазах всю семью спалили — мать, отца, сестер и братьев. Так что, тоже, выходит, надо было руки на себя накладывать? Выросла она, замуж вышла, детей нарожала. Жизнь есть жизнь. — Гаврилкина о чем-то задумалась, глядя в окно. — Странное дело, однако… В войну столько бед, столько несчастья перенесли, и никто на нервы не жаловался. Нынче же мирное время, а у людей нервы почему-то никудышные.

— Мара жаловалась?

— Об ней и речь… Совсем ить молодая, а туда же: жить не хочу.

— Вы сами слышали, как она говорила это? — спросил Кашелев.

— Все знают об этом. Даже веревку у нее уже один раз отымали.

— Кто?

— Свекор, Николай Петрович. — Ольга Тимофеевна махнула рукой. — Не подумала о том, что гореть ей теперь в геенне огненной.

— Какие отношения были у Маргариты с мужем, с его родителями?

— Жорка на нее надышаться не мог. Каждую копейку в дом. Шесть лет прожили, а он обхаживал Мару, как невесту. А что в этом хорошего? Любовь, оно, конечно, не плохо, но мужик должен вовремя приструнить жену, заставить почитать родителей. Ведь Валентина добрая. А уж как своего Георгия любит — до беспамятства. Все для него сделает. Нету у Жоры с Марой денег — нате. А Мара? Свою гордыню, вишь ли, показывала! У свекрови не возьмет ни за что! Лучше у соседей одолжится. Разве это по-людски? — Гаврилкина перекрестилась. — Прости, господи, что я так о покойнице… Но правда есть правда.

— Ссорились часто?

— Часто или нет, не знаю. Но все — Маргарита. Несдержанная больно была. Ведь сегодня, сами знаете, какая молодежь пошла.

Кашелев расспросил Ольгу Тимофеевну о детях Мары и Георгия. Та повторила уже слышанное следователем. О первом, мертворожденной девочке, и втором, погибшем от несчастного случая. Даже это горе Маргариты не вызывало у Гаврилкиной сочувствия к ней: старуха не могла простить грех самоубийства.

Кашелев заглянул к Велемировым буквально на минутку. Предупредил: как только появится их сын, Георгий, чтобы тут же позвонил в прокуратуру.

Затем Лев Александрович зашел в поликлинику. Ни участкового врача, ни невропатолога, у кого лечилась Маргарита, он не застал: они работали в первую половину дня.

Кашелев поехал в центр, надеясь застать в граверной мастерской Георгия Велемирова. Попал в мастерскую минут через десять после ухода Георгия с работы. Там знали, что Георгий едет к приятелю в Малаховку. Кашелеву также сообщили, что Георгий взял два дня отгула — накопились за сверхурочную работу. Адрес Аркадия никому из сослуживцев известен не был. Следователь на всякий случай попросил заведующего мастерской: если Велемиров позвонит или приедет, то чтобы сразу связался с ним, Кашелевым.

На город опустились ранние зимние сумерки. Еще больше похолодало. Кашелев зашел в крохотную закусочную. Съел два бутерброда с остывшим чаем и поехал в прокуратуру, на Дмитровское шоссе, почти на самую окраину Москвы. Но он не замечал ни тесноты в автобусе, ни дальности расстояния. Размышлял, сопоставляя факты, анализировал свои впечатления.

На задней площадке несколько девчат обсуждали вслух только что вышедшую на экраны кинокомедию «Запасной игрок». Хвалили Кадочникова, Бернеса. Но особенно, видимо, понравился им Вицин — новая восходящая звезда.

Как далек от всего этого был Кашелев. Его мучила одна мысль — мотив, по которому молодая женщина покончила с собой. Он пока не мог дать ответ на этот вопрос.

И не только себе. Но и прокурору Жилину, который попросил его доложить о происшествии на Соболевском проезде. У прокурора было правило: не подменяя следователя, знать о деле все, только тогда, по его убеждению, прокурор может эффективно осуществлять надзор за законностью следствия. Это, во-первых, а, во-вторых, только при этом условии он сможет вовремя помочь следователю, поправить, подсказать, особенно молодому следователю.

— Ваше мнение о мотивах? — спросил Сергей Филиппович, когда Кашелев кончил докладывать.

— Родные утверждают, что у Маргариты Велемировой было плохо с нервами. Соседка сказала то же самое. Если принять во внимание, что и раньше предпринимались попытки самоубийства…

— Хотите сказать, депрессия? — заключил прокурор.

— Пока другой версии нет.

— Да, конечно, — задумчиво произнес Жилин. — И судмедэкспертиза тоже еще не сказала своего слова… Что думаете о свекрови и ее муже?

— Велемиров произвел на меня странное впечатление. То ли больной, то ли характер у него такой…

— Какой же?

— В общем, как говорят, пришибленный. Жена — полная противоположность. Крепкая, рассудительная. По-моему, властная женщина. Голову, во всяком случае, не теряет.

— Хорошо, — кивнул прокурор, поднимаясь и пряча в сейф бумаги. Он был высокий, худощавый. Рядом с ним коренастый Кашелев казался еще ниже. — Не будем торопить события… Не забыли про свой доклад, Лев Александрович?

— Не забыл, разумеется, — ответил следователь.

Ему предстояло сегодня выступить на фабрике на вечере, посвященном Дню Советской Конституции.

На следующий день, третьего, у Кашелева с утра было много неотложных дел. Так что в поликлинику, к которой была прикреплена Маргарита Велемирова, следователь поехал в четвертом часу.

Сначала он встретился с участковым терапевтом. Врач сказала, что действительно советовала Велемировой проконсультироваться у невропатолога.

— Почему? — спросил Кашелев.

— Мне не понравилось ее состояние. Взвинченная. Ну и рефлексы… Я сочла своим долгом направить ее к специалисту.

Специалист-невропатолог, с которым следователь встретился немного позже, сказал, что у Маргариты Велемировой была расшатана нервная система. Он даже советовал ей лечь в больницу, но Велемирова отказалась. Врач выписал ей успокаивающие средства. Последний раз она была на приеме у невропатолога больше месяца назад.

Из поликлиники Кашелев отправился к Велемировым. Дома была только Валентина Сергеевна. Георгий так и не появился.

— Адрес его приятеля у вас есть? — спросил следователь.

— Сроду не знала. Жора говорил: поеду в Малаховку. И все… Да вы не беспокойтесь, я ваш наказ помню. Как только Жора приедет, сразу позвонит вам. — Валентина Сергеевна приложила к глазам платочек. — Прислушиваюсь к каждому звуку. Все жду: вот хлопнет дверь, войдет сын… Как я ему сообщу?

«Да, его ждет страшное известие, — думал следователь по дороге в прокуратуру. — Ужасно терять самого близкого тебе человека. И смерть-то какая — самоубийство. Всю жизнь будет укором».

Кашелев просидел на работе допоздна, однако Георгий Велемиров так и не позвонил. Не было от него звонка и на следующее утро, четвертого декабря. А в двенадцатом часу поступило заключение судебно-медицинской экспертизы.

Кашелев внимательно прочитал его. Вскрытие показало, что причиной смерти Маргариты Велемировой была асфиксия, то есть удушение. На шее умершей имелись две странгуляционные борозды. Одна из них прижизненная, вторая — посмертная.

Других повреждений органов, могущих привести к смерти, не обнаружено. На лице и руках Велемировой имелись прижизненные ссадины и царапины.

Кашелев подчеркнул это место.

Заключение было подписано ассистентом кафедры судебной медицины 2-го Московского медицинского института кандидатом медицинских наук Ю. В. Максимишиной.

Следователь еще не успел обдумать прочитанное, как раздался телефонный звонок.

Звонили как раз с той кафедры, спрашивали, получил ли Кашелев заключение и можно ли выдать родственникам Велемировой тело для захоронения.

— А кто просит, муж? — поинтересовался Кашелев.

— Нет, мать. Говорит, уже могила на кладбище готова…

Следователь заколебался, но, вспомнив данное им обещание Валентине Сергеевне, сказал:

— Пусть хоронят.

Он положил трубку и еще раз прочитал заключение. Затем пошел к прокурору.

Жилин ознакомился с заключением, потеребил свои седые волосы.

— Вы что, когда осматривали труп, не заметили этих ссадин и царапин? — спросил он.

— Заметил. Это отражено в протоколе осмотра, в предварительном судебно-медицинском заключении. Я же вам говорил: у Маргариты есть кошка. Мурка. Свекровь рассказала, что она почти дикая, страшно царапается.

— А чем можно объяснить наличие двух странгуляционных борозд?

— Если исходить из показаний свидетелей… Первая линия прижизненная — это когда Велемирова повесилась, а появление второй линии, посмертной, — это когда свекор Маргариты пытался снять ее с крючка, но не смог, поэтому петля и сместилась.

— Вообще-то логично, — сказал Жилин. — Вы допросили мужа умершей?

— Нет. Он до сих пор не появлялся дома.

— Странно, — заметил прокурор. — Две ночи уже не ночует. Вам это не кажется подозрительным? Утром, второго декабря, то есть в день самоубийства жены, он где находился?

— На работе, — не очень уверенно ответил Кашелев, потому что в граверной мастерской к этому вопросу не проявил должного внимания.

— Точно был? — настойчиво переспросил Жилин.

— Сослуживцы сказали, что был. Я еще раз проверю.

— Проверьте обязательно. Может, он отлучался. На такси съездить туда и обратно не такая уж хитрая штука.

— Но его бы видели мать или отец.

— А они все время находились в квартире?

— Нет. Выходили. И он и она.

— Вот видите, — заметил Жилин. — Кто еще мог побывать у Велемировых в то время?

Следователь ничего не мог ответить на этот вопрос, так как даже не подумал об этом.

Вернувшись в свой кабинет, Кашелев глянул на часы — уже пять. А завтра — выходной. И не просто выходной — праздник. Беспокоить людей расспросами-допросами, проверками и визитами неудобно. Значит, все откладывалось до понедельника.

Единственное, что еще успел сделать следователь четвертого декабря, — съездил в мастерскую, где работал муж умершей. Там он точно установил, что Георгий Велемиров второго декабря находился на своем месте с самого утра и до тех пор, пока не кончился рабочий день. Выходил лишь в обеденный перерыв в столовую напротив с товарищами.

Домой к Велемировым Кашелев так и не решился наведаться: хватит у них хлопот с похоронами.

В понедельник, шестого декабря, придя на работу, Кашелев первым делом решил во что бы то ни стало разыскать Георгия Велемирова. Но только он взялся за телефонную трубку, чтобы позвонить в граверную мастерскую, как в дверь раздался стук. На разрешение войти в кабинете появились Валентина Сергеевна Велемирова и ее сын.

Среднего роста, с приятными мягкими чертами лица, стриженными под польку темными волосами, Георгий одновременно походил и на отца, и на мать.

— Вот, приехали, — сказала Велемирова после приветствия. — Как вы просили.

Она поддерживала сына под руку. Глядя на выражение его лица, Кашелев сначала решил, что Георгий пьян. Но потом понял: это наложило свой отпечаток переживаемое.

Велемиров опустился на стул, как ватная кукла.

— Как же я теперь?.. — еле слышно прошептал он. — Зачем жить?.. Ее нет…

У Георгия задрожал подбородок, скривились губы.

Кашелев налил воды, поднес стакан ко рту Георгия. Тот сделал несколько судорожных глотков, поперхнулся, закашлялся.

— Я понимаю, у вас горе. Большое горе, — сказал следователь. — Но нужно держаться.

— А зачем? — посмотрел куда-то мимо следователя Велемиров.

И вдруг, видимо, ощутив всю тяжесть своего горя, зарыдал. Беззвучно, закрыв глаза и сотрясаясь всем телом.

Кашелев растерялся. Ему еще никогда не приходилось бывать в такой ситуации. Он даже не заметил, что успокаивающе похлопывает Георгия по плечу.

Велемиров мало-помалу успокоился.

— Когда вы узнали? — осторожно спросил следователь.

— Только что… С вокзала поехал прямо на работу… Смотрю, мать поджидает… И… И… — Он закрыл лицо руками.

— Я специально его ждала, — сказала Валентина Сергеевна. — И вместе с ним прямо к вам… Одному-то ему сейчас быть нельзя. — Она тяжело вздохнула. — Вот, оберегаю…

Кашелев попросил ее побыть пока в коридоре. Велемирова вышла. А следователь был в нерешительности: стоит ли проводить допрос, когда Георгий в таком состоянии?

Велемиров отнял руки от лица, опустил их на колени и с болью в голосе спросил:

— Зачем она?.. Почему?

— Вы с четверга были у своего приятеля в Малаховке? — спросил Кашелев, стараясь отвлечь Георгия.

— Да, — ответил Велемиров. — Аркадий заболел… Температура… Я хотел и сегодня остаться, но он отправил меня в Москву. Говорит: на работе будут неприятности. Я вернулся электричкой.

— Аркадий живет один? — продолжал Кашелев.

— Один. На войне лишился обеих ног… Если бы вы видели, как он рисует!

— Вы давно дружите? — поинтересовался следователь.

— Десять лет. Это Аркадий посоветовал мне заняться граверным делом.

Постепенно Велемиров разговорился о друге. Рассказал о несчастье в его личной жизни. Уходя на фронт, Аркадий оставил в Москве любимую девушку. А когда вернулся калекой, то мать его возлюбленной сказала, что девушка умерла. Но однажды, уже году в сорок девятом, Георгий увидел ее. Она садилась в «Победу» с каким-то пожилым мужчиной. Георгий скрыл от приятеля эту встречу. А портрет любимой, выполненный Аркадием, висит на видном месте в его малаховском домике…

— Георгий Николаевич, — сказал Кашелев, выслушав рассказ Велемирова, — меня интересует кое-что из вашей жизни с Маргаритой… Вы в состоянии отвечать?

При имени жены Велемиров вздрогнул.

— Спрашивайте, — хрипло сказал он.

— Расскажите, пожалуйста, как складывались у вас отношения. Кто бывал у вас?

— Мы жили хорошо. Очень хорошо. Она всегда говорила, что я самый близкий, самый-самый… — Велемиров провел дрожащей рукой полбу. — Ну а для меня она была — все! Сижу на работе, а сам думаю: скорей бы домой, скорей бы увидеть ее.

— Когда вы видели ее в последний раз? — продолжал допрос следователь.

— Второго, — глухим голосом ответил Велемиров. — Утром, когда уходил на работу… Если бы я знал, что вижу ее в последний раз…

— Какое у нее было настроение?

— Нормальное. Она еще дала мне письмо.

— Какое письмо? — насторожился Кашелев.

— От тети Жени. — Георгий вынул из кармана помятый конверт. — Говорит: прочтешь на работе… Так и звучат в ушах ее последние слова.

— Не могли бы вы оставить это письмо мне? — попросил Кашелев. — На время?

— Конечно, пожалуйста.

Велемиров положил конверт на стол.

— А какие взаимоотношения были у вас с родителями? — задал вопрос следователь.

— Нормальные. Как у всех… И какое это теперь имеет значение? Мары нет. Остался только холмик. — Георгий прижал обе руки к груди и неожиданно произнес, страстно, с горящими глазами: — Отпустите меня! Очень прошу! Я потом приду… Когда хотите… А сейчас мне надо к ней… На могилу.

«Какой уж тут допрос, — подумал Кашелев. — У парня душа разрывается».

Он отпустил Велемирова на кладбище, сказав напоследок:

— Позвоните мне, когда мы сможем еще побеседовать.

— Обязательно, обязательно. Спасибо.

Он быстро вышел, потом вернулся за забытой шапкой и ушел.

Кашелев некоторое время сидел без движения, переживая только что происшедшее в кабинете.

Заглянул Жилин.

— Ну, как дело Велемировой? — спросил он.

Следователь рассказал о приходе Георгия с матерью.

— Так сильно переживает? — покачал головой прокурор.

— Я даже испугался. Думал, с ума сходит. В буквальном смысле.

— Значит, похоронили сноху без Георгия, — медленно произнес Жилин, думая о чем-то своем.

— Хотели как лучше. Берегли сына, — высказал предположение Кашелев, вспомнив слова Валентины Сергеевны.

— Возможно… Похороны — штука тяжелая. Особенно для впечатлительной натуры. — Прокурор внимательно посмотрел на следователя. — Однако и на вас очень подействовала эта сцена.

— Что вы, Сергей Филиппович, — смутился Кашелев.

— Вижу, вижу. И стыдиться не надо. Бояться надо равнодушия в себе. — Жилин растеребил свои седые волосы. — Что вы думаете предпринять по этому делу?

— Я составил план следственных действий, — сказал Кашелев, доставая лист бумаги. — Первое: допросить соседку Велемировых, ту, которая занимает четвертую комнату в их квартире.

— Кто она?

— Куренева Елизавета Федоровна. Сорок два года. Жизнь всех Велемировых протекала, можно сказать, на ее глазах.

— Следовало бы давно допросить, — не удержался от замечания прокурор.

— Так ведь праздник был.

— Дальше?

— Поговорить с соседями из других квартир, с подругами Маргариты. Установить круг знакомых Георгия и Маргариты. Не заходил ли кто-нибудь из посторонних в квартиру Велемировых второго декабря от одиннадцати до половины двенадцатого дня.

— Это самый главный вопрос, — подчеркнул прокурор. — И еще: тщательно разузнайте, как жили между собой Маргарита, Георгий, его отец и мать.

— Это у меня записано, — кивнул следователь.

— Добро, — сказал прокурор. — Держите меня все время в курсе.

— А как же, Сергей Филиппович!

К советам Жилина Кашелев прислушивался очень внимательно. Еще бы, у прокурора за плечами был огромный опыт. Лев Александрович был рад, что с первых дней своей самостоятельной деятельности на следственной работе попал к такому прокурору района.

Жилин вышел. Кашелев вспомнил о письме, полученном Маргаритой утром второго декабря. Вот что он прочитал на листке, вырванном из школьной тетради в линейку:

Прочитав письмо, Кашелев посмотрел на конверт. Обратный адрес: Пенза, фамилия тети Маргариты — Ланина.

Письмо настораживало. Сквозь его, казалось бы, житейский тон так и проступала тревога.

«На что намекала Ланина, говоря о том, что не хотела бы встретиться с родственниками Маргариты? — размышлял следователь. — И с кем именно? С Павлом? За что же тогда благодарила тетя Женя Велемировых, как утверждала Валентина Сергеевна?»

Значит, не все так радужно было во взаимоотношениях в семье Велемировых. В письме прямо говорилось, что Маргарита была намерена поменять комнату.

Почему?

И еще: если Маргарита мечтала, что и на их с Георгием улице будет праздник, значит, ей было далеко не весело?

Впрочем, она могла быть и несправедливой к родным мужа. Как показала соседка Гаврилкина, у Маргариты был не очень-то покладистый характер.

Но больше всего беспокоил Кашелева брат Георгия — Павел. Если уж тетка упомянула о ненависти, за этим могло скрываться нечто серьезное.

«Павел-то живет в Калинине! — вдруг вспомнил следователь. И тут же подумал: — Но ведь это не за тридевять земель! До Москвы ехать не больше трех часов».

Кашелев записал себе в блокнот:

Лев Александрович заглянул в план следственных мероприятий, разработанный им и одобренный Жилиным.

Первый пункт пришлось тут же отложить, так как в организации, где работала Куренева и куда позвонил Кашелев, сказали, что она выехала на несколько дней в командировку.

Следователь отправился на Соболевский проезд. Позвонил к Гаврилкиной. Ольга Тимофеевна провела следователя в свою комнату.

— Вы давно живете в этом доме? — поинтересовался следователь.

— С войны еще…

— С Велемировыми дружите? — задал вопрос Кашелев. — Я имею в виду — с Валентиной Сергеевной и Николаем Петровичем?

— Ну как дружим? Заходим друг к дружке. Они меня иногда на телевизор зовут… Выручаем, когда надо…

— Словом, хорошо знаете их семью?

— Да как вам сказать… Чужая семья — что грамота за семью печатями, — рассудительно заметила Гаврилкина. — Всего не узнаешь.

— О Павле, младшем сыне, что можете сказать?

Ольга Тимофеевна на некоторое время задумалась.

— Павел-то красивее Жоры будет, — сказала она. — Крепкий из себя, высокий. Со старшим они одногодками гляделись. Девкам Павел больше нравился.

— Маргарита с ним в дружбе жила?

— Так когда они еще в школу бегали — все вместе. В кино втроем, в клуб железнодорожников, тут недалече, — тоже…

— А насколько Павел младше?

— На два года. До того, как Маргарита и Георгий поженились, эту троицу было водой не разлить.

«Очень любопытно», — отметил про себя следователь.

— Ну а после женитьбы?

— Не знаю, какая меж ними кошка пробежала, но Павел почему-то осерчал на невестку.

«Может, ревность?» — мелькнуло у Кашелева в голове.

— А Маргарита?

— Поди разберись, — махнула рукой Гаврилкина. — Мару-то было трудненько понять. То цапалась с Павлом, то мирилась… Опосля он ушел в армию. Отслужил и остался в Калинине.

— Кем работает?

— Шоферит.

— В Москве часто бывает?

— Ему это недолго. Приедет на своей машине, побудет немного и опять в свой Калинин… Возит какие-то грузы сюда. Иной раз днем заявится, иной раз — ночью…

— Ольга Тимофеевна, вспомните, пожалуйста, — попросил он, — не заезжал ли Павел в тот четверг? Утром?.

— Это когда Маргарита…

— Ну да.

— Не помню, — покачала головой старуха. — А вы Валентину спросите.

— Обязательно спрошу. Правда, она отлучалась из дома несколько раз… Какая у Павла машина?

— Большая такая, — показала руками Гаврилкина.

— С крытым кузовом или нет?

— Да, да, — закивала Ольга Тимофеевна. — Верх брезентом крытый.

— Понятно. Еще прошу припомнить: второго числа к Велемировым никто из знакомых не приходил? А может, кто незнакомый был?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Но вы все утро находились дома?

— Только за водой выходила, к колонке.

— И в окно никого не видели?

— Нет. Слышала, дверь у них несколько раз хлопнула. А кто и что — не знаю.

— А кто у них вообще бывает? — продолжал допрос Кашелев.

— Ходят, конечно… Соседка из первого подъезда, Галя, подружка Валентины… Потом еще одна, они когда-то вместе в карточном бюро работали, Антониной звать…

— А к молодым?

— До этих мне дела нет… Марины подруги, кажется. Но редко заходили, очень редко. — Старушка снова задумалась. — Вот к Лизавете часто один мужчина наведывается…

— К Куреневой, что ли? — уточнил следователь.

— К ней, к кому же еще. Валентине он не нравится. При мне как-то она сцепилась с Лизаветой: та, вишь, своему полюбовнику ключи дала от своей комнаты и от входной двери… Валентина, конечно, обозлилась. И правильно: посторонний человек. Кабы это была отдельная квартира — другое дело.

— Кто он, этот мужчина? — опять насторожился Кашелев.

— А шут его знает. Где работает — неизвестно. И работает ли? Приходит иногда, когда Лизаветы нету. Она его часто на ночь оставляет. Сама утром на работу, а он дрыхнет до обеда.

«Еще одна подозрительная фигура появилась», — отметил про себя следователь.

— Как фамилия, имя, не знаете? — спросил он.

— Фамилию не слыхала. А звать Василием Ивановичем.

— Пожилой?

— Моложе Лизаветы годков на пять.

— Что он из себя представляет?

— Вежливый такой, но неприятный, — брезгливо поморщилась Гаврилкина.

— Это почему же?

— Не люблю прохиндеев. А на его лице так и написано, что прохиндей. И бабский угодник…

Кашелев перешел к взаимоотношениям в семье Велемировых. Старушка повторила то, что говорила на первом допросе: Маргарита не имела никакого почтения к родителям мужа, гордыню свою выставляла, чем плохо влияла на Георгия.

По словам Ольги Тимофеевны, с соседями Маргарита тоже не очень зналась. Если с кем и водилась, так с одной женщиной из дома рядом — Анной Макаровной Блидер.

Выходя от Гаврилкиной, Кашелев нос к носу столкнулся с Валентиной Сергеевной. У нее было бледное, словно после длительной болезни, лицо, вокруг глаз залегли темные круги.

— К нам заходили? — спросила Велемирова.

— Нет, — ответил следователь. — Но если вы располагаете временем, я хотел бы кое-что уточнить.

— Пойдемте, — показала рукой на свою дверь Валентина Сергеевна. Она открыла ее ключом, щелкнула выключателем и предложила: — Раздевайтесь. Я руки сполосну. С кладбища. Цветы возили на могилку.

Когда они расположились в их комнате, Кашелев поинтересовался:

— Где старший сын?

— Поехал к Аркадию. Домой — ни в какую… Говорит, не может. Я подумала: пусть едет, душу с приятелем отведет.

— А с работой как же?

— Позвонил. Его отпустили… Сочувствуют.

Она производила впечатление человека, из которого вышли все эмоции и чувства.

Следователь спросил ее о знакомом Куреневой — Василии Ивановиче. Валентина Сергеевна отозвалась о нем не очень лестно, но не так неприязненно, как Гаврилкина. На вопрос Кашелева, пытался ли он заигрывать с Маргаритой, Велемирова ответила:

— А как же, пытался. Такие ни одной юбки не пропустят. Но Жора сказал Василию Ивановичу пару теплых слов. Тот после этого, кажется, присмирел.

— Когда Василий Иванович был здесь последний раз?

— Да с месяц уже не заглядывал. Вот Лизавета и ходит сама не своя.

— Значит, в прошлый четверг его не было? — уточнил Кашелев.

— Я, во всяком случае, не видела, — ответила Валентина Сергеевна. — Может, и приходил, когда я в магазине была… Надо у мужа спросить.

Следователь завел разговор о Павле. Он действительно бывает в Москве наездами и неожиданно?

Второго декабря Валентина Сергеевна не видела Павла.

Следователь взял калининский адрес младшего сына Велемировых.

Он заглянул еще в соседний дом, где жила Анна Макаровна Блидер, с которой, по словам Гаврилкиной, дружила Маргарита. Но Блидер уехала погостить к родственникам в другой город.

На следующее утро Кашелев зашел к прокурору и поделился с ним своими соображениями.

— Знаете, Сергей Филиппович, я все больше сомневаюсь, что тут самоубийство.

— Раздобыл что-нибудь интересное?

— Сопоставил кое-какие факты. Взять хотя бы поведение Маргариты утром второго декабря. Ну если бы она решилась покончить с собой, зачем было ставить кипятить белье? Второе. Когда мы осматривали комнату, я заметил на кровати блузку, а на ней иголка и моток цветных ниток. Маргарита вышивала на рукаве узор. Не вяжется, правда? Человек думает о том, чтобы выглядеть красиво, — и тут же вешается.

— Наблюдение верное, — одобрительно произнес прокурор.

— Еще. Вчера я беседовал на работе с ее близкой подругой. Так вот накануне смерти Маргариты они вместе были в ломбарде. Велемирова отдала туда черно-бурую лису, которую носила как горжетку.

— Что, денег дома не было?

— Видимо, лишних действительно не было. А деньги ей понадобились вот для чего: Маргарита должна была второго декабря, то есть в день смерти, пойти с этой подругой в ателье, чтобы заказать платье для Нового года… Понимаете, думала о жизни, о празднике!

— Любила одеваться?

— Да. У нее в шкафу красивые платья. Шесть штук. Из креп-флоса, креп-фая, фасонного бархата… Стоят недешево.

— Откуда вы так хорошо просвещены насчет материалов? — усмехнулся Жилин.

— Это понятая сказала.

— Если Маргарита была такая модница, как она решилась расстаться с чернобуркой?

— Она сказала подруге, что к Новому году выкупит: муж должен получить премию.

— Ясно. Действительно, скорее всего, о самоубийстве она не помышляла. Значит, убили… Кто? Зачем?

Кашелев со вздохом развел руками.

— Давайте исходить из фактов, которые нам известны. Кто был в квартире Велемировых во время убийства? — продолжал прокурор.

— Доподлинно известно, что на кухне в это время находился Николай Петрович, Его жена была в магазине. Но зачем ему убивать сноху? Не вижу смысла, мотива не вижу. И потом, по-моему, Николаю Петровичу вряд ли удалось бы справиться с Маргаритой. — Следователь покачал головой. — На вид он не очень. И больной к тому же.

— Внешность еще ни о чем не говорит.

— Да и Маргарита не из слабых… Я понимаю, если бы он сначала стукнул ее чем-нибудь по голове. Но медицинское заключение это отрицает. Потом, есть один момент: Велемиров-отец два раза выходил из дома. Именно в тот период, когда могло быть совершено убийство.

— Это он сам сказал, — заметил Жилин.

— Пока нет оснований не верить ему.

— Если он выходил, кто-то должен был видеть его на улице.

— Свидетелей я ищу. Соседка Гаврилкина говорит, что в этот период времени у Велемировых несколько раз хлопала входная дверь. Значит, кто-то выходил, кто-то входил.

— Хорошо. Если Николай Петрович действительно покидал квартиру, кто мог зайти и убить Маргариту?

— У меня три версии. Первая — Павел.

— Брат Георгия?

— Ну да. В Москве появляется в любое время. Мог сделать все быстро и незаметно. Парень он здоровый.

— Цель убийства?

— Ревность. Правда, мне не до конца еще ясно, какие отношения были у него с Маргаритой, но неприязнь существовала. Даже ненависть. Короче, основания подозревать Павла есть. Вторая версия — Василий Иванович, тот самый «бабский угодник», как выразилась Гаврилкина, что бывает у Куреневой.

— Из чего вы исходите? — спросил прокурор.

— Неравнодушен к женщинам. По словам Валентины Сергеевны, приставал к Маргарите. Оставался иногда в квартире по утрам, когда Куренева уходила на работу. Возможно, наедине с убитой. Она молода, привлекательна…

— Почему обязательно амурные дела? — возразил Жилин. — Людей, в частности мужчину и женщину, связывает и другое, Деньги, например, или какие-нибудь дела, не всегда честные.

— Возможно, — согласился Кашелев. — Главное, и Павел, и Василий Иванович вхожи в дом запросто.

— Третья версия?

— Убил Маргариту кто-то другой, пока не известный нам человек.

Прокурор помолчал, подумал.

— Хорошо, Лев Александрович, отрабатывайте эти версии. Что думаете предпринять в отношении Павла?

— Хочу сегодня съездить в Калинин. И еще: послал отдельное требование в Пензу, к прокурору Заводского района, чтобы допросили тетю Маргариты. С ней-то племянница была откровенной. Попросил также, чтобы прислали письма Маргариты, если они, конечно, сохранились у Ланиной.

Чтобы скоротать время в поезде, Кашелев накупил на Ленинградском вокзале газет.

В стране началась кампания к выборам народных судей. Это касалось и Льва Александровича: в райкоме ему, как юристу, поручили выступить с докладами на нескольких предприятиях.

Много материалов было посвящено целине. Это движение охватило весь Союз. Как до войны, когда люди ехали на строительство Магнитки, Днепрогэса, так теперь молодежь стремилась освоить огромные пространства северного Казахстана и Алтая. В кинотеатрах шел цветной фильм «Пробужденная степь».

Горячо откликнулись на призыв и москвичи. Многие комсомольцы и молодые рабочие комбината «Красная Роза» обратились в комитет ВЛКСМ с просьбой послать их на целину. Их примеру последовала молодежь завода «Калибр», 1-го Государственного подшипникового завода и других предприятий.

Кашелев прочитал все газеты. Постепенно его мысли сосредоточились на предстоящей встрече с Павлом Велемировым. В голове выстроился план вопросов. Конечно, строго выдержать его трудно, потому что любой допрос — это еще, и экспромт. Всегда возникает что-нибудь неожиданное. Но лучше все же подготовиться.

К Калинину подъехали уже в сумерки. Кашелев зашел в горотдел милиции: он не знал города и не хотел терять время на поиски Велемирова. Следователя любезно отвезли по нужному адресу на дежурной машине.

Павел имел комнату в общей квартире. Когда следователь постучал к нему, у Велемирова в руках была бархотка. Пахло гуталином. Парень, видимо, куда-то собирался, чистил ботинки.

Он был выше брата на полголовы, плечистый, с большими руками. Лицо пыхало здоровьем.

— Из Москвы? — удивился Павел, когда Кашелев представился. — С чего это я понадобился вам?

— Разрешите присесть? — сказал следователь. — Есть разговор.

— Садитесь. И долгий? — Павел посмотрел на ручные часы. — А то меня ждет… В общем, понимаете?

— Долгий.

— Ну выкладывайте, — выдохнув, сказал Велемиров.

— Давно были в Москве? — спросил Кашелев.

— Порядком уже. Я — как солдат. Еду, куда пошлют.

— Поточнее, пожалуйста.

— Дайте подумать. — Павел потер чисто выбритую щеку. — Еще до ноябрьских праздников. Числа третьего.

— А второго декабря не были?

— В четверг, что ли? — высчитал Велемиров. — Нет. Загорал, здесь.

— Как это? — не понял Кашелев.

— Менял карданный вал. Морока на весь день.

«Похоже, не врет, — подумал следователь. — Впрочем…»

— Из дома никаких известий не получали? — продолжал Кашелев.

— От моих? Нет. А что? — снова удивился Павел.

«Неужели еще ничего не знает?» — в свою очередь поразился следователь.

— Писем, телеграмм не было?

— От Жорки письмо. Недели три назад… и все.

— Что пишет?

— Лучше бы вообще не писал! — сердито сказал Павел. Он вынул из пачки «Беломора» папиросу, размял, закурил. — Совсем очумел! Носится с женой как с писаной торбой. Ни меня, ни мать с отцом ни в грош не ставят.

— Почему?

— Потому! — огрызнулся Велемиров и пристально посмотрел на Кашелева. — Товарищ следователь, может, хватит темнить? Что там стряслось?

— Давайте договоримся: сначала вопросы буду задавать я, — строго сказал Кашелев. — Расскажите, пожалуйста, об их взаимоотношениях.

— Так вы из-за этого и прикатили?

— Да, — кивнул Кашелев.

— Как ваши родители относятся к Георгию и его жене?

— Мать готова ради Жорки на все! Понимаете, на все! А он? — Павел в сердцах махнул рукой. — Никогда не считался с ней. Женился и то втихаря.

— Как это? — не понял следователь.

— Подали заявление в загс, никому ничего не сказав. Даже мне. Потом уже, через месяц, объявили. Жорке надо было не жениться, а лечиться… Сколько мать слез пролила из-за него!

— Она была против Маргариты?

— Если бы брат делал все по-человечески, возможно, мать относилась бы к ней по-другому. Мало она Маргарите сделала! И деньгами помогала, и кормила.

— А как относилась к вашей матери Маргарита?

— Еще та штучка, скажу я вам! Вертит Жоркой, как хочет! А нашу мать поносит почем зря. Да еще тетке жалуется.

— Это которая в Пензе?

— Ну да. Тетя Женя. И соседке на мать такое плетет — уши вянут. Черт с ней, пусть живет с нашим телком как пожелает, но зачем вбивать клин между родственниками? Мы ведь, поди, Георгию самые близкие.

— Жена, может быть, ближе, — заметил Кашелев.

— Так считается. Если бы она думала о его здоровье, а то больше о шмотках печется! А он совсем доходягой стал. А попробуй скажи ей. Видите ли, у нее нервы. У нее есть, а у матери нету! Полюбуйтесь, что Жорка мне пишет. Мне, единственному брату!

Павел встал, открыл тумбочку и начал ожесточенно рыться в ней. Потом положил перед следователем измятый листок бумаги.

Кашелев расправил его и углубился в чтение.

— Кто такая Вал. Серг.? — спросил Кашелев.

— Кто?! Мать! Она, видишь ли, для него уже Валентина Сергеевна! Даже имя и отчество не хочет писать полностью! — возмущенно произнес Павел.

— В связи с чем брат написал вам это письмо?

— Да был у нас с ним разговор. — Велемиров достал новую папиросу, закурил. — Поговорили по душам насчет того, как его Мара нас всех знать не хочет…

— Ну, а Валентина Сергеевна? Что говорила снохе?

— Не представляю, как она вообще терпит Мару.

— Валентина Сергеевна была против их брака?

— Да.

— И до сих пор?

— А что можно поделать? — вопросом на вопрос ответил Павел. — Читали, сами! — ткнул он пальцем в письмо.

— И все-таки, — настаивал следователь, — ваша мать высказывалась враждебно по отношению к Маргарите?

— Бывает, мать не сдержится и…

— Понятно. А отец?

— Бате ни до чего нет дела. Ни во что не вмешивается.

— Со снохой ругается?

— Я же говорю: он будто посторонний в доме.

— Ладно. — Кашелев свернул письмо вчетверо. — С вашего разрешения, Павел Николаевич, я возьму это письмо.

— Если нужно, берите. — В глазах его вспыхнуло подозрение. — Может, откроете, наконец, что все это значит?

— Открою, — вздохнул следователь. — Второго декабря Маргарита повесилась.

— Нет! — вырвалось у Павла.

— Да, — сурово произнес Кашелев.

Павел некоторое время молча смотрел на следователя, его расширенные глаза не мигали. Затем он машинально сунул в рот, папиросу. Но не тем концом.

— Тьфу ты черт! — выругался он, отплевываясь, смял окурок в пепельнице, вскочил, прошелся по комнате. — Надо же! Недаром мать говорила, что Марго того… С приветом… А Жорка как? Как брат?

— Очень переживает. Прямо…

— Я думаю! — перебил Павел. — Жалко его… Да и ее тоже… Ведь баба она неплохая. Неужто нервы! Ну и известьице вы привезли, ничего не скажешь!

Его поведение выглядело совершенно искренним. Когда он немного пришел в себя, следователь продолжил допрос.

Круг знакомых брата и его жены Павлу был почти не известен — уже давно они жили в отчуждении с семьей Георгия. Мало знал он и о том, что творилось в последние два-три года в родительском доме, так как наезжал в Москву мимолетно.

Провожая Кашелева до двери, Велемиров спросил:

— Вы увидите Жору?

— Должен с ним встретиться.

— Передайте ему, что все наши ссоры — ерунда! Понимаете, чепуха!.. Если бы я знал! — сокрушался Павел, — Не лез бы со своими мнениями и советами. — Он махнул рукой. — Да что теперь говорить…

— Я передам, — сказал Кашелев.

— Впрочем, я сам. Завтра же отпрошусь и махну в Москву. Надо поддержать брата.

…На автобазе, где работал Павел Велемиров, подтвердили его алиби: второго декабря он весь день чинил машину.

По возвращении из Калинина Кашелев вызвал Георгия Велемирова на очередной допрос. Тот осунулся, еще больше потемнел лицом, в глазах — безысходная тоска.

— Когда я буду вам нужен, звоните, пожалуйста, на работу, — попросил следователя Георгий. — Из дома я ушел навсегда. Не могу там…

— А где живете?

— В Малаховке, у Аркадия.

— Понимаю вас, — посочувствовал Лев Александрович. — Ее одежда, вещи… Все напоминает…

— Не поэтому, — неожиданно резко сказал Велемиров. — Не хочу их видеть!

В его глазах вспыхнула нескрываемая ненависть.

— Кого вы имеете в виду?

— Валентину Сергеевну. И вообще — всех родственников.

«Даже матерью называть не хочет», — отметил про себя Кашелев. И спросил:

— А брата?

— Его тоже. Заявился ко мне на работу, — Георгий горько усмехнулся, — выразить сочувствие. А я с ним не только говорить, встречаться не желаю.

— Можете рассказать, почему?

— Это они Мару довели. Камень и тот не выдержал бы! А что она им сделала плохого? — с болью и отчаянием проговорил Велемиров.

Он поведал Кашелеву о том, что следователь уже знал от других свидетелей: как Маргарита потеряла брата, мать, а потом и отца, как с детства Георгий был неразлучен со своей будущей женой.

— Когда Мара осталась одна-одинешенька, — рассказывал Велемиров, — я понял, как ей нужна поддержка, опора. Близкий, родной человек… Мы решили пожениться. К кому в таких случаях идут за советом? Естественно, к матери. Если бы вы знали, что наговорила мне Валентина Сергеевна! Кого, говорит, хочешь взять в нашу семью? Бесприданницу, нищенку? Так и сказала!.. Знаете, какой у нее предел мечтаний? Чтобы я взял жену, которая живет в высотном доме, имеет дачу, машину. Валентина Сергеевна считает, что судьба ее обделила. Не то положение, не та квартира. Всем нам плешь проела одним своим знакомым, который понавез барахла, машину… Одним словом, хватит на его век да еще детям и внукам останется. В общем, Валентина Сергеевна заявила, что я женюсь на Маре только через ее труп. Даже паспорт мой спрятала.

Георгий замолчал.

— А ваш отец? — спросил Кашелев. — Как он отнесся к вашему желанию жениться на Маргарите?

— У него нет собственного мнения, — печально ответил Георгий. — Им вечно помыкает жена. Раньше Валентина Сергеевна думала, что он пробьется в большие начальники. Но увы! Никаким начальником он не стал. А когда пошел в слесаря, она и вовсе перестала с ним считаться. Мне, как сыну, больно смотреть на его унижение.

— Но вы хоть сказали ему, что хотите жениться?

— Говорил. Он сделал вид, что не слышит. Что нам с Марой оставалось делать после этого? Взяли и пошли в загс. Ничего никому не сказали. Через некоторое время это, конечно, открылось. Валентина Сергеевна заявила моей жене: «Ну погоди, ты меня еще узнаешь!» И началось. Чуть ли не каждый день скандал. То Мара не так взглянула, то не так дверь закрыла, то не туда ведро поставила. Я перебрался в комнату Мары. Мы решили жить отдельно от них.

Следователь вспомнил показания матери Георгия о том времени. Они совершенно не вязались с тем, что рассказывал сын.

— Родители помогали вам материально? — спросил Кашелев.

— Какое там! — отмахнулся Георгий. — Иной раз Валентина Сергеевна зазывала меня в свою комнату. Зайди, мол, пообедай с нами. Когда, конечно, Мары не было дома. Ее-то она не приглашала. Ну, пожалеешь Валентину Сергеевну, все-таки мать. Зайдешь. Начинается старая песня: зачем женился на Маре, отделайся, пока не поздно. И деньги предлагала… Поверите, у них за столом кусок в горло не лез…

Велемиров тяжело вздохнул.

— Ваши родители материально жили хорошо? — поинтересовался следователь. — Я имею, в виду, помощь вам не была бы им в тягость?

— Конечно, нет! У Валентины Сергеевны на сберкнижке — ого-го!

Отец всегда зарабатывал прилично. Помню, перед войной он работал в Трактороцентре Наркомата совхозов в автомобильном управлении. Разработал метод реставрации деталей. Так ему премию отвалили — целых восемнадцать тысяч![1] И уже в конце войны он еще одно изобретение выдал. Опять премия!

— А на что вы жили с Маргаритой, когда поженились?

— На стипендии. Я учился в художественном училище и получал двести восемьдесят рублей. Мара — в акушерской школе… Конечно, приходилось туго… Помню, по радио передавали сообщение о снижении цен. Это было, кажется, в апреле сорок восьмого года… На черную икру цену снизили на десять процентов, на красную — на двадцать. — Георгий усмехнулся. — А мы не то что икры, дешевой колбасы иной раз не могли купить. Перебивались с хлеба на чай… Я как-то предложил Маре: давай махнем на Север. Везде объявления, что требуются люди с различными специальностями. Я даже ходил в бюро по найму на Гоголевском бульваре. Мне сказали, что условия отличные. Проезд оплачивается, подъемные, зарплата — северный коэффициент. Но Мара была категорически против! Говорила, что у меня слабое здоровье и Север не для нас. Все успокаивала меня, чтобы я не переживал: получим дипломы, тогда заживем.

— А что у вас со здоровьем? — поинтересовался следователь.

— Легкие слабые, — неохотно признался Георгий. — Ну а вскоре меня в армию призвали…

— Как? — удивился Кашелев. — А легкие?

— А, — махнул рукой Георгий. — По молодости, по глупости получилось. Когда проходил медкомиссию, скрыл от врачей. Понимаете, мужская гордость. Не хотелось ходить в слабаках. Перед ребятами храбрился. Но в армии старшина быстренько приметил: со мной что-то не то. Все во взводе маршируют, бегают, на снарядах упражнения выполняют, а я чуть что, потею, быстро устаю… Ну, послал он меня в санчасть. Там врач устроил мне головомойку. Кричал, что я мог себя угробить. Комиссовали. Вчистую. Вернулся домой — Мару не узнать. Валентина Сергеевна довела. А Мара, оказывается, ничего не хотела мне писать, чтобы я не волновался. Я крепко поругался с Валентиной Сергеевной. Она немного утихомирилась. Скоро у нас родился ребенок… Мертвый.

Велемиров замолчал, опустил голову. Воспоминания давались ему нелегко. Кашелев не торопил его.

— Я, конечно, утешал Мару как мог. А Валентина Сергеевна злорадствовала. Как останется со мной один на один, так и заводит свое: говорила, мол, намыкаешься с такой женой, без детей останешься, неспособная Мара родить нормального ребенка… Ну, опять скандалы. Главное, Валентина Сергеевна железно гнула свою линию, чтобы я бросил Мару и взял другую жену. Все подсовывала мне невест.

— В каком смысле? — спросил Кашелев.

— Как-то даже пригласила в гости своего знакомого с дочкой. Завбазой. Мара в тот вечер дежурила. Меня попыталась затащить за стол. Но я быстро смекнул, что к чему. Отказался.

— Маргарита знала об этом случае?

— Что вы! Я ни словом не обмолвился! — горячо произнес Георгий. — Я всегда старался оградить ее от наскоков своих родных. Вы не представляете, что она для меня сделала! Я ведь чуть совсем не загнулся. И кто меня выходил? Кто на ноги поставил? Мара! Дежурства лишние брала, все продала с себя, чтобы я лучше питался. Ходила за мной, как за малым ребенком. — У Велемирова повлажнели глаза. — Как вспомню, прямо плакать хочется. Ах, Мара, Мара! — Он закачался на стуле, обхватив голову руками. — Она меня спасла, а я ее не уберег.

— Мара работала, а вы продолжали учиться? — спросил Кашелев.

— Да, как только поправился, снова пошел в училище, — после некоторой паузы, придя в себя, ответил Георгий. — Закончил. Стал работать. Получал неплохо. Дела стали как будто поправляться. И даже счастье улыбнулось — у нас родился мальчик. Хороший такой пацан. Мара настояла на том, чтобы его назвали так же, как и меня. Говорит: хочу, чтобы в семье был еще один Жора. И тут — новое горе… Проклятая соска…

Велемиров замолчал. Теперь надолго. Потом вдруг с неожиданной злобой сказал:

— Видели бы вы, как вела себя Валентина Сергеевна на похоронах!

— Как? — осторожно спросил следователь.

— Нет, вы даже представить не можете! Облокотившись на гроб внука, ела мороженое.

Эта деталь настолько поразила Кошелева, что у него невольно вырвалось:

— Мороженое?!

— Вот именно! Скажите, разве это бабушка? Мать?! А ведь всегда и везде твердит, что любит меня, желает только добра. Простите, но я не понимаю такую любовь! Может, это она себя слишком любит и хочет что-то получить через меня?

Его вопрос повис в воздухе, потому что следователь не знал, что ответить.

По словам Георгия, даже тогда, когда они с женой прочно встали на ноги материально, отношения между Марой и свекровью еще больше ухудшились.

— Куплю, бывало, Маре новое платье, туфли или еще что, так Валентина Сергеевна аж зубами скрипит. Это для нее — как острый нож в сердце, — рассказывал Георгий. — Мы давно хотели обменять комнату. Но кто пойдет в нашу халупу? Никаких удобств, дровяное отопление… Я готов был приплатить любую сумму, потому что уже не мог видеть родственников!

«Если все, что он говорит, правда, — думал следователь, — обстановка была накалена до предела».

У Кашелева все время вертелся на языке вопрос: а не могла ли убить Маргариту свекровь? Но он не решился задать его. Все-таки сын… Ведь если это предположение неверное, какую травму он нанесет Георгию!

Говоря о своей жене, Велемиров вспоминал, как им было хорошо вместе. Маргарита, по его утверждению, была жизнелюбивым человеком, несмотря на все, что ей пришлось пережить. Любила петь, танцевать. Мечтала о путешествиях в другие города. Когда газеты запестрели призывами освоить целину, она готова была отправиться туда тотчас же.

— Наверное, поехали бы, — сказал Георгий. — Но опять — мои легкие. Мара боялась, что мне там станет хуже. Между прочим, с нами поехал бы и Аркадий.

— Но ведь он же… без ног! — вырвалось у Кашелева.

— Ну и что? А вы не читали про Леонида Карнаухова?

— Нет, — признался следователь.

— Мне Аркадий показал заметку в газете. У этого Карнаухова интересная судьба. Мальчишкой остался сиротой. В двенадцать лет стал сыном полка, воевал. В одном из боев получил ранение и лишился обеих ног. Как знаменитый летчик Маресьев. А теперь Карнаухов поехал на целину и стал отличным хлеборобом. Его так и называют: целинный Маресьев.

Напоследок Кашелев расспросил Георгия о знакомом их соседки Куреневой. Георгий подтвердил, что Василий Иванович пытался ухаживать за Марой. Но после, разговора все прекратилось, и знакомый Куреневой оставил Маргариту в покое.

Показания Георгия Велемирова давали повод к серьезным размышлениям.

Почему Валентина Сергеевна скрыла от Кашелева тот факт, что они враждовали со снохой? Более того, представила все дело так, будто они жили в полном согласии. В их истинных взаимоотношениях предстояло разобраться более основательно.

Насторожило и то, что Велемирова особенно настойчиво убеждала следователя, что она была для Маргариты чуть ли не благодетельницей.

И еще. Чем занималась, что делала в действительности Валентина Сергеевна утром второго декабря? Кашелев знал об этом пока что только из уст самой Валентины Сергеевны и ее мужа.

Заинтересовал также Льва Александровича и трагический случай со вторым ребенком Георгия и Маргариты. Он запросил из милиции дело о самоудушении соской трехмесячного малыша.

Вернулась из командировки соседка Велемировых — Елизавета Федоровна Куренева. Кашелев вызвал ее повесткой в прокуратуру.

Куреневой был сорок один год. Полная брюнетка среднего роста, с наивными глазами, она сразу же заявила:

— С соседями, считайте, не общаюсь. Чуть свет — на работу, а возвращаюсь поздно. И вообще, мой принцип — не лезть к чужим в душу, пусть сами разбираются. Встрянешь — тебе же и хуже будет.

— И все-таки вы хоть что-то можете рассказать, как жили между собой Валентина Сергеевна и Маргарита? — спросил следователь.

— Как жили, так и жили. Меня это не касалось, — решительно ответила Куренева.

Такая позиция несколько озадачила Кашелева.

— Елизавета Федоровна, — сказал он, — поймите, ваши показания очень важны для дела.

— А я не знаю, что показывать. Вы вот человек посторонний, а я скажу еще что-нибудь не то, потом как? Мне ведь с ними жить в коммуналке. Испортишь отношения, а потом что?

— Почему вы думаете, что полученные от вас сведения я кому-то передам?

— Никто не узнает? — подозрительно посмотрела на следователя Куренева.

— Тайна следствия, — подтвердил Лев Александрович.

— Хорошо, — нехотя согласилась Куренева. — Спрашивайте.

— Что представляет, на ваш взгляд, Валентина Сергеевна?

— Баба — во! — Куренева показала крепко сжатый кулак. — Своего мужа держит мертвой хваткой. Пикнуть не смеет. Было дело, Николай Петрович хотел уйти от нее к другой женщине. Вернее, ушел. Так Валентина его быстренько вернула.

«Это что-то новое», — отметил про себя Кашелев.

— Нас всех, ну, соседей, — продолжала Елизавета Федоровна, — считает шантрапой. Забыть не может, как жила когда-то…

— Что вы имеете в виду?

— Вишь ли, ее родители в свое время имели кирпичный завод, свой дом. Ну, растрясли их. Давно уже нет завода, нету и дома. Коммуналка. Вот она, видно, от того и бесится.

«Теперь понятно, откуда у Велемировой претензии», — подумал следователь.

— А всех Ланиных она невзлюбила с самого начала, как только они переехали в нашу квартиру, — рассказывала Куренева.

— Почему?

— Понимаете, Валентина очень хотела заполучить еще одну комнату. Велемировы занимали две. А тут какие-то Ланины. Пуще всех она возненавидела Маргариту. Мало того, что площадь уплыла из-под носа, так еще и сына на себе женила. Ведь у Валентины ее Жора — самый лучший на свете. То он жених дочери какого-то директора, то управляющего трестом, а то начальника главка…

— Не понял, — сказал следователь.

— Это она так представляла мне на кухне. Я-то знаю, что Валентина любит прихвастнуть. Слушаю да помалкиваю. А может, она свои мечты выдавала… И после всех этих мечтаний — бац! Жорка на Маре женился. Вот тут-то Валентина и взбесилась. Все, говорит, сделаю, но он ее бросит. Но, что называется, нашла коса на камень. Жорка тоже упорным оказался. Да и Мара умела постоять за себя. Валентина ей слово, а Мара — два. А то еще лучше сделает: запрется у себя в комнате и ничего не отвечает. Валентина от злости аж слюной брызжет. Но ведь не будешь дверь головой прошибать. Ой, чего только она не выделывала!

— А что именно? — насторожился Кашелев.

— Представляете, до чего дошла, — расширила глаза Куренева. — Бабку она приводила, ворожею. Когда, конечно, Мары и Жоры не было дома. Та бабка чем-то кропила дверь их комнаты да пришептывала.

— Для чего?

— Для сглазу. Чтоб Мара заболела, наверное.

— А вы знаете ту бабку?

— Марией Семеновной зовут. Фамилия — Мишина. Я, между прочим, встретила ее месяц назад на Коптевском рынке. Она приглашала к себе домой, обещала погадать.

— Где живет Мишина?

— В Ховрино.

— Адрес?

— Дома где-то, кажется, есть. — Куренева несколько смутилась. — Она так пристала, я и черкнула на бумажке, чтобы Мария Семеновна отстала. Потом сунула куда-то…

— Поищите, пожалуйста, хорошо?

— Ладно.

— Давно это было? Я имею в виду ворожбу?

— Летом еще.

— Так, хорошо. А скажите, Елизавета Федоровна, когда-нибудь при вас Маргарита говорила о том, что жить не хочет?

— Да вы что? — удивилась Куренева. — Сроду от нее подобного не слыхала. Если рядом такой человек, как Жора, то, спрашивается, зачем уходить из жизни? Любовь для женщины — самое главное, — философски заметила Куренева. — Честно говоря, я ушам своим не поверила, когда узнала, что Мара…

Кашелев спросил Куреневу о ее знакомом. Это насторожило женщину. Она стала уверять, что Василий Иванович очень порядочный человек, настойчиво добивается ее руки, но она раздумывает.

— Знаете, сколько хлопот прибавится, а я так зверски устаю на работе, — сказала Куренева, потупив взгляд. — А почему он вас заинтересовал?

— Ну, бывал в вашей квартире. Может, свежим глазом видел то, чего не заметили вы, — неопределенно ответил следователь.

Чтобы не огорчать Куреневу, Кашелев не стал расспрашивать ее, как вел себя Василий Иванович по отношению к умершей. Он сам поговорил с «дамским угодником», как охарактеризовали его Гаврилкина и Валентина Сергеевна.

Второго декабря Василий Иванович в Москве не был. В конце ноября он выехал в группе охотников, которую послали в Шаховской район, где местных жителей стали донимать волки. Василий Иванович довольно живо рассказал, как они расправились с серыми разбойниками, убив более десятка матерых хищников. И, чтобы следователь не подумал, что это из области охотничьих побасенок, показал вырезку из «Вечерней Москвы», в которой описывалась их шаховская эпопея.

Еще одно алиби, еще один подозреваемый отпал.

Значит, убили Маргариту?

Георгий Велемиров с определенностью показал, что его мать ненавидела сноху. Однако Георгий — сторона потерпевшая, а стало быть, необъективная. Но была еще Куренева, человек посторонний. По ее мнению, Валентина Сергеевна была готова пойти на все, лишь бы разлучить сына с Маргаритой.

Неужели Велемирова не остановилась даже перед убийством?

Отнять жизнь у молодой, полной энергии женщины? Жены сына, которого она, по ее же словам, безумно любит. Чего же добивалась Валентина Сергеевна в таком случае? Неужто же человеческая ненависть бывает так непреодолима, так слепа?

Как бы там ни было, надо искать новые факты, подтверждающие или опровергающие эту версию.

В городе стояла оттепель, что часто случается во второй половине декабря. Снег стаял, сырой ветер гулял по улицам. Что радовало глаз, так это витрины магазинов, украсившиеся нарядными новогодними елочками.

В один из таких дней Кашелев отправился за город, в Ховрино.

Мария Семеновна Мишина жила в двухэтажном деревянном доме, потемневшем от времени. Комната Мишиной производила тягостное впечатление. Вокруг неопрятность и беспорядок. Мария Семеновна, в безрукавке неопределенного цвета и с папиросой в зубах, приняла следователя, видимо, за «клиента».

— От кого, касатик, пожаловал? — спросила она хриплым прокуренным голосом. — Кто рекомендовал?

— Я из прокуратуры, — сказал Кашелев, предъявляя служебное удостоверение.

В глазах Мишиной промелькнул испуг. Но только на мгновение.

— За что такая честь? — усмехнулась она. — Живем тихо-мирно, законы уважаем. Ничем плохим не занимаемся.

— Если не считать, что морочите людям голову, — заметил следователь.

— Просвети, товарищ дорогой, кому это я заморочила голову? — со сладенькой улыбочкой произнесла старуха.

— Многим, — ответил Кашелев. — Кому жениха привораживаете, кому — богатство, а кого и вовсе хотите со света сжить.

При последних словах Мишина недобро глянула на следователя.

— Да я всем только счастья желаю.

— За деньги?

— Бескорыстно, сынок, бог видит — бескорыстно.

«Святошей прикидывается», — усмехнулся про себя Кашелев.

Перед тем, как зайти сюда, он говорил с участковым уполномоченным, который сказал, что Мишина — вреднющая старуха. Занимается какими-то темными делишками, а поймать с поличным пока не удается. Осторожная очень. Вот и теперь, спросила, кто рекомендовал.

— Я, милок, утешаю людей, — продолжала гнусить Мишина. — Иной раз человеку надобно только словечко хорошее. Горе, оно само бродит по свету.

— Вот вы и накликали его, — строго сказал следователь.

— Пугаете, товарищ начальник. — Она стрельнула в него злым колючим взглядом.

— Велемировых знаете? — в лоб спросил Кашелев.

— Нет, не знаю таких.

— А вы припомните получше. У которых летом были… Соболевский проезд…

Старуха закатила глаза в потолок. Видимо, размышляла, стоит ли признаваться. И, если стоит, то в чем именно.

— Это в Лихоборах, что ли? — наконец молвила она.

— Точно, в Лихоборах, — подтвердил следователь.

— Приглашала меня к себе одна. Так ведь горе у нее. Сноха-разлучница. С сыном разлучает родную мать…

— Добились своего? Теперь нет снохи, умерла.

— О господи! — вырвалось у Мишиной. На этот раз испуг был неподдельный. — Так ведь я не хотела! Об одном только молилась, чтобы сноха вырвала из своего сердца злобу и повернула душу свою к свекрови!

— А разве вы не желали снохе Валентины Сергеевны всяческих болезней? — сурово спросил Кашелев.

— Клянусь, нет! — со страхом произнесла Мишина. — Это Валентина просила, чтобы я наслала на сноху какую-нибудь порчу. Я отказалась. Тогда Верка…

Старуха вдруг осеклась, поняв, наверное, что сказала лишнее.

— Какая Верка? — ледяным голосом спросил Кашелев.

— Ры… Рыбина, — с трудом выдохнула Мишина.

Вероятно, из боязни, что ее обвинят в причастности к смерти Маргариты, Мишина рассказала, как в один из осенних дней, после того как не помогла ворожба в доме Велемировых, к Мишиной заявилась Валентина Сергеевна. В это время у старухи находилась ее соседка — Рыбина. Велемирова снова стала жаловаться на жену сына и завела разговор, как бы избавить Георгия от Маргариты. Она попросила Марию Семеновну испробовать какой-нибудь другой способ ворожбы. По словам Мишиной, Рыбина посмеялась над всем этим и сказала якобы, что нужно действовать по-другому.

— Что Рыбина имела в виду? — спросил Кашелев.

— А я почем знаю? — ответила старуха. — Дальше об этом они говорить не стали. Ушли.

— Вместе?

— Вместе.

— Не знаете, после этого Валентина Сергеевна общалась с вашей соседкой?

— Чего не знаю, того не знаю. Да вы сами Верку поспрошайте. После допроса Мишиной следователь снова зашел к участковому уполномоченному, расспросил о Рыбиной.

Ей было тридцать восемь лет. Работала контролером-браковщицей в Химках. Второй раз замужем.

— Бедовая бабенка, — охарактеризовал Рыбину участковый. — Закладывать любит. — Он выразительно щелкнул себя по воротнику.

Возвращаясь в прокуратуру, Кашелев размышлял о том, сколько еще дикости вокруг.

Взять хотя бы Мишину. Правда, было похоже, что она сама мало верила в свои «чудеса». Скорее всего, дурачила простофиль и обывателей, выманивая у них деньги. Однако, как могли люди, подобные Велемировой, уповать на какие-то потусторонние силы? Но дикость дикостью, а следователя в данном случае больше всего интересовало то, что Валентина Сергеевна не гнушалась ничем в достижении своей цели — избавления от снохи.

Пришел ответ на запрос из Пензы. Родная тетя Маргариты Евгения Павловна Ланина передала по просьбе прокуратуры письма, полученные в разное время от племянницы. Читать эти послания без волнения было невозможно.

В этом же письме Маргарита, несмотря ни на что, вот так отзывается о муже:

Другое письмо. И снова о том, какие испытания выпали на их долю:

И еще в одном письме:

Это письмо Маргарита заканчивала так:

Но праздник, увы, для них с Жорой так и не наступил, Хотя, судя по последующим письмам, Георгий, наконец, закончил учиться, пошел работать и стал приносить домой до трех тысяч рублей в месяц — по тем временам немалые деньги.

Виной тому — отношение к Маргарите Валентины Сергеевны.

В другом письме Маргарита выражается без обиняков:

Это признание особенно взволновало Кашелева. Какую же надо было иметь ненависть к молодой женщине, чтобы заставить ее написать подобные слова!

Но, может быть, сама Маргарита разжигала в Велемировой это чувство? Следователь вспомнил показания Куреневой: «нашла коса на камень», «Валентина снохе слово, а Мара ей — два».

Для своего мужа, она была идеалом. Любящая, преданная жена. Для его матери — заклятый враг. Две полярные оценки. А какой же была Маргарита на самом деле? Что за человек?

Соседи, с которыми беседовал Кашелев, знали ее в основном со слов Валентины Сергеевны. Велемирова постаралась создать о своей снохе, мягко выражаясь, неприятное мнение. Чтобы разобраться в характере умершей, следователь решил поговорить с Аркадием, приятелем Георгия.

Когда Кашелев сошел с электрички в Малаховке, дачном месте под Москвой, его буквально накрыла тишина.

Он долго шел мимо огромных участков, огороженных заборами, с великолепными деревянными домами с балконами и застекленными верандами под вековыми соснами, уходящими высоко в хмурое небо.

Аркадий жил в небольшом флигельке, состоящем, из двух комнат и кухоньки.

На художника он мало чем походил. Широкоскулый, с ежиком жестких волос, могучим торсом и крепкими руками, Аркадий двигался на протезах медленно и вразвалочку. Разговор состоялся в комнате, которая служила ему мастерской. Здесь находился верстак с разложенным на нем инструментом для гравирования. Все стены были увешаны картинами, в основном — пейзажами Малаховки. В углу стоял мольберт с завешенным тряпицей подрамником.

Аркадий очень сожалел, что молодые Велемировы не поехали на целину: по его мнению, тогда не произошло бы трагедии.

— Жили бы мы сейчас где-нибудь в вагончике, — мечтательно говорил он. — А вокруг — степь до самого горизонта…

— И вы бы отважились? — осторожно спросил Кашелев.

— Если у меня нет ног, значит, я уже не человек? — укоризненно покачал головой Аркадий и улыбнулся. — Зато главное на месте — душа.

Он буквально бредил целиной и целинниками. Для художника, по его словам, это непочатый край возможностей. Аркадий собирал вырезки из газет и журналов и хранил их в специальной папке.

— Может быть, еще уговорю Жору, — сказал он и подошел к мольберту. — Надо парня увезти отсюда. Мне кажется, он окончательно зациклился на своем горе… Смотрите.

Аркадий убрал тряпицу с подрамника. Это был неоконченный портрет молодой женщины, в которой следователь без труда узнал Маргариту.

Льву Александровичу трудно было оценить мастерство художника с профессиональной точки зрения. Зато чувства автор передал с предельной ясностью. Лицо женщины в обрамлении золотистых волос словно излучало внутренний свет. Мягкая улыбка напоминала улыбку Джоконды. А в глазах стояла такая печаль, что становилось не по себе.

— Жора ночами не спит, работает, — вздохнул Аркадий. — Я, конечно, понимаю его. Потерять такого человека! Вы знаете, я завидовал Жоре. По-хорошему завидовал… Мара была исключительной женщиной! Видите ли, ухаживать за мужем, если он даже болен, еще не самая главная ее заслуга. У нее было большое сердце. Она видела в Жоре творца, художника, что дано далеко не каждой женщине…

— А какой у нее был характер? — спросил Кашелев.

— Чисто женский. Импульсивный. Ведь они живут чувствами, а мы, скорее, умом. Могла иной раз вспылить. Но я никогда не замечал в ней злобного чувства. Даже тогда, когда она говорила о матери Георгия, то просто сожалела, что они не смогли стать друзьями. Вернее, свекровь не хочет этого.

— Вы знакомы с матерью Георгия?

— Увы… Так ни разу и не выбрался к ним в гости. Впрочем, Жора всегда давал понять, что у них в доме не та обстановка. С родителями нелады… Да, — спохватился Аркадий, — вот вам небольшая деталь, отлично характеризующая Мару. Были они у меня в гостях. Я пошел проводить Мару и Жору на электричку. Шел дождь. Вокруг мокро, грязно. Представляете, Мара заметила под кустом кошку. Жалкую такую, замызганную, страшненькую. Сидит и трусится от холода. Мара взяла ее и отвезла домой. Она, кажется, до сих пор живет у них.

Кашелев вспомнил Мурку.

— Вот что значит душа! Многие разглагольствуют о доброте, сострадании. Маргарита говорила мало, она просто делала добро, — заключил Аркадий.

Прощаясь, следователь попросил его не говорить Георгию об этом визите.

Кашелев возвращался в Москву в полупустом вагоне. Перед его глазами все время стоял незаконченный портрет Маргариты.

Следователь сравнивал, сопоставлял. Две женщины, два характера. Маргарита и Валентина Сергеевна. Судьбе было угодно столкнуть два мира — мир любви и бескорыстия с миром мрачным, замешанным на деньгах и зависти. «Неужели добро так беззащитно?» — думал Кашелев. Вся его натура протестовала против этого.

Поезд уже мчался по Москве, сверкающей миллионами огней.

«Нет, нет, — твердил про себя Лев Александрович. — Зло должно быть изобличено! Изобличено и наказано!»

Подозрения Кашелева, что к убийству Маргариты причастна Валентина Сергеевна, все сильнее укреплялись. Он еще больше убедился в этом после допроса свидетельницы Анны Макаровны Блидер. Именно с ней поддерживала дружеские отношения умершая. Забегала поговорить, выпить чашку чая, иногда перехватывала десятку, когда дома не было ни гроша.

— Помню как-то, — рассказывала Анна Макаровна, — пришла ко мне Мара. Вся зеленая, бледная, а шутит. «Вот, — говорит, — обманула Жору, сказала, что я уже поела, чтобы ему больше досталось…» Ну, я тут же усадила ее за стол, налила борща. Смотрю на Мару, и слезы на глазах закипают. Чтобы она ничего не заметила, я ушла на кухню.

Случай этот произошел тогда, когда Маргарита и Георгий еще учились.

— А что, родители Георгия им не помогали? — спросил следователь.

— Мара боялась Валентину Сергеевну, как огня, — ответила Анна Макаровна. — Признавалась, что, когда дома не было Жоры, запиралась на ключ в своей комнате. Особенно после истории с пирожками.

— Что за история? — заинтересовался Кашелев.

— Разве Жора вам не говорил? — удивилась Блидер. — У них как раз особенно туго было с деньгами. Буквально голодали. Валентина Сергеевна жарила пирожки, позвала Мару на кухню и предложила целую тарелку. Поешь, мол, горяченьких. Мара, чтобы не обидеть свекровь, взяла один. Надкусила, разжевала — хрустит… Потом рассказала мне: в начинку явно было подмешано толченое стекло. Мара так и не доела пирожок, выбросила в помойное ведро. Валентина Сергеевна поняла, наверное, что сноха разгадала ее замысел. Засуетилась, убрала тарелку с пирожками. После этого случая Мара боялась прикасаться к предлагаемой ей свекровью пище.

Кашелев снова допросил Георгия Велемирова. Тот подтвердил, что история с пирожками имела место. Но Валентина Сергеевна уверяла сына, что ничего не подмешивала в начинку. Во всяком случае — специально.

Следователь зашел к прокурору Жилину.

— Сергей Филиппович, — заявил Кашелев, — есть все основания предъявить Велемировой обвинение в убийстве своей снохи.

Прокурор попросил доложить подробности. Кашелев изложил факты и заключил:

— Намерение избавиться от Маргариты появилось у Валентины Сергеевны давно. Пожалуй, с самого начала совместной жизни молодых. От слов и угроз Велемирова постепенно перешла к делу. Сначала подсунула пирожки со стеклом. Затея провалилась. Маргарита перестала доверять свекрови. Следующая попытка, прямо скажем, фантастическая по своей глупости, — извести сноху при помощи колдовских чар Мишиной. Ничего, естественно, не вышло. Тогда Велемирова решилась действовать наверняка. Маргарита удушена. А самоубийство — инсценировка.

— Да, — согласился со следователем прокурор. — Так оно, скорее всего, и было… А как обстоит дело с самоудушением трехмесячного ребенка Георгия и Маргариты?

— Я послал материалы на заключение судебно-медицинской экспертизы. Ответ должен быть сегодня-завтра.

Кашелев вызвал повесткой в прокуратуру Валентину Сергеевну Велемирову. На это же время была вызвана машина с конвоем.

Велемирова зашла в кабинет следователя румяная с мороза, в добротном драповом пальто с меховым воротником, в оренбургском платке и хромовых полусапожках.

Глядя на ее сытое, самодовольное лицо, Кашелев подумал: «Неужели у нее нет никаких человеческих чувств? Как можно после такого страшного злодеяния уверенно ходить по земле, спокойно спать, есть?»

Следователь предложил Велемировой раздеться и сесть. Она прочно устроилась на стуле.

— Валентина Сергеевна, — спокойно сказал Кашелев, — а ведь вы говорили мне неправду.

Велемирова усмехнулась. Но сквозь эту усмешку следователь сумел рассмотреть тревогу.

— Вот уж в чем не грешна, сроду не говорила неправды, — возразила с обидой Валентина Сергеевна.

— Не было между вами и снохой мира, — невозмутимо продолжал следователь. — Какой там мир! Вы ее ненавидели.

— Еще чего! — возмутилась Велемирова. — Кто вам сказал такую чепуху? Может, Мара и ненавидела меня, но я… Да если бы я не любила ее, стала бы такие поминки устраивать? Никаких денег не пожалела. Сколько народу помянуло Мару!

— Верно, — кивнул Кашелев, — поминки вы закатили на славу. А когда Маргарита с Жорой недоедали, вы почему-то не думали о них.

— Брехня! — взвилась Валентина Сергеевна. — Я всегда предлагала им деньги и…

— И пирожки, — как бы невзначай подсказал следователь.

Велемирова осеклась и вперила в Кашелева злобный взгляд.

— При чем тут какие-то пирожки? — наконец выдавила она из себя.

— Вот и я хочу спросить вас об этом же, — сказал следователь. — С какой целью вы потчевали сноху пирожками со стеклом?

— Ну знаете! Вы еще тут такого насочиняете!

— Зачем же сочинять. — Кашелев открыл дело. — Прошу, ознакомьтесь с показаниями вашего сына. Это же показала и соседка Анна Макаровна Блидер.

— Ничего я читать не буду! — отмахнулась Валентина Сергеевна решительно. — Это же надо! Так оболгать родную мать! И главное, за что? За то, что я ему всю жизнь отдала, носилась с ним как с писаной торбой! Вот она, черная неблагодарность!..

Велемирова еще долго патетически говорила о несправедливости, сыновнем долге и тому подобном. Следователь терпеливо ждал. Когда фонтан красноречия Велемировой иссяк, он спросил:

— Но был такой случай или нет?

— Не клала я в пирожки стекло! — решительно заявила Валентина Сергеевна. — Если оно и попало в начинку, то случайно. Муж мой держал на кухне банку с толченым стеклом.

— Зачем?

— А шут его знает! Он часто что-нибудь мастерит. Ну использовал для своих надобностей. Может, я нечаянно перепутала банки.

— Допустим, — кивнул Кашелев. — Теперь скажите, для чего вы приглашали в свою квартиру Мишину?

— Какую такую Мишину? — снова вздыбилась Велемирова.

— Марию Семеновну.

— Не знаю такую, — сказала Велемирова.

— Зато она хорошо знает вас, — сказал Кашелев. — И отлично помнит, когда была у вас и зачем. Интересно, сколько она взяла с вас, чтобы наслать на Маргариту порчу? — Следователь намеренно употреблял слова самой ворожеи.

— И вы верите ей? — покачала головой Валентина Сергеевна. — Старуха выжила из ума.

— Что она была у вас с определенной целью, верю. И что вы потом еще были у нее — тоже. А вот в ее якобы магические возможности я не верю. А вы? И честно говоря, удивляюсь. — Кашелев перелистал дело. — Вот, почитайте, что сказала Мишина.

— Что вы там заставили ее говорить, я не знаю и знать не хочу, — заявила Велемирова. — Сейчас вспомнила, что Мишина действительно была у нас. Заходила один раз. Но не ко мне, а к соседке Куреневой. Насчет Мары — брехня! Так и запомните: брехня!

— Ладно, — пожал плечами следователь, — вернемся ко второму декабря. Постарайтесь припомнить, что вы делали утром?

— А то вы не знаете, — буркнула Валентина Сергеевна. — Уж раз пять, кажется, говорила.

— Пожалуйста, расскажите еще раз. Подробнее.

— Ну встала. Пошла в магазин. Вернулась. Занялась делами по дому. Потом снова ушла в магазин, — отбарабанила Велемирова.

— За город не ездили? — спросил Кашелев.

— За город? — изобразила крайнее удивление Велемирова. — А чего я там не видела, за городом?

По красным пятнам, покрывшим ее лицо, Лев Александрович понял, что она близка к панике. Потому что Кашелев подступал к самому главному, тому, что, как она считала, никому не было известно. Уж для следствия — во всяком случае.

— Наверное, было у вас там какое-то дело, — сказал Кашелев. — Так скажите, у кого вы были в Ховрине Химкинского района второго декабря в девять часов утра?

Краска сошла с лица Велемировой. Щеки и лоб побледнели.

— Не была я там, — осевшим голосом сказала она. — Не была.

— А вот муж небезызвестной вам Веры Лаврентьевны Рыбиной утверждает обратное. Можете ознакомиться с его показаниями.

Велемирова сцепила руки на животе, так что побелели костяшки пальцев.

— «Второго декабря, около девяти часов утра к нам приехала из Москвы гражданка Велемирова, — стал читать из дела Кашелев. — Вскоре они обе, моя жена и Валентина Сергеевна, ушли. Из их разговора я понял, что они отправились в Москву, домой к Велемировой». Что вы на это скажете?

Валентина Сергеевна молчала, плотно сжав губы.

— То, что вы действительно вернулись к себе на квартиру с Рыбиной, подтверждает ваша соседка Бакулева. — Кашелев открыл лист дела и процитировал: «Второго декабря, когда я шла в поликлинику в одиннадцатом часу утра, то встретила Велемирову В. С., с которой мы поздоровались. Рядом с ней шла незнакомая мне женщина. Она была в сером шерстяном платке, в коричневом пальто, синих вязаных варежках. В руках у нее была кирзовая хозяйственная сумка. Велемирова и неизвестная мне женщина зашли в подъезд дома, где проживают Велемировы». Муж Рыбиной, между прочим, сказал, что на его жене в то утро было коричневое пальто и серый платок. Она взяла с собой из дома кирзовую сумку… Ну как, будете дальше отрицать, что ездили в Ховрино и привезли к себе Рыбину?

Валентина Сергеевна тяжело дышала. Глаза — как у затравленного, загнанного в угол хищного зверя.

— Нет, нет, нет, — повторила она троекратно. — Никакую Рыбину я не знаю. В Ховрино не ездила.

Это уже было отчаяние. Велемирова, вероятно, осознала, что почва ушла у нее из-под ног, и теперь отвечала чисто механически.

— Придется устроить вам с Рыбиной очную ставку, — сказал следователь. — Думаю, тогда вы вспомните, как убили Маргариту.

— Она повесилась! — взвизгнула Валентина Сергеевна, но голос у нее сорвался, и она закашлялась.

— Познакомьтесь с заключением судебно-медицинской экспертизы. — Кашелев пододвинул к Велемировой папку с делом, раскрытую на нужном листке, но Валентина Сергеевна резко отшатнулась, словно к ней поднесли ядовитую змею. — Из него явствует, что Мару убили, а потом инсценировали самоубийство.

— Это Верка. Верка с моим мужем, — прохрипела Велемирова. — Меня не было дома… Я пришла, когда Мара уже висела в петле… Это они ее…

— Объясняйтесь понятнее, — строго произнес следователь.

— Ну, Рыбина и Николай Петрович… удавили Мару. А потом — подвесили…

— Как это было?

— Не знаю. Я ушла в магазин, — не глядя на следователя, ответила Велемирова.

— За что же? — спросил Кашелев.

— Спросите у них.

На дальнейшие вопросы Велемирова упорно отвечала: «Не знаю». Отрицала она и какую-либо причастность к этому страшному злодеянию.

Однако протокол допроса подписала.

Кашелев пригласил в кабинет начальника конвоя.

Велемирова была отправлена в следственный изолятор Бутырской тюрьмы.

Лев Александрович связался с 16-м отделением милиции и попросил доставить в прокуратуру к двум часам дня Веру Лаврентьевну Рыбину и Николая Петровича Велемирова. Сам он отправился на обыск к Рыбиным.

Дело в том, что при обыске квартиры Велемировых он обнаружил там только старые веревки. А Маргарита была повешена на совершенно новой пеньковой веревке, длиною больше метра. Можно было предположить, что этот кусок был отрезан от большого мотка. И этот моток, по предположению Кашелева, мог находиться у Рыбиных дома.

Был вызван с работы муж Рыбиной. В его присутствии следователь с понятыми и произвел обыск.

Действительно, клубок новой пеньковой веревки, похожей на ту, на которой висела Маргарита, был обнаружен в чулане Рыбиных. Более того, когда следователь заглянул в платяной шкаф в комнате, то увидел в нем одно из платьев Маргариты.

Веревка и платье были изъяты.

Когда Кашелев вернулся в прокуратуру, Вера Лаврентьевна Рыбина уже была доставлена туда. Вид у нее был весьма неопрятный. Сальные волосы, грязные ногти, лицо серое, под глазами мешки — явный результат пристрастия к алкоголю.

Перед допросом следователь демонстративно положил на свой стол платье и веревку, изъятые при обыске у Рыбиных. Психологический расчет оказался правильным: как только Рыбина вошла в кабинет, то глазами так и впилась в вещественные доказательства.

Кашелев решил вести допрос, что говорится, с места в карьер.

— Ну, Вера Лаврентьевна, расскажите, как второго декабря вы убили Маргариту Велемирову.

Обвиняемая устремила на следователя тяжелый похмельный взгляд.

— Че-го-о? — с вызовом протянула она.

— Я говорю: расскажите, как вы совершили убийство Маргариты Велемировой? — повторил Кашелев.

— Я?

— Вы, — кивнул следователь. — Так, во всяким случае, утверждает Валентина Сергеевна Велемирова, свекровь убитой.

Обвиняемая смерила его презрительным взглядом.

— Вот ее показания, — спокойно сказал следователь, протягивая Рыбиной протокол допроса Велемировой.

Рыбина взяла его в руки и стала читать. Когда она дошла до того места, где Велемирова возводила вину за убийство Маргариты на Рыбину и своего мужа, глаза у допрашиваемой сузились, лицо перекосилось от злобы.

— Ах, сволочь! — прошипела она. — Ишь чего захотела! Нас утопить, а самой и на этот раз сухой из воды выбраться? Вот… — И Рыбина грязно выругалась.

— Так как же? — спросил следователь.

— Брешет Велемирова! — решительно заявила Рыбина. — Она сама и удавила! Веревкой. Мы с ее муженьком только немного помогли… Нет, это же надо! — все еще кипела от возмущения Рыбина. — Натворила, гадина, и норовит в кусты! А кукиш с маслом не хочет?

Кашелева коробило от ее лексикона, но он удерживался от замечаний: пусть высказывается свободно.

— Закурить не найдется? — попросила Рыбина. — На работе оставила. Милиционер ваш даже очухаться не дал…

Лев Александрович не курил. Он выглянул в коридор, где находился конвой. На одном из стульев сидел Николай Петрович Велемиров. При виде следователя он зачем-то встал.

Кашелев взял у начальника конвоя папиросу. Тот понимающе кивнул и дал следователю коробок спичек.

— Курите, — сказал Кашелев, кладя курево на стол.

Рыбина схватила папиросу, сунула в рот и дрожащими руками зажгла спичку.

— Это Велемирова, она, подлюка, втянула меня, — через жадные затяжки проговорила обвиняемая. — Пристала… Говорит, озолочу, только помоги от проклятой снохи избавиться… Я, дура, и согласилась.

— Когда и где вы познакомились с Велемировой?

— Когда? Зашла как-то к своей соседке, а там сидит эта… Ну, Валентина Сергеевна.

— Фамилия соседки?

— Мишина. Тетя Маня.

— Мария Семеновна, — уточнил Кашелев.

— Точно, Мария Семеновна, — подтвердила Рыбина и продолжила: — А случилось это, кажется, в сентябре… Верно, под мой день ангела. Ведь тридцатого сентября — Вера, Надежда, Любовь…

«Не ангел у тебя, а, скорее всего, дьявол», — подумал следователь.

— Сидит эта незнакомая женщина, — продолжала Рыбина. — Сердитая. Ругает тетю Маню, что та денежки взяла, а дело не сделала.

— Какое дело?

— Да насчет снохи. Мол, тетя Маня обещалась своими заговорами сделать так, что Маргарита заболеет и загнется, а она жива-здорова, и никакая холера ее не берет. — Рыбина, докурив папиросу, тут же прикурила от нее другую. — Тетя Маня только глазками моргает. Я думаю, чего мне чужие дрязги слушать? Вышла. На лестнице догнала меня Велемирова, предложила поговорить. А почему бы и нет? Я пригласила ее к себе. Валентина Сергеевна стала поносить свою сноху на чем свет стоит! Мне это все до лампочки. Так я ей и сказала. Она спрашивает: заработать хочешь? Я говорю: смотря как. Велемирова намекнула, что сноху надо убить. Я послала ее подальше.

Рыбина замолчала. Папироса в ее пальцах ходила ходуном.

— Дальше, — попросил Кашелев.

Она ушла. А на следующий день снова заявилась. С поллитровкой. У меня как раз башка прямо раскалывалась, зараза. Гудела я накануне… Ну, выпила и сразу окосела… Велемирова и воспользовалась этим, сука.

Рыбина зло сплюнула. В ее словах чувствовалась фальшь.

— В каком смысле — воспользовалась? — спросил следователь.

— Уговорила, — не глядя на Кашелева, прохрипела Рыбина. — Стала заверять, что сделаем все чисто, никто, мол, не докопается… Я, дура, по пьянке дала согласие…

— Что предложила вам Велемирова за соучастие в убийстве?

— Деньги.

— Сколько?

— Пять тысяч. Ну и вещи снохи. После того, как… Платья, туфли… Еще — лисий воротник.

— Велемирова сдержала обещание?

— Обманула, паскуда! — возмущенно сказала Рыбина. — Сунула тысячу да пару платьев. Вот одно из них, — ткнула она в лежащее на столе платье, изъятое у нее при обыске. — А воротник зажала! Говорит, сноха перед смертью сдала его в ломбард. Брешет. Видно, пожадничала!

— Не врет, — сказал Кашелев.

— Да-а? — протянула Рыбина, подозрительно глядя на следователя.

— Маргарита действительно сдала чернобурку в ломбард, — подтвердил Кашелев. — Скажите, вы обсуждали, каким способом убить сноху, или…

— Велемирова сразу предложила удавить, — перебила следователя Рыбина. — Веревкой. Потом повесить… Верняк, говорит. Поверят, что это Маргарита сама. Мол, все соседи уже знают, что сноха чокнутая. Даже врачи подтвердят…

— Значит, о плате за убийство вы договорились, о способе тоже. Что было дальше? — спросил Кашелев.

— Велемирова сказала, что даст мне знать, когда надо будет приехать к ним… Велела достать веревку… Я купила.

— Когда это было?

— Еще в октябре.

— День убийства был намечен заранее? — продолжал допрос следователь.

— Велемирова говорила: будь готова. Я приеду за тобой. Заявилась она второго декабря утром. Едем, говорит, самое подходящее время. Соседка по квартире в командировке, сын вернется с работы не раньше завтрего, муж как раз дома, на больничном. Поможет… Ну, мы поехали. — Рыбина потянулась за третьей папироской. Ей с трудом удалось прикурить. — Как только мы все сделали, я ушла, — произнесла она негромко.

Так как очень важно было выяснить степень вины каждого из трех участников убийства, Кашелев попросил Рыбину подробно рассказать о самом моменте преступления.

— Значит, когда мы с Валентиной Сергеевной отправились к ней домой, — начала Рыбина, — приняли по полстакана. Для храбрости. Приезжаем, ее муж возится на кухне со своей лодкой. Валентина Сергеевна спрашивает у него: «Дома?» Маргарита то есть… Николай Петрович ответил: «Да». Беседуем тихо, чтобы Маргарита ничего не услышала. Валентина Сергеевна сказала, что сноху кончать будем. Николай Петрович поначалу заартачился, но она так на него цыкнула, что он и лапки кверху. Валентина Сергеевна объяснила что кому делать нужно. Мол, она и я спрячемся за занавеску, что полки прикрывает. — Следователь вспомнил полог на кухне Велемировых. А Рыбина продолжала: — Потом Николай Петрович позовет Маргариту на кухню и попросит ее зашить чехол. Маргарита нагнется, а Валентина Сергеевна в это время накинет на шею веревку…

— А в чем должно была проявиться по плану Велемировой лично ваше участие и Николая Петровича? — задал вопрос Кашелев.

— Если Маргарита будет сопротивляться, мы должны были помочь.

— Понятно, — кивнул следователь. — Что было дальше?

— Дальше, — повторила Рыбина, — все так и было…

Рыбина рассказала еще некоторые подробности.

— Что было потом? — спросил следователь.

— Потом Валентина Сергеевна сказала, что нужно перенести тело в комнату, где жили Георгий и Мара. Я сказала: «Это уже без меня». Велемирова ответила: «Хорошо, справимся сами. Только уходи так, чтобы тебя никто не видел». Ну я и смоталась.

— Значит, вы покинули квартиру Велемировых, когда труп Маргариты находился еще на кухне? — уточнил Кашелев.

— Да, — кивнула Рыбина. — Как уж они, перенесли ее и подвесили, этого я не видела. Потом мне Валентина Сергеевна рассказывала, что милиция поверила, будто Маргарита сама повесилась, — Рыбина усмехнулась. — На этот раз, выходит, попалась.

— Что вы имеете в виду? — насторожился следователь.

— Еще хвасталась! А я, дурища, уши развесила! И впрямь, думаю, может с рук сойти, — сокрушалась Рыбина, словно не слыша вопросов следователя, — если с внуком-получилось…

— Погодите, погодите, — не выдержав, перебил Кашелев. — Какой внук? Что получилось?

— Так я почему согласилась участвовать в этот раз? — объяснила Рыбина. — Валентина Сергеевна сказала, что когда избавилась от внука, то никто не догадался, в чем дело. Мол, и с Марой все будет нормально, только надо действовать с умом.

— Она говорила вам, что убила внука? — скрывая волнение, спросил Лев Александрович.

— Я ее за язык не тянула, — кивнула Рыбина. — Говорит, все поверили, что он засосал соску и задохнулся.

— Велемирова сообщала подробности?

— А зачем мне эти подробности? — пожала плечами Рыбина.

— Она объяснила, для чего убила внука?

— Да все для того же — чтобы разлучить сына с Маргаритой…

После того как следователь покончил с протоколом, Рыбина была отправлена в ту же Бутырскую тюрьму, в следственный изолятор.

Кашелев приступил к допросу третьего участника убийства.

Николай Петрович Велемиров и не пытался отрицать свою вину. Слушая его показания, следователь вспомнил то, что о нем говорили сын и соседка. Сразу было видно: этот человек совершенно лишен воли, сломлен настолько, что не способен ни на какие самостоятельные решения.

По словам Велемирова, с первых дней совместной жизни жена полностью подчинила его себе. Деспотизм Валентины Сергеевны не знал предела.

— Чуть что не так, — признался Николай Петрович, — била меня… Даже чайником по голове…

Сколько бы Велемиров ни приносил домой денег, супруге все было мало. Валентина Сергеевна всегда завидовала тем, кто покупает дорогие вещи, имеет отдельную квартиру, дачу. Уже не надеясь получить все эти блага от мужа, она последнюю надежду возлагала на сына, Георгия. Можно себе представить, каким ударом послужила для нее женитьба сына на «нищенке».

Кашелев услышал от обвиняемого то, что было ему уже известно из показаний свидетелей и писем убитой.

— А как к Маргарите относились вы? — спросил следователь.

— В общем, она была неплохая, — ответил Николай Петрович. — Жору любила, на ноги, можно сказать, поставила…

— Почему же и вы настаивали, чтобы Георгий бросил Маргариту?

— Валентина заставляла… А ей не поперечишь…

Велемиров только обреченно махнул рукой.

Не знал он, по его словам, и того, что обе женщины сговорились совершить такое. И то, что они заявились второго декабря утром и попросили Николая Петровича помочь в осуществлении намеченного, для него тоже было полной неожиданностью.

— Вы сразу согласились? — задал вопрос следователь.

— Нет, я не хотел…

Картину самого преступления Велемиров обрисовал так же, как и Рыбина. Помогал только потому, что ему приказали. Даже тут он не мог ослушаться жену, не говоря уже о том, чтобы остановить злодеяние.

По словам Николая Петровича, Рыбина действительно покинула их квартиру сразу после совершения страшного дела. Переносили труп и подвешивали тело на крюк вешалки супруги Велемировы вдвоем. Спустя некоторое время Валентина Сергеевна выбежала на лестничную площадку и стала стучать к соседям. На стук вышла Гаврилкина. Велемирова, изображая горем убитого человека, сообщила ей, что Маргарита покончила с собой.

Дальше все развивалось так, как было уже известно следствию.

О случае, когда Валентина Сергеевна пыталась накормить Маргариту пирожками со стеклом, Велемиров якобы не знал, хотя и показал, что у него хранилось толченое стекло, которое он использовал для шлифовки поделок из дерева.

После окончания допроса Велемиров также был взят под стражу.

В прокуратуре давно уже никого не было. Рабочий день давно закончился. Спрятав бумаги в сейф, Лев Александрович вышел на улицу. Он не сел в трамвай, а пошел пешком.

Стоял легкий морозец, с неба медленно падали нечастые снежинки, искрившиеся в свете фонарей. Хотелось очиститься, прийти в себя от всего услышанного.

Кашелева обогнала стайка подростков. Девчонки и мальчишки дурачились, бросаясь снежками. Их веселый, зажигательный смех звучал на всю улицу. Потом Лев Александрович повстречал старушку. Она наклонилась над санками, в которых сидел розовощекий карапуз. Поправляя внуку сбившуюся набок меховую шапку, она что-то ласково говорила ему. Ребенок улыбался во весь рот.

От этой картины у Льва Александровича потеплело на душе.

На следующий день Кашелев зашел к прокурору!

— Организатором и главным исполнителем убийства является Валентина Сергеевна Велемирова, — заключил Лев Александрович рассказ о ходе следствия. — Это совершенно очевидно. Степень участия других тоже более или менее установлена.

— А что вы скажете о показаниях Рыбиной относительно убийства Велемировой своего внука? — спросил Жилин. — Это не выдумка?

— Во-первых, не вижу причин, по которым Рыбиной надо было бы врать, — сказал следователь. — Во-вторых, есть документальное подтверждение причастности Велемировой к смерти грудного младенца. Как раз сегодня я получил заключение судмедэкспертизы…

Сергей Филиппович попросил Кашелева рассказать обо всем подробнее. Следователь обстоятельно доложил.

— Как видите, товарищ прокурор, тогда Велемирова устроила инсценировку самоудушения, а теперь с Маргаритой — самоубийства.

— Ну что ж, — заключил Жилин, — главный этап в расследовании вы уже прошли. Но по-моему, предстоит еще немало работы.

Лев Александрович тоже знал это. Продолжались допросы, очные ставки, выходы на место происшествия, назначались экспертизы…

В ходе предварительного следствия и на суде В. Л. Рыбина и Н. П. Велемиров полностью признали свою вину. В. С. Велемирова признала вину частично. То, что она убила внука, Валентина Сергеевна категорически отрицала, несмотря на очевидность и бесспорность установленных фактов и доказательств. Что же касается организации и участия в убийстве снохи, тут Велемировой деваться было некуда. Ей ничего не оставалось делать, как признаться: да, виновна.

22 марта 1955 года прокурор города Москвы государственный советник юстиции II класса Б. Ф. Белкин утвердил обвинительное заключение по делу. Московский городской суд вынес приговор. В кассационном порядке рассмотрел это дело Верховный Суд РСФСР.

В. С. Велемирова была приговорена к высшей мере наказания — расстрелу. Двое ее соучастников — к десяти годам лишения свободы, максимальному сроку, предусмотренному ст. 136 действовавшего тогда Уголовного кодекса РСФСР.

В. С. Велемирова обратилась в Президиум Верховного Совета РСФСР, а затем в Президиум Верховного Совета СССР с ходатайством о помиловании. В связи с этим дело поступило в уголовно-судебный отдел Прокуратуры СССР. После глубокого изучения материалов дела, я, прокурор отдела, подготовил проект заключения и доложил его Р. А. Руденко — Генеральному прокурору Союза ССР. Приговор суда законный и обоснованный. Виновность всех осужденных бесспорно доказана. И то, что В. С. Велемирова не заслуживает ни малейшего снисхождения и должна понести суровое наказание, сомнений не вызывало.

И вот спустя тридцать лет я снова листаю знакомые листы уголовного дела. И только в самом конце его я увидел документ, которого прежде не было, — копию постановления Президиума Верховного Совета СССР о рассмотрении ходатайства о помиловании Велемировой В. С., осужденной к высшей мере наказания. Этим постановлением, подписанным Председателем Президиума Верховного Совета СССР К. Ворошиловым и Секретарем Президиума Верховного Совета СССР Н. Пеговым, ходатайство В. С. Велемировой было отклонено.

Итак, правосудие восторжествовало, преступники были наказаны. Но все же оставалось одно обстоятельство, которое взволновало и не перестает волновать меня до сих пор как человека, гражданина.

Почему могло совершиться это редкое по своей дикости преступление? Ведь были же люди, которые жили рядом с Велемировой! Почему они молчали? Почему бездействовали? Почему?..

Во время предварительного и судебного следствия было допрошено 28 свидетелей. И почти все они, в один голос, подтверждали, что знали о недобром отношении В. С. Велемировой к своей снохе. Иные были прямыми очевидцами издевательств Валентины Сергеевны над молодой женщиной. Знали, видели, догадывались — и молчали! Никто не вмешался, не сказал: «Так дальше продолжаться не может!» Не отвели трагическую развязку.

Это относится к соседям Куреневой, Гаврилкиной, Блидер и другим, к брату мужа убитой — Павлу Велемирову, тете Маргариты — Ланиной…

И я спрашивал и спрашивал себя: произошло бы убийство, если бы эти 28 человек в самом начале создали вокруг поведения В. С. Велемировой атмосферу нетерпимости, встали на активную борьбу с человеконенавистнической моралью?

Уверен, что нет! А совершилось злодеяние потому, что у троих преступников был еще один соучастник — равнодушие окружающих. Его нельзя посадить на скамью подсудимых, дать срок. Но оставлять без внимания, без осуждения тоже нельзя. Мы не имеем на это права.

Читатель может задать вопрос: зачем я вспомнил об этой страшной, редкой по своей жестокости истории, произошедшей три десятилетия тому назад?

Отвечу. Когда и теперь я порой сталкиваюсь с холодным равнодушием к тому, что кто-то начинает измерять человеческое счастье в деньгах, квадратных метрах квартиры, в даче, машине и тому подобных благах, мне невольно приходит на память дело Велемировых. И я каждый раз думаю: нельзя допустить, чтобы где-нибудь, когда-нибудь повторилась подобная трагедия!