Протест прокурора

— О деятельности прокурора существует немало неверных представлений, суждений и отсюда — домыслов. Некоторые считают, что это такая должность, с высоты которой исполняющий ее может бесстрастно взирать на мир и требовать исполнения его предписаний и указаний. Дескать, прокурор — это все. Как сказал, так и будет. Как решил, так и останется. Эти суждения ох как далеки от наших ежедневных хлопот, — говорит Виктор Афанасьевич Кондрашкин, прокурор города Красногорска Московской области. — Да, люди приходят к нам со своими бедами, просят защитить от соседей, начальства, родственников или же не менее горячо вступаются за тех, других, третьих… Все это так, но сказать, что все решения даются прокурору легко и просто, что стоит ему поднять трубку, как все тут же бросаются исполнять его указания… Нет, это не так, далеко не так. Нередко случается, что, отстаивая самое простое и законное решение, приходится вступать в затяжные конфликты, отстаивать закон от произвольного толкования, а то и от пренебрежительного к нему отношения со стороны людей, скажем, весьма уважаемых, почтенных, облеченных и властью, и влиянием на судьбы людские.

Трудно не согласиться с прокурором. Ведь за каждым его словом десятки дел, судебных разбирательств, прокурорских протестов, людские судьбы.

Случается, что руководители предприятий, озабоченные производственными планами, показателями, обязательствами, забывают, что за всем этим стоит человек, у которого заботы, может быть, и проще: как устроить ребенка в сад, куда прописать мать, как вернуть деньги, незаконно изъятые бухгалтерией из зарплаты, — но для него весьма насущные.

Виктор Афанасьевич сам в прошлом работал на заводе и о настроении рабочего человека, его отношении к закону, к правосудию знает не понаслышке. Несчастный случай вынудил его уйти с завода — он лишился правой руки. Причем случилось это уже почти в тридцать лет. В такие годы начинать жизнь сначала непросто — на это не у каждого хватит духу.

Так ли уж редко встречаем мы людей, которых вышибают из седла куда меньшие неприятности! А тут весь намеченный жизненный путь пришлось менять. Диплом, полученный немалыми усилиями, потерял свое значение, да что там — надобность потерял. А времени на раздумья не было. К тому времени Виктор Афанасьевич был уже женат, родилась дочь, и одно это вынуждало принимать решение быстро и безошибочно.

Он поступил на юридический факультет, оказался едва ли не самым старшим студентом в группе. Было странно — взрослому человеку с законченным техническим образованием, с опытом производственной жизни, практику усваивать отвлеченные понятия, разбираться в юриспруденции, истории законодательства, изучать толкование тех или иных статей. Но, как выяснилось, именно опыт предыдущей жизни во многом помог Виктору Афанасьевичу. Там, где молодые ребята путались в истолковании производственных, человеческих отношений (сказывался недостаток их жизненного опыта), Кондрашкину было проще. Скорее всего, именно это помогло ему стать знающим юристом сразу после окончания института. Через несколько лет практической работы он уже был прокурором Красногорска — города с почти стотысячным населением, со множеством различных промышленных предприятий. Причем предприятий довольно крупных, с большими коллективами, живущими интенсивной общественной жизнью.

Каждый понедельник у прокурора — день приема.

Мы договорились с Виктором Афанасьевичем, что я побуду у него на приеме, познакомлюсь с делами, которыми ему приходится заниматься, с тем, как он эти дела решает.

— День приема граждан по личным вопросам — это особый день, он должен быть святым для каждого руководителя. Никакие, самые важные дела не должны нарушать прием. Назовите этот день тяжелым, беспокойным, каким угодно — суть не в этом. Он должен быть неприкосновенным. А то ведь что получается… У меня день приема — понедельник. И вдруг в райкоме ли, в горкоме, у директора крупного завода намечается какое-то совещание, конференция, встреча, беседа… И я должен все отложить и идти туда. Это недопустимо. Я отказываюсь в этот день от каких бы то ни было совещаний, какими бы важными они кому-то ни казались. Хочу добиться, чтобы ни один начальник жэка, комбината или завода не мог отменять день приема, переносить часы приема на более удобное для себя время. А то ведь там день приема отменили, там перенесли, там вообще забыли. За этим — сорванные рабочие смены, сорванные планы многих людей, которые несут свое возмущение куда дальше, чем хотелось бы тому или иному начальнику. Это все не только правовые вопросы, они становятся нравственными, идеологическими, и пренебрегать ими никому не позволено.

Эти резковатые слова прокурора были вызваны моим вполне невинным вопросом: действительно ли состоится день приема, не нужно ли дополнительно созвониться?

— Скажу вам больше, — добавляет Кондрашкин. — Человек, пришедший в прокуратуру в любой день недели, в удобное для него время, может получить у нас ответ на любой интересующий его вопрос. Ему нет надобности дожидаться ближайшего понедельника. Нет меня в прокуратуре — примет помощник, следователь. У нас здесь всегда найдется человек, способный дать грамотное разъяснение. Поэтому заранее вас предупреждаю: если вы ожидаете какого-то наплыва граждан, очереди в коридоре, выяснений, кому первому и в какой очереди входить в мой кабинет, — этого не будет. Очередь рассасывается в течение недели.

— А не может ли быть так, что человек, не удовлетворенный ответом вашего помощника, будет стремиться попасть на прием именно к вам?

— Почему же, конечно, подобные случаи бывают. Но они редки. Так обычно случается, когда человек пытается найти какую-то лазейку в обход закона. Не удалось обвести вокруг пальца помощника, авось прокурор окажется попроще. Такова логика подобных людей. Но мы исходим не из собственных представлений о той или иной проблеме, а из закона. И стараемся не искать в нем щелей ни для нарушителей порядка, ни для ретивых администраторов.

У Виктора Афанасьевича внешность достаточно прокурорская — крупное телосложение, как говорится, хороший рост, выразительные черты лица, седые виски.

В споре Кондрашкин не стремится тут же ухватиться за статью закона, процитировать положение и одним только этим ответить жалобщику. Он исходит из нравственных норм, пытается понять, прав ли человек с точки зрения наших обычных представлений о добре и зле, о допустимом и недопустимом в отношениях. И если уж такой разговор ни к чему не приводит, если посетитель нуждается именно в четкой юридической формулировке, тогда Виктор Афанасьевич открывает кодекс, и разговор приобретает вполне официальный характер.

Вот несколько встреч одного из понедельников. За ними виден и сам Виктор Афанасьевич, и проблемы, с которыми ему приходится сталкиваться.

ДРУГИЕ ОСНОВАНИЯ НЕ ПРЕДУСМОТРЕНЫ

Для этой женщины приход к прокурору был крайним шагом. Она и сама не знала, что еще в ее силах, что еще может предпринять. Так бывает частенько — вроде бы незначительные со стороны неприятности для людей, на голову которых они свалились, кажутся невероятной бедой. Ну хорошо, отчислили ее сына Валерика из детского сада и что же?

Женщина плачет и, судя по всему, заплакала не сейчас, когда ей предложили сесть и рассказать, в чем дело. Похоже, плачет она не первый день. Из ее бессвязной речи можно с трудом понять одно — Валерик отчислен из детского сада, поскольку ни она, ни ее муж с некоторых пор на механическом заводе не работают. Да, муж уволился, нашел другую работу, по специальности, рядом с домом, работу, которая обещает и перспективу, и заработок повыше, что далеко немаловажно в молодой семье.

— Так почему все-таки отчислили вашего ребенка? — уж который раз спрашивает Виктор Афанасьевич. Поначалу мне этот его вопрос показался несколько странным — ведь и он, и я уже уяснили, в чем суть. Но Кондрашкин снова и снова задает вопрос, пока у него не остается никаких сомнений, что он правильно и совершенно недвусмысленно понял все случившееся. Потом уже до меня дошло — для принятия решения прокурору нужно знать не только все детали происшествия, но и быть уверенным, что закон, на который он будет ссылаться, действительно применим к этому случаю.

Здесь же, не выходя из кабинета и не откладывая, он набирает номер директора завода. На месте оказался его заместитель.

— Вами отчислен из детского сада Валерий Пазынин на том основании, что его родители не работают на предприятии.

— Совершенно верно, — раздается из трубки уверенный голос человека, привыкшего принимать решения.

— Это противозаконно.

— Почему? Почему противозаконно, если у нас целая очередь в детский сад, причем очередь из родителей, работающих у нас, работающих давно, успешно, мы ценим их…

— Одну минутку, — прерывает разговорчивого заместителя Виктор Афанасьевич. — Мы не будем сейчас говорить о производственных показателях ваших очередников. Тема у нас другая. Вами из детсада отчислен ребенок. Это нарушение закона. Приказ об отчислении необходимо отменить.

— Немедленно? — усмехается человек на том конце провода.

— Да. Немедленно, — голос у Виктора Афанасьевича становится по-настоящему прокурорским. — Согласно положению о дошкольном детском учреждении, утвержденному Постановлением Совета Министров РСФСР 8 марта 1960 года, другими словами, у вас было двадцать пять лет на его изучение, — так вот, согласно этому постановлению отчисление детей может быть осуществлено только на основании медицинского заключения, из-за непосещения ребенком детского сада без уважительных причин или же за неуплату. Другие основания законом не предусмотрены. То есть другие основания являются противозаконными.

— Знаете, — голос заместителя явно стал тише, — я не представлял, что эти условности столь жестки…

— Это не условности. Это закон. И его надлежит исполнять. Отношение к закону как к некой условности оборачивается издевательством над человеком, — продолжает Виктор Афанасьевич.

— Ну что ж, если вы настаиваете…

— Поймите меня наконец! Не важно, настаиваю ли я или кто-то другой. Вы на своем посту обязаны исполнять закон. Вот и все. А поскольку вы его не исполняете, причем, подозреваю, что не исполняете сознательно, то я вынужден буду писать официальный протест на имя генерального директоре вашего предприятия.

— Хорошо, Виктор Афанасьевич. При первой же возможности…

— Нет. В течение десяти дней.

— Право же, вы слишком к нам строги…

— Десять дней даю вам на исправление беззакония не я, а закон.

Положив трубку, Виктор Афанасьевич оборачивается к женщине.

— Приходите через десять дней, если вашего сына не восстановят в детском саду. Но я думаю, что все будет в порядке.

— Спасибо, Виктор Афанасьевич, спасибо… А то уж не знала, как и быть. Хоть увольняйся… — так и не прекращая плакать, женщина выходит.

— Вас не удивляет, — обращается ко мне Виктор Афанасьевич, — как много людей, нарушая закон, пытаются объяснить это тем, что делают это во благо? Получается, будто закон вредит людям, а они, добрые души, подправляют его и приноравливают к тому, чтобы он радость, видите ли, приносил. Мы, дескать, об очередниках думаем! Простите, а эта женщина на кого работает? На марсиан? А ее муж? И потом, такое своеволие может довести до чего угодно. Этот объясняет свои действия тем, что о своих работниках печется, другой отчислит ребенка из детского сада на том основании, что тесновато там стало. Мало детских садов? Стройте. Находите возможности, налаживайте производство, получайте хорошую прибыль, появятся деньги. Думайте!

СПЛОШНЫЕ УБЫТКИ

В кабинет входит невысокий мужчина, в годах, румяный, остроглазый, входит бойкой деловой походкой, охотно садится на предложенный стул, но никак не может начать. Зачем он все-таки пришел, что привело его в кабинет прокурора города? Несколько раз оглядывается в мою сторону, и Виктор Афанасьевич догадывается — дело, очевидно, у посетителя слишком деликатное, чтобы говорить о нем при посторонних.

— Не обращайте внимания, — говорит он. — Этот товарищ занимается своим делом, он нам не помешает.

— Хорошо, — соглашается посетитель. — Значит, так… — он замолкает, пытаясь сосредоточиться, и в этот момент напоминает спортсмена перед прыжком, когда тот в мыслях повторяет каждое свое движение. — Значит, так… Сын у меня женился.

— Поздравляю, — говорит Виктор Афанасьевич, чтобы как-то подбодрить посетителя.

— Спасибо, конечно… Только вот… Жена ушла. Полгода пожили вместе, а потом в один прекрасный день она собрала свои вещички и ушла.

— Что же ее заставило так поступить?

— А бог ее знает! Вернулись с работы, а ее нет. И записочка — дескать, прощайте и все такое прочее. Обидно. Приняли, знаете, как родную, ни в чем отказа…

— Вы что же, хотите разыскать ее?

— А чего ее разыскивать! — посетитель хлопнул себя ладошками по коленям. — Она в записочке указала, куда едет и все такое прочее. Так что искать ее надобности никакой нету.

— С сыном что-то случилось? — Кондрашкин пытается понять, чего же хочет от него посетитель.

— С сыном? Нет, ничего… Пережил. Поскучал, конечно, привык он к ней за полгода, да и опять же дело молодое… Сын — ладно, сын перебьется, авось еще найдет себе жену. Но ведь обманула она его, осрамила, можно сказать. И не только его, но и вся наша семья оказалась вроде как…

— Чем же она осрамила вас?

— Как чем? Ушла.

— Вы с ней говорили, сын ездил к ней?

— Ну ездил — и что с того? Она его в дом не пустила.

— Надо же, как строго… Что же, она вещи увезла, обокрала? Возвращать не хочет?

— И опять нет, товарищ прокурор! Все сложнее, все куда сложнее. Ничего она у нас не украла, и за то ей великое спасибо. Даже подарки оставила. Сапоги сын ей подарил импортные — оставила. Косынку с лошадиными мордами нарисованными — тоже оставила. Пренебрегла! — посетитель привалился грудью к столу и прошептал последнее слово зловеще, чтоб понял и осознал прокурор зловредность сбежавшей жены.

— Итак, что вы хотите? — чувствовалось, что в голосе Виктора Афанасьевича появляется металл.

— Так ведь это… расходы.

— Какие расходы?

— А на свадьбу!

— Но свадьба без расходов не бывает!

— Я не о том, — посетитель полез в карман и вытащил сложенный вчетверо листок бумаги. — Вот смотрите…

И далее румянощекий мужчина четко и внятно изложил предмет своих забот. Он рассказал, как они с женой ездили к родителям невесты знакомиться и потратили на это дело около трехсот рублей. Билеты, дорога, обратная дорога, отпуск за свой счет, гостинцы, застолье — все было указано на его листочке и внизу стояла сумма — действительно около трехсот рублей. Далее сюда прибавлялись расходы на свадьбу, на подарки невесте, поездку, молодых к родне на Байкал, ремонт комнаты для молодоженов, покупка мебели, которая, кстати, осталась в доме незадачливого мужа, и так далее.

— Всего около пяти тысяч рублей, — печально закончил мужчина.

— И вы что же, хотите все это потребовать с жены вашего сына? — нахмурился Виктор Афанасьевич.

— Зачем все. Хотя бы половину. Посудите сами: были деньги, была жена, сын был устроен. А теперь ни денег, ни жены, да и сын печалится… Сплошные убытки. Закон должен сказать свое слово.

— Так, — тяжело вздохнул Виктор Афанасьевич и поднялся со своего стула. Прошелся по кабинету, и все это время посетитель вертел головой, не сводя с него глаз. — Так… Боюсь, не смогу вам помочь. Нет такого закона, чтоб с женщины требовать деньги, которые тратились без ее ведома…

— Она знала! — выкрикнул посетитель.

— Знала, — согласился прокурор. — Но ведь она не просила вас тратиться. И подарки она вам оставила, видимо, опасаясь, что вы и за них потребуете с нее деньги. Наверное, не сладко ей у вас жилось…

— Пусть поищет, где слаще! — глаза посетителя впервые сузились и стали маленькими и злыми. — Пусть поищет!

— Думаю, ей не трудно будет найти такое место. И потом, если уж все ставить на свои места, то деньги вы тратили не на нее, а на сына, верно? Вы устраивали его будущее. И все ваши заботы были о нем. И если у него не состоялась семейная жизнь, она так же не состоялась и у нее… Вот вы сюда приехали на такси?

— Ну? — настороженно проговорил посетитель.

— Значит, вы сейчас можете потребовать с меня, деньги на оплату машины.

— Это почему вы так обо мне думаете?

— Ну как же. Вы приехали, я вам в помощи отказываю, потратились вы зря и, получается, по моей вине. Значит, по вашей логике, я вам должен оплатить такси, правильно?

— Ничего, — посетитель свернул свой листок, — найдем правду. — Он направился к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся и потряс листочком в воздухе: — Найдем, Виктор Афанасьевич! Не здесь, так в другом месте.

— Желаю успеха.

Кондрашкин прошелся по кабинету, помолчал.

— Знаете, что я вам скажу, — остановился он возле меня. — Последнее время замечаю у некоторых какую-то несимпатичную боязнь чего-то недополучить. С одной стороны, тут наша вина — у людей недостаток юридического образования. Но с другой стороны — странная озабоченность. Кто-то получил квартиру, может, и мне пора менять? У кого-то ребенок родился, пособие выдали, а вот мне не выдали, когда мой сын десять лет назад родился, может, положено? И, отталкиваясь от таких вот рассуждений, некоторые приходят к совершенно диким требованиям и претензиям… Моральная сторона — ладно, там все проще…

— Или сложнее, — добавил я.

— Возможно, сложнее. Но, знаете, на какие мысли наводят подобные случаи? Все юридические решения должны быть непременно четкими и ясными, они не должны давать малейших оснований для кривотолков. Никакой недоговоренности. Этот тип, который только что был здесь, ведь он пытался все сделать по закону, закон хотел привлечь на свою сторону. Он понимает, что ехать к женщине и требовать с нее деньги за свадьбу и за то, что он ездил к ее родным, — подлость, и потому хотел переложить это некрасивое деяние на закон. Дескать, я тут ни при чем, но что по закону положено, то отдай. Вот второе дно его визита. Сын-то не пришел? Если он сыну расскажет о том, что был у прокурора и советовался, как деньги с его жены содрать за ремонт собственной квартиры, тот ему еще и по шее может дать. И не будь я прокурором, тоже добавил бы, — улыбнулся Кондрашкин.

ПРОТЕСТ

В кабинет вошла секретарь и положила на стол перед Виктором Афанасьевичем папку с документами.

— Подпишите, пожалуйста, — сказала она.

Подписав, Кондрашкин протянул мне один листок.

— Посмотрите, чем еще приходится заниматься городскому прокурору…

Документ со штампом прокуратуры в левом верхнем углу назывался «Протест».

— Другими словами, наказание, определенное народным судьей, недостаточно? — спросил я у Кондрашкина.

— Конечно.

— И что ему грозит сейчас?

— Если следствие подтвердит все указанные хулиганские действия, то в соответствии со статьей — несколько лет заключения. Думаю, он их вполне заслужил. До развода жена много раз жаловалась на избиения, а после развода, уже не имея никаких отношений со своей семьей, он повадился время от времени проверять, кто ходит в гости к его бывшей жене, какие у нее отношения с тем или иным человеком, то есть присвоил себе право контролировать личную жизнь человека, с которым его уже ничто не связывало.

— Может быть, он до сих пор любит ее?

— Ну и что? — спокойно спросил Виктор Афанасьевич. — Разве это дает ему право издеваться над беззащитной женщиной? Чего стоит любовь, если она выражается с помощью железного прута, брани, взломанной двери? Какие бы высокие чувства его ни обуревали, но если они проявляются в таких вот хулиганских действиях, тут уж, прошу прощения, суду предстоит оценивать их силу и страсть. Обратите внимание на одну небольшую деталь — милицию вызвал парнишка, сын Бокарева. Он учится в третьем классе, это возраст, когда мальчишки особенно привязываются к своим отцам, если, конечно, привязываются. Здесь же все наоборот. Именно сын при каждом скандале поступает наиболее последовательно — вызывает милицию. Мать колеблется, теща побаивается, а он звонит.

— А чем вызвано столь мягкое решение судьи?

— Все очень просто. Пришла жена к судье и сказала, что нет у нее никаких претензий, попросила не наказывать строго… И так далее. Упросил Бокарев свою бывшую жену, упросил… А через неделю снова устроил дебош. Такие дела.

— А если эта женщина опять придет и опять будет просить, чтобы ее бывшего мужа не судили слишком строго?

— Не придет, — сказал Кондрашкин. — В больнице она. Сотрясение мозга. Во время последнего скандала Бокарев толкнул ее, она упала, ударилась головой о батарею парового отопления… Не придет. Этими обстоятельствами, собственно, и вызвано появление протеста. — Виктор Афанасьевич еще раз перечитал уже подписанный документ и положил его в папку.

— А сын?

— Да, в таких случаях часто возникает вопрос о детях. Как бы, строго или мягко, мы ни судили виновных, что-то надо делать с детьми, на кого-то их оставить… В данном случае есть две бабки, которые готовы последить за ребенком. А вообще… Приходится учитывать интересы детей.

ЗА ЧТО БЬЮТ ВОЛКА…

Посетительница была нервной, взвинченной, причем это выражалось не только в ее словах, но и в походке, в разболтанных движениях рук. Лицо женщины казалось помятым, видимо, вечер у нее был куда веселее, нежели утро.

— Что же получается, товарищ прокурор, — начала она сразу с истеричной ноткой в голосе. — Стоит человеку оступиться, стоит оплошность допустить — у него тут же детей отнимают?!

— У вас отняли детей? — Виктор Афанасьевич сразу пытается понять суть будущего разговора.

— А если бы я без билета в автобусе проехала, меня тоже лишили бы родительских прав? Так по-вашему получается?

— Вас лишили родительских прав?

— Да. Лишили. Понимаю, если бы я своих детей не любила, — тут истеричность у женщины сменилась плаксивостью. Она достала платок, начала сморкаться, из глаз ее побежали послушные слезы. Присев, она некоторое время молчала, предаваясь своему горю.

— Внимательно вас слушаю, — напомнил ей Кондрашкин о своем присутствии.

— Отсидела я… Понимаете, отсидела. Пять лет.

— За что?

— За хищения, — сквозь слезы ответила женщина, но уже видно было, что она опять держит себя в руках, что слезы кончаются и сейчас-то начнется серьезный разговор.

— Наверное, выросли детишки за это время?

— Подросли, — поправила женщина.

— И давно вас лишили прав?

— Да уж с полгода.

— Что же раньше не пришли?

— Все не могла поверить, все думала: ошиблись в суде, что на самом-то деле такого и быть не может.

— Где же дети сейчас?

— У мужа. У бывшего, конечно.

— Вы разведены?

— Стану я с таким сквалыгой жизнь коротать!

— И вы предпочли коротать ее в заключении?

— Спокойно, товарищ прокурор. Спокойно, — голос ее снова зазвенел. — Я мать. Меня посадили за хищения, согласна. Правильно посадили, хотя и многовато дали. Годика вполне бы хватило. Но тут вы уже не поможете. А что дальше получается? Возвращаюсь я к своим детям, пять лет без них страдала, все глаза выплакала, пять лет. А мне говорят — катись. Как это вам нравится?

— Другими словами, вас лишили родительских прав? — снова повторяет свой вопрос Виктор Афанасьевич. Он, кажется, готов повторить его еще десять раз, пока сквозь обиды, слезы, истерику не пробьется к четкому, ясному ответу.

— Лишили. А спрашивается — для кого я воровала? Для себя? Нет, для детей. Да, я любила их и сейчас люблю больше жизни, — женщина опять достала платок. — Из-за них и пошла на эти хищения. Не могла совладать со своей любовью к детям. Может быть, я никудышная строительница нового общества, но детей своих я люблю и все, что сделала, сделала ради них. Вот так. Может быть, я сделала для них больше, чем позволено? Больше, чем полагается делать для своих детей? Согласна. Но лишать меня за это материнских моих прав… Это беззаконие.

— Да, это нехорошо, — согласился Кондрашкин.

После этою он поднял телефонную трубку, набрал номер.

— Тут ко мне пришла на прием гражданка…

— Мельникова, — подсказала женщина.

— Мельникова, — повторил Кондрашкин. — Она жалуется на то, что ее лишили родительских прав. Так… А, знаю. Так это она… Все ясно. Спасибо.

Кондрашкин положил трубку и некоторое время молча, даже с каким-то сочувствием смотрел на посетительницу.

— Ну? — не выдержала она. — Что там еще про меня наговорили? Так и будете всех слушать, кто чего скажет, кто чего вякнет…

— Простите… Есть такая пословица… Не за то волка бьют, что сер, а за то, что овцу съел.

— С волком ладно, пусть бьют, а меня за что?

— Я считаю, гражданка Мельникова, что вы сознательно пытались ввести меня в заблуждение. Вы прекрасно знаете, что вас лишили родительских прав вовсе не за осуждение, не за то, что вы пять лет в заключении были. Вы, простите, вернувшись оттуда, о детях своих вспомнили далеко не сразу. А что касается прежних событий, то, может быть, им кое-что и перепадало из похищенного вами, но хищениями вы занимались вовсе не ради детей. А вернувшись, и вовсе о них забыли. Я знаю вашу историю, подробно с ней знакомился, разговаривал с судьей. Будем говорить откровенно?

— А как же! — воскликнула Мельникова, но уже без напористости.

— Получается так, что вернулись вы не к детям, на которых ссылаетесь. Вернулись к прежним своим дружкам… Дети не видели вас неделями. Да и подросли они, как вы говорите. Сами разобрались что к чему. И когда суд выносил свое решение, учитывалось мнение не только соседей, которые видели всю вашу жизнь, но и мнение детей. Они ушли к отцу. Он был у меня, мы подробно обо всем поговорили…

— Сговорились? — неожиданно выкрикнула Мельникова.

— У меня нет оснований оспаривать решение суда, — сдержанно закончил Виктор Афанасьевич. — Если у вас больше нет ко мне вопросов, до свиданья.

— А как же дети?

— С ними все в порядке.

— Без матери? Разве может быть у детей все в порядке?

— Видите ли… С вами им не будет лучше. Вы это и сами знаете. Разве нет?

Она вышла, не ответив.

ЛУКОВАЯ ИСТОРИЯ

Раздался телефонный звонок, и Виктору Афанасьевичу доложили, что на местном рынке задержан странный торговец луком. Человек этот якобы приехал откуда-то, привез лук, выращенный им самим на своем собственном участке, и на законных основаниях продает его. Однако при выяснении обстоятельств он попытался сунуть взятку сотруднику ОБХСС, а когда тот, возмущенный, накричал на него, увеличил взятку с двадцати рублей до ста пятидесяти. По документам никаких участков, кроме мандариновых, нет на родине у этого торговца. Да и лук ничем не отличается от того, который продается в соседнем киоске. Правда, в киоске он стоит пятьдесят копеек, а у этого торговца в четыре раза дороже.

— Другими словами, вы подозреваете, что он попросту спекулирует местным луком? — спросил Кондрашкин.

— Да какие там подозрения, мы знаем, из какого магазина ему завезли этот лук. Единственное, что он сделал, это пересортировал его. Который крупнее, продает по два рубля за килограмм, помельче — рубль пятьдесят. Вот и все его хлопоты по выращиванию урожая.

— А что говорит директор магазина, откуда лук завезен?

— Все отрицает. Настаивает на том, что весь завезенный лук продан в магазине.

— А если, в самом деле он его продал?

— В магазине нет никаких следов лука.

— Это еще ни о чем не говорит. Может, в магазине хорошая уборщица. Очевидно, лук был завезен не только в этот магазин. Обратитесь на базу. Вам понадобится эксперт — действительно ли лук, который продавался на рынке, выращен в южных краях…

— Все понятно, Виктор Афанасьевич.

Звонок прозвучал уже в конце дня, но воспроизведем его тут же, чтобы не растягивать несложную, в общем-то, историю по изобличению спекулянтка. Оперуполномоченный ОБХСС доложил, что эксперт дал заключение: лук принадлежит к тому же сорту, той же партии, которая была завезена на прошлой неделе. Со спекулянтом все стало ясно. Более того — нашелся водитель, который по договоренности с директором, минуя магазин, сразу отвез лук на рынок. Там видели эту машину, запомнили и водителя, и торговца.

— Необходимо точно установить сумму убытка и сумму предполагаемой прибыли, — напомнил Кондрашкин. — Взвесьте весь лук, оцененный спекулянтом в два рубля, и лук, оцененный в полтора рубля. И определите сумму, какую он рассчитывал получить. Это важно для возбуждения уголовного дела.

— Он поднял взятку до пятисот рублей, — сообщил оперуполномоченный, — советовался со мной, кому бы ее предложить.

— Значит, с размахом работал человек, — улыбнулся Кондрашкин. — Вы пройдитесь по рынку с экспертом — может быть, этот случай не единичный?

— Уже занимаемся. Кстати, задержанный требует справедливости. Хочу, говорит, видеть прокурора.

— Ну что ж, если настаивает, увидимся.

И Виктор Афанасьевич положил трубку.

— Не хочет ли он повысить взятку до тысячи рублей? — предположил я.

— Как знать, — рассмеялся Кондрашкин. — Как знать. Во всяком случае предстоит большая работа. Вполне возможно, что этот тандем «торговец — директор» торгует не только луком. В магазине бывают и мандарины, и лимоны, и другие дары природы.

ЧТО МОЖЕТ ПРОКУРОР?

— Не следует думать, — говорит Виктор Афанасьевич, — что прокурор во всей системе власти, в городе ли, в районе, стоит особняком и лишь строго поглядывает по сторонам — нет ли где нарушения, не пренебрегли ли где законом… Вовсе нет. Все гораздо сложнее, многозначнее. Очень часто приходится сталкиваться со случаями, когда одна сухая ссылка на закон ничего не решает. Всегда нужно учитывать человеческие отношения, реальные условия, в которых принималось то или иное решение. Если, невзирая на все это, жестко поступить в полном соответствии с законом, то можно не только не исправить дело, но и навредить…

— Иначе говоря, прокурорская работа — творческая?

— Я бы не стал говорить столь категорично, а то можно этим творчеством слишком уж увлечься. Хотя поиски решений, прикидок, согласований, уговариваний часто и носят творческий характер…

Вошла женщина, помолчала, ожидая, пока Виктор Афанасьевич запишет ее имя в журнал. Разговор с ней был недолгий и постороннему малопонятный.

— Ну что, Вера Ивановна? — спросил он.

— А что… Ничего. Как было, так и есть.

— И ничего не изменилось?

— Ничего. Не могу, говорит, я сам себе в глаза наплевать. Никто, говорит, меня не поймет. Смеяться, говорит, будут надо мной.

— Как же нам быть?

— Решайте, Виктор Афанасьевич. А то у меня уж соседи спрашивают: кто у нас прокурор — Кондрашкин или наш председатель?

— Интересуются, значит, соседи? — усмехнулся Кондрашкин. — Ну ладно, Вера Ивановна. Все понял. Сейчас мне сказать нечего, на этой неделе буду у вас. Договорились? И там, на месте, все решим. Закон на вашей стороне, значит, я тоже на вашей стороне. Постараемся убедить вашего упрямца.

Посетительница ушла, и Виктор Афанасьевич рассказал об одном из затяжных конфликтов, в которых ему доводится время от времени участвовать.

— И часто бывают такие конфликты?

— Нет, — он покачал головой. — Редко. Но для тех, кто в них замешан, это слабое утешение, верно?

Некоторое время тому назад правление одного из колхозов у гражданки Авдеевой изъяло часть приусадебного земельного участка и передало соседке. Все это было проделано на том основании, что Авдеева в данное время в колхозе не работает и пользы от нее никакой нет. А соседка, дескать, работает и уже по этой причине в земле нуждается больше.

— Решение противозаконно, — говорит Кондрашкин. — И я направил официальный протест председателю колхоза. Суть его заключается в том, что участок был предоставлен в соответствии с законом. Есть четко сформулированные причины, на основании которых земля может быть изъята.

— Это, очевидно, в том случае, если бы Авдеева выехала из этой местности?

— Отъезд — одна из причин. Но не в этом главное. Участок был предоставлен по решению общего собрания колхозников. Правление же колхоза не имеет права ни давать участок, ни отбирать его. Предоставление земли соседке могло быть сделано только при наличии свободной земли, и опять же по решению собрания колхозников. Кроме того, Авдеева — участница войны, землю у нее отняли вместе с садом…

— И чем закончился конфликт?

— Самое печальное, что конфликт не закончился. Председатель моим протестом пренебрег.

— И такое может быть?

— Пренебрег, — повторил Кондрашкин. — Извиняется, улыбается, звонит по телефону, заверяет в искреннем уважении и ко мне лично, и к закону, который я представляю, однако решения своего не отменяет. Говорит, неудобно ему перед людьми. То он, мол, решает одно, то он решает другое… Самолюбие у него оказалось на гораздо большей высоте, нежели правосознание.

— Какой же выход?

— Пишу в областную прокуратуру. Оттуда отвечают, да, все правильно, вы поступили в полном соответствии с законом, но, чтобы переломить упрямство председателя, надо обратиться в партийные органы. Вот и бумага из областной прокуратуры, — Виктор Афанасьевич протягивает ответ на официальном бланке. — Звоню первому секретарю, докладываю обстановку. Тот улыбается — хорошо знает председателя. Обещал поговорить с ним. А если тот будет продолжать упрямиться? Что мне делать? Штрафовать его? Не имею права. Встречаю как-то… Нехорошо, говорю ему, стыдно. А председатель уж и сам не рад, что влез в эту историю. Он не знал, что нарушает закон, отбирая землю у одного человека и передавая ее другому. Не знал. Хорошо. Но когда узнал — исправляй! Оказывается, тоже непросто. Там, в колхозе, свои отношения между людьми. Ведь надо собрать правление, объяснить, расписаться в своей безграмотности по части закона… Ну и так далее. Кроме того, обострили все сами соседки. Одна будоражит людей, что, дескать, к прокурору ходила, и он еще покажет и тебе и твоему председателю. А вторая говорит, что мы еще посмотрим, кто тут прокурор…

— То есть соседская склока вмешалась в дела правосудия?

— А вы что думаете! Среди людей живем, и приходится все учитывать. Поеду в колхоз, проведем собрание, объясним положение. Спокойно, откровенно. Выслушаем, примем решение. И закон будет соблюден, и авторитеты не пострадают, — улыбнулся Кондрашкин.

— А что, если не получится? Если кому-то все-таки придется пострадать?

— Закон не пострадает, — посерьезнел Виктор Афанасьевич.

ХОЧУ НА МОРЕ

Следующий посетитель был немногословен, однако настроен решительно.

— Здравствуйте, — сказал он, глядя исподлобья. — Хочу поговорить с прокурором. Моя фамилия Носов, зовут меня Юрий Дмитриевич, работаю прорабом в строительно-монтажном управлении.

— Очень приятно. Садитесь. Что у вас стряслось?

— Ничего не стряслось. Как работал, так и работаю. План даю, задания выполняю, премии получаю, о чем очень сожалею. Хотя вы и не поверите.

— О чем сожалеете?

— Сожалею о хорошей своей работе, Если не поможете, придется мне свои обороты сбавить и с хорошей работой заканчивать. Начну прогуливать, запарывать строительство, срывать графики, сроки и уж тогда-то заживу, как все люди, — все это Носов проговорил серьезно, без улыбки, и по всему было видно, что он так и поступит.

— Чем же вам не нравится хорошо работать?

— Вы когда были в отпуске, простите? — вопросом на вопрос ответил посетитель.

— Мм… В прошлом месяце.

— А я — в поза-поза-позапрошлом году. К морю хочу. И жена хочет. И дети. Вот так.

— Вас не пускают в отпуск?

— Не пускают. Некому, говорят, будет работать. Пьяницы, лодыри и прогульщики идут в отпуск каждый год. А я, передовик, весь в грамотах, в благодарностях, при знамени, в отпуск пойти не имею права, да? Можно подумать, что мне, кроме этих грамот и благодарностей, больше ничего и не нужно на белом свете. А мне, между прочим, нужно еще и море. И дети мои от моря не откажутся. И жена.

— Кто ваш начальник? Телегин?

— Он самый. Большой души человек. Очень о производстве болеет.

Кондрашкин тут же набрал номер телефона начальника строительно-монтажного управления, объяснил, с чем к нему пришел Носов.

— Это что же он, жалуется? — спросил возмущенный начальник.

— А почему ему не пожаловаться, если он действительно несколько лет не был в отпуске?

— Так ведь он обещал доработать до конца года, а уж потом идти!

— Если я правильно понял, вы, наконец, решили отпустить его в отпуск, да и то в январе, так?

— Видите ли, Виктор Афанасьевич…

— Как он у вас работает?

— Если б плохо работал, не держали бы…

— Теперь я понимаю, почему у вас так мало людей, на которых можно положиться, — сказал Кондрашкин и прекратил разговор.

В тот же день был составлен протест. Мне довелось прочитать его. Оказывается, у Носова не только скопилось три годовых отпуска, но еще несколько недель отгулов, которые он также не мог получить, хотя по закону они должны быть предоставлены ему в две недели.

Я позвонил Кондрашкину через несколько дней и спросил, чем кончилось это дело.

— А чем, пришел официальный ответ на бланке, подписанный непосредственно самим товарищем Телегиным. Ушел в отпуск Носов, к морю поехал.

— Надолго поехал?

— Долго ли пробудет — не знаю, но может задержаться на семьдесят девять дней. Думаю, успеет загореть за это время. И опять же детишек порадует, — усмехнулся в трубку Кондрашкин.

— А что же управление? Работает?

— Работает! Но, говорят, план под угрозой. Как бы не пришлось Носова из отпуска отзывать.

ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО

Эта посетительница прекрасно держала себя в руках, говорила подчеркнуто сухо, но по этой вот бесстрастности чувствовалось, как тяжело давалась ей сдержанность. Обойдя уйму контор, начальников, кабинетов, отсидев в приемных десятки часов, промаявшись неизвестностью, Кашникова получила, наконец, место в детском саду для своего сына. Все было решено, и оставалась только последняя мелочь. Та самая мелочь, которая, собственно, и привела ее в кабинет прокурора города: оставалось получить справку в жилищно-коммунальном отделе о составе семьи. То есть подтвердить то, что ни у кого не вызывало сомнения, но без этой пустячной бумажки в детский сад ребенка не принимали.

— Все правильно, — обронил Кондрашкин.

— Что правильно? — спросила женщина.

— И не примут без справки. Такой порядок.

— А я и не настаиваю на том, чтобы его приняли без справки. Пусть принимают со справкой. Но пусть мне эту справку дадут.

— Дадут, — кивнул Кондрашкин, включаясь в суховатый обмен репликами.

— Вы думаете?

— Обязаны дать…

— Почему же не дают?

— Издеваются, — ответил Виктор Афанасьевич тихо, без выражения, будто говорил сам с собой.

— А кто же дал им такое право?

— Сами взяли. Чем они объясняют нежелание дать справку?

— Говорят, что квартплата не внесена.

— Почему же вы не платите?

— Плачу.

— А они?

— А они делают вид, что не заплачено. Квартплата внесена за месяц вперед…

— Подождите, — Кондрашкин остановил женщину. — А при чем тут квартплата?

— Они говорят, что справку не могут дать до тех пор, пока я не заплачу за квартиру, а квартира…

— А квартира давно оплачена?

— Конечно!

— Дело в том, товарищ Кашникова, что справка о составе семьи и квартплата никоим образом между собой не связаны, понимаете? Ни юридически, ни финансово, никак. Если некий чиновник ставит их в зависимость друг от друга, значит, одно из двух — или же он не знает закона и не может исполнять свои обязанности, или же он откровенно издевается.

— Конечно, издевается!

— И я так думаю.

Виктор Афанасьевич вызвал секретаря и тут же, как говорится, не сходя с места, продиктовал протест.

— Записывайте: «Протест. В прокуратуру города обратилась с жалобой гражданка Кашникова Л. Б. на то, что домоуправ Т. А. Сивова не выдает ей справку о составе семьи в связи с тем, что Кашникова якобы имеет задолженность за квартплату… Записали? Указанные действия Т. А. Сивовой являются незаконными. По поводу неуплаты за квартиру необходимо обращаться в нотариальную контору за исполнительной надписью о взыскании задолженности в бесспорном порядке. Однако это не выполняется по вине самого домоуправления…»

— Так ведь заплачено! — не выдерживает посетительница.

— Мы сейчас говорим не об этом, — успокоил ее Кондрашкин. — Продолжаем, — обернулся он к секретарю, — «…не выполняется по вине самого домоуправления». Есть? «В то же время неуплата не может являться препятствием для выдачи справки о составе семьи, которая необходима Кашниковой для устройства сына в детский сад. На основании изложенного, руководствуясь законом «О Прокуратуре СССР», предлагаю…» Напечатайте заглавными буквами на отдельной строке: «ПРЕДЛАГАЮ незаконные действия Сивовой Т. А. отменить, Кашниковой Л. Б. выдать справку. Протест должен быть рассмотрен в течение десяти дней. О результатах сообщить в прокуратуру. Подпись: прокурор города Красногорска, старший советник юстиции В. Кондрашкин». Все.

— Вас устраивает такое решение? — повернулся он к женщине.

— Конечно.

— Скажите в приемной, пусть заходит следующий.

Пока не зашел очередной посетитель, я спросил:

— Виктор Афанасьевич, и часто к вам обращаются с такими вот вопросами?

— Видите, чем приходится заниматься прокурору — справками о составе семьи, устройством детей в детский сад, случаются еще вопросы, которые может решить школьный учитель, участковый врач… Знаете, бывает, что люди тщеславные, недалекие, попадая на тот или иной пост, где они могут как-то влиять на судьбы других людей, начинают откровенно вредничать. Они либо видят вокруг себя «злоумышленников» и начинают в меру отпущенных им возможностей их изобличать, ставить препоны, забывая при этом, что перед ними самые обычные, честные люди, имевшие несчастье попасть к ним в зависимость; либо, упиваясь властью, пытаются подменить собой прокурора, судью, непосредственного начальника, самого господа бога. И заметьте — сами, прикрываясь высокими словами, остаются неуязвимыми. Вы думаете, мы заняты в основном изобличением убийц, грабителей, расхитителей? Ничего подобного. Девяносто процентов времени уходит на борьбу с самоуправством. Трудовые конфликты, незаконные увольнения, выселения из квартир, штрафы, административные наказания, вынесенные в нарушение прав и норм, — вот наши будни. Вот та же управдом Сивова! Это не первая жалоба на нее. Она тоже не прочь видеть себя на страже закона, морали, нравственности! А на самом деле — принципам нашего социалистического общежития наносит ущерб.

ТЕКУЧКА…

День приема продолжался, и постепенно, с каждым новым посетителем становилась все понятнее работа прокурора города.

Вот пришел жаловаться старик, у которого работники милиции изъяли ружье — соседи заявили, что он время от времени не прочь этим ружьем пригрозить. Может быть, соседи не правы, решили за что-то наказать старика, а может, и сам хозяин ружья в свои преклонные годы слишком уж горяч? Во всяком случае, решить вопрос сразу и окончательно не удалось.

Пришла женщина, которая после операции не могла выполнять тяжелых физических работ, а на производстве ее ставили именно на эти работы.

Возник вопрос самовольного заселения комнаты… Оказывается, принят закон, подтверждающий, что выселить кого-либо можно только, имея санкцию прокурора, а прокурор даст санкцию на выселение лишь в том случае, если у семьи больше восьми квадратных метров на человека. Администраторы, рванувшиеся было выбрасывать людей из ранее пустующих комнат, проявили беззаконие, и опять пришлось вмешиваться прокурору.

Кого-то уволили по сокращению штатов, а потом выяснилось, что никакого сокращения не было — просто свели счеты с неугодным человеком, который вел себя непочтительно с начальством.

И опять прокурор пишет протест, отстаивает, оспаривает. И опять слышит в ответ заверения, оправдания, ссылки на незнание закона…

— Когда человек совершает уголовное преступление, то при вынесении приговора ссылки на незнание закона не берутся в расчет. Незнание закона не освобождает от ответственности, — резко говорит в трубку Кондрашкин. — А у вас получается, что вы даже вроде гордитесь своим незнанием. Дескать, на кой нам закон, коли у нас чувство справедливости сильно развито! Представляете, как получается, — говорит уже мне Виктор Афанасьевич, положив трубку, — получается, что они хотят поступить во благо, а закон мешает им поступить справедливо, с пользой для дела и с заботой о людях. А в результате, когда присмотришься, — самое беспардонное сведение счетов с ершистым, но честным человеком.

— Пример?

— Вот, пожалуйста! Снесли дом, А женщине, которая там жила, предложили вместе с детьми переехать в другой город, поскольку прознали, что у нее в том городе какая-то родня. Но во-первых, она здесь работает, живет, у нее здесь все жизненные связи, ее дети здесь учатся.

— А там — родня?

— Родня-то, оказывается, ее бывшего мужа! Кто она им? А когда поднимаю вопрос, мне говорят, дескать, жилья не хватает. Если мало жилья — берегите то, что есть. Не спешите сносить ради пейзажных красот.

Следующий посетитель пожаловался на незаконное увольнение, но выяснилось, что за его увольнением стоит пять лет пьянства, прогулов, срывов заданий. Кондрашкин уже мог писать протест не в защиту этого «пострадавшего», а в защиту рабочих, по вине администрации вынужденных так долго терпеть рядом с собой бездельника, так долго работать за него — ведь он получал деньги, которых не зарабатывал.

День приема завершался, сумерки за окном становились все темнее, а светло-желтые осенние листья, которые, казалось, тоже прибавляли света в кабинете, померкли и растворились в черноте ночи, когда закончился этот понедельник, день приема граждан по личным вопросам.

И ДРУГИЕ ДЕЛА…

А кроме того, у прокурора Виктора Афанасьевича Кондрашкина немало других дел и забот. Выступления в печати, встречи в лекционных залах, вечера вопросов и ответов. И еще непосредственная борьба с правонарушениями. Как известно, именно прокуратуре доверено заниматься особо опасными преступлениями — убийствами, насилиями, крупными хищениями. Надо сказать, что и здесь Красногорская прокуратура выглядит неплохо.

Многие преступления раскрыты с истинным мастерством, с профессиональным умением. По итогам следствий, которыми руководил Виктор Афанасьевич, областная прокуратура подготовила письмо, разослала его по всем прокуратурам области. Обращалось внимание на сложность, запутанность преступлений, неоднозначность следов, а то и на их полное отсутствие. Предлагалось всем поучиться у красногорцев настойчивости, мастерству, умению разгадать преступника не только с криминалистической, но и с психологической точки зрения.

Но о самих преступлениях, об их раскрытии — как-нибудь в другой раз. О сомнениях и находках, об ошибочных и правильных версиях, о следственных тупиках и прозрениях, о допросах и очных ставках, о задержании преступника, которого сначала все так жалели, которому все так сочувствовали и которого, как в хороших детективных романах, никто не мог даже заподозрить.

Но это — другие истории.

А день приема, хоть и тяжелый, но не столь тягостный.

— Здесь все-таки имеешь дело с нормальными людьми, которые, если и идут в прокуратуру, то за помощью, за поддержкой, — говорит Виктор Афанасьевич Кондрашкин и захлопывает журнал учета посетителей.

День приема окончен.