Против течения. Десять лет в КГБ

Аутер Бэнкс, Северная Каролина

К тому времени, как я ступил наконец на тротуар, было уже темно. Я направился в сторону отеля, отметив с облегчением, что большая часть ведущей туда заасфальтированной тропинки отлично освещена. Лишь один небольшой пролет был погружен во тьму. Как только я вступил в эту темь, передо мной неожиданно замаячила фигура какого-то человека. Я подошел ближе и разглядел, что на нем была форма полицейского.

— Добрый вечер, — весело приветствовал он меня. — Будьте осторожны. Тут опасно. Во время последнего шторма смыло часть тротуара, и, если зазеваешься… можно упасть и разбиться. Тут ваша жизнь в ваших собственных руках.

ВАШИНГТОН, 80-е ГОДЫ

Хотя этой главе надлежало бы завершиться словами „и стали они жить-поживать да добро наживать”, мое будущее мне не известно — даже в большей степени, чем оно неизвестно другим людям. Надо мной по-прежнему тяготеет смертный приговор, а, кроме того, в минувшие годы у меня был ряд грустных и разочаровывающих моментов, так что я не могу завершить эту историю словами из сказки со счастливым концом. Я не могу со всей подробностью рассказывать о своей жизни, ибо мне надо заботиться о том, чтобы не повредить моим близким. Печально то, что им приходится тяжко прежде всего из-за того, что они любят меня, и безопасность их зависит от моего молчания о них. Я могу поделиться с читателем тем, что успел узнать об Америке и американцах, а помимо этого, я могу подробно рассказать о моей общественной деятельности.

Манеры американцев и их одежда поразительно небрежны. Есть известная шутка о том, что в здешней толпе невозможно определить, кто миллионер, а кто живет на благотворительность, так как и тот и другой одеты одинаково. Американцы гордятся тем, что их страна „плавильный котел”, и при этом они не рвут связей с культурными традициями стран, откуда прибыли их предки. Они люди открытые, любящие повеселиться, прямые и гостеприимные. Для меня Америка, как сказал поэт Филип Бейли, „единокровная сестра всего мира, со всем хорошим и плохим, что есть в каждой стране”. С самого первого момента, как я ступил на американскую землю, мне было сказано, что я могу ехать куда хочу, работать где угодно, и вообще обладаю всеми правами американского гражданина. Я был вне себя от радости при мысли, что я принят в лоно американской семьи.

После завершения процедуры опроса, я провел большую часть первых двух лет жизни в США, сотрудничая с „Ридерс Дайджест Пресс”. В конечном счете я, конечно, начал подумывать о том, что пора влиться в нормальный поток американской жизни. Я стал подыскивать себе другую работу и место, где бы я мог обосноваться. Для меня это было внове и довольно пугающе. Впервые в своей жизни я мог подыскивать работу, которая мне по душе, и вдруг я ощутил свою беспомощность. Всю свою сознательную жизнь мне всегда указывали, что я должен делать, где я могу работать, а где нет. Я даже не знал, как приступить к поискам работы. Это было ужасно. И вот вообразите, в какое возбуждение я пришел, получив от одной деловой дамы (назовем ее, скажем, Фелиция До) приглашение на встречу.

— Мистер Левченко, — сказала она по телефону, — я разговаривала с… — и она назвала имя известного журналиста, с которым я был знаком. — Он считает, что вы, возможно, тот самый человек, который мне нужен. Мне бы хотелось повидаться с вами и познакомиться, поскольку я надеюсь, что мы можем о чем-то договориться к взаимной выгоде. Не могли бы мы встретиться сегодня вечером? — И она назвала место встречи — респектабельный клуб в центре Вашингтона. Я был весьма заинтригован и согласился.

— Отлично, — кратко резюмировала она разговор и повесила трубку.

Тот летний вечер выдался, как частенько в Вашингтоне, по-банному влажно-душным, но в клубе, благодаря кондиционеру, дышалось легко, еда была отменной, а очаровательная миссис До — спокойна, вежлива и деловита. Когда мы дошли до кофе и ликеров, миссис До перешла к делу.

— Я — президент… — Тут она назвала одну компанию — скажем, „Стади Ист Груп". — И я пригласила вас сюда, так как хочу предложить вам работу консультанта в исследовательском отделе.

— Я весьма польщен вашим предложением, — сказал я, — но позвольте спросить: почему вы думаете, что я подхожу для этой работы? И в чем именно она заключается?

— Мистер Левченко, я постаралась разузнать о вас все, что только можно было. Вы — носитель знаний, которые для нас просто бесценны. Нам нужны ваши знания, нужен ваш опыт, ваши суждения по таким вопросам, как механизм принятия решений в СССР, советская внутренняя и внешняя политика. В основном вы будете заниматься аналитической работой — по специфическим темам, которые будут вам предложены.

— Для какой цели будут использованы эти исследования?

— Мы — исследовательская группа, и моя компания состоит в контакте с различными корпорациями и деловыми организациями. Работа состоит в исследовании различных тем по просьбе заказчика. У нас разнообразные клиенты — банки, частные организации и некоторые „мозговые тресты”. Всем им позарез нужна та информация, которой вы обладаете. Им нужны надежные сведения, мистер Левченко.

— Я заинтересован вашим предложением, — ответил я, — но мне, вероятно, надлежит спросить, сколько мне будут за это платить? Мои американские друзья говорят, что такой вопрос нормален. Это верно?

Она рассмеялась, а потом сказала:

— Для начала вы будете получать 25 тысяч долларов в год — с перспективой повышения жалования в будущем.

Сумма показалась мне изрядной, но тогда я еще в каком-то смысле был новичком в Америке и не умел принимать во внимание общую стоимость жизни. Но так или иначе миссис До показалась мне человеком прямым и искренним, так что я сразу же принял ее предложение. Несколько месяцев спустя, завершив все дела в Вашингтоне, я собрал свои немногочисленные пожитки и перебрался в другой город — тот, где располагалась компания миссис До. Я снял двухкомнатную квартирку и начал самостоятельную жизнь.

В первые две-три недели я чувствовал себя просто великолепно. В офисе меня приняли очень тепло, все были со мной дружелюбны, норовили во всем быть полезными и вообще всячески входили в мои обстоятельства, понимая, что я еще только-только приноравливаюсь к новому окружению.

Однако довольно скоро наступило разочарование. Спустя несколько месяцев после начала работы я понял, что мои исследовательские труды не используются, что они просто исчезают в некоем непонятном вакууме. И никто не говорил мне почему. Я чувствовал себя ужасно. Мое представление о собственных способностях стремительно покатилось вниз, и я все более и более чувствовал себя не в своей тарелке.

Я навел кое-какие справки и обнаружил ряд интересных фактов. Прежде всего выяснилось, что миссис До не обладает нужными знаниями или интересом к той сфере, с которой я был более всего знаком. Следовательно, ей было трудно оценить качество моей работы. Более того, я узнал, что основная задача ее корпорации состояла в изучении американских радикальных террористических групп и организаций леваков, ультра-леваков и ультра-либералов. Узнав об этом, я тут же начал задаваться вопросом: что действительно ценного я могу предложить корпорации миссис До? Я не специалист в этих вопросах и никогда себя за такового не выдавал.

При всем том я чувствовал, что все-таки могу сделать кое-что полезное для корпорации. Если бы миссис До захотела расширить сферу контактов корпорации, включив в нее те организации, которые нуждаются в достоверной информации о Советском Союзе и странах Восточного блока, она извлекла бы из этого немалую прибыль. Тем более что я за время жизни в Вашингтоне обзавелся немалым числом полезных связей, так что такое расширение сферы было бы вполне возможным. Но на все мои предложения миссис До реагировала выразительным „нет”. Наконец она как-то вызвала меня к себе в кабинет, где мне пришлось выслушать весьма странное распоряжение.

— Стан, — сказала она, — вы для меня стали источником всяких проблем. Вам надлежит прекратить присылать мне информацию о всех этих бесполезных контактах с организациями, заинтересованными в сведениях о СССР и странах Восточного блока. Вот вам мое распоряжение: впредь не вступайте ни в какие контакты, предварительно не получив на то моего согласия.

— Но я полагал, что цель частной компании в капиталистической стране — получать прибыль. Мы можем поставлять этим организациям то, в чем они нуждаются, так что я не понимаю, почему вы против того, чтобы я это делал.

— Это верно, — подцепила она меня, — но вы не понимаете самого главного о работе нашей корпорации.

Когда я уже уходил, она сказала мне вдогонку:

— Вы меня поняли, Стан? Никаких контактов без моего позволения.

Эта женщина создала мне такую атмосферу, словно я снова оказался в тоталитарной стране. Не потребовалось много времени и для того, чтобы узнать, что миссис До из той породы хозяев, что стремятся к созданию культа собственной личности среди преданных служащих. При этом они не стесняются порой натравливать одну группу сотрудников на другую, чтобы обнаружить, что именно подчиненные думают о них.

Миссис До становилась все более одержимой делами своей компании. Наконец она и вовсе поселилась в своем кабинете — у нее там хранился необходимый гардероб, она там ела и даже спала. Впрочем, ни с какими особенными лишениями это не было связано: при кабинете были ванная и душ, кухонька с холодильником и прочим оборудованием, а в самом кабинете — удобные кушетки. Поэтому миссис До могла жить там по несколько дней, никуда не отлучаясь.

Я пришел к выводу, что миссис До находится на опасной грани, за пределами которой начинается болезненный комплекс величия. Она в самом деле верила, что она, и только она может защитить Америку от радикальных элементов.

Шли месяцы, и мною все более овладевало чувство неудовлетворенности. Я покинул Советский Союз ради обретения личной свободы, а тут оказался в ситуации, аналогичной той, советской. Миссис До терпеть не могла каких-либо советов, сколь бы незначительны они ни были. Всякий, не согласный с ней, тут же становился персоной нон грата. Ситуация осложнялась еще и финансовым положением фирмы. Служащим не платили вовремя, и мы, бывало, месяцами не получали жалованья.

В конце концов я решил потребовать некоторых разъяснений. В ходе очень острого и до грубости откровенного разговора я изложил ей свое мнение о ней самой и о ее корпорации.

— Спасибо за откровенность, — сказала она, когда я умолк, — но, думаю, пора вам точно узнать, почему именно я взяла вас к себе. Правда состоит в том, что мне было вас очень жаль. Вы были тогда, да и сейчас тоже, обречены на то, чтобы быть безработным. Ничего полезного никакой настоящей организации вы дать не можете. В действительности, Стан, для меня вы не более, чем случай чистой воды благотворительности.

— В вашей собственной организации полно людей, которые думают иначе, — парировал я. — Некоторые из них убеждены, что они не остались бы пару раз без жалованья, если бы вы позаботились о расширении клиентуры.

— Это моя компания — не забывайте этого! Я никому не позволю диктовать мне, как вести дела в моей компании. — От гнева она почти потеряла дар речи.

— Никто не собирается вам диктовать, — сказал я. — Но ваша манера отказывать людям в помощи приведет к тому, что вы развалите всю корпорацию и не дождетесь никакой помощи от нас.

— Знаете, что более всего выводит меня из себя? — От злости слова с трудом давались ей, она словно выплевывала их. — Я скажу это вам, мистер Левченко. Вы никогда, с самого начала, не понимали своей роли здесь. Вас взяли как „приманку” — не более того. Будь у вас голова на плечах, вы бы держались в тени, подальше от света, пока в вас не возникнет нужда. Я могла бы тысячу раз использовать вас, чтобы заполучить новых клиентов для компании. Но — нет! И ваша ситуация никак бы не зависела от этого — имею я новых клиентов или нет. Держите рот на замке и будьте полезны мне, Стан, — лично мне!

Покидая ее кабинет, я чувствовал себя подавленным. Услышать, как тебе говорят, что тебя всего-навсего бесцеремонно эксплуатируют для каких-то своих целей, — по крайней мере неприятно. Я не уверен, что способен найти слова для описания воздействия такого открытия на мое чувство собственного достоинства. Мне кажется, что те, кто ищут политического убежища в США, должны знать об этой опасности, особенно если это люди интеллектуального труда. В статье за подписью Пимэна Пиджмена, опубликованной 6 июля 1986 года в „Вашингтон пост”, говорится о том же самом. Я не знаю, как конкретно можно избежать такой эксплуатации, но эмигрантам, особенно из Советского Союза, следует знать о существовании такой опасности — опасности эксплуатации со стороны неразборчивых в средствах работодателей.

Так или иначе, я был очень расстроен, и меня все более одолевал гнев. В Америку меня привели серьезные политические мотивы, и я должен обладать свободой встречаться с кем хочу и вступать в контакты по своему усмотрению. Между тем, как миссис До обращалась со своими служащими, и способом мышления КГБ мне виделись определенные параллели. После столь откровенного разговора с ней, я в ее лице обрел безжалостного врага, и теперь мне предстояло заново обдумать свою ситуацию — как в смысле работы, так и в смысле своего будущего вообще.

Отказаться от гарантированного жалованья и снова приняться за поиски работы было нелегко. Но не для того прошел я через ад советского репрессивного общества, чтобы попасть в зависимость от работы, подавляющей мою личность, и от самодурствующего работодателя. Я начал искать какую-то другую работу, и вот после почти двухлетнего пребывания в корпорации миссис До я расстался с ней.

Мне надо было привыкнуть к массе новых явлений, но прежде всего — и труднее всего — давалось мне преодоление того, что я называл внедренным в меня рабским комплексом. Дело в том, что в Советском Союзе рядовой гражданин не обязан принимать многие решения, которые принимают люди на Западе, поскольку все там регулируется: где ему работать, где жить и что делать. Там нет безработицы, и каждый где-то да работает, даже если и получает гроши. В демократическом же обществе царит естественная и динамичная конкуренция. В системе свободного рынка каждый должен заботиться о себе сам, сам планировать свое будущее и сам искать себе работу. Это и есть личная независимость. В Америке не существует каких-то запретов или предписаний (кроме общепринятых) насчет того, как ты должен себя вести, где тебе работать и как жить.

Даже отношения между людьми тут не такие, как в Советском Союзе. В Америке большинство людей — как на работе, так и на досуге — ведут себя открыто и с чувством уверенности в себе. Тут довольно редко встречаешь людей, страдающих комплексом неполноценности, или таких, кто постоянно подавляет свои эмоции. Однако, как я обнаружил, именно эти комплексы я и „вывез” из Советского Союза. Вскоре по прибытии в Америку я осознал, что мне необходимо избавиться от этой вредоносной тенденции ждать, когда мне скажут, что я должен делать. Никто за меня сделать этого не мог — только преодолев эти комплексы, я смогу стать независимой, уверенной в себе и в своих силах личностью. Для меня это было трудное сражение, и длилось оно долго.

Как и следовало ожидать, через несколько лет после моего увольнения из „Стади Ист Груп”, компания эта обанкротилась. Финансовые трудности, отсутствие долговременного планирования и тяжкое бремя долгов сделали свое дело. После банкротства компании миссис До чувствовала себя очень несчастной, виня всех, кроме себя, в том, что мечта ее рухнула.

Нет сомнений, что борьба против терроризма — серьезное и правое дело. Террористические группы не только представляют угрозу жизни людей и их собственности, они, кроме того, угрожают стабильности целых стран. Но миссис До никак не могла понять одного — того, что такая борьба должна вестись правительствами, а не отдельными индивидуумами. И уж тем более не индивидуумами, в основе действий которых лежат личные или эгоцентрические мотивы.

Расставшись с миссис До, я вступил в трудный период, в течение которого лихорадочно искал не только работу, но и вообще свое место в американском обществе. Я хотел такого положения, где бы я мог использовать свои знания и принять участие в борьбе против социалистической системы.

К счастью, вскоре мои многочисленные друзья, работавшие в „Ридерс Дайджест”, в правительственных учреждениях и в частном секторе, помогли мне с работой. Я начал читать лекции как в правительственных, так и в частных учреждениях, а также засел за книгу. Мне понадобилось изрядное время, чтобы вполне прийти в себя после пережитого в компании миссис До. Меня и до сих пор время от времени посещают воспоминания о том кошмарном периоде, но все реже и реже, благо теперь я занят делом благодарным и продуктивным. Наконец-то я нашел свое место в американской жизни. Я могу общаться и заводить дружбу с людьми самого разного ранга и профессий. Наконец-то я живу как американец среди американцев.

С самого первого дня пребывания в Америке мне была предоставлена возможность укрыться в каком-то тайном месте, исчезнуть, обретя иное обличье, и забыть о своем прошлом. Многие советовали мне поступить именно так, и в этом, конечно, ничего дурного не было бы. Каждый, кто знает обстоятельства моего дела, уверен, что Советский Союз серьезен в намерении привести в исполнение вынесенный мне смертный приговор. Другие (некоторые, может, даже с меньшими на то основаниями, нежели мои) выбрали именно такую возможность — скрылись с глаз долой. Но я решил, что я должен появляться на публике, — в разумных пределах, разумеется. Я люблю людей и чувствую, что обязан делиться с ними своими опытом и знаниями.

Однако мне даже хотелось большего. Было бы ошибочным для меня, если бы я жил только прошлым, только и делая, что повторяя, как попугай, то, что было. Но с моральной и профессиональной точек зрения я могу чувствовать удовлетворение, только если буду внимательно следить за тем, как Советы сейчас, в каждый данный момент осуществляют свои „активные мероприятия" Я решил использовать прошлое как инструмент постижения курса советской политики и предсказания ее поворотов.

Быть перебежчиком — нелегкая доля. Мне не нравится слово„перебежчик" Один мой друг, учительница, не согласна со мной.

— Слово „дефектор" в английском языке никаких уничижительных смысловых оттенков не содержит, — заявила она. — Оно означает просто-напросто человека, который что-то отверг.

— Увы, но это не так, — возразил я. — Посмотрите в словаре. Там другое значение — „дезертир".

— Мне дела нет до ваших словарей, — настаивала она. — Это слово пришло из латыни, и переводится оно как „человек, что-то отвергающий".

Я до сих пор терпеть не могу этого слова, но все же я перебежчик, и то, что выпало на мою долю в этой стране, — достаточно типично для многих людей аналогичной судьбы. Я описал случай с Фелицией До для того, чтобы проиллюстрировать существующую для новоприбывших в эту страну опасность стать жертвой эксплуатации. Но есть и другие опасности.

Одна из проблем, с которой сталкиваются эмигранты, состоит в том, что некоторые американцы отвергают саму мысль, что новоприбывшие, и особенно советские перебежчики, способны успешно вписаться в американскую жизнь. Некоторые из них полагают, что перебежчикам государство до конца их жизни должно оказывать постоянную поддержку или, по крайней мере, время от времени протягивать руку помощи. Мне известен один случай, когда бывшая жена одного советского перебежчика попыталась выбить из американского правительства какую-то астрономическую сумму. „Это всего-навсего справедливо, если государство будет платить мне алименты, — аргументировала она свою позицию, — поскольку правительство США многим обязано моему бывшему мужу и, в конце концов, оно ведь будет содержать его до конца жизни”. К счастью, случаи такого откровенного вымогательства довольно редки.

И все же возникает масса недоразумений даже при самых нормальных обстоятельствах, ибо американцы толком не знают, как именно следует относиться к перебежчикам. Неопределенность эта усугубляется еще и тем, что в первые годы жизни в этой стране мы и сами не знаем, как относитья к самим себе. В тот или иной момент каждый из нас переживает то, что я называю „зоокомплексом” — словно мы экзотические животные, изъятые из привычного окружения. Американцы взирают на нас с любопытством, спрашивая: „Как они будут вести себя? Свыкнутся ли они с новым окружением или так и останутся в диком состоянии?” Со мной случалось, что знакомые, узнав о моем прошлом, отворачивались от меня. Но бывало и обратное, когда знакомство перерастало в дружбу — благодаря все тому же прошлому. Другой крайностью были отношения, вызванные к жизни лишь благодаря экзотичности моего былого. Но, к счастью, такие отношения никогда не длятся слишком долго.

Одна из надежнейших в сегодняшней Америке организаций, куда перебежчики могут обратиться за помощью, — это Джеймстаун Фаундейшн. Это частная организация, которая защищает интересы беженцев из стран советского блока и помогает им обрести свое место в американском обществе, причем занимается этим с упорной, не знающей устали настойчивостью. Работающие в Джеймстаун Фаундейшн люди самоотверженны и достойны всяческого доверия, и я горд тем, что сотрудничаю с ними. К счастью, я уже достиг той стадии, когда у меня больше нет надобности в их помощи. Но я отлично помню все превратности борьбы за свое место в этой стране и намерен делать все возможное ради помощи другим, прибывшим в Америку после меня. Я сотрудничаю с этой организацией на добровольной основе — как старший советник. Если бы сотрудники всех организаций, претендующих на то, что они помогают перебежчикам, были подобны людям, работающим в Джеймстаун Фаундейшн, жалоб на эксплуатацию и всяческих недоразумений было бы меньше.

Однако в момент, когда я расстался с миссис До, Джеймстаун Фаундейшн еще не было, и мне пришлось пережить тяжкий период переоценки своей ситуации, период неуверенности в своих силах. Несправедливость ее утверждения, что я обречен на безработицу и что мое прошлое может служить лишь в качестве „приманки”, оказало на мою оценку собственных способностей разрушительное воздействие. Для преодоления этой травмы потребовалось значительное время. Но в конце концов я осознал, что миссис До — не миссис Соединенные Штаты Америки, и что в этой стране есть и честность и справедливость.

После того как я отверг предложение затеряться где-нибудь в Америке и как только я обрел свое место в здешней жизни, я начал издавать ежемесячный бюллетень под названием „Каунтерпойнт”, посвященный анализу советских „активных мероприятий”. Этот ориентированный на европейского читателя бюллетень мы издаем вместе с моим соредактором Петром Дерябиным, бывшим офицером КГБ, живущим в Америке уже около тридцати лет. Цель бюллетеня — анализировать новейшие данные о советской деятельности во всем мире, исследовать различные дезинформационные акции (фальшивки, к примеру), при помощи которых СССР пытается оказать воздействие на общественное мнение или политику других стран. Мы ориентируемся на иностранных читателей, так как полагаем, что им надлежит больше знать о масштабах „активных мероприятий” КГБ, чрезвычайно изощренных и эффективных.

Кроме того, я стал консультантом вашингтонского бюро Информационного центра национальной стратегии — частной организации, изучающей различные аспекты деятельности, связанной с разведкой и обеспечением безопасности. В данное время я являюсь членом редколлегии бюллетеня „Дезинформация” — ежеквартальника, который издает д-р Рой Годсон, адъюнкт-профессор Джорджтаунского унверситета. На страницах этого бюллетеня также анализируются дезинформационные усилия СССР, их цели, стратегия и методы реализации. Предназначенный как для американцев, так и для зарубежных читателей, бюллетень, опираясь на этот анализ, прогнозирует действия Советского Союза.

Оба эти бюллетеня нашли своего читателя, и я горжусь тем, что они издаются с моим участием. Кроме того, полученный от меня материал был использован в книге „Дезинформация. Активные мероприятия в советской стратегии” Написанная д-ром Роем Годсоном и профессором Ричардом Шульцем, она посвящена анализу советской дезинформационной деятельности во всех частях света.

В основном я живу и тружусь в Вашингтоне, но работа моя требует частых разъездов, и она же нередко ставит меня в довольно необычные ситуации. Порой мне кажется, что, как и в прошлом, о самых важных событиях моей жизни меня оповещает телефон. Так, в начале 1985 года мне позвонил Джон Мартин, работающий в министерстве юстиции.

После обычных вопросов о здоровье и прочем он сказал:

— Стан, у нас тут возникли кое-какие небольшие проблемы, и, мне кажется, вы могли бы помочь нам справиться с ними. Я — начальник Отдела внутренней безопасности, и все дела о шпионаже, которыми занимается наше министерство, на моей ответственности. — (Теперь-то я знаю, что этот такой тихий с виду человек на самом деле один из руководителей министерства юстиции.)

— Чем я могу быть вам полезен? — спросил я.

— Видите ли, — сказал он, тщательно подбирая слова, — у нас тут есть несколько дел, относительно которых возникли некоторые сомнения. Нам нужна помощь, чтобы понять, верно ли мы перевели интересующие нас тексты и правильно ли мы их интерпретируем. Как насчет того, чтобы вы нам „протянули руку помощи”.

Я был польщен такого рода просьбой, и мы договорились встретиться в тот же день.

Джон Мартин оказался приятным не только по телефону. Он — профессионал, юрист по образованию, а главное — прост и добр в общении. Но мне случалось видеть его в деле, и тогда он достаточно цепок и целеустремлен, чтобы толково справляться со своей работой. Он отличный человек, и я горжусь тем, что он один из моих друзей. Я пришел к нему на работу во вторник, 5 марта, и, когда дело наконец дошло до обсуждения его „кое-каких небольших проблем”, они оказались, на самом деле, очень интригующими.

— Я хочу, чтобы вы познакомились с одной интересной парой, — сказал он. — Не лично, конечно, как вы понимаете. По фотографиям. — Он усадил меня в кресло и предложил кофе, словно я был тут гостем, а не по делу. На стенном экране появилось изображение женщины — не то чтобы красивой, но вполне привлекательной. — Светлана Огородникова, — сказал Джон. — Потом появилось другое изображение — невысокого роста, обнаженный до пояса мужчина, заплывший жирком. На груди его была наколка — огромный орел раскинул крылья во всю ширь грудной клетки. — Мистер Огородников — муж. Вам приходилось когда-нибудь слышать о них?

— Нет, — ответил я. — А что, следовало бы знать?

— Неплохо бы, — сказал Джон, слегка улыбнувшись. — Они к вам проявляют явный интерес. Давайте я вам расскажу одну небольшую историю.

Эта история оказалась захватывающе интересна. Огородниковы жили в США около десяти лет, в Калифорнии, где Светлана Огородникова занималась распространением фильмов на русском языке. В какой-то момент их подозрительное поведение привлекло к себе внимание американской контрразведки. Огродникова то и дело наезжала в Советский Союз и явно занималась сбором контрразведывательной информации о русской общине в Лос-Анджелесе. В конце концов ФБР, к своему конфузу, обнаружило, что один из его агентов, человек по имени Ричард Миллер, пал жертвой чар Огородниковой и потом был завербован ею для работы на КГБ. Несколько месяцев за ними велась слежка, и в тот момент, когда она вручила ему билет на самолет в Вену, где он должен был встретиться с советским „куратором”, их обоих арестовали.

В ходе расследования дела Огородниковых и Миллера на свет выплыло множество ранее неизвестных подробностей. В какой-то степени это дело коснулось и меня. В 1984 году Огородниковы обратились к одному адвокату со странным предложением.

— Мы заплатим вам десять тысяч долларов, если вы сумеете выяснить, где находится один человек, скрывающийся в этой стране, — сказала ему госпожа Огородникова. — Многое будет зависеть от результатов ваших поисков.

Адвокат был, понятное дело, смущен предложением, составленным в такого рода выражениях.

— Я не вполне уверен, что правильно вас понял, — ответил он.

— У меня есть подруга, — объяснила ему Огородникова, — и ей позарез надо разыскать человека по имени Станислав Левченко. Именно она и заплатит вам десять тысяч, если вы сумеете найти его. Конечно, она в любом случае щедро оплатит ваши труды, но ей действительно хочется разыскать этого человека, так как он — отец ее ребенка, и она намерена подать на него в суд. — Довольно типичная гебистская легенда, подумал я.

Но Огородниковы не ограничились обращением к этому адвокату. После того как Огородникова завербовала Ричарда Миллера, она попросила его выяснить мой адрес через Управление ФБР в Лос-Анджелесе. К счастью для меня, и Огородниковы, и Миллер были арестованы прежде, чем сумели добиться какого-то успеха в этих поисках. В тот момент, когда меня посвятили в это дело, оно уже находилось на завершающей стадии расследования, и обвинение подготавливало набор улик, чтобы представить их на суде.

Джон Мартин дал мне прослушать магнитофонную запись, на которой были зафиксированы некоторые разговоры Огородниковой с Миллером, а также с советским „куратором”, офицером КГБ Гришиным, работавшим в советском консульстве в Сан-Франциско. ФБР зафиксировало эти беседы в период, когда Огородникова находилась под наблюдением. Качество записи были отличным, слышно было каждое слово, но беседа велась на разговорном русском, что поставило переводчиков в трудное положение.

Огородниковы и Миллер были преданы суду по обвинению в шпионаже против США. Улики были настолько существенными, что суд признал их виновными. Мое участие в этом деле было минимальным, но мне оно послужило грозным напоминанием, что КГБ не прекратил попыток добраться до меня. В этот раз это не удалось, но, без сомнения, такие попытки будут предприниматься снова.

Джон Мартин посвятил меня в подробности дела Огородниковых и Ричарда Миллера, а затем перешел к дотошному описанию заключения, к которому пришло министерство юстиции на основании магнитофонных записей, которые мы только что прослушали, и задал мне ряд вопросов, связанных с теми моментами в беседе Огородниковой с Гришиным, которые поставили в тупик министерских аналитиков. Я сумел исправить некоторые неточности и перевести на английский язык наиболее трудные для понимания выражения. С тех пор меня время от времени приглашают для такого же рода помощи и в других случаях.

Мы с Джоном подружились и даже порой вместе отправляемся на рыбалку на Чесапикский залив. Порой, когда оба мы слишком уж заняты, мы встречаемся хотя бы ненадолго, чтобы провести вместе несколько минут за чашкой кофе или за рюмкой вина. И я должен по совести отметить, что Джон, как был в ту первую нашу встречу настоящим джентльменом, вежливым и спокойным, так с тех пор и не изменился ни на йоту.

Летом 1986 года было опубликовано много сообщений о случаях шпионажа, одно сенсационнее другого: шпионская сеть Уолкера, суд над соучастником Джона Уолкера — Джерри Уитуортом, приговор Ричарду Миллеру и т. д. и т. п. Вскоре после ареста Джерри Уитуорта, Джон Мартин снова позвонил мне.

— Стан, у меня есть одно серьезное дело — я бы хотел, чтобы вы помогли мне в нем разобраться. Это — отголосок дела Уолкера. Хотите подробности?

— Конечно, — сразу откликнулся я.

— Отлично. Когда вы можете прийти сюда?

Я знал, что „сюда” — это в министерство юстиции. Мы условились о времени, и вскоре я уже был там.

И опять Джон был дотошен, описывая очередное дело, — на этот раз связанное с обвинением против Джерри Уитуорта. Подойдя к концу, он сделал паузу, чтобы убедиться в том, нет ли у меня каких-нибудь вопросов, и затем объяснил, почему он обратился ко мне.

— Джерри Уитуорт был кадровым военным моряком, имевшим доступ к сверхсекретным шифрам американского военно-морского флота. Он был завербован Джоном Уолкером и продал эти шифры — а кроме них, Бог знает что еще, — Советскому Союзу. Он был близким другом Джона Уолкера. Это важное дело, и мы должны серьезно к нему подойти. Вы знаете Уильяма Фармера?

Я отрицательно покачал головой.

— Уильям Фармер, по прозвищу Бак, — помощник прокурора в Сан-Франциско. Он представляет обвинение на процессе Джерри Уитуорта. Вы не откажетесь помочь ему? В качестве консультанта.

Джон был, как всегда, сдержан, но к тому времени я уже достаточно хорошо его знал, чтобы понять, что это дело было для него важным.

— Конечно, Джон. Вы знаете, что я всегда, когда могу, рад помочь.

Дело Уитуорта действительно было связано с делом Джона Уолкера, одним из самых поразительных в истории шпионажа. Джон Энтони Уолкер-младший прослужил во флоте двадцать лет и в июле 1976 года вышел в отставку. (Его отставка совпала по времени с празднованием двухсотлетней годовщины США. В этом совпадении таится некая ирония.) Преступление Уолкера против своей страны состояло в том, что он в течение многих лет был советским шпионом и создал сеть, которая продолжала шпионскую деятельность и после того, как он ушел с флотской службы. После ареста он не выразил никакого сожаления о содеянном. Он пользовался всеми преимуществами жизни в свободной стране, и при этом продавал ее за деньги и из авантюристических побуждений.

Обвинение Уолкера в шпионаже вызвало в стране моральный шок, но вслед за тем вскрылись другие обстоятельства, еще более ошеломляющие. Джон Уолкер завербовал для работы на СССР своего сына Майкла, своего брата Артура и лучшего своего друга Джерри Уитуорта. Дочь Джона Уолкера сказала, что он пытался и ее завербовать. Майкл Уолкер был приписан к авианосцу „Нимитц” где, по просьбе отца, добывал секретные документы, которые, как потом стало известно, чуть ли не в открытую держал в ящике под своей койкой. „Курировал” Джона Уолкера Алексей Гаврилович Ткаченко, вице-консул советского посольства в Вашингтоне, которого вскоре после ареста семейства Уолкеров отозвали в Москву.

За день до ареста Джона Уолкера ФБР выследило, как он отправился в Пулсвилл (Мэриленд) и заложил в тайник 129 секретных документов. Его арестовали в одном мотеле в Роквилле (Мэриленд) во время полного драматизма рейда в предрассветном сумраке. Отец с сыном отказались признать свою вину, и суд был назначен на 28 октября 1985 года. Однако потом суд отложили — вероятно, потому что между защитой и обвинением шли переговоры о компромиссном соглашении. К августу 1986 года условия этого соглашения были уже общеизвестны: Джон Уолкер согласился, чтобы он сам и его сын подробно рассказали о своей многолетней шпионской деятельности, согласился свидетельствовать против Джерри Уитуорта, а в обмен на это суд должен был приговорить его сына всего к 25-ти годам заключения.

Меня попросили оказать содействие обвинению на суде над Уитуортом. Джерри Уитуорт был отставным унтер-офицером, прежде служившим во флоте старшим радистом. В ходе следствия выяснилось, что он пользовался агентурной кличкой Ди. Предъявленное ему обвинение насчитывало 12 пунктов. Дело было действительно серьезным.

Через несколько дней после разговора с Джоном в министерстве юстиции, меня пригласили на встречу с Уильямом Фармером.

— Я думаю, он вам понравится, — сказал Джон. — Для нашего министерства он настоящий подарок, и мы ждем, что вскоре он достигнет верхних должностных ступеней.

— Высокая оценка, Джон, — заметил я.

— Он ее заслуживает. Подождите, скоро вы сами это увидите и убедитесь.

Бак Фармер оказался человеком лет сорока пяти, энергичным, улыбчивым и с проницательными глазами. Вполне еще молодой, он был абсолютно лысым. О том, как он облысел, я узнал от Джона Мартина, и, поскольку история эта с такой наглядностью иллюстрирует мужество и решительность Бака Фармера, думаю, ее стоит пересказать.

Бак был обвинителем на нескольких процессах против крупных мафиози из Колумбии, связанных с контрабандой наркотиков. Во время слушания этих дел, ему угрожали расправиться с его детьми. Он получал анонимные письма с угрозами, что, если он не откажется от обвинения, его дети будут похищены и убиты. Под давлением такого рода постоянных угроз распалась его семья. Однако Бак не сдался и не пошел на то, чтобы преступники оказались на свободе. Но ему пришлось заплатить за это — напряжение было слишком велико, и в результате стресса он полностью облысел всего за несколько недель.

У меня была возможность наблюдать этого человека в деле — во время суда над Уитуортом.

Во время процесса я помогал Баку как консультант. Я несколько раз наведывался в Сан-Франциско и изучил тысячи и тысячи страниц судебного дела. Навещая Бака в его комфортабельном доме, я всегда был готов отдать должное его кулинарному искусству, неизменно изысканному. Я горд тем, что могу считать Бака Фармера одним из своих коллег.

Познакомился я и со вторым обвинителем, выступавшим на том же суде — Лейдой Шогген, высокой, обаятельной и очень интеллигентной женщиной. Во время подготовки к процессу и в ходе его я был в постоянном и тесном контакте с ними обоими. А когда я был за пределами Сан-Франциско, мы обсуждали свои дела по телефону. В 1987 году Бак и Лейда стали мужем и женой.

Во время слушания дела Джон Уолкер свидетельствовал против Уитуорта, с готовностью признав, что завербовал его. „Клоун, — отозвался Бак Фармер о личности Уолкера. — Когда он начинает говорить — хоть со смеху падай. Чистый клоун. Я начинаю серьезный разговор с ним и через минуту чуть со стула не падаю от смеха. Он отлично понимает, что ничего хорошего в этом нет, но, сукин сын, просто не может не кривляться”.

Когда Уолкера спросили, почему он завербовал Уитуорта, ответ его показал, что он умеет разбираться в людях. „Я, видите ли, знал его, — ответил он. — Мы были друзьями и частенько толковали о том, о сем. Так что я довольно скоро понял, что в сердце его живет мечта о наживе”.

Любопытно, что Джон Уолкер чуть ли не сразу понял, что Уитуорт не откажется ни от какого бесчестного поступка, если цена за это будет подходящей. Я обратил внимание Бака Фармера на эту деталь, он в ответ лишь пожал плечами.

Мысль об этом не выходила у меня из головы. В кипе свидетельств, собранных против Джона Уолкера, была одна маленькая деталь, которая могла оказаться более важной, чем это казалось с первого взгляда. Когда Джону Уолкеру было семнадцать лет от роду, его судили за четыре кражи со взломом. Его не посадили в тюрьму, а, учитывая молодость, осудили условно, однако дело в полиции сохранилось, и флотское начальство, принимая его на службу, знало о его прошлом. Прошлое это свидетельствовало о том, что Уолкер вынашивает в сердце своем мечту о наживе, и, несмотря на это, ему был дан допуск к совершенно секретным материалам, в том числе и к шифрам.

Суд над Уитуортом закончился летом 1986 года — за соучастие в шпионской деятельности против США его приговорили к 365 годам тюремного заключения. Кроме того, его приговорили к выплате штрафа в 410 тысяч долларов.

Для Советов сделка с Уитуортом была крайне прибыльным делом — стоимость поставляемой им информации в десятки раз превосходила выплачиваемое ему жалованье.

Мое участие в суде над Уитуортом состояло в том, что я должен был интерпретировать действия советской разведки в смысле того, что именно и почему ей было нужно от Уитуорта и какой вывод США должны сделать из этого дела на будущее.

Мне бы хотелось сказать, что это было уникальное дело, но шпионская деятельность СССР не прекратится в будущем, и я уверен, что впереди еще не один суд, в котором мне и многим другим придется принимать участие.

В 1985 году в качестве эксперта я выступал на суде над Арне Трехольтом в Норвегии. Трехольт был главой отдела по связи с прессой в министерстве иностранных дел Норвегии, когда в 1984 году норвежская контрразведка арестовала его. Положение его открывало ему доступ не только к высокопоставленным правительственным лицам, но и к имеющей важное значение военной информации, а поскольку Норвегия — член НАТО, он имел доступ и к военным секретам этой организации. Расследование показало, что Трехольт был завербован советской разведкой еще в 60-х годах. В момент ареста он направлялся в Вену на встречу со своим „куратором”, и в портфеле его было более шестидесяти секретных документов, которые он намеревался передать Советам.

Важным событием лета и осени 1986 года было „дело Данилова” В результате кропотливой работы ФБР в начале осени в Нью-Йорке был арестован советский разведчик Геннадий Захаров. ФБР следило за его деятельностью почти два года, и он был арестован в момент, когда извлекал секретные документы из тайника. В отместку за этот арест Советский Союз состряпал дело против Ника Данилова, московского корреспондента престижного журнала „Ю.С. Ньюс энд Уорлд Рипорт” Ник Данилов уже собирался возвращаться в США и наносил прощальные визиты друзьям и знакомым, когда встретил одного своего русского приятеля, который вручил ему запечатанный конверт якобы с какими-то интересными вырезками из газет.

Как только конверт оказался у Данилова, его окружили кагебисты, и он был арестован, так сказать „пойман с поличным” — с „секретными документами” в руках. Для понимающих людей не было абсолютно никаких сомнений, в чем смысл этого ареста: США поймали советского шпиона, и СССР захватил ни в чем не повинного Данилова в качестве заложника. В течение тех недель, что Данилов находился в Лефортовской тюрьме, меня то и дело приглашали выступать в различных программах телевидения. Часть вопросов, которые задавали мне, свидетельствовала о том, что многие американцы не вполне представляют истинную меру советской опасности для свободного мира. Вообще-то я всегда в какой-то степени ощущал это. Потому, в частности, и решил написать эту, адресованную людям свободного мира, книгу. Одна учительница как-то сказала мне, что лучший способ добиться, чтобы люди поняли и надолго запомнили урок, состоит в том, чтобы „преподать его, а потом для закрепления усвоенного повторять — снова и снова” И я стараюсь следовать ее совету.

Мое мнение о том, что в понимании действий Советов вообще и КГБ в частности до сих пор есть большая доза наивности, было подкреплено тем, что мне довелось узнать, выступая в роли консультанта министерства юстиции по делу против двух американских морских пехотинцев, по их возвращении из Москвы, где они несли службу в американском посольстве. Даже этих так тщательно отобранных и дисциплинированных парней, морских пехотинцев, КГБ сумел одурачить.

Во время различных выступлений мне часто задают одни и те же вопросы. Теперь я уже не повторяю былую ошибку и не думаю, что раз это все те же вопросы, то и не стоит на них отвечать. Я помню о том, что спрашивающий задает каждый такой вопрос впервые в своей жизни, хотя бы мне и приходилось слышать его сотни раз. Но сам факт, что такие вопросы вновь и вновь повторяются, свидетельствует о том, что слишком многие еще не знают те важные истины, которые я стараюсь довести до сведение как можно большего числа людей.

Где-то я вычитал, что каждая клетка человеческого тела, прожив семь лет, умирает и замещается новой. Если это так, то я теперь совсем не тот человек, каким прибыл в Америку в 1979 году — все советские клетки во мне теперь замещены чисто американскими. Я знаю, что теперь я чувствую себя настоящим американцем — и мне это по душе. Здесь мой дом, здесь мое место под солнцем, и я намерен делать все возможное для обеспечения безопасности моей новой родины и всего свободного мира.

По мере того, как я все более привыкал к жизни в свободном мире, меня все чаще посещала мысль, что прошлое — это прошлое, и мне пора начать жить в настоящем. Мне пришлось признаться самому себе, что любые попытки вызволить из Советского Союза Наталью и моего сына бесполезны. После многих колебаний и с неизбывной печалью в сердце я решился на развод с Натальей — в надежде, что это избавит ее от преследований КГБ. Я молю Господа в надежде, что теперь жизнь ее стала легче, но сведения из СССР поступают очень редко, и я вовсе не уверен, что этот мой шаг в самом деле помог ей.

Между тем моя жизнь в Америке идет своим чередом. Я наконец, как мне кажется, полностью вписался в здешнее общество. Я много работаю и порой сильно устаю, но меня выручает сознание, что я работаю ради дела, в которое верю. Это придает мне бодрости, и во мне возникает желание снова поскорее приняться за работу. А когда мой энтузиазм отчасти увядает, стоит мне внимательней вчитаться в новости дня, как он вспыхивает с прежней силой, — новости эти каждый раз свидетельствуют о том, сколь многое еще надлежит сделать.

У меня есть свои хобби: фотография, коллекционирование записей классической музыки, посещение театров и симфонических концертов. Я очень много читаю — бестселлеры, классику, книги на английском, русском и японском языках. И еще я люблю кино. Я частенько бываю в магазине проката видеофильмов и ухожу оттуда с доброй полудюжиной кассет. Затем иду домой, располагаюсь поудобней в кресле и, забыв обо всем на свете, смотрю видеофильмы.

Я обожаю море! Как только у меня выдается свободный уикенд, я еду к океану, снимаю комнату в отеле и отправляюсь в долгую прогулку. Ничто так не целебно для души, как долгая прогулка по безлюдному побережью. Надо лишь отправиться к океану, чтобы впитать в себя его шумы и странные, не поддающиеся описанию запахи.

Рассказ о моей одиссее близится к концу. На этих страницах я постарался объяснить причины, по которым принял свое решение, мотивы, вынудившие меня покинуть страну, где я появился на свет. Я старался открыть свою душу, чтобы люди знали, что за оболочкой офицера КГБ скрывался человек с сердцем и совестью. Порой мне эта книга видится как род духовной хирургии, катарсиса, исцеления старых ран.

Я знаю, что КГБ не откажется от попыток разыскать меня, что он исполнен решимости покончить со мной, если сумеет до меня добраться. Я знаю, что мое объявление личной войны советской системе только разожгло их желание разделаться со мной. Я принимаю это. Но теперь я ощущаю себя американцем. Когда я шагаю по улице и ноги мои легко пружинят на ходу, а на душе ощущение, что все у меня в порядке, я знаю — это потому, что я свободен в любом смысле.

С 1979 года до настоящего времени мне ради безопасности приходилось делать столь много раздражавших меня вещей, что я устал от них. Я устал от необходимости сидеть в ресторане непременно спиной к стене. Я устал то и дело менять свою внешность, появляясь на публике. Я устал менять место жительства по нескольку раз в году. Я устал от этой чертовой игры в кошки-мышки. Я устал быть все время усталым.

Однако есть и нечто такое, что я никогда не устану делать. Я буду продолжать выступать перед публикой и говорить людям то, что должен им говорить. Я буду продолжать говорить правду о советской системе. Я хочу, чтобы все в КГБ и Советском Союзе знали, что я объявил эту войну. Я? Станислав Левченко, свободный человек! Моя жизнь теперь в моих собственных руках, и я могу сделать из нее все, что захочу.

Однажды, когда я был еще совсем юным, еще в школьные годы, я видел японский фильм об одном унтер-офицере, которого судили как военного преступника. Он был козлом отпущения для высокопоставленных офицеров, под чьим началом служил, и все же его признали виновным и приговорили к смерти за содеянное ими. В ожидании смерти он размышлял о смысле своей жизни. И наконец на него снизошло полное спокойствие духа. Он решил, что, умерев, хотел бы стать морской ракушкой, чтобы целую вечность его неустанно баюкали океанские ритмы, чтобы волны мягко выплескивали его на берег, а потом вновь уносили в безбрежную утробу моря — матери всякой жизни.

Я часто мысленно стараюсь поставить себя на место того солдата. Подобно персонажам из книг Тургенева и Толстого, мне пришлось испытать и непереносимые страдания, и несказанное счастье. В самом деле, моя судьба — один из примеров русской трагикомедии. Кроме того, изрядную часть своей жизни я посвятил тому, чтобы научиться думать и чувствовать, как японцы. И такая важная составляющая японского характера, как любовь к морю, стала и моей особенностью. Даже рассказывая о своей судьбе, я то и дело испытывал потребность отправиться к морю, чтобы все заново вспомнить и обдумать.

Подобно тому солдату, я тоже. мысленно избрал для себя символ вечности. Мне видится побережье: бессчетное множество песчинок, и каждая — человеческая душа. И это все, чем я хотел бы быть — песчинкой среди множества других, одним из бесконечного рода человеческого. Может, тогда мне и откроется смысл моей жизни. Может, тогда только я и узнаю, служил ли я человечеству достаточно хорошо.

А до тех пор я буду продолжать сражаться — изо всех сил, используя все возможности своего ума и сердца. Это самое малое, что я могу сделать для тех, кого люблю. Это самое малое, что я могу дать Америке, стране, которая сделала меня свободным человеком.

Килл-Девил Хиллс, Северная Каролина

Когда в последний день пребывания в Северной Каролине я опять пошел к океану, воды его в предрассветном сумраке были темно-пурпурными и дышали тайной У начала лестничных ступенек была укреплена доска с названием этого местечка — и я с трудом разобрал слова: „Килл Девил хиллс", то бишь „Холмы — Убей дьявола".

„Килл Девил хиллс" — повторил я про себя. — вот уж название, так название" Мне рассказывали несколько версий его происхождения. Согласно одной из них, „Килл Девил" — название старинного колдовского зелья. Но мне больше правится другая. В старые времена индейцы собирались на этих холмах, и колдун-врачеватель убивал нечистую силу, навлекшую несчастья на племя.

,Да, — подумал я, — эта версия мне больше по душе. Я и сам тут для этого — убить в себе всех бесов".

Спустившись по лестнице, я поплелся, с трудом волоча ноги, по влажному песку — к самому краю пляжа, туда, где волны наползали на берег, оставляя на нем мягкое кружево пены. Усталая чайка едва шелохнулась, когда я проходил мимо нее.

„Я знаю, каково тебе, старина, — сказал я ей. — Я стар, как сам океан, и устал до изнеможения".

Подобрав горсть песка, я пропустил его сквозь пальцы.

„Я как малая песчинка…" — Я почти как наяву слышал приглушенный расстоянием голос Натальи, говорившей эти слова в телефонную трубку.

Песчинка… песчинка.

Вдруг из-за края океана засияло, поднявшись, солнце и влажный песок у моих ног, казалось, заискрился — каждая песчинка, как отдельная искорка, каждая яркая и каждая сама по себе.

И вместо усталости пришло спокойствие духа. И я усмехнулся про себя.

„Неплохо, — сказал я себе. — Совсем неплохо. И если твоя жизнь кончится именно так, — это тоже неплохо".

Песчинка…

С песчинкой можно многое сделать.