Протокол "Второй шанс"

Свекровь (Атия II)

Зажженные свечи не оставляли в комнате Скрибонии ни единого темного уголка, несмотря на позднюю безлунную ночь. Ни единого необычного звука не доносилось до ушей Атии, но она все равно продолжала стоять возле стены, на которую указала невестка, и напряженно прислушиваться.

Скрибония нервно мерила комнату размашистыми шагами.

— Сейчас, сейчас. Сейчас точно снова начнется! — говорила она, пытаясь убедить то ли Атию, то ли саму себя.

Атия послушно напрягала слух, но ничего, кроме отдаленного лая собак и криков чаек с улицы не доносилось до ее ушей.

— Ну давай же, давай, — с надеждой, граничащей с одержимостью, шептала невестка, вызывая у Атии беспокойство за ее душевное равновесие.

Все-таки сыну стоило почаще ночевать дома и в целом обращать внимание на домашние дела. Однако убедить его в этом вряд ли было ей под силу — он всегда ставил государственные дела выше семейных и обращал внимание на последние только тогда, когда они пересекались с первыми.

— Может быть, он ушел? — предположила Атия, — Понял, что ты не та, кто ему нужен, и решил перестать тебя донимать? Духи и не на такое способны.

Она уже едва ли верила в реальность этого духа — скорее всего, прав был сын, предполагая, что Скрибония настолько сильно испугалась еще в январе, что теперь принимала за его проделки любые звуки, — но невестку нужно было как-то успокоить. Попытки ее переубедить вряд ли помогли бы хоть сколько-нибудь.

— Не знаю, — Скрибония остановилась и задумчиво посмотрела на Атию, — Может быть.

Стук раздался внезапно. От неожиданности Атия вздрогнула и отпрянула от стены.

— Вот! Ты слышала, слышала?! — радостно вскричала невестка, указывая пальцем на стену.

Ошарашенная, Атия кивнула, втайне надеясь, что ей всего лишь показалось.

Однако ее робкие надежды быстро рухнули. Стук даже не думал смолкать. Он был не очень громким, — из-за пределов комнаты такой и не разберешь, — но отчетливым и весьма настойчивым. Если закрыть глаза, она с легкостью могла бы представить себе, что находится перед дверью, в которую стучится кто-то, желающий войти. Только вот двери перед ней не было, а была глухая стена, выходившая на улицу.

Невестка села на ложе, — то тихо скрипнуло, — и испуганно сказала:

— Атия, я боюсь.

Атии уже тоже было не по себе, но она нашла в себе силы натянуть на лице успокаивающую улыбку и повернулась к Скрибонии:

— Я тебя прекрасно понимаю, дорогая, но поверь мне — бояться совершенно нечего Знаешь, как-то раз, когда мне было пять лет, родители отправили меня на лето с бабушкой на дедушкину виллу в Байях[1].

Шмыгнув носом, Скрибония растерянно на нее посмотрела.

— Это ты к чему? — спросила она.

— К тому, что через пару дней после нашего приезда, у нас тоже завелся лемур. Я всех подробностей, конечно, не помню, но припоминаю, что в ночи раздавались шаги в саду, пропадали всякие мелкие предметы, в безветренные дни сами по себе открывались окна. И все в этом духе. Дедушка обещал нам приехать и разобраться с ним, как только освободится, но шли дни, недели, а он все никак не мог оставить Город. В итоге, мы прожили в доме с лемуром до его приезда около трех недель. И ничего. Спать, конечно, первое время было страшновато, но я быстро привыкла. Мертвым нет хода обратно, в мир живых. Это, — она неопределенным жестом указала куда-то в сторону стены, — Максимум того, на что они способны.

Стук резко стих, словно дух мог услышать ее слова.

Над комнатой повисла тишина, в которой снова стали отчетливо слышны крики чаек и далекий шум города. Начиналась третья стража[2] и рабы торговцев спешили пополнить припасы лавок хозяев[3].

Все в облике Скрибонии умоляло о том, чтобы слова Атии оказались правдой.

— Дорогая, бояться совершенно нечего, — Атия села на ложе рядом с ней и положила руку ей на плечо, — Но, все же, если тебе настолько страшно, может, ты поговоришь с моим сыном? Может быть вам лучше будет на какое-то время переехать в общественный дом, пока он не проведет все причитающиеся обряды и не принесет очистительные жертвы?

— А толку-то, — Скрибония вытерла начавшие было слезиться глаза платком, — Он уже проводил обряды. И жертвы приносили мы оба. Что там, даже его германские гладиаторы как-то забили на алтаре своих кровавых богов несколько зайцев. Результата нет, сама видишь.

Атия кивнула и, подумав, добавила:

— Но насчет общественного дома все-таки подумайте. Мне кажется, это выход. Хотя бы временный.

Словно в подтверждение слов невестки, из стены снова раздался стук. Но на этот раз в нем было что-то не так. Приложив палец к губам, Атия попросила невестку молчать, прислушалась и быстро поняла, что стук следовал какому-то неизвестному ей шаблону.

Пять коротких ударов. Пауза. Один длинный, два коротких, еще два длинных. Снова пауза. Один длинный, один короткий, один длинный и еще два коротких. Пауза.

Рядом всхлипнула Скрибония и Атия немедленно сбилась со счета, однако никаких сомнений в том, что звучащий сейчас стук, в точности повторял тот, что она слышала парой минут ранее, у нее не осталось.

— Вот чего ему от меня нужно, а?! — с нотками истерики в голосе спросила Скрибония, — Что я ему сделала, что он так хочет свести меня с ума?

— Знаешь, — после недолгих раздумий, Атия решила поделиться с невесткой своими наблюдениями, — По-моему наоборот. По-моему, он пытается тебе что-то сказать.

К стуку добавился едва слышный голос, заглушаемый толщей кирпича. Тембр показался ей смутно знакомым. Неужели Квинт Гортензий?

— Почему ты так думаешь? — удивленно уставилась на нее Скрибония.

Еще мгновение назад она была на грани истерики, но сейчас голос ее звучал заинтересованно. Кажется, Атии все-таки удалось ее немного успокоить, пусть и не таким образом, каким она рассчитывала.

Короткий, длинный, короткий, два длинных. Пауза.

— В этом стуке есть какие-то закономерности, — ответила Атия, поймав короткий промежуток между звуками, — Я практически в этом уверена.

Короткий, длинный, три коротких. Пауза.

— И он повторяется, — дождавшись следующего промежутка, добавила она, — Неужели ты этого не слышишь?

Два коротких, три длинных. Пауза.

Скрибония отрицательно помотала головой.

— По-моему совершенно не похоже.

Короткий, длинный. Три коротких, — успела подумать Атия, уловившая закономерность, но вместо этого стук резко затих. На несколько мгновений над комнатой повисла тишина, а затем из стены снова раздался голос.

Единственное слово, что ей удалось разобрать, заставило ее похолодеть.

“Атия”. Она отчетливо слышала, как дух назвал ее имя, пусть и не могла разобрать больше ничего.

Неужели Гортензий знал, что она здесь? Как такое возможно?

Голос смолк. Затем из стены раздались неритмичные глухие удары, которые, впрочем, скоро стихли, снова оставляя их с невесткой в тишине.

— Как думаешь, это все? — спустя несколько минут, растянувшихся до вечности, спросила невестка.

Холодные огромные мурашки все еще бегали по спине Атии, но она нашла в себе силы снова ее ободрить:

— Не уверена, но в любом случае, этот лемур, как и любой другой, совершенно ничем не опасен. Знаешь, я думаю, это может быть Гортензий. Он и при жизни был шумным, но безобидным.

Сложив руки на коленях, Скрибония смотрела на нее так, что не оставалось никаких сомнений в том, что все попытки убедить ее в безопасности лемура потерпели оглушительный крах. Не помогла даже история про Байи — самый весомый аргумент, имевшийся у Атии в загашнике.

Значит, пора было переходить от разговоров к действиям.

— Тебе нужно немного поспать, — решительно сказала Атия, поднимаясь с ложа.

На невестке не было лица. Красовавшиеся под ее глазами фиолетовые мешки, которые не могла скрыть даже косметика, красноречиво свидетельствовали о том, что она страдала от бессонницы не первый день.

— Если тебе так будет спокойнее, я могу переночевать у тебя, — улыбнулась Атия.

Быстрее, чем она успела закончить фразу, Скрибония несколько раз судорожно кивнула, словно опасаясь, что, если она хоть немного затянет с ответом, Атия тут же передумает и заберет свои слова обратно.

Боги, если бы она только знала, чем обернется ее такая простая и ничем не примечательная затея, она бы сразу схватила невестку в охапку и убежала бы домой. Туда, где единственную опасность представлял брат ее мужа, Квинт, который имел неприятную привычку, как напьется, засыпать в самых неожиданных местах брат.

Однако, увы, Атия не была Оракулом или даже какой-нибудь Кассандрой — и именно поэтому она сейчас сидела в освещаемом только несколькими слабыми светильниками атрии дома своего сына вместе со всеми его домочадцами и напряженно вглядывалась в темноту. Где-то рядом плакала рабыня, германские гладиаторы стояли у дверей в сад. Хоть она и могла видеть только их силуэты, она была уверена, что они сжимали в руках свои мечи и старались выглядеть как можно более сурово, даром что боялись не меньше, чем они с невесткой.

Все началось, когда они со Скрибонией уже разошлись по разным гостевым спальням, собираясь отходить ко сну. Сперва во всем доме разом погасли все светильники. Уже устроившаяся на кровати, Атия даже не заметила бы этого, если бы успела закрыть глаза раньше — но из-за стенки раздался вскрик невестки и она, отгоняя от себя сон, подскочила и побежала ее успокаивать.

Это не заняло много времени, и уже скоро она вернулась в свою комнату и снова устроилась на кровати. Засыпая, она слушала как за стеной тихо ходят и переговариваются разжигающие светильники заново рабы.

Оглушительный по своей силе хлопок прервал ее отход в царство Морфея мгновенно. Вслед за ним, с коротким промежутком, раздались еще два. На ее испуганный зов отозвался незнакомый раб и сбивающимся голосом объяснил, что это всего лишь от порыва ветра в доме открылись несколько окон. Глаза его, однако, были расширены в ужасе, ставя под сомнения все его слова.

Стоило ему уйти, над домом пронесся глухой, но отчетливо слышный крик — и последние остатки сонливости растворились без следа.

— Боги! Дагда! Пусть он уже замолчит! — возвращая Атию в действительность, вскричала одна из молодых галльских рабынь, что досталась сыну по наследству от дяди, — Я принесу тебе любую жертву, какую только пожелаешь!

Видимо, галльские боги все-таки не имели в Риме никакой силы. Крик духа повторился еще раз, — и только сейчас Атия поняла, что теперь он раздавался откуда-то снизу. Словно не из стены в спальни Скрибонии, но из самой земли под полом дома.

Мертвым нет хода обратно в мир живых, — упорно, словно мантру, повторяла она про себя фразу, однажды услышанную от матери. С каждым повторением в нее верилось все меньше и меньше.

— Боги, ну почему мы? — тихо пробормотала невестка. Полностью растратившая все силы, она уже не плакала, а от слов ее веяло обреченностью.

Атия нервно сглотнула, отгоняя прочь от себя невеселые размышления о том, что же ждет их после смерти. Что, если никакого спокойного и умиротворенного царства Аида никогда не существовало? Что, если все души когда-либо погибших, были обречены в посмертии страдать так же, как этот несчастный, пытающийся вырваться на свободу прямо в доме ее сына, лемур? Гортензий… Ей было страшно даже просто об этом подумать. Она едва знала старого оратора, но сейчас испытывала к нему невыносимую жалость.

— Ааааа! — воздух пронзил чей-то крик.

Атии понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что кричали прямо в атрии, а голос кричавшего принадлежал вовсе не затихшему духу, но старому рабу-философу Архидаму, в дискуссиях с которым ее сын предпочитал проводить те короткие моменты досуга, что изредка у него выдавались.

— Я его видел! Он там! Там за окном! — Архидам ткнул пальцем куда-то в темноту улицы, что скрывалась за незакрытым ставнями окном кухни и, с несвойственной ему резвостью, подскочил и побежал к входной двери.

Спустя мгновение все, присутствовавшие в атрии, последовали за ним.

На улице слабый свет светильников едва отвоевывал небольшие участки пространства у кромешной темноты безлунной ночи. Следуя за Архидамом, они завернули за дом — и застыли все, как один.

В темноте отчетливо виднелся мужской силуэт. Странный, словно деформированный, он стоял на одном месте и не двигался. Нижняя половина его тела была похожа на нормальную, но верхняя резко расширялась от груди до исполинских плеч, на которых не было видно даже намека на голову.

На короткое мгновение двор погрузился в абсолютную тишину.

А затем словно взорвался. Кричали все — начиная от самых молодых рабынь сына и Скрибонии, никогда не отличавшейся крепостью духа, заканчивая германскими гладиаторами, выпустившими мечи из внезапно ослабевших рук и с суеверным ужасом вглядывающимися туда, где без движения стоял силуэт.

Сложно было определить, кто из них первым окончательно отдался в объятья паники и побежал, но стоило ему это сделать — процесс было уже не остановить.

Атия не стала исключением. Последних остатков ее ускользающего рассудка хватило лишь на то, чтобы найти Скрибонию и ухватить ее под локоть, но как только это произошло — рассудок покинул ее с концами, оставляя на своем месте только инстинкты, древние как сама жизнь.

Инстинкты кричали ей “надо бежать!” — и она бежала.

…

— Атия? — донесся до нее пьяный и заспанный голос — и она резко, словно кто-то открыл дверь, впуская ее рассудок обратно, пришла в себя.

Из приоткрытых дверей дома на нее разъезжающимися карими глазами смотрел Луций. Ее Луций. Ее пьющий и упертый, но все равно такой родной Луций. Следом за зрением к ней вернулось осязание — и она почувствовала, что все еще сжимает ладонью руку невестки.

— Атия, что случилось? — Луций потер глаза рукой, пытаясь отогнать сон.

Они с невесткой стояли на пороге их с Луцием дома.

Они были в безопасности.

— Ты ведь собиралась… — закончить фразу Луций не успел.

Стоило ступору отпустить Атию из своих цепких объятий, она бросилась мужу на шею и крепко его обняла. Ее обдало крепким перегаром качественного фалернского. Обычно она не выносила этот запах, но сейчас он был самым родным и самым желанным на свете.

А затем слова полились из нее потоком. Луций не мог вставить и слова, только жестом пригласив их с невесткой войти в дом, а она все продолжала и продолжала рассказывать.

Тогда ей казалось, что она проявляла чудеса ораторского искусства, достойные самого Красса Оратора, но позднее, вспоминая этот эпизод, она с удивлением осознавала, что речь ее была на редкость невнятной и перескакивала с мысли на мысль настолько неуклюже, что удивительно, как Луций, и сам находившийся не в самом трезвом состоянии ума, смог понять, о чем идет речь. Видимо он обладал каким-то особым сенаторским умением.

Луций слушал ее не перебивая. Склонив голову на бок, он серьезно смотрел на нее — и ничто в его виде не позволяло заподозрить, что он ей не доверяет. Лишь когда она закончила, он, выдержав небольшую паузу для уверенности, позволил себе сказать:

— Атия, это все, конечно, замечательно, но с чего вы взяли, что в доме твоего сына вообще мог завестись лемур? Гортензий умер от болезни, своей смертью, а сын его и вовсе жив.

Несмотря на весьма теплую погоду, Атия внезапно почувствовала, словно на нее вылили ушат холодной воды.

Луций был совершенно прав.

Умершие своей смертью никогда не превращались в мстительных духов, сколько бы у них не осталось незавершенных дел.

[1] Курорт возле Неаполя. Без шуток. Самый натуральный.

[2] Около 23.00–00.00.

[3] Въезд в Рим на лошадях и с повозками днем был запрещен. Все припасы подвозили ночью.