Проводник в бездну: Повесть

Солнце восходит всегда

О побеге теперь нечего было и думать. Курт не спускал с проводника глаз. То и дело тыкал палкой в худенькую мальчишечью спину.

— Вперьод! — зло покрикивал. — Шнель! Шнель!

Спешили немцы: скоро рассвет. А на востоке то и дело вспыхивали ракеты и усиливалось глухое урчание моторов. «Наши прорвались, или торопятся в свой фатерлянд такие же, как эти?» — думал-гадал Гриша.

Голенастый иногда останавливал колонну, осатанело рычал на солдат, которые уже не очень-то соблюдали тишину, прислушивался к далекому гулу. Плюнув в дорожную грязь, резко, точно кнутом, подстегивал солдат:

— Шнель!

Куда там «шнель»! Гриша повернул колонну в Царево урочище, а это самое худшее место в лесу — земля вязкая. Кони грузнут, солдаты тяжело хекают возле колес. Гауптман смотрел в ночную темень, прислушивался к надоедливому чавканью под ногами людей и лошадей, и ему, наверное, казалось, что уже никогда не увидит он сухого и надежного островка, что земная твердь исчезла навечно, а на его долю осталась лишь слякотная каша — болото. Казалось, могучий лес смотрел суровыми черными глазами, словно живой, и в этом взгляде была затаенная угроза.

— Проклятый урвальд, девственный лес, — бурчал рыжий увалень, переводя дыхание, и со страхом оглядывался.

Палка уперлась в худые плечи — рыжий толкнул Гришу на очередной «спрашивайт». Но это уже должен быть не обыкновенный «спрашивайт», как вечером или ночью, ибо закончились эти жуткие «драйциг минутен». Что с ним будет?.. Впрочем, ясно. Немцы — народ точный. Отмерили тебе тридцать минут — получай. Не вывел же на Старый Хутор, а завел в такое адское болото, откуда им не выбраться. Наши наверняка их здесь застукают. Но он, Гриша, не увидит той долгожданной расплаты…

Гауптман наклонился с вороного, поднес парабеллум к самому носу мальчугана, словно предлагал понюхать запах смерти. Гриша вздрогнул, ощутив холод металла, живо указал налево:

— Смотрите, лес уже кончается…

Верно, слева открылась широкая поляна. Гауптман спрятал парабеллум в кобуру и громко, с облегчением вздохнул: проклятый ночной «урвальд» наконец позади. Огрев уставшего коня нагайкой, он вырвался вперед колонны.

— Форвертс! — громко крикнул. И сам испугался своего зычного голоса. Впервые за всю ночь он заговорил громко, впервые засмеялся каким-то болезненным, деревянным смехом.

Солдаты и обоз кучно сбились на поляне, словно большое стадо овец. Гауптман подъехал к проводнику, выдавил вымученную улыбку на исцарапанном лице, сузил глаза под заляпанными стеклами очков:

— Гут… карош, кнабе…[20] Ду бист айн вундеркинд.[21] Когда последняя подвода выбралась на сухое, гауптман развернул карту, бодро бросил:

— Дас лихт!

Пальцем в порванной перчатке повел по Цареву урочищу и даже подпрыгнул в седле, разглядев, что стоят они на берегу речки Снов.

— Сноф, Сноф! — радостно заерзал в седле, будто увидел не узенькую, едва заметную полесскую речушку, что тихо и мирно царствовала среди испокон веков растущей здесь осоки, а полноводный, всему миру известный, могучий Рейн.

Провожатый старался растолковать повеселевшему гауптману:

— Вот этим болотом перейдем в село Орлово, а там — переправа и Старый Хутор.

— Яволь, яволь! — благосклонно сказал долговязый, выслушав перевод рыжего.

Позвал костлявого, неряшливого солдата, подал какую-то команду. Тот даже не поднес руки к пилотке, как это полагалось, а только бормотал:

— Я, я, я…

Солдат неуклюже поплелся к телеге, выпряг лошадь, кряхтя, влез на нее и ударил по ее животу в пух и прах разбитыми сапогами. Лошадь, прихрамывая, вошла в речку. Ступала по дну неуверенно, отфыркивалась.

— Гут! — донеслось с того берега узенького Снова. И всадник исчез в камыше.

Чуть не визжали от радости на этой стороне речки.

Вдруг на той стороне послышались возня, лошадиное ржание, грязная брань. Погодя из мрака вынырнул силуэт костлявого солдата, но уже без коня.

— Капут! — хрипло выдавил из себя солдат и вброд стал перебираться обратно.

Вышел на этот берег с головы до ног мокрый и измазанный болотной грязью.

— Капут, — обреченно повторил еще раз, отфыркиваясь, как лошадь.

Гриша ступил несколько шагов в сторону, следом — толстяк, занося палку над его головой. Гриша наклонился, поднял кем-то брошенное одеяло, накинул на плечи и спокойно посмотрел на болото в сизоватом предрассветном тумане.

Капитан подъехал к Грише и, не сказав ни слова, огрел по спине нагайкой. Да еще заорал так, что в ушах зашумело. Злые солдаты-пугала окружили Гришу. Парню стало жутко, а кольцо вокруг него сжималось все теснее и теснее.

Рыжий перевел гневную тираду своего начальника, как всегда, приблизительно:

— Куда ты нас, каналья, завел?!

— Пойдемте сюда… Малость пройдем болотом, а там и дорога… — нашелся Гриша.

И первым побрел на тот берег. Бранясь, плюхнулся в воду и рыхлый Курт. Ахнул от холода, съежился. За ним двинулась пушка. Кони, дойдя до середины речки, остановились. Солдаты, убедившись, что пушка глубоко увязла, обрезали постромки и вывели лошадей.

Одна за другой с трудом перебрались на противоположный берег подводы и, хотя было топко, медленно продвигались за Гришей. Офицер, заметив копны сена, подал команду растаскивать их и выкладывать сеном дорогу. Солдаты разбрелись по болоту, матеря по-русски и проклятую войну, и такие вот дороги, и даже своего фюлера, как говорила бабка Арина.

Чавкали сапогами в ржавом месиве, черпали ржавую «кашу» короткими голенищами, но приказ гауптмана выполняли исправно — мостили сеном дорогу. Выстелив шагов на десять, колотили измученных лошадей по худющим бокам, хотя у тех от напряжения уже валила из ноздрей кровавая пена. Солдаты из последних сил толкали подводы, подпирая их плечами, цепляясь за высокие колеса, за спицы. И так преодолевали метр за метром, хекая, падая и снова поднимаясь.

Кончилось сено, и колонна остановилась. Отхекивались люди и кони, по уши замызганные ржавым болотом. А отдышавшись, попробовали переднюю телегу проволочь без сена. Лошадь сразу же увязла по живот. Обрезали постромки, но вытащить животное из болота так и не смогли.

Гауптман гаркнул какую-то новую команду. Гриша оглянулся — солдаты суетливо разгружали телеги, выстилали дорогу шинелями, мундирами, а также награбленным имуществом — костюмами, шубами, шалями…

А гул с востока приближался. Он будто придавал силы солдатам, они еще рьянее, чем раньше, хватались за колеса, кряхтели, ныряли в болотную жижу по уши, вылезали и, отплевываясь, снова принимались толкать телеги, которые сначала опускались по втулки, потом садились днищем на кочки и замирали. Солдаты осатанело били лошадей, подпирали телеги. Но бесполезно. Не одна уже лошадь с обрезанными постромками металась в болоте. Несколько фрицев тоже нырнули в бездну, и на это уже никто не обращал внимания…

Вспорхнула одна, вторая, третья ракета… Будто совсем рядом — из-за кустов вон того верболоза. Затем вдали полоснул автомат, и трассирующие пули тревожным и вместе с тем праздничным фейерверком прошили предрассветное небо.

Перепуганные солдаты уже без команды снимали с себя шинели и устилали ими дорогу. В коротеньких мундирчиках, мокрые, замызганные, злые, они упрямо барахтались вслед за мальчишкой. Ведь там, впереди, обещанное Орлово, переправа, спасение… А за Орлово — Старый Хутор.

Хотя отведенные «драйциг минутен» давно прошли, гауптман не спешил отправлять Гришу к «гросфатерам». Поверил, что парень действительно хочет вывести их к Старому Хутору. Да и как не поверить? Разве найдется в мире человек, который добровольно пошел бы на верную смерть? А смерть эта — в гауптмановом черном парабеллуме…

В лес возврата уже нет, там стрекочут, пуская фейерверки, не только автоматы — дает о себе знать артиллерия. Видимо, те, которые присвечивают ракетами и тревожат лес автоматами, идут за ними по пятам…

«Еще немного, — лихорадочно размышлял Гриша, — и уже ни ехать, ни идти, ни на четвереньках лезть не сможете… Вот тут-то вас, фрицы, и настигнут наши. Хотя, может, уже не застанут в живых проводника… Вон как бесится гауптман. Выхватил свой длинный парабеллум и бьет им кого-то из своих солдат, требует, чтобы вытащили его коня, завязшего по грудь в тине. Но солдаты и ухом не ведут: тут люди один за другим проваливаются сквозь травяную корку, а он — коня…»

Гриша оглянулся — их путь обозначали застывшие подводы, барахтавшиеся лошади, которых все глубже засасывала трясина. Там, позади, — лес, спасительный лес. Как никогда в жизни, был он желанным. Пополз бы к нему на четвереньках, покатился бы покатом, помчался метеором. Но и ему отсюда не выбраться. Коль не сумел в темном лесу выскользнуть из рук, здесь, на болоте, и подавно не сможет. И думать нечего. Нырнет где-то в ржавую бездну точно так, как вон это воинство один за другим ныряет; кто крикнет «Майн гот!», кто выматерит по-русски своего любимого фюрера. А большинство ныряет, не успев и рта раскрыть. Придет черед и проводника… Никто не узнает, куда исчез Гриша Мовчан, пионер из отряда Таранивской неполной средней школы…

По болоту сиротливо растянулись вереницей телеги и лошади. Обессиленные кони уже даже не барахтались в трясине, а только жалобно ржали. А вокруг обоза — разбросанное имущество, оружие, штабные бумаги — ведь ящики с документами тоже вывернули в тину.

Гриша изнемогал, ведя за собой солдат, теперь уже совсем походивших на ужасных призраков. Уже и ему, легкому как перышко, тяжело прыгать с кочки на кочку, обходить болотные бездонные «окна». Но он верил, что трясина может поглотить только лютых врагов. А его — нет! Он же свой, болото не посмеет засосать своего….

Гриша потянулся к кочке, пощупал — вербейник. Ухватился за него. Болотная трава — и калужница, и петушки, и плакун — предательница. Только дотронешься, и расползается в руках. Это знает Гриша. Но этого не знают немцы…

Гриша вылез на кочку, минутку отдохнул и пополз дальше. Испачканный в грязи толстяк, похожий на карикатуру из журнала «Перец», не поспевает за маленькой подвижной фигуркой, сопит, бранится, проклинает «рус» и их чудовищную страну, сплошь покрытую либо жуткими лесами, либо бездонными болотами. Он уже несколько раз проваливался в трясину, но воинство, выполняя волю гауптмана, вытаскивало толстяка.

— Э-э!.. — захрипел Курт. — Рус, кнабе! Ком гир! Сьюда, шнель!

Гриша уже не обращал внимания на этот хрип, он забирался все дальше и дальше…

Гауптман, давно разлучившись со своим гнедым рысаком, вместе с солдатами тащился по трясине. Никто не считал, сколько исчезло в пучине. Каждый думал только о себе…

Уже невозможно было сделать и шага, можно было только ползти на четвереньках. И солдаты ползли вслед за гауптманом. Все чаще слышал Гриша «майн гот» и «капут», хрипы и бултыханье.

Вконец измотанный, мальчик присел на кочку. Поднял испачканное ржавой тиной лицо и увидел бледный край неба. Светает уже… Он впервые в жизни испугался восхода солнца, рождения нового дня…

Сколько помнит себя, всегда радовался рассвету. Бывало, бабушка ласково скажет:

— Вставай, внучек, скоро уже солнышко взойдет.

Как не хотелось ему вылезать из-под своего теплого одеяльца!

— Бабуся, еще немного посплю. Ну, немножечко… Ну, немногусенько…

Улыбалась бабуся: хорошо, поспи еще «немногусенько»… Через несколько минут опять легонько трогала за плечо.

— Э-э, нет, казак, проспишь все царство небесное. Вставай. Восход солнца проспишь.

Умывшись, выпив стакан теплого парного молока, выбегал во двор и диву давался — как это он мог вылеживаться! Еще немного — и проспал бы рождение нового дня. Сколько помнит Гриша, каждый восход солнца никогда не был похож на прежний. То начиналось утро с беспечного щебетания птиц, то — с тишины, разве что чирикнет какая-то сонная птичка; иной раз солнце выкатывалось большое, неправдоподобно большое и красное, поднималось мгновенно, будто катили его какие-то неведомые силы, иногда же только угадывалось в предрассветной мгле и было ощутимо, но невидимо.

Восход солнца всегда был прекрасен. И всегда радовал. А сейчас он испугался ясной полоски на горизонте. Впервые за всю жизнь у него появилось желание, чтоб продлилась ночь, чтобы солнце повременило, не всходило, как всходит изо дня в день, а замешкалось.

Гриша оглянулся и скорее услышал, чем увидел, как ползут к бездне испачканные, оборванные, изможденные убийцы. Услышал, как вяло и бессильно перебранивались они между собой, как по-животному хрипели в рыжей мутной трясине.

— Рус! Канал-и-ия… — пьяно пробормотал с дальнего кочкарника рыжий и швырнул в проводника пустой флягой.

Потом опять толстяк поднял руку — мальчик присел. Почти одновременно увидел пламя, услышал выстрел. И будто язычок этого пламени лизнул темя.

Гриша упал. Лихорадочно ощупал себя, пошевелил ногой, другой, вытянул руки. Живой! «Врешь, рыжая сатана, нас не так легко убить!» Приподнялся, собрал все силы, прыгнул в сторону на кочку, потом еще… За большим кочкарем перевел дыхание и опять прыгнул… Затеплилась слабая надежда: может, повезет, может…

— Э-э-э, рус! Ком гир!..[22] Канали-ия… — хрипел гауптман.

— Русишес швайн, ка-пут! — прохрипел и рыжий.

Снова бабахнуло, еще и еще, зафьюитькали пули, пронзая болото.

На мгновение Гриша остановился и услышал совсем близко чье-то тяжелое дыхание. Значит, кто-то из фрицев увязался следом. Значит, увидели, собачьи души, как прыгнул в сторону.

Гриша уже не чувствовал под собой ни кочкарника, ни ржавого болота. Все закружилось вокруг него — хриплые крики рыжего и гауптмана, глухие выстрелы и ракеты в лесу…

Из этого бедлама вдруг донесся запыхавшийся голос:

— Гришья… Их бин Ганс.

Ганс? Какой Ганс? А, тот, что галетами угощал! Зачем он здесь? Ведь все уже тонут в болоте, а он, оказывается, еще не нырнул…

— Айн момент, Гришья, — опять послышался голос Ганса, и его лицо со слабой улыбкой выплыло призраком из темноты…

Вдруг чем-то острым полоснуло Гришу, будто ножом ударило в грудь. Жуткая боль пронзила его тело. И куда-то исчезла, растворилась улыбка Ганса, и начали размываться, исчезать звуки.

Над ним поплыли звезды, опрокинулось небо. Он куда-то стал падать, во что-то мягкое, розовое, горячее… Откуда-то издалека донесся хрип: «Партисан». Но это очень далеко. Будто на Старом Хуторе. Неужели они дошли до Старого Хутора? Гриша хотел подняться, опереться локтем о кочку, но она полетела куда-то вниз, в черную бездну, а с ней полетел и он.

…Вновь вокруг тьма и тишина. Будто утонули в болоте все звуки.

Так длилось недолго. Что-то глухо затахтахкало, такое знакомое и незнакомое. Трепало или автоматная очередь? Что-то ухнуло, и будто зашевелилась болотная постель под ним.

Открыть бы глаза да посмотреть, что там. Но веки так тяжелы, и нет сил раскрыть их…

— Аллес гут, — услышал, — хорошьо…

Неужели так долго задержался возле него Ганс? Разве он не боится наших?

Но что это? Гриша как будто куда-то едет, а лес шумит так знакомо, так хорошо, так сладко. А может, это вовсе и не лес, а человеческие голоса?

И вдруг прорвался знакомый, родной голос:

— Звездочка?.. Покажи… Да это же Гриша Мовчан! Маленький таранивский партизан. Порядок!

Гриша еле-еле раздвинул будто склеенные веки, застонал, попробовал пошевелить руками и не смог — обе руки и грудь в бинтах. Лежал он на душистых елочных ветках. А над ним склонилось знакомое смуглое лицо. И мохнатые брови знакомы Грише, и черные кудри с серебряными нитками. А еще красноватый шрам на левой щеке… Когда-то он знал эти брови, эти черные, но без серебряных ниток кудри, и шрам такой был на левой щеке… Швыдак?! Да неужели Михайло?..

Гриша хотел вымолвить это имя, даже пошевелил языком, но язык почему-то не послушал его.

— Ничего, брат, до свадьбы заживет. — Швыдак провел шершавой ладонью по бледной Гришиной щеке.

И тут мальчик разглядел улыбающееся лицо Ганса. Снова пошевелил губами, еще и выдавил слова:

— Дядя Швыдак… Ганс — хороший…

— Знаем, Гриша, уже знаем, — успокоил командир.

Кто-то подал Швыдаку новую пилотку. Он приколол к ней звездочку, надел пилотку на Гришину голову.

— Ну вот, ты теперь настоящий воин…

— Капитан Швыдак, к полковнику! — позвали.

«Капитан… Уже капитан?»

И только теперь обратил внимание на новую форму, на погоны с четырьмя звездочками. А еще ордена, а еще медали. Вот оно как… А еще увидел над собой озорные монгольские глаза.

— Гриша, а в селе уже наши, — радостно сообщил Митька.

— А… мама?

— Жива-здорова.

— А…

— И Петька, и бабушка живы.

Потом Гришу несли лесом на самодельных носилках из душистых веток.

Рождался новый день.

По обе стороны просеки проплывали торжественные ели, величавые сосны, застенчивые березки. Березки…

Гриша пошевелил губами и то ли прошептал, то ли подумал:

«Здравствуйте, милые березки! Это я, ваш Гриша. Не узнаете? А кто меня надоумил завести врагов туда, откуда уже нет возврата? Я завел… До свидания, березки! Я приду к вам. Выздоровлю и приду, с Митькой. Ждите меня, березки… Конечно поправлюсь. Вон как погнали наши фашистов! Если так и дальше пойдет, то и до победы недолго. Как же это так: победа будет, а меня не будет?»

За веселыми березками полесское небо подпирали могучие дубы, задумчивые и строгие, которые и не собирались сбрасывать на зиму своих красных шуб.

Как вышли из лесу, потянуло пепелищем. Зашевелился на носилках парнишка, хотел подняться, но снова посыпались из глаз искры, зашаталось небо, поплыло все и исчезло. А когда к нему возвратилось сознание (хотя глаза не открывались), услышал:

— Товарищ майор. Часть фрицев, уцелевших на болоте, мы, извините, как чертей, повытаскивали за воротники…

Еще услышал Гриша:

— Ведите в штаб на допрос.

Парень улыбнулся. У тех замызганных сейчас будут «спрашивайт».

А майор, вероятно тот самый, которому докладывали про «чертей», между тем допытывался:

— Слушай сюда. А не узнали, братцы, кто этот полесский Сусанин?

Мальчик насторожился, замер на носилках. Очень уж голос знакомый. Неужели дядя Антон?

— Вот он, на носилках, Сусанин. Ваш земляк, из Таранивки, — Гриша Мовчан.

— Гм! Трудно узнать хлопца. — Конечно, Яремченко голос! — Однако он, Гриша… В отца, значит, пошел. Не из робкого десятка.

Вздохнул, помолчав, вымолвил:

— Как бы отец порадовался подвигу сына… Ну, несите парня в медсанроту… Он без сознания?

Нежный женский голос доложил:

— Бредит… какого-то дядю Антона вспоминает в горячке.

— Ну, ну… Какого-то, — передразнил. — А может, этот «какой-то дядя Антон» да заменит ему отца? Что тогда?

— Извините, товарищ майор, — взволнованно ответил женский голос. — Мы не знали…

— Все будешь знать, курносая, скоро состаришься… Ну ладно, несите. Найдите его мать, предупредите. Скажите: майор Яремченко тоже заскочит.

Гарь становилась все более ощутимой, даже в горле першило. О, Савкина улица! Гриша знает наверняка, ибо раздавшийся женский голос различил бы из тысячи:

— А чтоб его не дождать с таким дедом танцевать!

После этих слов все весело захохотали, а потом отозвался дед Зубатый:

— Вот такая, доложу я вам, жаковыка. Ее языком, девчата, только тарелки горячие лизать или шковороды.

И снова сквозь хохот насмешливый голос дяди Антона:

— Что, дед Денис, дела идут, контора пишет?

Ответила, как всегда, Денисиха:

— А чтоб он другого дела не имел, пока земля крутится, нюхать бы ему гарь и рыться в пепле горячем, пока не окочурится, чтоб он сам сгорел в том пепле! Чтоб он золы горячей напился, как пьет он кровь из нас…

— Кого это она так, дед Денис? — поинтересовался Антон Степанович.

— Кого ж, фюлера придурковатого. Бабе моей браниться, что семечки щелкать.

— Вижу, выбрыкивает еще тетка Федора?

— А чтоб на вас, Антон, добрая година да грошей торбына.[23] Жить еще можно, да голова стала, как решето, ничего в ней не держится, все теряется в памяти.

И так Грише захотелось увидеть бабку Зубатую! Он напрягся и… открыл глаза: верно, она.

Тем временем старуха на какое-то мгновение замолчала, улыбнулась Антону, залюбовалась статным майором:

— Вот вы какой… Охвицер… Чистый, красивый. Разве что только седеть начали, Антон.

— Ну и что же?

— Да девчата не будут любить седого.

— А чтоб вас, тетя Федора.

— И — вас… — И поинтересовалась: — Так скоро, Антон, фюлеру капут?

— Да-а, — протянул Яремченко, — по всему видно, не избежать, как вы говорите, фюлеру гибели. Не избежать.

— Так оно, видать, Антон, сила наша растет? — вклинился и дед Денис.

Длинная пауза застыла над пепелищем. Всем было интересно, что скажет майор.

А он посмотрел на своих земляков — истерзанных за годы войны горем и нуждой, но с верой в глазах — и сказал просто, как всегда говорил своим родным таранивцам:

— Растет наша сила, братцы, растет… Растет и множится.

Словно в подтверждение этих слов из-за леса вырвалась эскадрилья наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Бомбардировщики шли солидно, сомкнутым строем и гудели сосредоточенно, по-деловому, а истребители сновали по небу, то высоко поднимаясь, то опускаясь к самым верхушкам сосен, поворачивая то налево, то направо, будто искали зловещих, крестатых, чтобы помериться с ними силами…

Кто-то осторожно взял Гришу за локоть и тихо сказал:

— Гриша, видишь?

Это дружок, Митька.

Конечно же, Гриша видел железных птиц в небе, наших, краснозвездных, видел, как рождается солнечное утро в его родной полесской стороне, ухо его тешил разговор бабки Федоры с дедом Денисом, а также живой, возбужденный говор красноармейцев.

Слушал и видел Гриша и искренне радовался всему живому на земле.

И все живое радовалось рождению нового дня.

Просим прислать отзывы об этой книге по адресу: 103160, Москва, К-160, Военное издательство.

Военным издательством в серии «БИБЛИОТЕКА ЮНОГО ПАТРИОТА» в 1972―73 г. выпущены следующие книги:

Виктор Александров. Белые крылья. Повесть. 250 стр., цена 52 коп.

Александра Анисимова. На короткой волне. Повесть. 190 стр., цена 49 коп.

Геннадий Воронин. На фронте затишье. Повесть. 221 стр., цена 50 коп.

Яков Ершов. Мальчишки в солдатских касках. Повести. 326 стр., цена 62 коп.

Андрей Жариков. Юногвардейцы. Повести. 256 стр., цена 50 коп.

Александр Ковальчук. Нет, не призраки! Рассказы. 198 стр., цена 45 коп.

Елена Малькевич. Далекие зарницы. Повесть о любви и верности. 350 стр., цена 70 коп.

В. Мелентьев. Разведка уходит в сумерки. Повесть. 288 стр., цена 61 коп.

Виктор Муратов. Мы убегали на фронт. Повесть. 206 стр., цена 49 коп.

Василий Смирнов. Саша Чекалин. Повесть. 454 стр., цена 79 коп.

Петр Шамшур. Задание особой важности. Повесть. 152 стр., цена 38 коп.

Книги Военного издательства можно приобрести в магазинах и киосках «Военная книга», а также по почте наложенным платежом в домашний адрес, направив заказ ближайшему отделу «Военная книга — почтой» по одному из перечисленных адресов:

480091, Алма-Ата, ул. Кирова, 124.

690000, Владивосток, Ленинская, 18.

252004, Киев, Красноармейская, 43.

443099, Куйбышев, Куйбышевская, 91.

191186, Ленинград, Д-186, Невский, 20.

290007, Львов, проспект Ленина, 35.

220029, Минск, ул. Куйбышева, 16.

113114, Москва, М-114, Даниловская набережная, 4-а.

630076, Новосибирск, Красный проспект, 59.

270039, Одесса, Дерибасовская, 13.

460000, Оренбург, Пушкинская, 20.

185002, Петрозаводск, ул. Гоголя, 22.

226047, Рига, Большая Смилшу, 16.

344018, Ростов-на-Дону, Буденновский, 76.

620062, Свердловск, ул. Ленина, 101.

380007, Тбилиси, пл. Ленина, 4.

680028, Хабаровск, ул. Серышева, 11.

672000, Чита, ул. Ленина, 111/а.

700071, Ташкент, 77, Луначарское шоссе, 61.

720001, Фрунзе, 1, Киевская, 114.

Книги Военного издательства можно заказать предварительно, до выхода их из печати, в местном магазине «Военная книга» и по почте.