Боря Клюшин, наконец, защитился. В смысле, он стал, наконец, кандидатом наук. Ну, на банкете, как положено, все перепились, Ленка с Зинкой даже подрались немного… А мы с Борькой вышли в коридор. Закурили, значит, и я говорю:
— Все, Борис, перед тобой широкая научная дорога! Действуй и не останавливайся на полпути. Иди дальше!
Он говорит:
— Отстань, Сема. Ты что, не видишь, в каком я настроении?
Я говорю:
— Борис! Ты что это несешь? У тебя должно быть прекрасное настроение! Тем более, я твой друг, и я обязан тебя об этом, так сказать, уведомить!
Тут он задумался, поглядел исподлобья и невнятно так забормотал:
— Эх ты, Семен… Ничего не понимаешь… Я же поэтом хотел стать…
Тут уж я не стерпел:
— Ты — поэтом? Офигеть! Ни за что не поверю!
А он:
— Хочешь, прочту что-нибудь?
Ну я, хоть стихов и не люблю, согласился, конечно. Из вежливости. «Прочти, — говорю, — что-нибудь не очень длинное.»
Тут он и выдал:
«Я живу в раю бензиновом,
Манекенов посреди,
В чем-то тра-та-та резиновом,
С жабой каменной в груди!»
Тогда я говорю:
— Я, конечно, в стихах не очень разбираюсь… Но, по-моему, ты — гигант! Особенно про жабу!
Смотрю — он даже слезу смахнул. Поверил, значит, дурачок. Ну, раз такое дело, я решил еще добавить:
— Ты, — говорю, — поэт! Большой поэт!
А он:
— Нет, Сеня, никакой я не поэт. Хотя мог бы быть. А вместо этого я кандидат каких-то фиговых наук. Если хочешь, расскажу тебе, почему так вышло.
Отказываться мне было неудобно, я вообще не люблю людей обижать, и он начал:
— Видишь ли, Семен, я с детства мечтал стать поэтом… Кропал стишки чуть ли не каждый день… И, вроде, даже стало что-то получаться! Я почти ухватил свою мечту за хвост! Мне было, наверно, двадцать лет, когда я заболел… довольно тяжело. Когда я уже начал выздоравливать и даже мог понемногу ходить, меня должна была навестить девушка, в которую я был тогда влюблен…
— Ого! — говорю я, — пойду Зинке расскажу!
Но Борис меня словно не слышит и гнет свое:
— Да, влюблен был. Что было, то было. И я решил ее встретить. Спустился вниз к входной двери, толкаю эту дверь, а она не открывается. Вот так номер. Ну, я поднялся на этаж, на лестничной клетке там у нас окно (ну, ты знаешь) и смотрю, не идет ли она. Солнце светит, лето, природа кое-какая во дворе, девушка моя все не идет. И я чувствую, что больше не могу стоять, что силы мои меня подводят. Но в чем соль, в чем соль-то! Это было время (ну, ты помнишь), когда появились такие любители привязывать гранату к двери… Кто толкнул, тот и взорвался. И вот я стою у окна, а спуститься и толкнуть дверь посильнее боюсь.
Я говорю ему:
— Извини, что перебиваю, но снаружи-то видно, привязана граната или нет. Взорваться может только тот, кто изнутри эту дверь толкает.
Он отвечает:
— Вот и я так подумал. Вижу — мимо подъезда молодая женщина с коляской идет. Кричу ей из окна: «Эй, мамаша, не посмотрите — что там двери мешает открываться?»
Я говорю:
— Так, так! И что же было дальше?
А он:
— Оказывается, там клочок обшивки застрял и мешал двери открыться.
Я тогда спрашиваю так аккуратно:
— Ну а девушка-то твоя пришла или нет?
Он говорит:
— Да не в этом дело. А вот стихи я с тех пор перестал писать. Ты понимаешь — почему?
Я говорю:
— Я вообще стихов не люблю, поэтому не понимаю. А как ты думаешь, вот Пушкин на твоем месте толкнул бы эту дверь?
— Пушкин-то? — Борька задумался, — Кто его знает… Вот Лермонтов бы точно толкнул…
Тут нас стали звать обратно к столу, а вскоре начались танцы.
2015