13

Кардинал чувствует: все его тело наполнено ощущением странного счастья. Они сидят все втроем: Кэтрин, Кардинал и Келли, — в ресторане «Трианон», наслаждаясь самыми лучшими кушаньями, какие только может предложить Алгонкин-Бей. У них была семейная традиция — отправляться в «Трианон» по особым случаям: на дни рождения, в годовщины свадьбы, а иногда просто потому, что к ним приехала Келли. Да, она здесь, только что из Нью-Йорка, и Кэтрин в отличном настроении, а больница с ее зеленой крышей — лишь отдаленное воспоминание. Сердце Кардинала парит в груди, точно воздушный шар с гелием.

Видимо, он немного перебрал, потому что так и бурлит сентиментальностью; он даже сказал: «Все просто великолепно. Так, как и должно быть. Мы могли бы сниматься в телесериале, согревающем сердца. «Семейка Гудов»».

Келли округляет глаза: «Ну пап».

Но Кардинал настаивает: «Нет, ты только погляди на нас. Ладно, пусть это все из-за бордо, — но он все равно должен сказать: — Дочка — умница и красавица; муж — прекрасный профессионал…»

«И безумная жена», — добавляет Кэтрин, и двое остальных улыбаются.

Кардинал накрывает ее теплую руку своей. «Я так благодарен, — говорит он. — «Благодарность» — слишком слабое слово, чтобы выразить то, что я чувствую. Мне сейчас так…»

«Пап, ну что ты, в самом деле! — У Келли такой вид, словно она готова помахать, чтобы принесли счет, и помчаться на первый же самолет, который увезет ее обратно в Нью-Йорк. — Мы что, не можем нормально поговорить?»

«Это нормальный разговор, — возражает Кардинал. — Именно поэтому он такой замечательный. Мне снилось, что Кэтрин умерла, а теперь вот мы все вместе, и все совершенно нормально». Он кладет ладонь себе на сердце, чувствуя тепло, которое идет из этой печи, излучающей радость.

Серьезные карие глаза Кэтрин изучающе смотрят на него, в уголках рта у нее образуются крошечные скобки: «Тебе снилось, что я умерла?»

«И все было так правдоподобно! Просто чудовищно!»

«Бедняга, — говорит Кэтрин. В ее голосе сквозит сладость заботы. Она кладет ладонь ему на щеку, и он чувствует тепло крови, струящейся в ее пальцах. — Но теперь-то у тебя все в порядке?»

«В порядке? У меня? — Кардинал смеется. — Настолько в порядке, что это мое состояние можно разливать по бутылочкам и продавать на всех углах. Я разорю всех торговцев героином и экстази. Мне так хорошо, что я мог бы…» Голос у него срывается, и он больше не в состоянии говорить, потому что плачет. Да, он плачет, и это слезы счастья, слезы радости, и жена с дочерью подергиваются рябью, словно кто-то применил компьютерные спецэффекты.

Слезы холодят его лицо, и Кардинал просыпается. Он спал на спине, и слезы скопились у него в глазах. У него текло из носа, верхняя губа была мокрой от горячих соплей, прохладные капли стекали по его ушам и шее. Какая радость! Он вытер глаза и, опираясь на локоть, повернулся, чтобы рассказать Кэтрин.


Этот сон взвинтил его до предела. Каждое действие, которое он совершал, казалось словно бы усиленным вдесятеро. Всего-навсего ставя чашку кофе на кухонный разделочный стол, он услышал оглушительное «бум», от которого у него заболели уши. Вода, которая текла в кухонную раковину, была какой-то грубой и уродливой: казалось, она пытает столовые приборы. Даже газета, когда он переворачивал страницу, издавала какой-то свистящий стеклянный звук. И он не мог ничего читать, не в состоянии был что-либо воспринимать. Даже заголовки казались ему непонятными.

А Кэтрин была повсюду. Каждый предмет в его доме в той или иной степени нес в себе эту «кэтринность». Выше всего на этой шкале располагалось все, что она когда-то выбрала сама. Она вложила в это усилия, специально поехала, чтобы это купить, думала об этой вещи. Все, чем она пользовалась каждый день, было сильно «прокэтринено»: в шкафчике для лекарств — уйма ее препаратов, маленькие тюбики со средством для снятия теней и увлажнителем. Ее щетка, с путаницей волос. Хранить ли такие вещи? И как решиться их выбросить?

Когда-то — недели две назад? — она принесла домой тюльпаны, они давно завяли в вазе. Кардинал не мог заставить себя их выкинуть, и Келли, видимо, тоже не могла. А вот фотографии, которые Кэтрин выбрала для того, чтобы поместить в рамку: портрет Келли и тихий снимок, на котором Кэтрин была вдвоем с Кардиналом, она сделала его, включив таймер. Музыкальный шкафчик, набитый дисками, которые она тоже выбирала сама: «Гольдберг-вариации», «Хорошо темперированный клавир» Баха в исполнении Гульда и в исполнении Ландовски. Бонни Рэйт,[22] Шерил Кроу.[23] Хватит ли у меня когда-нибудь сил слушать эту музыку? Стоит ли мне все это выбросить?

В пустой кухне Кардинал насыпал себе чашку хлопьев корнфлекс. Он никогда не ел холодную кашу, и сейчас он подумал, что они достаточно безвкусные, чтобы их можно было проглотить не замечая. Он бездумно смотрел, как хлопья плавают в молоке, когда на разделочном столе зазвонил телефон.

Кардинал встал, чтобы взять трубку. Звонила какая-то женщина, голос был незнакомый.

— Алло, Кэтрин дома?

Кардинал стоял у раковины, сжимая трубку, не в силах пошевелиться.

— Алло? Я правильно звоню, это номер Кэтрин Кардинал?

— Да, — выдавил Кардинал. — Правильно.

— Простите, можно мне с ней поговорить?

— М-м… нет. Она… ее сейчас нет.

— Вы не знаете, когда она будет?

— Нет. Я хочу сказать — я не знаю точно.

— Ох. А если я оставлю свое имя и телефон, вы не могли бы попросить ее мне перезвонить, когда она появится? У вас есть ручка?

Кардинал взял ручку и стал слушать, как она диктует ему свое имя и торонтский номер. Кэтрин должна была позвонить ей по поводу проходящего по выходным мастер-класса, посвященного сложным методам цифровой фотографии. Кардинал занес ручку над блокнотиком, в который они с Кэтрин обычно заносили телефонограммы, но ничего не записал.


Он сбежал на работу. За все время нога Кэтрин переступала порог их отдела, пожалуй, не больше полудюжины раз. Если не считать портрета Кэтрин, стоящего у Кардинала на столе, здесь ничто о ней не напоминало. Это было мужское место, несмотря на присутствие Лиз Делорм, и сержантов Флауэр и Фрэнсис, и другого младшего персонала. Помещение отдела было мужской территорией; Кэтрин не могла здесь до него дотянуться.

— Ты вернулся, — проворчал Маклеод. — Как раз когда это заведение стало хоть немного обретать цивилизованный вид.

— Я не здесь, — возразил Кардинал. — Просто зашел кое-что прояснить.

— Вот как, — отозвался Маклеод. — А я просто зашел отоспаться.

Кардинал взял свой настольный календарь и отлистал его до января. Дело Рено: два брата, устроившие серию краж со взломом. Когда однажды их остановили за нарушение правил дорожного движения, выяснилось, что в кузове их фургона полно всяких вещей, точно в ломбарде. Этим все могло бы и кончиться, но во время одного из ограблений дело обернулось совершенно не так, как они планировали. К их несказанному удивлению, в одном из домов, куда они залезли, обнаружились жильцы, и в панике братья до полусмерти избили владельца дома. Кардинал допрашивал их несколько недель, и в конце концов ему удалось устроить так, чтобы один брат выдал другого. Сейчас они отбывали свои шесть лет в Кингстонской тюрьме.

— Что ты тут делаешь? — спросила Делорм. Она сразу же подошла к нему и обняла, и Кардиналу, чувствительность которого обострилась от горя, показалось, что его буквально душат эмоции. Делорм бросила испытующий взгляд на его стол, на раскрытый календарь и объявила: — Ага! Плохие парни, которых ты знал и любил. По-моему, ты хочешь выследить того, кто стоит за той открыткой.

— За открытками, — поправил он. — Я получил еще одну.

Делорм изучающе посмотрела ему в лицо:

— Тот же почтовый штемпель?

— Эта пришла из Старджена.

Старджен-Фоллз — на западе от Алгонкин-Бей, в получасе езды. Уже через секунду Делорм вслух произнесла мысль Кардинала:

— Маттава. Старджен. Если предположить, что обе открытки — от одного человека, тогда он, скорее всего, отсюда. Ведь он еще и скрывает свой почерк.

— И я почти уверен, что он воспользовался тем же принтером.

Стол Делорм стоял рядом со столом Кардинала. Она села в свое кресло и развернулась, чтобы смотреть ему в лицо.

— Ты мне покажешь? — спросила она.

— Раньше ты не хотела знать.

— Ох, Джон. Не искажай мои слова.

Назвала его на работе по имени. Кардинал удивился, насколько сильно это его тронуло. Он вынул из портфеля открытку в пластиковой папке.

«Как сильно она должна была тебя ненавидеть. Ты ее так подвел».

— Ублюдок, — отреагировала Делорм. — Если это мужчина. Женщины тоже могут вести себя довольно мерзко, уверена, что ты сам замечал. Думаешь, это братья Рено? — Она произнесла «бруатья»: ее франкоканадский акцент прорывался наружу, когда она волновалась. — Если они это сделали, я лично поеду в Кингстон и отметелю их.

— Не думаю, что это они. Во-первых, откуда им знать, что Кэтрин…

— Ты сам знаешь, в тюрьме новости распространяются быстро. И у них в нашем городе остались родственники. Кто-нибудь мог упомянуть в разговоре.

— И что потом? Они находят человека, который отправляет одну открытку из Маттавы, другую — из Старджен-Фоллз, при этом обе напечатаны на одном принтере? По-моему, тут есть натяжка.

— Ну, ты-то знаешь свои дела лучше, чем я.

У Делорм зазвонил телефон. Она взяла трубку и стала приглушенным голосом разговаривать с Ларри Бёрком о парне, который покончил с собой в прачечной-автомате. Кардинал слышал об этом в новостях, пока ехал сюда. На этой неделе в рабочем расписании Делорм это наверняка самое срочное и тяжелое дело, но она о нем и словом не обмолвилась, беседуя с Кардиналом: не хотела его расстраивать разговорами о самоубийстве. Кардинал сам не знал, нравится ли ему, когда с ним нянчатся, как с ребенком.

Он продолжал листать календарь. Каждые несколько минут кто-нибудь проходил мимо со своим вариантом восклицания: «Кардинал! Приятно, что ты вернулся!» — на что Кардинал неизменно отвечал: «Я не здесь».

Он просмотрел содержимое своего картотечного ящика, большим пальцем отлистывая выступающие ярлыки с буквами. Столько имен, столько злодеев и правонарушителей, и лишь очень немногие казались ему вероятными кандидатами на роль автора открытки, не говоря уж о том, чтобы совершить это убийство.

Если ее убили. Все остальные видели здесь суицид, несмотря на тот факт, что она никак об этом не предупредила. И хотя ее записка была, очевидно, написана несколько месяцев назад, Кардинал знал, что этого недостаточно. Этого было бы недостаточно, чтобы поколебать даже Делорм, что уж говорить о суде и о присяжных; к тому же сомнения разъедали и его собственное сердце.

Но он вытолкнул их из сознания и залез в так называемый «ящик недоделок», куда откладывал материалы, которыми ему надо было бы заняться, но на которые у него вечно не хватало времени. Среди объявлений об изменении политики полицейского управления, о предстоящих конференциях, о судебных процессах лежали бумаги из Управления исполнения наказаний, касающиеся недавних освобождений. Здесь были данные не только по делам Кардинала, но и по всем преступникам с подведомственной их полицейскому управлению территории.

Ему слышно было, как Делорм тихо увещевает по телефону:

— Ларри, это не твоя вина. Тебе надо бы с кем-нибудь это обсудить. Тебе разрешается быть живым человеком.

Голос Делорм был каким-то невозможно далеким, словно Кардинал погрузился под воду. Да, он был словно утопающий, легкие у него были полны скорби. Эти выпущенные на свободу злодеи и правонарушители были просто обломками кораблекрушения, за которые он цеплялся, ожидая спасения, но в чем могло состоять это спасение?

Чтобы Кэтрин была жива.

Но он не опускал рук и в конце концов составил список из трех кандидатур. Все они жили в Алгонкин-Бей, всех выпустили из тюрьмы в течение прошедших двенадцати месяцев, и все они отсидели по меньшей мере по пять лет стараниями Джона Кардинала.

Загрузка...