Пункт назначения 1978

Глава 15 Ритуал

Путь мне преградил цыган. Настроен он был вполне дружелюбно.

— Погоди, не спеши, в этом деле не надо спешить. Лачи сейчас вернется.

Цыганка действительно вернулась быстро и не с пустыми руками — принесла большую кобальтовую тарелку с золотым орнаментом по кайме. Уселась прямо возле фургона, на траву, скрестив ноги по-турецки. Я мысленно подивился ее способностям — так легко опуститься на землю в таком-то возрасте и с такими габаритами. Я бы так точно не смог. Похлопала рукой по траве рядом с собой и приказала:

— Тоже садись.

Я замешкался. На плечо тут же легла ладонь.

— Садись, — повторил цыган, — не стой. Время дорого. А нам давно пора ехать, только тебя ждали.

— Зачем? — спросил я.

Лачи бросила раздраженно:

— Пришел за помощью? Тогда садись и помогай. Чего попусту болтать?

И я сел.

Когда-то, давным-давно, мне довелось видеть, как деревенская знахарка заговаривает ребенка от испуга. Было интересно и таинственно. Заговор велся на воду. Горели свечи, слова сплетались затейливым узором, пахло ладаном. Здесь все происходило не так. Просто, буднично, без спецэффектов.

На тарелке лежали большие старые ножницы с фигурными ручками и допотопное кресало. Чистый антиквариат. Я таких не видел даже в детстве. Рядом с ними в расписной фарфоровой подставке стоял огарок церковной свечи.

Я смотрел на все это с любопытством и пока ничего не понимал. Впрочем, сидеть без дела пришлось не долго. Лачи взяла с тарелки кресало и сунула мне в руки.

— Сумеешь добыть огонь? — спросила она обеспокоено.

Я слегка оторопел. Огонь? Зачем? И осторожно задал вопрос:

— А для чего?

Она ответила, как само собой разумеющееся:

— Свечу зажечь.

Хм… Каменный век. А почему кресалом? Спичка не проще? Помнится, в кармане у меня лежал коробок.

Я сунул руку в карман, спички все еще были там. Вытащил коробок наружу, чиркнул, но к свече поднести не успел. Лачи неожиданно разозлилась, ударила меня по руке, выбила коробок, дунула на горящую спичку, вскричала:

— Нет, нельзя, нужен живой огонь! Этот мертвый, — она ткнула пальцем в коробок, — не поможет. Нельзя!

Я посмотрел на траву. Коробок развалился на две половинки, все содержимое рассыпалось по траве. Мертвый, так мертвый, ей виднее. Но зачем так орать? Рядом присел на корточки цыган. Кресало он поднял двумя пальцами, протянул мне и спросил:

— Умеешь пользоваться?

Здесь мне удалось его удивить.

— Умею, — сказал я, — когда-то давно в походе научился.

Мужчина усмехнулся. «Давно» из уст шестнадцатилетнего пацана прозвучало нелепо. К счастью, здесь я мог не таиться. Мог быть самим собой.

Нужен вам живой огонь? Будет! Главное найти, что здесь может легко разгореться. Я огляделся. Возле ручья разросся рогоз. Толстые коричневые пуховки внушали надежду. Правда, точно я не помнил, используют его для розжига или нет. Зато чуть поодаль стояла одинокая березка. Это было просто прекрасно. Можно попробовать нащипать бересты. Много не нужно, самую малость. Для свечи этого хватит. Мне же не костер разводить! Я решительно поднялся и попросил у мужчины:

— Мне нужен нож.

Как там показывают в кино? Цыган непременно достает нож из-за голенища сапога? Я ждал именно этого. Но у моего нового знакомого нож висел на груди, как у Маугли. Был он таким же старым, как ножницы. Темный, чуть изогнутый, не очень длинный, с деревянной ручкой, в ножнах, оплетенных полоской кожи. В навершии рукояти — искусно вырезанная лошадиная голова. Я видел, что цыган колеблется, не желая расставаться с ним. Наконец мужчина спросил:

— Для чего тебе?

Пришлось отвечать:

— Бересту нарезать, чтобы огонь разжечь.

Он кивнул. Но свой нож мне так и не дал. Лишь сказал:

— Сам сейчас принесу.

Я пожал плечами. Да не вопрос! Сам, так сам. У каждого народа свои заморочки. Не мне с ним спорить. Кто его знает, что значат эти ножи для цыган? Я направился к камышам, на глазок выбрал самый спелый и выдрал из него пару клоков пуха побольше. Благо, нож для этого был не нужен.

Потом чуть в стороне от возка примял ногами траву, взял кресало, свечу, распотрошил, распушил камышовый пух, уложил возле себя горкой и принялся ждать.

Цыган пришел почти сразу. Одобрительно осмотрел приготовленное место и высыпал поверх камыша пригоршню дранки. Самый верхний, почти прозрачный слой. Я уселся на землю и принялся работать кресалом. Мужчина молча стоял рядом. Не мешал, но и помогать не спешил. Чем занималась Лачи, я не видел. Она осталась у меня за спиной.

Хоть практики не было очень давно, огонь разгорелся быстро. Пусть слабенький, совсем крохотный, но много ли надо свече? Та послушно занялась.

Я затоптал свой крохотный костерок и вернулся к цыганке, неся в руках «живое пламя» на кончике фитиля.

Лачи была занята — что-то бубнила себе под нос, не обращая на меня внимания. С краю на тарелке появился кожаный кисет, совсем небольшой, в половину ладони. В центре же горочкой была насыпана крупная соль. Поверх соли лежала моя пятирублевка. Все это меня знатно озадачило. Я хотел спросить, зачем все это? Но потом подумал: «Всему свое время. Скоро и так все узнаю».

Лачи мельком глянула на свечу, довольно кивнула.

— Садись. Огонь ставь на блюдо.

Дождалась, пока я усядусь, взяла в руки ножницы и приказала:

— Нагнись ко мне!

Я не стал даже раздумывать — нагнулся. Если бы здесь хотели мне навредить, сделали бы это куда проще. К чему устраивать такую мистификацию?

Вжикнули лезвия, на поднос упал клок светлых волос. Моих волос. Я машинально провел рукой по голове.

— Не зубы, — усмехнулась Лачи, — отрастут. Не жалей.

— Я не жалею.

Ладонь моя вернулась на колени.

— У тебя прибудет, — завела цыганка знакомую пластинку, — у меня прибудет.

Она вытащила из-под яркого платка свой собственный локон. И ножницы стриганули снова. Поверх светлой пряди упала еще одна — смоляная с проседью.

От дальнейшего у меня глаза полезли на лоб. Лачи наклонила свечу и с четырех углов подожгла пятирублевку. Мне стало стыдно. Мне стало неловко. Черт, мне стало конкретно не по себе. Цыганке не нужны были мои деньги. Они были нужны мне самому. В этом чудилось что-то неправильное, ненастоящее.

Лачи глянула на меня с пониманием, мягко улыбнулась и повторила:

— Не жалей. Это — всего лишь деньги, как ушли, так и придут. Что они, — цыганка выставила перед собой раскрытую ладонь и показательно дунула, — прах, тлен, пепел.

Поспорить с этим было сложно. Именно в это сейчас и превращались украденные мною пять рублей.

Деньги сгорали, мерзко воняло палеными волосами. Лачи то ли бормотала заклятие, то ли что-то пела. Тихо, на грани слышимости. Я не мог разобрать ни слова. Время шло медленно-медленно. В какой-то момент я словно выпал из реальности, завороженный рыжими язычками пламени и тягучим напевом. Лачи ворошила живой костер кончиками ножниц. Летели искры. Бумага никак не хотела гореть, все время гасла. Поджигать пришлось еще два раза.

Когда все прогорело дотла, Лачи перестала шевелить губами. Замерла, уставившись пустым взглядом на соль, на горстку пепла поверх. Потом вздохнула и посмотрела на меня.

— Все, — сказала она устало, — я сделала что могла. Теперь твоя очередь.

Я придвинул к себе тарелку. Деньги, волосы, все превратилось в прах. Край тарелки был горячим, не удержать. От пепла поднимался сизый дымок. Цыган, стоявший все это время у меня за спиной, громко хмыкнул и ушел к лошади. У него были другие заботы.

— Что дальше? — спросил я.

Лачи протянула мне ножницы.

— Перемешай. Пепел и соль вернейшее средство от…

Она не договорила, но я и так понял. Взял ножницы и принялся осторожно ворошить соль, вмешивая туда по чуть-чуть пепел.

Лачи тяжело поднялась, держась рукой за поясницу. Мне подумалось, что в этом куда больше притворства, чем правды. Хотя, кто знает сколько сил отнимает такой ритуал. Это мне он стоил пряди волос и пяти рублей. А ей? Чего стоил ей?

Соль я разровнял по донышку тонким слоем, чтобы быстрее остыла. Потом отодвинулся чуть назад и привалился спиной к колесу. В моей душе впервые за все это время воцарился полный покой. Все страхи, что я так старательно загонял глубоко внутрь ушли, растаяли без следа. Я впервые поверил в то, что у меня все получится.

Вскоре вернулась цыганка. В руке у нее была небольшая серая тряпица, небрежно оторванная от целого полотна. Лачи перехватила мой взгляд.

— Лен, — пояснила она, — небеленый. Тебе подойдет.

Я вновь подумал, что ей виднее. Хотя пока не понимал, для чего эта тряпка мне может понадобиться.

Лачи снова попыталась присесть, и я увидел, что ей действительно трудно. Заметил, как болезненно морщит она лицо. Мне стало ее жаль.

— Погодите, — сказал я, — не надо.

Я поднялся сам и поднял с земли тарелку. Донышко ее почти остыло. Лачи бросила на меня благодарный взгляд, дотронулась до поверхности соли, отряхнула пальцы.

— Пересыпать надо, — заметила она и протянула мне кисет.

Я растянул шнурок и внимательно разглядел вещицу. Ничего особенного. Сделан он был совсем примитивно — кусок кожи, сложенный пополам, прошитый грубой ниткой швами наружу. К горловине приделана петелька, в которую продет шнурок. Все. Ни надписей, ни украшений, ни охранных знаков. Ничего. Мешочек и мешочек.

Горловина его была совсем узкой. Сыпать соль туда через край не имело смысла — половина окажется на траве. Я вновь поставил тарелку на землю, присел на корточки, подцепил порошок щепотью и принялся ссыпать внутрь мешочка по чуть-чуть. Скоро на тарелке почти ничего не осталось. Я завязал на кисете шнурок и едва машинально не стряхнул оставшуюся пыль вниз. Лачи отняла у меня блюдо, протерла его тряпицей, свернула ее пеплом внутрь и протянула мне.

— Придешь домой, протрешь зеркало, — сказала она.

Я взял тряпочку, немного замешкался, но все же убрал в карман брюк. Мешочек спрятал в нагрудный карман рубашки. И испытал странное чувство. Неужели у моей проблемы такое простое решение?

— Поможет? — Мой вопрос не удивил цыганку.

Лачи пожала плечами.

— Поможет. Только смотри, чтобы дверь никто не открывал. Туда лучше никому не заходить. Накликать можно…

Накликать? Что за черт! Второй раз за день мне об этом говорят. Я придвинулся ближе, почти вплотную, и спросил:

— Что там произошло? Вы знаете? Откуда взялась эта тварь?

Лачи пристально посмотрела на меня, что-то для себя решила и потребовала:

— Дай ладонь.

Я протянул ей руку. Почему-то левую. Цыганка довольно кивнула.

— Хороший знак.

— Что? — Не понял я.

— Левую дал, — сказала она и тут же пояснила. — На левой написано все, чем одарил тебя Боженька. На правой, — она перехватила вторую мою руку, — то, что ты сам сотворил со своей жизнью. Смотри!

Это было откровением. Никогда о таком не слышал. Я с удивлением уставился на свои ладони. Что я мог там увидеть? Почти ничего. И совсем ничего не смог понять. Разве что… У меня изумленно полезли на лоб глаза. На правой ладони было две линии жизни. Две! Первая длинная, почти до запястья. Вторая короткая, не больше трети от первой.

Я перевел взгляд на левую руку, там линия жизни одна. И была она куда длиннее правой, пересекала всю ладонь, убегала на запястье.

Первая мысль появилась — охренеть. Вот оно, оказывается, как. Две жизни, две линии… Только почему одна такая короткая?

Додумать мне не дали.

— Не жалей об этом, — сказала Лачи, — правая рука всю жизнь меняется. Кто знает, что будет дальше?

Она отпустила одну мою ладонь, оставив себе лишь левую, закрыла глаза и замерла. Я тоже замер, как и весь мир вокруг. Казалось, даже время остановило свой бег.

Продолжалось это один миг или целую вечность. Кто знает точно? Кто скажет, чем одно отличается от другого? Никто. Лачи выпустила мою ладонь.

— Не вижу, — сказала она с сожалением, — эта страница жизни закрыта от меня. Знаю только, здесь ОНО не по твою душу.

Тоже мне откровение, это я и сам прекрасно знал. Следующий вопрос уже рвался у меня с губ:

— Я с ним справлюсь?

И снова в ответ совсем не то, что хотелось услышать.

— Ты можешь с ним справиться. Это тебе по силам. Остальное зависит только от тебя.

От меня. Я усмехнулся. Опять ничего нового. Я постукал себя ладонью по нагрудному карману и спросил:

— А с этим, что делать?

— Ждать. — Лачи накрыла мою ладонь своей. — Просто ждать.

Потом она развернулась и забралась в возок. Легко, проворно, словно только что и не хваталась за поясницу.

— Прощай, — кивнул мне цыган.

Он отвернулся и причмокнул губами. Лошадь тронулась. Скоро я увидел Лачи сидящую на краю возка.

— Чего ждать? — прокричал я.

— Когда придет время, ты все поймешь сам. Просто рассыпь соль.

— Зачем вы мне помогаете?

Я реально не мог этого понять.

Лачи сверкнула глазами, усмехнулась.

— Боженька велел делать добрые дела…

— А если бы я в тот раз отдал вам деньги, вы бы мне тоже помогли?

На этот раз она усмехнулась куда откровеннее.

— Не спрашивай о том, чего не случилось. Думай о том, что есть.

А после залезла в возок.

Прощаться она не стала. Я тоже больше не проронил не слова. Только думал: «Надо же, Боженька ей велел». Цыгане и добрые дела в моей голове слабо сочетались между собой. Но пусть так… Кто их разберет?

Возок удалялся, медленно, неспешно. А я стоял и смотрел ему в след. В какой-то момент мне показалось, что он просто исчез, растаял в вечности. Я убрал руку от рубашки. Под пальцами что-то зашуршало. На траву, мне под ноги упал рубль. Тот самый рубль, что я отдал цыганке.

Сегодня ей и правда не были нужны эти деньги. Мои губы прошептали:

— Чудны дела твои, Господи, чтобы цыганка и не взяла денег! Разве такое бывает?

Глаза меня убеждали, что бывает. Я поднял последний рубль, сунул ладонь в карман брюк — тряпица была на месте. И значит, мне ничего не причудилось, не приснилось. Нагрудный карман оттопыривал мешочек.

Я огляделся, чуть в стороне обгорелой кучкой лежал камышовый пух. Рядом валялся раздавленный коробок. По траве были рассыпаны спички.

Базар я прошел без остановок. Лишних денег не было, а соблазнов вокруг хоть отбавляй. На выходе опять сидели неизменные бабки с семечками. Только мне сегодня не были нужны ни они, ни их товар. Я перешел дорогу и остановился возле сельпо.

У крыльца без дела слонялась троица унылых субъектов в ожидании чуда под названием «Русская». Правда, объект мечтаний получить они не могли — на двери, с той стороны, за стеклом, висела самодельная табличка — кусок фанерки с приделанной сверху веревкой. На ней красным суриком было написано: «Закрыто на прием товара».

Я тысячу лет не видел таких табличек. Из чего их только не делали магазинные умельцы в советском союзе: из фанеры, картона и даже из оргстекла. Сейчас такое осталось лишь в глубинке, где сетевая торговля не успела убить маленькие магазинчики.

Следом за мной подтянулась молодая мамаша с коляской.

— Закрыли, — расстроилась она, — не знаете, надолго?

Я не знал.

— На двадцать минут, — ответил один из троицы и пожаловался: — только что закрыли, мы совсем чуть-чуть не успели.

Дамочка оглядела страдальцев неприязненным взглядом, фыркнула и заняла место прямо возле крыльца, отгородившись коляской, как щитом.

Я никуда же не спешил. Отошел в сторону и остановился возле тумбы с афишей. Выбор был невелик. «Женщина, которая поет» — фильм, который никогда не любил, вряд ли понравится сейчас. И индийский «Конец ночи». По воспоминаниям нечто неимоверно кровавое и жестокое. Все не для меня. Кошмара мне хватает и здесь, наяву.

Я обошел тумбу. На афише был изображен румяный богатырь верхом на мотоцикле. По бокам от него стояли две девушки в коротких цирковых платьях. Сверху было написано: «Впервые в городе! Гонки на мотоциклах в шаре!».

Сразу вспомнилось, в тот раз они тоже были здесь.

— Мальчик! — донеслось от магазина. — Мальчик!

Я обогнул тумбу и глянул на четвертую сторону. Пусто…

— Мальчик! — Меня дернули за рукав.

Я обернулся. Рядом стояла дамочка с коляской.

— Ну что же ты, — сказала она с укоризной, — я тебя зову-зову, а ты не отзываешься.

Я даже не успел спросить, что ей надо.

— Посмотри за Юрочкой, я быстро!

Она оставила коляску мне и бегом побежала к магазину.