Пункт назначения 1978

Глава 5 Табор

Вика смотрела на меня. Серьезно, изучающе, деловито, без намека на симпатию. Как смотрят в лаборатории на подопытных мышей, выбирая, которую из множества взять для вивисекции. И я под ее взглядом почувствовал себя почти так же, как вчера ночью на кухне, мягко выражаясь, весьма неуютно.

Наконец она приняла решение, подняла руку и небрежно, унизительно поманила меня пальцем. Как лакея, как собачонку. Как же эта маленькая дрянь была уверена, что я сейчас обо всем забуду и прибегу на зов. На душе стало мерзко. Еще хуже было от осознания, что в прошлый раз я бы непременно пошел.

Дядя Толя встал рядом.

— Тяжелый случай, — усмехнулся он. — Пойдешь?

Я покачал головой и, словно отделяя себя от прошлого, ответил:

— Нет.

— Это правильно.

Вика еще ничего не успела понять. Ее нахальной уверенности в собственной неотразимости можно было лишь позавидовать. Объяснять ей что-то было совершенно бесполезно. Не поймет. Такие понимают и любят только себя.

Я развернулся и поплыл обратно. Сосед все понял, не стал меня догонять. А я плыл и думал, что первая любовь — страшная вещь. Эдакое оружие массового поражение. Сколько жизней она сломала за долгую историю человечества? Не перечесть.

Еще я поражался самому себе. Неужели вот это создание могло казаться мне прекрасным? Как я тогда мог всего этого не видеть?

До буйков долетел на адреналине. Там долго висел, обнимая шершавые бока поплавка. К берегу повернулся спиной. Это было глупо. Это было совсем не по-мужски. Я все прекрасно понимал. Но мне нужно было прийти в себя. Внутри клокотала злость — на себя, на свою дурость, на то, что тогда, в первый раз, из-за какой-то малолетней дряни так запросто сломал себе жизнь.

Сколько прошло времени, не знаю. Наконец, с берега донеслось Иркино встревоженное:

— Олег, возвращайся уже, домой пора.

Я словно очнулся.

Вики не было. Обе Иришки, полностью одетые, в платьях, стояли на берегу. Дядя Толя рядом, сидя на корточках, о чем-то беседовал с Юлькой. Я оттолкнулся от буйка, поплыл обратно и тут же понял, что совсем не могу грести, так сильно затекли у меня руки.

Паники не было. Только какое-то тупое равнодушие. Опустошение. Я перевернулся на спину вытянул руки и стал плыть, толкая себя одними ногами. Однажды прошлой жизни это спасло меня. Помогло и сейчас.

Доплыл на честном слове. На пляж выходил, опустив глаза. Почему-то было ужасно стыдно. В первую очередь перед собой. Ирки играли с псом. Дядя Толя старательно делал вид, что ничего не произошло. И я почувствовал к нему благодарность.

Уже во дворе дома он напомнил:

— Отпрашивайся у своих. Завтра утром выходим в море. Не забудь. Здесь, у подъезда, в шесть. Вернемся к обеду. Если будет нужно, скажи отцу, что мы живем тут.

Он указал на окно первого этажа. И я понял, что именно здесь стоял вчера приемник, из которого Татьяна Никитина пела своим нежным голосом.

— Хорошо, — пообещал я, — отпрошусь.

Я протянул Ирке руку, а сосед вдруг сказал:

— Олег, мой тебе совет, выкинь ты ее из головы. Не страдай. Дрянная она девчонка. Не стоит она того.

И с этим сложно было спорить. Я просто кивнул.

Дома мать хлопотала на кухне — готовила обед.

— Ира, Олег, — сказала она, едва мы пришли, — идите в душ. Соль надо смыть. Только чистую одежду возьмите, я вам в комнате приготовила. После душа нигде не задерживайтесь, приходите есть.

— Хорошо, мам, — ответил я.

Ирка просунулась вперед и цапнула со стола пряник.

— Положи! — прикрикнула мать. — Аппетит перебьешь.

Она снова была моей матерью. Моей и Иры. Заботливой мамой, а не злобной тенью, не желающей смириться с неизбежным.

В комнате я вдруг вспомнил, что не узнал одну важную вещь. Обернулся к сестре и спросил:

— Ир, а что тебе снилось? Ты плакала сегодня во сне.

— Я? — Она смешно наморщила нос. — Ничего. Я не помню.

Не помнит… Ну и ладно. Это всего лишь сон. Только на душе вновь стало неспокойно. Я мог обманывать кого угодно, но себя обмануть мне не удалось. С этими снами было связано что-то важное, что-то страшное. Непонятное для меня.

Все что я видел, рождало во мне чувство трогательной, щемящей ностальгии. Вот и сейчас, на столе лежали удивительно родные вилки с толстенькими ручками из белой кости. Я почти успел о таких забыть. Моментально захотелось взять одну в руки, вспомнить невероятно удобное, уютное ощущение. И я не стал отказывать себе в таком удовольствии.

Такие вилки были у моего деда. У единственного человека, который никогда не пытался меня обвинять. Который принял меня без упреков после смерти… Я покосился на Ирку, на живую веселую Ирку, и вдруг сообразил, что здесь и сейчас мой обожаемый дед тоже жив. Он ждет нас дома. Я скоро снова смогу его увидеть и рассказать ему о своей любви, о том теплом чувстве, что все эти годы живет в моем сердце. И настроение мое взлетело до небес.

На обед у нас был борщ. Потрясающе вкусный, фантастический мамин борщ. Отец раздобыл где-то маринованный чеснок и домашнее сало. Нарезали свежайший черный хлеб. Отец налил себе холодного разливного. Я же, взирая на это благолепие, едва не захлебнулся слюной. Но вместо пива получил чашку сливового компота.

Настроение сразу подугасло. Что за кайф, скажите на милость, закусывать сало компотом? Поэтому встал и просто налил себе воды.

Ирка кривила нос и украдкой поглядывала на пряники. Мать заметила это и от греха убрала сладости в буфет.

Отец мешал в борще сметану и рассказывал, как на пляже пытался выяснить, где достать раков. Но вместо этого нечаянно выведал, что можно купить свежую камбалу.

Мать известие о рыбе чрезвычайно заинтересовало. Она тут же начала пытать батю — что, где и почем. Я решил воспользоваться случаем и вставил свои пять копеек:

— Мам, пап, можно мне завтра на рыбалку? На моторке, в море?

Мать машинально кивнула. Мысленно она уже жарила на ужин камбалу. А батя удивился:

— С кем это?

— Сосед с первого этажа зовет. Дядя Толя. Отец Иринкиной подружки.

Батя призадумался:

— Тот, у которого большой черный пес?

— Он.

Я знал, что сейчас в отце борются желание напроситься с нами и махровая лень. Лень победила. И отец сказал с сожалением:

— Я не против. Кого хоть ловить будете?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Я понятия не имел, что здесь водится.

Вероятно, в какой-то момент я совершил нужный поступок, перенаправил вектор развития событий по другому пути. Почти все, что со мной происходило сейчас, по прошлому разу я не помнил. Не было такого. Не было, и все тут.

Тогда так и не состоялось близкое знакомство с Дядей Толей и его чудесным псом. Никто не звал меня на рыбалку. Никто не давал советов. Я хвостом таскался за Викой и мечтал только об одном — чтобы она обратила на меня внимание. Тогда я словно сошел с ума. Тогда я даже не вспомнил об Ирке, не заметил, как она пропала.

Тогда, сорок лет назад, никто не посылал меня на рынок.

А тут после обеда мать вдруг сказала:

— Олежка, сходил бы ты на базар. Здесь совсем недалеко. Обогнешь дом, пройдешь вдоль гаражей, по пустырю, через мосток, а там уже увидишь.

Она протянула мне авоську с трехлитровой банкой, закупоренной крышкой из белого пластика. В нагрузку дала металлическую сетку для яиц, тряпичную сумку и пять рублей одной бумажкой.

— Купи молока, яиц, домашнего сыра.

Отец встрепенулся:

— Если будут, возьми дули. Килограммчик.

— Есть, товарищ командарм! — Дурашливо отрапортовал я.

Он наставил на меня вилку и выдал назидательно:

— К пустой голове…

Но я его дослушивать не стал и выскользнул за дверь. Деньги сунул в карман ко вчерашнему коробку. Сумку в другой. Сетку для яиц положил в авоську к банке.

Во дворе было пусто. На столе сидела откормленная ворона и без особого энтузиазма долбила клювом сухую корку. Клюв соскакивал и через раз выбивал по жести дробь. На меня она покосилась черным хитрым взглядом и придавила свою добычу лапой. На всякий случай. Вдруг я позарюсь на такое сокровище и отниму?

Меня это неожиданно развеселило.

— Приятного аппетита, — пожелал я нахальной птице.

Ворона успокоилась и шлепнула на стол жидкую кляксу. Отчего-то вспомнилось: «К деньгам». Птицу со стола сгонять я не стал.

Этот город весь состоял из контрастов. В самом его центре, за домом, за оживленной улицей, где прохаживались отдыхающие и проходил маршрут рейсового автобуса, начинались гаражи. Прямо за ними протянулся нехилый пустырь, поросший акацией, лопухами и чертополохом. Сквозь пустырь пролегла основательно утоптанная тропа.

Я шел, посасывая стебелек травинки, смотрел под ноги и думал, вот интересно бы побывать здесь спустя сорок лет. Вряд ли в двадцать первом веке столько свободного места простаивает без дела. Наверняка настроили торговых центров или возвели жилой квартал.

Отчего-то стало жалко. Вспомнилось как в детстве, дома на таком пустыре мы играли в прятки, казаков-разбойников. Как зимой гоняли с Пашкой на лыжах. Как летом мучали мой раздолбанный скрипучий Орленок. Как с азартом крутили педали… Пустырь в моей памяти занимал особое почетное место. Застроили его в девяностых…

В девяностых? Я едва не рассмеялся. До этого «веселого» времени оставалось еще больше десяти лет.

Этот пустырь закончился неожиданно — обрывом и фантастических размеров оврагом с оползшими берегами. На дне оврага зеленела трава, журчал то ли большой ручей, то ли основательно обмелевшая речушка. Над водой были брошены узкие самодельные мостки, сколоченные вкривь-вкось из двух бревен и потемневших от времени досок.

Внизу на ровной площадке, поросшей травой, шумно и весело обустраивался цыганский табор. Молодухи вовсю купали в ручье малышню. Дети визжали. Тявкали брехливые псы. Чуть ниже по течению паслись стреноженные лошади.

Табор жил своей жизнью — жизнью вольного народа. И мне с ним было не по пути. Цыган я не любил. Просто никогда не мог понять, что ждать от них в следующую минуту. Идти вниз, к ним совсем не хотелось. Но, как вы помните, надо, Вася, надо.

И я пошел.

Проскочить постарался как можно быстрее. Мимо. Делая вид, что никого не вижу вокруг. Не удалось. Нет, табор я преодолел легко. Даже взобрался по склону наверх, вздохнул, расслабился, уверился, что все позади. И рынок вот он, рукой подать… Тут меня и поймали.

Их было четверо: две молодые бабенки, пацанчик лет десяти и наглая объемистая тетка ближе к полтиннику. Тетка меня словно ждала. Увидела, оживилась, сделала трагическое лицо и двинулась на встречу. Остальные играли роль массовки. Грамотно окружили, не давая так просто уйти. Молчали.

Цыганка не стала заводить извечное: «Позолоти ручку, дорогой! Всю правду скажу!» Разве это нужно обычному пацану? Комсомольцу, отличнику, примерному сыну. Психологом она была отменным, поэтому начала с неожиданного:

— Мальчик, вижу у тебя доброе сердце. Комсомолец? Да? Комсомолец?

Я машинально кивнул. Черт его знает? Комсомолец или нет? Не помнил я уже этого. Но, должно быть, да. Баба ободрилась. У нее все шло по плану. Заломала руки, взвыла театрально, трагически:

— Верю я, не сможешь ты обидеть старую женщину… Ох, не сможешь. Знаю, не пройдешь мимо моей беды.

Про себя я усмехнулся. Старая женщина? Еще вчера утром я был куда старше. И мне стало интересно, чем таким ей нужно помочь? «Страдалица» же восприняла мое молчание, как хороший знак и попросила просто, без обиняков:

— Очень нужно позвонить, дай две копейки!

От такой резкого перехода, от наглости я слегка опешил, хотел просто развернуться и уйти, но кольцо вокруг меня тут же сжалось.

— Дай, скорей, не жалей… — Она придвинулась ко мне практически вплотную, схватила за плечо и принялась она бормотать, глядя прямо в глаза. Голос ее звучал монотонно, размеренно. — Помни, милый, помни — у меня прибудет, у тебя прибудет, Боженька там, — палец с обломанным грязным ногтем уткнулся вверх, а я машинально за ним проследил, — все видит, добро твое не забудет.

Ее слова убаюкивали, в какой-то миг, я понял, что смысл их от меня ускользает. Постарался стряхнуть наваждение и сказал совершенно честно:

— У меня нет двух копеек. У меня, правда, нет.

— Ой, врешь дорогой. — Оскорбилась цыганка, чуть отодвинулась и глянула укоризненно. — Кто вечно брешет, языком неправду чешет, тому Боженька не поможет, все, что дорого, в гроб положит…

Стало безумно страшно. Захотелось оправдаться, доказать, что не вру. Я, сам не понимая, что делаю сунул руку в карман и, в подтверждение своих слов, вынул все, что там лежало: полупустой коробок, оставшийся с ночи, и пятирублевую бумажку. Зачем я это сделал? Не знаю. Цыганский гипноз? Мозговое затмение? Какая другая напасть? Чуть позже, прокручивая в мозгу произошедшее, я сам удивлялся такому поступку, но тогда он показался мне самым правильным.

— Вот, это все…

Я не договорил.

Пальцы цыганки метнулись к моей ладони. Шустро, проворно, почти не заметно для глаза. Раз! И на ладони остался один коробок. Пятерка словно растворилась в воздухе.

Сквозь пелену дурмана сознание еще успело отметить, как сзади кто принялся шарить у меня по карманам. Но это уже не вызвало никаких эмоций. Шарят и шарят, что тут такого? Может, им надо? Обычное дело, сущая ерунда.

А цыганка затараторила снова:

— Вечером придешь на это место, получишь свое спасение. Денег не жалей. Воздадутся сторицей. Запомни — у меня прибудет, у тебя прибудет…

Пальцы мои сами собой разжались, сетка выпала из рук. Пустая банка жахнула вниз в полном согласии с законом земного притяжения и попала точнехонько в цель — на камень. Разбилась сразу. Вдребезги. С оглушающим звоном. Раздавшийся звук переплюнул все громы небесные.

Цыганка вздрогнула, подавилась словом и выпустила мое плечо. А я отмер, очнулся. Прибудет? У меня? Как бы не так. Эта сволочь сейчас сперла мои деньги! Меня, взрослого мужика, заморочила, обвела вокруг пальца, как сопливого пацана.

Я схватил ее за запястье. Крепко, со всей дури. Увидел, как исказилось наглое самоуверенное лицо и потребовал:

— Отдай деньги!

Вся ее благость, вся наигранная доброжелательность моментально испарились. Лицо стало хищным, злым.

— Не надо, миленький, — прошипела она, — ой, не надо! Пожалеешь! Сто раз пожалеешь. На сто первый с жизнью простишься. Сорок лет будешь помнить-вспоминать. Себя корить-ругать. Меня звать. Боженьку звать. Никто не придет, не спасет! Тень накроет-унесет! Страшная судьбинушка тебя ждет…

Она будто пересказывала мою прошлую жизнь. Мне бы испугаться, но нет, словно бес вселился. Я закричал неизвестно кому:

— Люди! Зовите милицию! Она у меня украла деньги!

Из-за поворота вышла дородная тетка. Увидела меня, цыган, застыла в нерешительности. И вроде, никого больше не было. И вроде, кого тут бояться? Только цыганская группа поддержки, еще миг назад окружавшая нас, словно растворилась. Мы остались вдвоем.

— Деньги отдай! — Вновь потребовал я.

Она замолкла, оглядела меня с ног до головы. Казалось, сейчас плюнет в лицо, но нет — просто положила пятерку в мою ладонь. Пальцы мои разжались, отпуская ее запястье. Я подхватил с земли авоську и отскочил в сторону, ближе к рынку.

— Пожалеешь.

Только и сказала цыганка.

— Не пожалею.

Хотя, это было ложью. Уже жалел. Вспоминал ее слова, знал, что это обман и все равно жалел. В душе трепыхалась надежда. А вдруг? Вдруг все можно решить так просто? Заплатить сейчас пять рублей этой бабе и ни о чем больше не беспокоиться? Наплевать на здравый смысл, на опыт, что твердил: «С цыганами иметь дел нельзя». Наплевать на скандал, который непременно случится вечером. Ведь Иркина жизнь важнее скандала? Да? Вернуться? Отдать?