Пустое сердце Матвея

Марта. Семнадцатая глава

Матвей не стал развивать тему, от чего было еще тревожнее.

Он посидел еще немного, допивая свой бокал, плеснул последние капли из бутылки и даже потряс ее на всякий случай. Вздохнул и встал, чтобы прогуляться до бара еще разок.

Вернулся с новой бутылкой — и без бокала.

Ну да, действительно, к чему эти церемонии, можно прямо из горла!

Он попытался грациозно приземлиться обратно на коврик у камина, но неловко пошатнулся и ухватился за край полки, чтобы не рухнуть.

— Так… — он потряс головой. — Мне надо умыться.

И ушел. В ванную. Вместе с бутылкой.

В принципе, по-хорошему мне надо было воспользоваться случаем и слинять к себе.

Пьяный мужик — так себе компания на вечер. Но меня все еще беспокоила его угроза отправиться искать приключения. И особенно — в компании Вики.

Лучше уж посидеть тут с ним. Тем более, он столько выпил, что наверняка скоро вырубится.

Еще было немного любопытно, что будет, когда он потеряет контроль.

Потому что сейчас, несмотря на солидное количество алкоголя, было видно, что мыслит он все еще четко и свои тайные темные стороны демонстрировать не спешит.

Вернулся Матвей довольно быстро, правда, с мокрой головой и в расстегнутой рубашке.

С бутылкой он так и не расстался, и уровень виски там ощутимо понизился.

Но глаза были ясные, куда трезвее, чем когда он уходил.

— Знаешь… — не могла не прокомментировать я. — Рельеф смотрится лучше всего, если видишь его случайно. Снял куртку, согнул руку — а там бицепс. Или когда рубашка не топорщится, потому что там подтянутый живот. А вот эта… демонстрация… Моветон.

Я помахала рукой, пытаясь обозначить, что я имела в виду.

Потому что с рельефом у него было реально неплохо. И поджарый живот в наличии, красиво расчерченный на квадратики, и грудные мышцы плоские и четко прорисованные, но без фанатизма. Все это щедро демонстрировала расстегнутая рубашка.

— Демонстрация? — хмыкнул Матвей и стянул рубашку окончательно, попутно ловко перекладывая бутылку виски из одной руки в другую. — Так лучше?

Он развел руки в стороны, не забыв предварительно сделать глоток виски.

И медленно повернулся вокруг себя, наглядно показывая значение слова «демонстрация».

Я захихикала, но, когда он повернулся задом, резко выдохнула и не смогла вдохнуть обратно.

На его спине белели два старых грубых шрама. Они симметрично расходились от середины позвоночника в стороны, к лопаткам. Каждый с ладонь длиной. Словно он когда-то был ангелом, которому отрезали крылья.

— Что это?.. — проговорила я сквозь комок в горле. — У тебя…

Ненавижу это чувство телесной эмпатии, когда от вида некоторых ран тело включает их в карту собственных ощущений. Будто это у меня шрамы — кожу тянет, а в животе образуется горячая пустота.

— Что? — Матвей оглянулся на меня через плечо. — А, шрамы… Забыл.

— Откуда они?

Он повернулся лицом, скрывая от меня рубцы, но легче не стало.

Я все равно чувствовала их — на своей спине.

Матвей медленно склонился ко мне, невесть как удерживая равновесие с таким количеством алкоголя в крови. Его глаза оказались близко-близко, и радужка была уже не цвета виски, а цвета пылающего в камине огня. Дыхание отдавало жженным сахаром и ванилью.

— А у тебя откуда… — он протянул руку и, воспользовавшись моей шоковой заторможенностью, подцепил пальцами цепочку на шее. — Это кольцо?

Я перехватила цепочку и спрятала ее обратно в ворот платья. Теплый тяжелый металл скользнул по коже, вызывая привычный всплеск боли.

— Тяжелая история. Не стоит об этом, — качнула я головой.

— Хорошо… — Матвей опустился на одно колено рядом со мной. От его обнаженной кожи веяло жаром. — Тогда откуда у тебя такая машина?

— Оттуда же.

— Расскажи.

Нет.

Я не готова.

Наверное.

Резко, из ниоткуда, подкатывают слезы, закипая жгучей смолой прямо в уголках глаз.

Хватаю ртом наполненный запахом горящего дерева воздух.

Горящего дерева, горячей кожи, карамельного виски.

И мужчины рядом.

Матвей так близко — смотрит на меня внимательно и терпеливо.

Шрамы на моей спине все еще саднят как фантомные оторванные крылья.

Не хочу рассказывать. Я никому не рассказывала.

Никто не знал.

Никто не понимал, почему я так убиваюсь по человеку, которого едва знала.

«Ты такая экзальтированная!» — говорили даже с каким-то восхищением.

«Как жаль, молодой парень», — говорили дежурно и тут же переводили разговор на другое.

— Давай начнем с машины, — говорит Матвей. — Как ты смогла купить «Лексус»?

— Я не покупала. Это… наследство, — горло саднит от едва протискивающихся сквозь него слов.

— От кого?

Накрываю ладонью кольцо под тканью платья, словно могу спрятать его от назойливого внимания этого совершенно чужого мне человека.

— Муж? — спрашивает Матвей.

Качаю головой.

— Жених?

Снова качаю.

— Бойфренд?

Молчу. Нет.

— Друг?

— Никто.

Он мне был — никто.

Случайный парень, даже не помню из какой соцсети. Я тогда, в три часа ночи запостила свою истерику абсолютно везде, где у меня были аккаунты.

Потому что, вернувшись из деревни, обнаружила, что потеряла паспорт.

На участке? Или в электричке? Забыла в такси от вокзала?

Утром мне надо было лететь к маме. Без паспорта меня никто не посадит на самолет.

А он написал: «Адрес?»

И примчался на этом своем серебристом «Лексусе». Новеньком, еще пахнущем кожей и свежей пластмассой. И повез меня в деревню, на станцию, на вокзал. Искать.

Потом сказал, что понятия не имел, кто я — просто лентой вынесло пост, и он не выдержал.

Мы нашли. На огороде, рядом с тем местом, где я выкапывала маме ее драгоценный любисток. Потом мчались по трассе, собирая штрафы, чтобы успеть на самолет. С паспортом и любистоком.

— Я ему в подарок привезла башкирский мед. Мама настояла, — сжимаю кольцо так сильно, что края врезаются в ладонь. — Целебный.

И — ничего. Мы не стали встречаться, не упали в любовь с головой. Не переписывались даже. Он только спросил, надо ли возвращать банку из-под меда, а я спросила, не нужна ли еще порция? Мама интересуется.

Сказал, что у него на мед аллергия. Но спасибо.

А позже написал, что он сейчас в волонтерском поиске прямо рядом с нашей деревней.

Мол, не нужно ли еще чего выкопать, чтобы я не рисковала паспортом.

Я спросила, кого ищут и не нужна ли им помощь? Потому что те леса я знаю лучше, чем свою кухню.

— Мы нашли, бабульку, которая пошла за грибами и заблудилась. Обратно ехали вместе. Он сказал, что завтра выступает со своей группой в баре. Я пришла и даже подарила ему цветы.

И все равно мы не стали даже дружить.

Однажды он забежал в гости — рядом с моим домом сервис «Лексуса», отдал машину на первое ТО и решил попить кофе не из автомата, а у меня, хороший. Похвастался, что встречается с девушкой.

Я пригласила в следующий раз обоих, но он снова приехал один — успели расстаться.

— У меня кошка умерла, я ему написала, что хочу похоронить. Да, опять ночью. Да, снова в нашей деревне. Приехал, отвез, сам копал яму в лесу между корней дуба саперной лопаткой из багажника. Всегда с собой возит. Возил. Поисковик же. Я тоже вожу.

— Ты ездишь на поиски?

— Редко.

Потом мы год не виделись.

А потом встречали Новый Год вместе. Потому что ему было не с кем, и он почему-то написал мне. Даже целовались спьяну.

— И все.

— Вообще?

— Ага.

— Даже не попытался?

— Нет.

А потом он пропал.

Совсем пропал.

Телефон не отвечал, полиция как всегда отмораживалась. Последний раз видели, когда уезжал с работы. Почему-то его мама позвонила мне.

Друзья-поисковики проверили все возможные варианты.

Расклеили объявления, обзвонили больницы, просмотрели камеры, прочесали все парки по пути, подняли биллинг телефона.

Они знали, что делать. Мне оставалось только писать посты в соцсетях. Много-много-много постов во все сообщества, чтобы их увидело как можно больше людей. Вдруг кто-нибудь из них видел что-то? Знает? Заметил? Я старалась охватить всех, кто живет или бывает в Москве и имеет хоть один аккаунт в соцсетях.

Я постила их много и очень долго.

Когда все сдались — я продолжала. До весны.

— Весной его нашли.

Матвей, словно дождавшись наконец моих последних слов, опускается на овчину, откидывается, опираясь спиной на край кресла. Смотрит на меня долгим янтарно-огненным взглядом.

Эту историю никто и никогда не слушал так внимательно.

Люди боятся смерти. И если у тебя умирает кто-то близкий — они вынуждены слушать. Иначе какие они друзья? А если посторонний — то не надо. Каждый день умирают сотни тысяч людей по всему миру. По всем скорбить — с ума сойдешь.

— Добрый был парень, судя по твоим словам, — говорит Матвей, запрокидывает голову и делает несколько больших глотков виски.

Словно поминает — хотя я ни разу не назвала имени.

— Добрый, — киваю я. — Подвез замерзающих на трассе ребят. Они его и убили.

За телефон и тридцать тысяч в бардачке. Даже машину почему-то не забрали. Бросили рядом с тем местом, где утопили тело. Мы там искали, совсем рядом — по вышкам засекли место, где последний раз отзывался телефон. Но не дошли совсем немного, полкилометра.

«Лексус» хорошая машина. Простояв до весны, остался на ходу. Потом, когда закончилось расследование, его мама отдала его мне. Сказала, что благодарна мне за то, что именно я не сдавалась до последнего, иначе она могла так никогда и не узнать, что случилось с сыном.

Рыбак, который его нашел, видел мои посты. Говорит, так часто их встречал, что прям возненавидел этого неизвестного ему парня. И меня — за то, что заспамила все паблики.

Но именно поэтому он узнал наклейку на бампере. И нашел один из тех постов, чтобы позвонить по оставленным там номерам.

— Ты взяла машину?

— Я отказывалась. Говорила, что лучше продать, она дорогая. И жить на эти деньги. Она сказала, что возможность похоронить сына дороже всех миллионов.

— Ты ей помогаешь?

— Конечно.

— Не сомневался.

Самое сложное началось после похорон.

Я надеялась, что боль притупится, уйдет. Но я не могла даже никому рассказать, что случилось. У меня не было подходящих слов.

Почему я такая грустная?

Погиб друг. Не друг.

Знакомый? Случайный приятель?

Мне сочувствовали, выражали соболезнования. И все.

Подруга из общей компании тогда разошлась с мужем, и этот инфоповод был важнее. Ее выводили гулять, чтобы она не оставалась в одиночестве. Ночевали по очереди у нее дома, чтобы она ничего с собой не сделала. Бесконечно обсуждали с ней его косяки, выслушивали рыдания, ругали — и снова утешали.

— Было так обидно. Почему не меня? Не со мной говорили? Потому что у нее муж, а у меня… Никто?

Мы тогда стали очень близки с Викой. Она была одной из двух подруг, кто все-таки выслушивал меня, гладил по голове и приезжал в гости только чтобы выпить вместе чаю.

Но у нее были семейные дела, и она не догадывалась, что практически единственная, кто поддерживает меня.

— Почему-то было стыдно признаться, что у меня больше никого нет. Как будто со мной что-то не так.

— Иди сюда, — говорит Матвей, протягивая руки.

Черт.

И я иду.

Обниматься с ним чертовски странно. Я ни на секунду не забываю, какой он мудак. Но сейчас мне слишком нужно человеческое тепло.

Так уж мы, люди, устроены. Нам всем оно нужно. Как те обезьянки из жестоких экспериментов, которые отказывались от еды ради объятий с мягкой грелкой, имитирующей маму. Без живого тепла даже обезьянки не развиваются, а мы тем более.

И я не буду отказываться от того, что мне сейчас жизненно необходимо только потому, что мне не нравится источник.

Рука Матвея тяжело ложится мне на волосы, я прижимаюсь к его горячей груди и ощущаю, как стихает внутренняя дрожь, проходящая сквозь тело при воспоминаниях о тех днях.

— А что с кольцом? — спрашивает он, и его голос забавно исходит из глубины его тела низким гулом.

— Он его носил. Следаки вернули его вместе с вещами и я попросила себе.

Когда меня обвиняют, что я феминистка, которая считает всех мужчин агрессивными, тупыми и жестокими уродами, я каждый раз не знаю, что ответить.

Потому что не всех.

Я знала одного, который точно не был таким.

Других пока не встречала. Может быть, и не встречу.

Он был мне — никем. Именно поэтому его кольцо на цепочке, а не на пальце. Его машина всегда со мной. Говорят, "Тойоты" живут долго, есть все шансы проездить на ней всю свою жизнь.

Он как будто теперь всегда со мной. Тот, кто помог совершенно незнакомой девушке в истерике найти паспорт. И не потому, что хотел с ней замутить, а просто так.

Тот, кто тратил время и силы, разыскивая потерявшихся людей — не за награду или славу. Просто так.

И он помогал не только мне, я точно знаю.

В мире, где большинство мужчин лениво, трусливо, жестоко и «а ты мне что», он был — другим.

— Поэтому я хочу помнить его.

Я пригрелась и успокоилась до такой степени, что глаза закрываются сами собой.

А может быть, дело не в тепле и не в алкоголе. Просто я наконец выпустила из себя запертую слишком много времени боль. Она скручивалась спазмами и напоминала о себе слишком часто, чтобы забыть о ней.

Мне легче.

Настолько легче, что я оборачиваюсь к Матвею, чтобы сказать ему спасибо.

Мудак мудаком — но он мне помог, а это стоит благодарности.

И понимаю, что он… спит.

Пока я тут рассуждаю о памяти и боли, он просто спит, откинув голову назад и прижав меня к себе как плюшевого мишку.

В одной руке он сжимает горлышко бутылки с виски, другая — лежала у меня на голове, но теперь просто безвольно упала.

И нормально ему, удобно.

Пьянь.