Путешествие по русским литературным усадьбам

Карабиха

По семейному преданию, Некрасовы происходили из казаков; сама эта фамилия простонародная и образована от имени собственного Некрас — так некогда нарекали некрасивое дитя. В XVI–XVII веках предки знаменитого поэта значатся «детьми боярскими» — последняя ступень привилегированной дворянской иерархии. Все они состояли на военной службе, но никогда не достигали высокого положения. Самый крупный чин, майора, получил отец «певца народной скорби» Алексей Сергеевич Некрасов — и то при отставке.

Пожалуй, лучше всего психологический облик поэта обрисовывают слова писателя П. Д. Боборыкина: «Кто знает разные великорусские местности, тот, конечно, отличал в Некрасове типического человека, сложившегося в обстановке помещичьего быта в приволжском крае. У Некрасова посадка тела и лицо имели севернорусские черты. И редкий из наших писателей, воспитавшихся в дворянской помещичьей среде, сохранил в себе столько физиономической и бытовой связи с народным типом, хотя в последние десять лет, до смерти (период, когда я лично знал Некрасова), да, вероятно, и прежде, он не грешил никаким народничаньем ни в костюме, ни в тоне, ни в образе жизни… И бородка во французском вкусе, которую он стал запускать только в последние годы, не отнимала у его лица бытовой своеобразности. Натура у него была действительно железная, донельзя выносливая и в умственном труде и в разных физических упражнениях. Никто бы, взглянув на него иной раз за три, за четыре года до смерти в пасмурный петербургский день, когда он весь гнулся и морщился, никто, говорю я, не зная его лучше, не поверил бы, что этот человек мог в тот же день отправиться на охоту и пробыть десять — двенадцать часов сряду под дождем и снегом»^[109].

Некрасов был не только выдающимся поэтом, но и выдающимся журналистом. В Петербурге он был погружен в деловую активность, не оставляющую ему времени для творчества. Положение редактора самого популярного в России журнала «Современник» налагало на Некрасова многочисленные обязанности; ему надлежало быть вхожим во все многообразные круги столичной администрации. Для пользы дела он использовал любые средства, в том числе карты и охоту. Он был и отчаянным игроком, и страстным охотником. В Английском клубе за ломберным столом с зеленым сукном партнерами Некрасова были люди с именами, в то время звучащими чрезвычайно громко; в их же обществе он ездил на медвежью охоту в Новгородскую губернию. Но по-настоящему Некрасов обретал себя только в родных местах на Волге.

Много лет подряд поэт проводил летние месяцы в отцовском имении Грешнево. Здесь он с упоением предавался своей охотничьей страсти.

С годами у Некрасова возникла мысль обзавестись собственной усадьбой. В апреле 1861 года он просил отца в письме разузнать о продаже где-нибудь поблизости имения «без крестьян и без процессов и… без всяких хлопот»; сам он намеревался проводить в деревне шесть-семь месяцев и считал это просто необходимым для себя. После долгих поисков выбор пал на усадьбу Карабиха, некогда на рубеже XVIII–XIX веков отстроенную ярославским гражданским губернатором князем Н. М. Голицыным. Правда, к началу пореформенной эпохи она уже утратила свой прежний блеск.

По легенде название усадьбы Карабиха происходит от Карабитовой горы, где некогда происходили последние сражения междоусобной войны Дмитрия Шемяки и Василия Темного. Карабиха расположена на крутом берегу реки Которосли. Племянник поэта книгоиздатель К. Ф. Некрасов вспоминает: «У въезда в усадьбу стояла церковь, а рядом было небольшое семейное кладбище. На Пасху и Рождество обычно стреляли из старой медной пушки, стоявшей на паперти»^[110]. Главный дом окружал обширный парк. Проезд в усадьбу был через ворота с массивными башнями с каждой стороны.

Карабиха была совместным владением Николая Алексеевича Некрасова и его брата Федора Алексеевича Некрасова. В конце 1860-х годов братья заключили новую купчую, по которой Ф. А. Некрасову вообще была передана в полную собственность вся усадьба, за исключением восточного флигеля, который поэт сохранил за собой. Третий брат Константин Алексеевич, не имевший своего угла, также в конце концов переселился в Карабиху. Для него был построен небольшой так называемый зеленый домик. Сюда в 1923 году перебралась вдова Ф. А. Некрасова Наталья Павловна, выселенная из усадьбы.

К молодой женщине, согласившейся стать женой его овдовевшего брата и воспитывать пятерых детей мужа, поэт испытывал большую симпатию. Он узнал о предстоящем браке на вокзале, когда Федор Алексеевич и Наталья Павловна, накануне принявшая брачное предложение, провожали его в Петербург. Он сразу же приказал принести бутылку шампанского, дабы выпить за счастье новой семьи. Перед самым отходом поезда поэт, стоя у окна, подозвал будущую невестку и прочел ей только что сложившийся экспромт:

В Карабихе Некрасов стремился создать обстановку своей петербургской квартиры. Он привык к столичному комфорту; в такой атмосфере ему лучше всего работалось. Н. П. Некрасова вспоминает: «Он писал всегда дома. Дом этот был двухэтажный, белый каменный и имел форму продолговатого четырехугольника с балконом со стороны главного дома. Подъезд находился на северной узкой стороне флигеля и состоял из нескольких широких каменных ступеней и небольшой площадки перед входной дверью. Нижний этаж занимали службы и комнаты прислуги. Николай Алексеевич жил во втором этаже, куда вела широкая красивая лестница. Против лестницы находилась столовая, небольшая, но уютная комната, все украшения которой составляли nature morte да большой портрет, в натуральную величину, Екатерины Великой в широкой золоченой раме. Направо от столовой шли спальни и небольшой кабинет, но оставим эти интимные покои, не представляющие никакого интереса, и войдем в зал, где обычно работал Николай Алексеевич. Это была большая, почти квадратная комната, вся белая, с тяжелыми темными портьерами на окнах и на балконной двери. Посреди левой стены находился камин белого мрамора с зеркалом наверху. На камине стояли часы черного мрамора с бронзовой лежащей собакой сверху. Около часов были расставлены чучела птиц — охотничьи трофеи поэта. Я помню бекаса, чирка, крякву и тетерева: громадный глухарь и дрохва стояли на особых постаментах. По сторонам камина стояли турецкие диваны, а у задней стены конторка, на которую клалась бумага и карандаш. В южной стене было три окна, а западной два окна и балконная дверь. Казалось бы, что летом в комнате должно было быть чересчур светло и жарко. Ничуть не бывало — громадные деревья парка своими кронами не только умеряли солнечный свет и полуденный зной, но и отбрасывали на потолок едва уловимый зеленоватый оттенок, придававший комнате какое-то особое очарование. Николай Алексеевич обычно в часы вдохновения ходил по комнате, и мысль его работала: по временам он подходил к конторке и писал. Он запирался в этой комнате, и никто не должен был нарушать его уединения. Чай и закуску ему приносили в столовую, куда он выходил, когда чувствовал голод, но в такие дни он ел мало»^[111].

Мемуаристка вспоминает день великого торжества, когда Некрасов прочел в парке под кедром обитателям Карабихи только что законченную им вторую часть поэмы «Русские женщины» — «Княгиня М. Н. Волконская». Она до последних дней жизни сохранила память о громадном впечатлении, которое произвело на собравшихся новое произведение поэта.

Жизнь в Карабихе текла замкнуто. Ф. А. Некрасов не поддерживал отношений с соседними помещиками; он не находил общего языка со степными дворянами, которые, как в старые добрые времена, продолжали предаваться разгулу и проматывали остатки достояния. Не удивительно, что приезд из столицы знаменитого брата и его долголетней спутницы жизни Зинаиды Николаевны (с ней он обвенчался на смертном одре) становился в усадьбе настоящим праздником. К этому дню готовились заранее; во флигеле поэта кипела уборка, приводилась в порядок мебель, чистились ковры. На вокзале в Ярославле пребывавших ожидали лошади из Карабихи. Однажды произошел курьезный случай. Городской полицмейстер, некто К., большой любитель стихов Некрасова, явился на вокзал в полной форме при медалях, дабы приветствовать поэта. От губернатора он получил выговор; ему было сказано, что так встречают только генералов. Однако К. не растерялся и ответил: «Ваше превосходительство, то генералы по службе, а Некрасов по уму». Не удивительно, что К. не удержался на своем месте.

Сразу же после приезда поэта в усадьбу начинали приходить крестьяне из соседних деревень. Они шли с разными нуждами; некоторые за советом, большинство просить денег. Безоговорочная щедрость Некрасова, никогда никому ни в чем не отказывавшего, была широко известна. Не меньшей любовью пользовалась Зинаида Николаевна, к которой народ хаживал за лекарствами. Деревенский винокур Павел Емельянович вспоминает о поэте и его подруге: «Сам-то не больно разговорчив был, а Зинаида Николаевна всё что-нибудь рассказывает и смеется… родом она из Вышнего Волочка, обер-офицерская дочь, из себя очень красивая и большая охотница до верховой езды. Бывало, оденется в полный мужской костюм и отправляется с Николаем Алексеевичем на катание — всегда уж он ее сопровождал сам. А то отправятся в шарабане купаться, и часто оттуда заезжали ко мне на завод пить чай»^[112]. Гуляя по берегам Которосли, Некрасов часто натыкался на рыболовов, под палящим солнцем сидевших с удочкой только для того, чтобы вытащить какую-нибудь жалкую плотвичку. Они представлялись ему живым подтверждением того, что русский человек терпелив, как никто другой.

В родных местах Некрасов как бы обретал самого себя:

Но и в родной стороне Некрасова не покидали мрачные мысли:

Подлинным отдохновением для Некрасова была только охота. Правда, и в Карабихе он не отрывался от литературной жизни; здесь время от времени его посещали знакомые по Петербургу писатели. Племянник поэта — тогда еще мальчик — перечисляет имена А. Н. Островского, И. Ф. Горбунова, Д. В. Григоровича. Ему особенно запомнился М. Е. Салтыков-Щедрин своим сердитым лицом, зычным голосом и большой окладистой бородой. Но все-таки самыми желанными гостями были крестьяне — охотники из соседних деревень. Как и Тургенев, Некрасов говорил, что именно охотники представляют собой самый энергичный и талантливый слой русского народа. Особенно теплые отношения сложились у поэта с Гаврилой Яковлевым из деревни Шода (одновременно бывшим и замечательным оружейником). Ему посвящена поэма «Коробейники»:

Сюжет этой поэмы основан на подлинном происшествии, о котором Некрасову рассказал его приятель. Однажды на охоте Некрасов подстрелил бекаса; одновременно Гаврила подстрелил другого, но выстрелы прозвучали в унисон, и поэт не понял, что именно произошло. Он был крайне удивлен, когда собака принесла двух птиц, и сказал, что никогда ранее ему не удавалось сбить одним выстрелом двух бекасов. Гаврила только рассмеялся и припомнил, как «два бекаса славные… попали под заряд».

Некий охотник Давыд Петров — знакомый Гаврилы — заказал ему двуствольное ружье. Гаврила постарался на славу, но никакой платы не получил. Однажды Давыд встретил в лесу двух коробейников и, позарившись на выручку бродячих купцов, застрелил их. Труп одного он посадил высоко на дерево, другого же спрятал под его корнями. Выстрелы слышал пастух, но смолчал. Когда тела обнаружили, началось следствие, но убийство было признано нераскрытым. Давыд же стал богатеть и построил новую хату; правда, о его преступлении в округе ходили слухи. Однажды Гаврила сговорился с пастухом; они позвали Давыда, крепко выпили и стали допытываться у него о коробейниках. Пьяный Давыд покаялся в убийстве. Гаврила вспылил, что-де столько денег взял, а мне за ружье до сих пор не заплатил. Они с пастухом крепко избили Давыда, но о его признании даже и не подумали донести властям. Характерно, что когда Некрасов подарил Гавриле отдельное издание «Коробейников», его брат Семен перепугался: теперь дело станет известно, и всех замучают допросами.

В Карабихе можно увидеть фотографию Гаврилы Яковлева. Он одет в охотничью куртку до колен и высокие кожаные сапоги; у ног лежит собака, подаренная ему Некрасовым. Всем своим видом он разительно отличается от описанного Тургеневым Ермолая; это уже зажиточный крестьянин новой пореформенной эпохи. Фотография была послана поэту в Петербург 20 апреля 1869 года с письмом:

«Дорогой ты мой боярин, Николай Алексеевич!

Дай тебе Бог всякого благополучия и здравия, да поскорей бы воротитца в Карабиху… стосковалось мое ретивое, что давно не вижу тебя, сокола ясного. Частенько на мыслях ты у меня и как с тобою я похаживал по болотинам вдвоем и все ето оченна помню, как бы ето вчера было, и восне ты мне часто привидишься.

Полюбуйся ка на свой подарочек Юрку. Ишь как свернулася, сердешная, у ног моих, ни на минутую с ней не расстаемся. Сука важнеющая, стойка мертвая, да уж и берегу я ее пуще глаз моих. А кабы знато да ведано, когда ты будешь на которое число в Карабихе или Грешневе, так духом бы мы с Юркою пробрались бы с полями к тебе…

Коли надумаешь ты порадовать меня, то пришли мне поскорее страховым письмом, а то украдут на поште, ныне слышь больно неисправна она стала… Ныне зимою привелось мне поохотица и за лосями, трех повалил этаких верблюдов, а одного еще по черностопу угораздило убить так в шкуре неснетой вытенул 19 пудов и 7 фунтов. Прощай родимый, не забывай и нас, а засим остаюсь друг и приятель твой деревни Шоды крестьянин Гаврила Яковлев, а со слов его писал унтер офицер Кузьма Резвяков».

Последний раз Некрасов приезжал в Карабиху осенью 1874 года. Родственники нашли его похудевшим и осунувшимся. У поэта уже появились первые признаки роковой болезни, сведшей его в могилу через три года.