Пятая пробирка

ГЛАВА 5

...в точном смысле этого слова врач — управи­тель телами, а не стяжатель денег.

Платон, «Государство», кн. I

Девочка была очень слаба. Ее звали Мариэль. Несмот­ря на антибиотики, капельницы, кислород и питательные трубки, шестилетний ребенок угасал на глазах. Инфекция в брюшной полости и поражение нервной системы усугуб­лялись недостатком питания. Доктор Джо Энсон согнал мух с воспаленных потрескавшихся губ девочки и беспо­мощно посмотрел на медсестру. Работая в больнице в этом бедном районе, в тридцати милях севернее Яунде[13], Энсон видел много детских смертей. Каждая новая причиняла боль сильнее, чем предыдущая, и хотя на счету доктора было немало побед, они никогда не могли перевесить чис­ло поражений.

Но сейчас, в четыре часа утра, умирающая девочка не являлась единственной заботой доктора Энсона. В по­следние часы он сам ощущал все возрастающий недос­таток кислорода. Чувство, что задыхаешься в замкнутом пространстве, не проходило. За семь лет первичный ле­гочный фиброз — образование рубцов в легких — при­близился к последней стадии. Причина заболевания была неизвестна, состояние ухудшилось, а эффективного лечения не имелось. Болезнь тяжелая, изнурительная, и Энсон знал, что рано или поздно единственной надеждой станет пересадка.

— Клодин, — обратился он к медсестре на беглом каме­рунском французском, — не дадите ли вы мне баллончик с кислородом и маску?

Сестра, прищурившись, посмотрела на Энсона.

— Может, стоит известить доктора Сен-Пьер?

— Нет, не стоит, пусть Элизабет поспит... Мне с кисло­родом станет лучше.

Ему приходилось делать паузы между фразами, чтобы перевести дыхание.

— Я беспокоюсь за вас, — сказала сестра.

— Я знаю, Клодин. Я тоже беспокоюсь.

Энсон закрепил маску на лице и нагнулся, чтобы сила тяжести помогла ему расправить грудную клетку и легкие. Закрыв глаза, он пытался успокоиться и подождать, пока кислород окажет свое живительное действие. Прошло пять бесконечных минут, но улучшения не наступало. Еще пять минут... Да, ситуация — хуже некуда. Приступы одышки повторялись все чаще и длились все дольше.

Однажды — и это «однажды» случится довольно скоро, догадывался Энсон, — кислорода просто не хватит. Однажды, если он не согласится на пересадку и если, конечно, для него вовремя не найдется подходящий донор, его сердцу не хватит сил, чтобы качать кровь через покрытую рубцами легочную ткань. На медикаментах долго не продержаться, потом сердце начнет еще больше слабеть, и он, в буквальном смысле будет тонуть в «собственном соку». Тогда, если и найдется подхо­дящий донор, пересадка станет пустой тратой времени.

Вдох... Медленно... Не останавливайся... Нагнись... Тя­жесть помогает... Вот так... Вот так...

Считая себя агностиком[14], Энсон тем не менее начал мо­литься. У него еще было здесь много работы — очень важной работы. Клинические испытания препарата «Сара-9» уже шли, и результаты были удивительными. Лекарство, которое он создал на основе местных уникальных почвенных дрож­жей, еще находилось на экспериментальной стадии, но уже было ясно, что это — прорыв в области образования новых кровеносных сосудов. Новое средство уже доказало, что спо­собно лечить такие случаи, как боевые ранения, инфекции, болезни сердца, различные формы рака... Но, по иронии судь­бы, не легочный фиброз. Прошло больше пятнадцати минут, пока Энсон наконец смог дышать нормально. Но через не­сколько секунд, когда он уже подумал, что приступ кончил­ся, легкое покалывание в груди вдруг обернулось надсадным мучительным кашлем. Черт возьми! Через минуту, когда он справится с кашлем, опять может начаться приступ! А ведь когда-то он часами мог играть в регби, только изредка пере­ходя на шаг. Трудно было поверить в то, что крохотный ко­мочек слизи в бронхах может вытворять с ним такое.

Лежа поодаль на своей узкой кровати, Мариэль шумно дышала. Энсон потрогал лоб девочки. Их борьба за жизнь становилась до боли похожей. Победит ли кто-нибудь из них? Он наклонил голову и сумел вдохнуть немного спаси­тельного воздуха. Крайне измотанный, лишь пару раз нена­долго сомкнувший глаза за последние сутки, Энсон не мог думать о сне. Сначала пациенты. Сон, как всегда, потом.

Энсон родился, вырос и получил образование в Южной Африке. В молодости он был красавцем и щеголем, встре­чался с самыми красивыми женщинами и совершенно не предполагал, что когда-нибудь свяжет свою жизнь с меди­циной. Но это было давно.

Еще пятнадцать минут кислорода, и Энсон почувст­вовал, что обруч, сжимавший его грудь, стал ослабевать. Клодин, которая не могла смотреть на его мучения, ото­шла взглянуть на остальных пациентов. Их было человек двадцать, большинство из них — и дети и взрослые — стра­дали от различных осложнений СПИДа. Благодаря фонду «Уайтстоун» со штаб-квартирой в Лондоне и назначен­ной им доктору Элизабет Сен-Пьер маленькая больница содержалась хорошо и была оборудована почти всем, что просили Энсон и Элизабет.

Опасаясь нового приступа, Энсон немного выждал и только потом отложил кислородный баллон. От усилен­ного дыхания у него кружилась голова и слегка подташни­вало. Нельзя было доводить себя до этого. А ведь за пят­надцать лет работы он ни разу не брал отпуск, да и вообще не думал об этом.

Однажды, после одной, особенно утомительной и скуч­ной вечеринки с людьми, которые его больше не интере­совали, с развлечениями, которые он все больше и больше ненавидел, жизнь Энсона-плейбоя внезапно кончилась. Реализовав все свое наследство и заняв, сколько удалось, он забрал жену и ребенка и отправился в джунгли с мисси­ей спасать людей своего континента.

Сейчас, в пятьдесят пять, от него осталась лишь тень прежнего Джо Энсона, но, живя в постоянном страхе, что его работу отберут у него прежде, чем он ее закончит, и даже с одышкой и кислородным голоданием, его мозг об­рабатывал информацию и решал задачи в лихорадочном темпе. Ни в коем случае Энсон не собирался останавли­ваться. Пока не закончена работа, он не мог подвергать себя риску пересадки легких и лечения сопутствующими препаратами.

Дав себе молчаливое обещание заняться собой, как только будет доведена до конца «Сара-9», Энсон поправил стетоскоп и снова осмотрел девочку. Ребенок протянет еще день, максимум два, если не произойдет какого-ни­будь божественного вмешательства — три. Божественное вмешательство. Слова точно выражали суть дела. Энсон не признавал могущества Господа, но полностью доверял силе препарата «Сара-9», названного в честь единствен­ной дочери, и надеялся, что когда-нибудь она поймет сде­ланный им выбор. Даже Мариэль, которая не значилась в протоколах клинических испытаний, могло бы спасти но­вое лекарство.

Но сделать это было трудно.

Элизабет Сен-Пьер, контролировавшая финансирование Уайтстоунского центра здоровья Африки была ответствен­ной и за клиническое испытание лекарства. Она строго запре­тила выборочное применение «Сары-9», пока специалисты в Лондоне не закончат исследования. Запрет на использова­ние лекарства выглядел, на первый взгляд, необоснованным, но Энсон знал, что эту проблему создал он сам.

Пока он держит под своим полным контролем его про­изводство, «Сара-9» будет существовать в очень малых ко­личествах и стоить очень дорого. При мысли о том, чтобы украсть собственное лекарство, сердце Энсона заколотилось. Он делал для девочки все возможное, но болезнь оказалась слишком запущена. Необходимо было усилить циркуляцию крови в области воспаления, чтобы доставить туда больше кислорода и больше антибиотиков. «Сара-9» — именно такое средст­во. «Может, удастся заключить с Элизабет что-то вроде сделки», — думал он, его секретные тетради с записями и клеточные культуры обменять на дозу «Сары-9», доста­точную для девочки.

Нет, решил он. Его могут считать неразумным или даже параноиком, но он просто не готов передать свои исследо­вания в «Уайтстоун». В данный момент будет лучше по­просить прощения, чем разрешения.

Исследовательский комплекс, построенный из бамбука и шлакобетонных блоков, состоял из нескольких лабора­торий и жилых помещений и находился всего в пятидеся­ти ярдах от больницы. Он был отлично оборудован — с со­временными инкубаторами, двумя масс-спектрометрами и даже электронным микроскопом. Культуры дрожжей и тканей хранились в холодильниках, для обеспечения ра­боты которых имелся целый блок мощных генераторов, автоматически включающихся при прекращении подачи электричества из Яунде — линия тянулась меж высоких деревьев вдоль реки Санагра.

Стараясь скрыть слабость и неуверенную походку, Эн­сон присоединился к Клодин и другой медсестре из ноч­ной смены, которые раздавали пациентам лекарства. Кро­ме Энсона и Сен-Пьер в больнице работали еще два врача из Яунде и два ординатора. Они поочередно несли ночное дежурство, но Клодин и другие сестры были достаточно опытными и могли справиться с большинством проблем.

— Ну как наши подопечные, Клодин? — спросил он, ос­торожно опершись о стену.

Сестра сообщила ему последние наблюдения.

— Вам уже лучше? — спросила она.

— Намного, спасибо. Я схожу домой, помоюсь и пере­оденусь, а потом вернусь.

— Вы бы поспали, доктор.

— Потом, попозже, когда придут остальные. Сейчас, хо­тите верьте, хотите нет, у меня сна ни в одном глазу.

— Мы беспокоимся о вас, доктор.

— Спасибо, я ценю это, Клодин. Вы мне тоже нужны. Проследите тут за всеми, а я скоро вернусь.

Энсон еще раз посмотрел на девочку, убедился, что ее состояние стабильно, и вышел. За дверью его ждал охран­ник в форме.

— Доброе утро, Жак!

— Доброе утро, доктор! Трудная ночь выдалась?

— Ребенок тяжелый. Слушай, Жак, если хочешь, мо­жешь остаться, я только дойду до квартиры, чтобы по­мыться и переодеться.

— Сэр!..

— Да знаю я, знаю!

Ночные переходы без сопровождения были запрещены. Там, где есть бедность, преступность неизбежна. Основ­ная задача охраны, состоявшей из бывших военных, была защищать специалистов от похищения и любых форм про­мышленного шпионажа. Коммерческий потенциал фор­мул и записей, хранившихся в массивном сейфе Энсона, был буквально бесценным.

Вымощенная камнями дорожка от больницы до иссле­довательского комплекса слабо освещалась низкими све­тильниками. Она тянулась среди густой травы до бамбу­кового вестибюля, от которого отходили пять галерей — в трех из них находились лабораторные помещения, а в двух других — квартиры сотрудников. У дверей вестибюля сто­ял еще один охранник — ростом выше шести футов, широ­коплечий, очень внушительного вида, одетый в накрахма­ленную форму цвета хаки.

— Доброе утро, доктор, — официальным тоном сказал он. — Доброе утро, Жак!

— Привет, Франсис, — первый охранник коротко кив­нул. — Доктор хочет помыться и переодеться, а потом сно­ва вернуться в больницу.

— Я понял. Спасибо, Жак, я здесь справлюсь.

Первый охранник на секунду задумался, очевидно пы­таясь припомнить, есть ли в инструкции положение о пе­редаче персонала больницы от одного охранника другому. Не вспомнив, он пожал плечами, кивнул обоим и пошел по тропинке назад. Прежде чем Энсон заговорил, Франсис

Нгале слегка кивнул в сторону камеры, установленной в защитном корпусе на середине ствола пальмы и направ­ленной на вход. В этом напоминании не было необходи­мости. Энсон хорошо знал об электронной системе охра­ны комплекса. Эту систему установили специалисты из «Уайтстоуна», когда подписали соглашение с фондом.

В сопровождении Нгале доктор направился по коридо­ру к своей квартире. На полпути, в том месте, которое не просматривалось камерами, они остановились.

—Простите мое замечание, доктор, — сказал Нгале, — но мне кажется, что вы дышите с трудом.

—Да, недавно был приступ, но сейчас уже лучше. При­шлось бороться за жизнь маленькой девочки.

—С вами никто не может сравниться, доктор.

—Спасибо, друг мой. Мне повезло, что сегодня дежу­ришь именно ты. Мне нужно взять лекарство.

—Для девочки?

—Да. Ты знаешь, что правила это запрещают?

—Конечно!

—И ты согласен рискнуть и помочь мне?

—Не спрашивайте об этом, доктор!

Как почти весь обслуживающий персонал Уайтсто- унского фонда здоровья Африки, охрана подчинялась Элизабет Сен-Пьер. И хотя они с Энсоном по-прежнему работали в тесном контакте, бывали моменты, когда ей приходилось напоминать ему о том, что, согласно подпи­санному соглашению, Уайтстоунский фонд оплачивает счета и этот же Фонд устанавливает правила.

Доктор Сен-Пьер наняла на работу Нгале, но она не знала о том, что однажды Энсон спас жизнь его отцу, вы­лечив от практически безнадежного менингита. Из всех охранников Нгале был единственным, кому Энсон полно­стью доверял.

Быстро приняв душ и переодевшись, Энсон снова встретил Нгале в коридоре. Первые лучи солнца начи­нали пробиваться сквозь ночной мрак. Двигаясь рядом, доктор и охранник прошли вестибюль и направились в лабораторное крыло комплекса, туда, где находились два хранилища, защищенные бетонными стенами толщиной в четыре фута. Время рассчитали наилучшим образом: ох­ранник, дежуривший у видеомониторов, должен был быть полусонным, и его можно было легко отвлечь. Энсон по­смотрел на свои часы.

— Пять ноль две, — сказал он.

— Пять ноль две, — согласился Нгале.

— Мне потребуется три минуты, не больше. Начнем в пять ноль семь.

— Три минуты. Я их обеспечу. Сейчас дежурит мой при­ятель Жозеф Джемба. Он страсть как любит поговорить о футболе, о «Непобедимых львах Камеруна».

— Команда в этом сезоне опять хороша, да?

— Парни должны делать все, что в их силах, доктор.

— И мы тоже, Франсис, — прошептал Энсон, показы­вая на часы и кивая в сторону помещения охраны. — Мы тоже.

Доступ к хранилищам, где хранились тетради Энсона и другие исследовательские материалы, открылся с по­мощью клавиатуры. Комбинация правого была известная только ему и адвокату в Яунде. В случае внезапной смерти доктора содержимое хранилища должно было быть пере­дано Элизабет Сен-Пьер вместе с информацией о том, как расшифровать записи.

Другое хранилище — слева — представляло собой хо­лодильник с пробирками «Сары-9». Каждая была снаб­жена этикеткой с номером и записана в каталог. Казалось странным и нелогичным, что Энсону приходилось красть лекарство, которое он сам разработал, но процесс его син­теза из бактериальных культур и дрожжей являлся очень сложным и чрезвычайно медленным, и пока Уайтстоун- ский фонд не получил разрешения Энсона на массовое производство, лекарства было мало.

Доктор стоял в тамбуре перед входом. Когда часы пока­зали ровно пять ноль семь, он подошел к хранилищу. Все­го в тридцати футах от него, в помещении охраны, на стене висели двадцать четыре монитора — три ряда по восемь экранов. В этот момент, надеялся Энсон, Франсис должен сделать так, чтобы Жозеф Джемба смотрела куда-нибудь в другую сторону, а не на экраны.

Он достал из кармана кусочек бумаги, наклонился к пульту и, шепча про себя цифры, набрал комбинацию. Ко­гда замки щелкнули и дверь открылась, Энсон облегченно вздохнул. Сквозь облачко холодного воздуха он увидел восемь пробирок с лекарством — продукт двух-трех дней работы лаборатории. Каждая пробирка, закрытая резино­вой пробкой, содержала количество «Сары-9», достаточ­ное для недельного курса инъекций, но во многих случаях положительный результат появлялся уже на второй или третий день. Энсону оставалось только надеяться, что его пациентке удастся прожить эти два-три дня.

Положив холодную пробирку в карман, Энсон вдруг подумал о том, сколь тщательно вела учет Элизабет. Зная эту женщину, приходилось сомневаться, что она не заме­тит пропажу. Отрицать и отрицать — такой должна быть его линия поведения. Если он будет твердо стоять на сво­ем, Элизабет придется предположить, что она ошиблась. Энсон тихо закрыл дверь... Когда истекла третья минута, он уже находился в коридоре. Через несколько секунд Франсис вышел из помещения охраны и подошел к нему.

— Вы в безопасности, доктор, — сказал он.

— По крайней мере, сейчас.

— Видеокамеры пишут все на пленку, и запись стирает­ся каждые двадцать четыре часа. Если вам удастся задер­жать доктора Сен-Пьер на это время, доказательство того, что вы были в хранилище, исчезнет.

Вернувшись в больницу, Энсон дышал уже намного легче, чем уходя из нее. Он никак не мог понять, почему происходят такие резкие изменения в самочувствии — в течение часа, а то и нескольких минут, — то ли из-за не­достаточности кровообращения в пораженных болезнью легких, то ли из-за спазмов в бронхах, то ли из-за чего-то еще. Во все более редкие моменты относительно хорошего состояния он старался убедить себя, что у него еще есть время — много времени — до того, когда надо будет при­нимать срочные меры.

Мариэль пребывала в таком же состоянии, в котором Энсон оставил ее, хотя высокая температура спала и стала почти нормальной. Девочка реагировала на громкие голо­са, но лежала почти без движения. У ее матери, жившей в деревне у реки недалеко от больницы, раньше уже умер­ли от голода двое из троих детей. Социальные работники больницы пытались сделать все, чтобы подготовить ее к возвращению Мариэль, но когда Энсон как-то раз увидел женщину, ему стало понятно, что надеясь на лучшее, она ожидала самого плохого.

Было половина шестого, когда Энсон достал пробирку из кармана и набрал в шприц первую из десяти доз, кото­рые собирался ввести девочке в течение недели. Если она сумеет выжить, то, может быть, ему придется искать спо­соб достать еще одну пробирку. Клинические испытания шли настолько успешно, что уже были рассчитаны оптимальные дозы и графики лечения для различных случаев. Энсон отсоединил резиновую трубку капельницы от иглы и ввел порцию «Сары-9» в содержимое резервуара. Лекар­ства еще не полностью смешались, когда Энсон почувст­вовал, что в палате есть кто-то еще. Это и спасло его от слишком резкой реакции.

— Как она? — спросила Элизабет Сен-Пьер.

Она стояла позади Энсона с правой стороны. Он не мог сказать, как долго она там стояла, но, прикинув угол зрения, понял, что коллега могла увидеть пробирку в его руках.

— Состояние плохое, — сказал он.

— Я неожиданно проснулась среди ночи и не смогла больше заснуть, вот и решила приехать посмотреть, как тут обстоят дела. Хотите, я подменю вас, а вы немного от­дохнете?

Доктор Сен-Пьер родилась в Яунде и, получив сте­пень доктора медицины в Лондоне, вернулась домой. Она проработала с Энсоном и его командой два года и в боль­нице, и в лаборатории, а потом стала посредником в его соглашении с Уайтстоунским фондом об обмене права на «Сару-9» на неограниченную поддержку Центра здоровья Африки.

В рассветном полумраке Сен-Пьер внимательно смот­рела на Энсона. Элизабет было немного за сорок, чуть полноватую фигуру дополняли орлиный профиль и гладкая кожа цвета черного дерева. Очки в черепаховой оправе казались несколько широковатыми для ее лица, но не скрывали острого проницательного взгляда. Она свободно говорила на полудюжине европейских языков и вдобавок знала несколько племенных наречий своей родины.

— У меня весь день расписан, — сказал Энсон, пытаясь понять, заметила ли Элизабет то, что он сделал, — но ду­маю, что смогу поспать пару часов.

За годы их сотрудничества Энсон на удивление мало узнал о личной жизни Элизабет — только то, что она не­долго была замужем за бизнесменом из Яунде и что у нее остался дом на холме с видом на город. Он знал, что она — врач по призванию, очень грамотный специалист по почечным заболеваниям и признанный эксперт в об­ласти пересадки почек.

— Джозеф, вы не хотите рассказать мне, что происхо­дит? — спросила она, переходя с французского на англий­ский.

Энсон замер.

— Прошу прощения?

— Сегодня утром Клодин рассказала мне, что у вас был серьезный приступ.

Энсон разжал стиснутые зубы и провел рукой по на­грудному карману рубашки, удостоверившись, что про­бирки не видно.

— У меня легкий бронхит, — сказал он.

— Чепуха, Джозеф. У вас прогрессирует легочный фиб­роз, и вы знаете это не хуже меня.

Энсон ощутил, как в груди опять появилось знакомое щемящее чувство — сейчас это было бы очень некстати. Он ухватился за сиденье стула и заставил себя дышать медлен­но. Сен-Пьер опытный клиницист. Ей не потребуется мно­го времени, чтобы распознать надвигающийся приступ.

— Я еще не готов к пересадке, — решительно ответил он.

— Джозеф, после операции вы почувствуете себя дру­гим человеком.

— Мне и сейчас бывает неплохо.

— Как мне убедить вас?

— Сейчас — никак. Послушайте, Элизабет, мне и прав­да нужно немного поспать перед утренним обходом. Вы в самом деле можете меня подменить? Мариэль я уже сде­лал все, что нужно.

— Конечно!

Все еще борясь с нехваткой воздуха, Энсон поднялся, поблагодарил Сен-Пьер и подчеркнуто спокойно напра­вился к выходу.

— Джозеф! — окликнула его Элизабет, когда он уже от­крывал дверь.

Он быстро обернулся.

-Да?

— Подышите кислородом. У вас дыхание двадцать че­тыре в минуту, и вы делаете паузы в разговоре, чтобы пе­ревести дух.

— Я... я так и сделаю. Спасибо!

Элизабет обошла пациентов, вернулась в свой кабинет и заказала разговор с Лондоном.

— Лаэрт слушает, — раздался в трубке низкий мужской голос.

— Лаэрт, это Аспазия. Говорить безопасно?

— Продолжайте, Аспазия. Надеюсь, вы в порядке?

— Положение со здоровьем Э ухудшается, — сказала Сен- Пьер. — Не знаю, сколько он еще протянет в таком состоянии. Даже если мы получим его тетради и сможем расшифровать записи, проект сильно задержится, если он умрет. Думаю, нужно перебороть его страх и поторопиться с пересадкой.

— Совет согласен.

— Я постараюсь сделать все, чтобы убедить его.

— Отлично. Мы знаем, что можем рассчитывать на вас.

— Только имейте в виду, Лаэрт, совместимость тканей должна быть полной или почти полной, не хуже, чем но одиннадцати пунктам из двенадцати. Я не хочу работать с другим материалом.

— У нас есть сведения, что найден подходящий донор.

— Тогда я продолжаю.

— Хорошо. Детали мы вам скоро сообщим.

— Передайте мои наилучшие пожелания остальным членом совета!