"Сварщик" с Юноны 3 книга

Глава 2: Бумага раздора

в которой Резанов хочет наказать обидчиков наследника, а Савелий перенаправляет энергию сорванцов

Народу собралось уйма. Вместе с нами, прибывшими, тысяч пять. Поэтому застолье благоразумно раскинулось на главной площади, плавно переходящей в раздольный луг, пока невеликого, но бурно растущего Галичья.

Скрепя сердце соглашаюсь хотя бы первый час провести в сокесарском облачении. Поскольку для меня со свитой водрузили помост, дабы подданные лицезрели так сказать. Решаюсь, раз уж всё-одно терпеть, то хотя бы выциганить из ситуации побольше.

Пока разливают местное вино и привезенные нами благородные крепкие водку с коньяком, делаю знак, и в руку вкладывают рулон шёлка, наподобие обойного моих времен. Взгляды собравшихся выжидательно обращены на меня.

Встаю, поднимаю рюмку с шустовским коньяком:

- Друзья, подданные Российской Империи и гости, наш Всемилостивейший царь-батюшка передал в дар новой русской земле свой портрет с собственноручной подписью! - поднял повыше рулон, показывая всем и жестом фокусника позволяя развернуться под собственной тяжестью. И пока народ, дружно вскочив с мест, с восхищением разглядывал цветной светоснимок Александра I в полный рост в царском облачении, в образовавшейся тишине продолжил: - Сей портрет наказываю держать в главном присутствии на видном месте, дабы посетители с первого шага знали, что находятся под благосклонным покровительством Державы Российской! Поднимем наши первые сосуды за здравие Государя Императора и его августейшего семейства!

Восторженное "Уррраааа!" поддержало первый тост.

Дождавшись, когда люди как следует закусят, я поднял рюмку за колонистов и, переводя речь в нужное русло, рассказал, что портрет изготовил Прокоп, простой крестьянский сын, которому наш народный Император самолично жал руку и Всемилостивейше пожаловал дворянский чин и орден, а такой портрет благодаря ему доступен всякому, даже здесь, в Русской Америке.

Зардевшийся от удовольствия Прокоп поднялся. А сидевший рядом с ним сеньор Лопес, строгий, худой, чем-то напоминающий Донкихота отец Анхелики, горделиво выпятил грудь. Теперь свадьба молодых Прокопа и Анхелики обеспечена. А благодаря моей рекламе и приличные заработки нашей совместной компании светописи, деньги ещё никому не помешали!

После третьего тоста народ добродушно загалдел, я шепнул Кускову, что пора сделать небольшой перерыв, можно развлечь людей музыкой и предложил переодеться в более удобное, подходящее для народного гуляния. Кусков кивнул, пошептался с соседом и тот, покивав, скрылся.

Вскоре то тут, то там заиграли гармошки, балалайки, а то и простые пастушьи рожки. Я толкнул Фернандо, чтобы к следующему, более длительному перерыву, поставили звукописец и доставили с "Юноны" валики с записями музыки. А сам вознамерился сменить опостылевший сокесарский мундир на более удобное облачение.

Пожалуй, гершалки одену и крестьянскую косоворотку, не стану иностранных гостей пугать военным видом красноармейской гимнастёрки, на суше мне более всего привычной. А то ещё подумают, что Княжество Русская Америка на тропе войны.

По здравому рассуждению совладельцу тела не стал ничего говорить, по ходу поймёт, а там будет уже поздно разворачивать оглобли.

Нагнулся к Кускову, шепнул: - Иван Александрович, на полчаса отлучусь.

Тот кивнул.

Когда народ разогрелся, улучил момент, улизнул из-за стола.

Незаметно отступил в тень и двинулся по освещённой керосиновыми лампами пока единственной улице Галичья в сторону порта и также единственного причала. Не доходя примерно трети пути от бухты, справа в зарослях услышал отчаянную возню и навострил уши.

Среди ребячьего Гомона почудился голос Петьки.

Не успел определиться с дальнейшими действиями, как Резанов толкнул меня в ту сторону. И в то же мгновение включился мой боевой режим.

Я скользил среди густых прутьев кустарника, где надо уклонялся, пригибался, перепрыгивал, стараясь ступать бесшумно, что в сокесарском облачении не так легко, мундир тормозил, то в одном месте, то в другом, сковывал движения. Все досадные помехи я отмечал краем сознания, но моё тело заученно и упорно преодолевало препоны. Ну не приспособлен для таких поз и телодвижений государев наряд!

Стараюсь держаться за наиболее густыми группами кустарника, в тени, луна светит ярко, и моя светлая одежда среди Кустов выделяется ярким пятном.

Скоро в просвете мельком увидел Суть происходящего. В кружке ребятишек двое вовсю мутузили друг дружку. Один повыше. В мелком признаю сына Резанова Петьку.

Обычно останавливаюсь, чтобы присмотреться к потасовке. Составить верное представление и принять взвешенное решение. Но тут гормоны Резанова впрыснулись в кровь, и он, перехватив управление нашим общим телом, с хрустом ломанулся напрямик.

Кто-то из местных ребятишек заметил и крикнул: "Атас, пацаны!" - и мальцы, словно стая Воробьёв порскнули в заросли. Ну, кроме переселенцев, поддерживающих Петьку, им округа незнакома.

Но что за растерзанный вид у отпрыска Резанова! Средней пуговицы на рубашке нет, воротник оторван, болтается на нитках, на коленке в штанишках дырка, глаз заплыл, губа разбита.

Скрываться уже не имеет смысла и я, с шумом раздвинув ветви, продираюсь на край поляны и, как в мёртвой сцене "Ревизора", демонстративно похлопал в ладоши:

- Браво, Пётр Николаевич! Что же это ты тут? Не успел приехать и сразу драться?

А мальчишка молодец, презрительно передёрнул плечиком, нехотя подошел.

- Об-ба! Герой, - с улыбкой потрепал я его по плечу: - С кем воевал?

- А-а, там, - он неопределённо махнул рукой в сторону.

- Ну, за что хоть бился?

И тут он помрачнел. Вздохнул, полез за пазуху. Вытащил разодранный в клочья лист бумаги. Точнее то, что от того осталось. В котором я не враз признал останки того самого самолётика:

- Вот... - не удержался, обиженно хлюпнул носом.

- Ну, зато отвоевал, - треплю мальчишку по вихрам, успокаивая.

В кустах напротив слышится шум, потом правее, левее и вскоре мои Телохранители из бойцов ШОН - как незаметно для меня скользнули и как окружили, надо поощрить! Вот один продрался на поляну, держа за руки двоих набычившихся крепко сбитых местных мальчишек лет десяти, явно с индейской кровью, но по-русски носами картошкой. С другой стороны ещё один боец за шкирку одного и за руку другого. А спустя секунд тридцать душераздирающего хруста, отдуваясь, почти на весу выволок отчаянно извивающегося мальчишку третий боец.

- Ух, - выдохнул он: - Твоё Совеличество, товарищ бригадир, ну и вёрткий! И так мне по щиколотке саданул, будь он не босой, а в сапогах, хромым оставил бы! Прям хоть ща в ШОН к нам бери.

Парнишка перестал выкручиваться и глаза его заблестели: - Взаправду возьмёте!?

Тут Мы дружно захохотали. И я, утирая платком выступившие слёзы, сказал: - Это, брат, ещё заслужить надобно. Сначала вступить... Сколько тебе годков?

- Почитай девятый пошел.

- Знать восемь. В "Орлята". Это у соцарицы. Потом пионеры, затем РИМсомольцы. Под её началом сдадите нормы ГТО. Ну, ты-то сдашь, - Я посмотрел на него оценивающе. И про себя подумал: "Наверное, будем действительно из ребятишек формировать отряды будущих рабочих и бойцов".

Краем глаз замечаю, как Петька сжав губы исподлобья сверлит глазёнками плененного и догадался, с кем он повздорил. А вслух говорю: - Но это потом. А сейчас давайте-ка колитесь, что тут не поделили?

Петька, с всклокоченными волосами упрямо вскинув подбородок, звонко возмутился:

- Зажилить хотели! - Я поднял ладонь, чтобы он не продолжал. Мальчишка дисциплинированно умолк.

Протороторив, Петька, с праведным видом распахнув глазёнки, уставился на меня.

Прыткий мальчишка сделал скучающий вид, но зыркал по сторонам, выжидая, когда конвоир ослабит бдительность, а там уж вывернуться и задать стрекача. По этим признакам я угадал в нём Петькиного противника.

На полголовы выше, но менее упитанный и явно подвижнее крепыша Петьки.

Надо сказать, опасения мальчишки имели под собою почву, мне едва удалось сдержать напор Резанова, рвавшегося к управлению нашим общим телом. "Сергей Юрьевич, надобно немедля высечь паршивца! Чтоб другим неповадно было!" - шипел и клокотал хозяин моего тела. - "Погодь кипятиться, Николай Петрович! - увещевал я, - Неужто ты хочешь вырастить из Петьки барчука? Себя-то вспомни!" - мои урезонивания малость охладили пыл Резанова. Он взял себя в руки: "Тебе-то хорошо говорить, это не твой сын, - но, устыдившись последнего порыва, спросил: - А что ты предлагаешь?" - "Я среди таких пацанят вырос. И предлагаю не заступаться за мальца, а подсобить ему самому постоять за себя. - Это как? - настроился на деловой лад командор. - А не мешай, увидишь".

И киваю Петьке: - Так, тебя мы услышали. А ты что скажешь? - повернул я голову к непоседе, - Как звать-то тебя?

- Ну, Пашка, - нехотя буркнул тот.

- Павел, значит. Так-так-так... А что ты, Павел, скажешь?

- А чего он? - с жаром затараторил парнишка, - летяга это наша! Она к нам прилетела! На нашу Землю! Значит наша! - и он разжал кулак, показал обрывок крыла.

Я покачал головой: - Пашка, тут ты, конечно, прав. Земля эта, - я притопнул, - ваша. И всё, что есть на ней - всё защищать требуется однозначно. Но теперь земля сия и наша. Вы ведь тоже сюда когда-то приплыли, ну или ваши родители, - местные ребятишки, не успевшие убежать и держащиеся особняком, закивали, загалдели согласно, и я продолжил, обращаясь к Павлу, в котором верно распознал заводилу: - Но думаю, что ты согласишься и с тем, что тот, кто запустил эту летягу, а по-правильному называется самолёт, тот и хозяин ему.

- Ну да, - нехотя согласился собеседник.

- Вот он вот, - ткнул я указательным пальцем в Петьку, - запустил самолет с борта "Юноны". И Земля это теперь и его тоже, как и твоя, раз мы сюда прибыли. Как ты считаешь?

- Ну да, - посмотрел на меня с некоторым уважением Павел, - а потом запальчиво выкрикнул чуть не плача: - Но мы тоже хотим! - совсем нелогично, по ребячьи, с отчаянием.

- Да, понимаю. Знаешь что, зачем вам драться. Вы теперь на одной земле, и защищать её будете все вместе, и делить станете всё поровну. Жалко, конечно, самолётик. Но междоусобицы, которая только на руку нашим врагам, он не стоит. Я вас, так уж и быть, выручу, ещё один сделаю. Мало того, покажу, как их делают, научу самих складывать из бумаги. Чтоб уж вы друг у друга не вырывали, а сами себе делали.

- Правда!? - глаза мальчишки заблестели. Остальные обступили, раскрыв рты. Из кустов начали выглядывать мордашки тех, кто сбежали раньше.

Я махнул ладонью: "Выходите, выходите. Никто вас тут не собирается обижать". Они начали потихоньку выползать. И, обернулся, возмущаюсь:

- Ты что же, меня на слабо берёшь? - Но, видно, переиграл, мальчишка стушевался:

- Да нет. Просто как-то вот не верится... Чевой-то сокесарю с нами валандаться. Мы-то кто, так, пацанва крестьянская да работная, - пробубнил он, потупившись и ковыряя большим пальцем ноги в траве.

- Работные да крестьянские это хорошо. Ничего плохого нет в том. Видели там парня с портретом царя-батюшки?

- Ага, - сказал Павел, - По-первости думали, что он сокесарь и есть.

- Дааа, - засмеялся я: - Облачался он старрааательно! Ну да ему было куда: у него невеста здесь. Но я не про это. А знаете, ведь он тоже из работных. А предки его из крестьян. И видите, как взлетел! Я к тому, что здесь, на нашей земле, у каждого есть возможность стать тем, кем он захочет! Вот для начала можете сделать из бумаги каждый сам себе самолетик-летягу.

Пашка по-взрослому вздохнул, шмыгнул носом: - Дааа, бумага... Да где ж её взять... Я вон намедни мух по хате бил. За одной, самой хитрушшой, употел гоняючись. И тут она на стол и сядь. Я ажно на радостях и не в ум, что на бумаге, пришиб. А от её такая пятнишша! Батя было ухи не ободрал. Бумага, вишь ты, дюжа важная, - он потёр уши.

- Да, правильно твой батя говорил, - усмехаюсь: - Что зря на бумаге не пишут. Бумага, она вещь дорогая.

И тут меня озарила мысль, которая могла бы и ребятишек помирить, и к стоящему делу их пристроить, и дать бумагу колонистам.

- Но! - поднимаю палец, - а если вы сами станете бумагу делать?

- Мыыы!? - задохнулся Павел: - Но как?

- С моей поддержкой покажут, расскажут, как из опилок да стружки получать бумагу. Конечно, Основная масса пойдёт на то, чтобы таким, как твой батя составлять документы. Да и в школе, где вы теперь станете учиться, тоже её потребуется много. Ну и, которая совсем будет негодная, вам хватит и на самолётики. Как, пойдёт?

- Пойдёт, - рассудительно ответил парнишка.

Протягиваю ладонь: - По рукам?

Он хлопнул: - По рукам!

- Так, - продолжаю, - назначаю тебя командиром отряда бумагоделателей. И, чтоб ни у кого не возникало в том сомнений, документ тебе о том выдам, - я жестом попросил у него обрывок самолетика и карандашом принялся писать: "Податель сего, Павел...". ККак фамилия твоя? - поднимаю на мальчугана глаза.

- Я-то... - растерялся он, - Ухтомцевы мы.

- А батю твого как величают?

- Дык енто, Кузьмой. Кузьма, десятник на верфи.

И я дописал: "... Ухтомцев Павел Кузьмич, является командиром детского отряда по производству бумаги. Всем должностным лицам Княжества Русская Америка оказывать ему всемерную поддержку. Сокесарь Императора России в Русской Америке Николай Петрович Резанов".

Держи! - протягиваю парнишке.

Тот покрутил и смущенно покраснев, прошелестел: - Дык енто, читать-то, вишь, я не мастак.

- Ничего, кому покажешь, прочтут. А с нами учителя прибыли, теперь выучишься. Петька, ну а ты чтоскажешь? Поможешь ребятам?

- А то! - пацаненок уже успокоился и протянул руку своему бывшему противнику. Тот немедля заключил Союз.

Покачивая головой при воспоминании о примирении пацанов, я быстрым шагом без дальнейших приключений добрался до причала.

"Ты про какую такую бумагу ребятишек с понтолыку сбивал?" - услышал я в голове ворчание Резанова.

- "А ты, Вашбродь, обратил внимание на опилки повсюду? Прямо на причале, на дороге в глину втоптаны, даже на площади за ногами тянутся".

- "Так верфь же, много пилят. Стройка опять же кругом", - словно мальцу неразумному съязвил совладелец тела.

- "Вот-вот, - будто не замечая сарказма, подхватил я, - А опилки это превосходное сырье для бумаги. А раз везде за ногами тянутся, значит, никто их здесь не убирает. Но это завтра уточним, я по старой памяти просто так предполагаю. Вот и замыслил пацанят к сему пристроить".

- "Да заняты, небось, у Кускова все при каком-либо деле. И потом, этож деревенские, овцы, свиньи, гуси, куры, огороды", - засомневался собеседник.

- "Верно говоришь. Но ты, видать, слишком был поглощен разговором с тестем, когда к Кускову кто-то из местных подходил с жалобами на проказы пацанов".

- "Не, не слыхал"

- "А я вот слыхал. И, стало быть, свободного времени у местных ребятишек хватает, коли на проказы силы остаются. Теперь представь, что нам удалось их энергию перенаправить в мирное, так сказать, русло? Да ещё с прибылью для колонии?"

- "Умно", - мотнул нашей общей головой сокесарь.

На моё счастье "Юнону", несмотря на ночь, всё еще продолжали разгружать, чтобы поскорее освободить место следующему судну. Я резво взбежал на борт, проворно переоделся и пятнадцатью минутами позже уже пробирался по площади, где гуляние шло в самом разгаре.

Чуть поодаль ото всех, рядом с не признававшими столы и стулья индейцами, усевшимися на шкурах, на постеленных прямо на траву войлочных кошмах, чинно восседали поразительно похожие на краснокожих казахи. Эту многочисленную семью, 87человек вместе с женщинами, стариками детьми, привез с собой Губайдулла Жангиров, Чингизхан, спасая от междоусобного гнева степного бая. А я уже придумал повод отправиться в Верховье, поближе к дубу-порталу.

- Салам алейкум, уважаемые, - приветствую полупоклоном с прижатой к сердцу ладонью, по традиции. Старики закивали, отвечая: - Салам.

Чингиз поднялся, здороваясь по-европейски: - Присядь с нами, твое совеличество.

Я чиниться не стал. После пиалы айрана начал: - Чингиз, сколько у нас провода для дальнописца?

Полчаса спустя после того, как отошел от дастархана кочевников, по-дворянски деликатно помалкивающий до того хозяин тела забрюзжал: "Сергей Юрьевич, объяснитесь любезный" - "А? Что?" - закосил я под дурачка. - "На кой понадобилось столь спешно прокладывать линию дальнописца в Верховье? Когда у нас тут дел невпроворот? Людей надобно пристроить, поиск пропавших судов обеспечить", - "Вашбродь, уймись. Людей Кусков пристроит, тут как-никак его вотчина. Да и пропажу ему поручим опять-таки и побережье, и поисковиков он всяко получше нашего с тобою знает. А связь позарез требуется, сам понимать должен".

Конечно, отмазка так себе, гнилая. Но чего ради стану выдумывать лучше, когда завтра-послезавтра буду дома!?

Полчаса спустя, с началом второго перерыва, над поселением мощно разнеслось из пневмоусилителя звукописца: "Я ходил по белу свету, знался с умными людьми...". И уже после второго куплета собравшиеся вначале вразнобой, но всё дружнее и дружнее подхватили: "Уж я к ней и так, и эдак, со словами и без слов, обломал немало веток, наломал немало дров".

А мне вдруг подумалось: "Интересно, а вспомнит ли кто-нибудь эту песню двести двадцать лет спустя, в мои времена?".