Рабство по контракту

Глава 10 Ребра сломаны, сердце каменно…

— Дедко, глянь!

— Чего-й-то там? Где?

— Да вот, у Синь-камня, на тропочке!

Снег скрипит под чужими шагами. Павел открыл глаза — и застонал. Бескрайняя равнина, сверкающая в лунном свете холодным блеском, создавала впечатление мертвенной жути, «ледяного ада» про который когда-то давно, еще в детстве, читал в книге. Сознание возвращалось с болью, в груди что-то противно хлюпало и клокотало, трудно было дышать, но если кто-то есть рядом, то можно надеяться на помощь!

Он повернулся туда, откуда слышались голоса, — да так и ахнул от удивления. Даже боль на секунду отступила. Перед ним стояли двое — бородатый старик и подросток. Выглядели они очень странно — в овчинных полушубках и грубых войлочных шапках… Словно сошли с картинки из книжки о дореволюционной России. Но больше всего Павла поразило то, что на ногах у них были лапти! Самые настоящие лапти и онучи, перевязанные веревочками. Павел такие только в музее видел.

Парнишка удивленно таращился на него. В лунном свете Павел смог рассмотреть его курносый нос, голубые глаза, круглые от удивления, белесые брови, из-под шапки торчат вихры… На вид — лет тринадцать-четырнадцать. Нормальный подросток, но одежда…

Старик был высоким, статным, его длинная спутанная седая борода лежала на груди, а глаза смотрели остро и молодо. Больше всего он был похож на волшебника Гэндальфа из фильма «Властелин колец», только пошире в плечах, покряжистее. Павел зажмурился на секунду — так странно было увидеть здесь, на пустой дороге, среди ночи этого почти сказочного персонажа.

— Странник, что ли? Или купец замерз?

Кряхтя, старик присел на корточки, склонился над ним. Потом выпрямился, зачем-то отер руки снегом и изрек, словно приговор объявил:

— Нет, не странник и не купец. Пришлец, не иначе. Вишь, одет не по-нашему.

Он сокрушенно покачал головой и добавил:

— В беде раб божий. В большой беде.

Ах, какой наблюдательный! Как будто трудно догадаться, что у человека, истекающего кровью на снегу, возникли какие-то проблемы! Что за тупость деревенская — стоять и смотреть, вместо того чтобы идти за помощью? Ведь есть же здесь хоть что-нибудь! В конце концов, пансионат рядом, там есть телефон, и, может, найдется кто-то, способный отвезти его в больницу…

— Дедко, а он жить будет? Или помрет?

В глазах паренька стояли слезы. Голос его дрожал, и белесые брови поднялись домиком.

Старик ответил непонятно:

— Не то горе, что ребра сломаны, то беда, что сердце каменно! Однако живая ведь душа, крещеная… Помогай, Прошка! За ноги держи, да понесем. Даст бог, выживет.

С неожиданной для своего возраста ловкостью старик подхватил его под мышки. Боль накатила снова. Она заполнила его, как огромная океанская волна, накрыла с головой… Павел вскрикнул и потерял сознание.

Когда он снова открыл глаза, увидел бревенчатый закопченный потолок. Боли он не чувствовал. Правда, и пошевелиться не мог, тело было словно придавлено тяжеленной каменной плитой, но все же Павел с любопытством разглядывал странное помещение.

Похоже на деревенскую избу — стены сложены из толстых бревен, деревянные лавки по сторонам, стол с дочиста выскобленной столешницей, в углу (Павел вспомнил, что этот угол называется «красным») на специальной полочке виднелись иконы, и лампадка чуть светила перед ними. Другой угол, противоположный по диагонали, занимала огромная русская печь.

В избе было жарко натоплено. Пахло странно — печным дымом, струганым деревом, какой-то едой… Но и другой запах примешивался — травяной, свежий, совсем как летом. И свет был странный — яркий, но неверный, колеблющийся. Повертев головой, Павел увидел горящую щепку, заботливо закрепленную в каком-то железном приспособлении. «Это ж лучина!» — догадался он.

У печки на приступочке примостился давешний подросток. Видно, от тепла его разморило, он клевал носом и время от времени встряхивал головой, отгоняя сон. Старик сидел на лавке, прямо под темными ликами святых в почерневших серебряных окладах. Перед ним лежала старая книга в кожаном переплете с массивными застежками. Лицо его было сосредоточенно, как будто там он искал что-то важное, пальцы медленно переворачивали страницы, а губы шевелились, словно каждое слово он проговаривал шепотом.

Павел завозился на своем неудобном ложе, хотел было повернуться поудобнее — и тут же заорал от боли. В грудь, там, где сходятся ребра, будто вонзился раскаленный железный штырь до самого сердца…

На него никто не обратил ни малейшего внимания, точно его здесь вовсе не было. Павел пытался сдержать свой крик, но получалось плохо — он словно шел из глубины его тела сам, помимо воли. Было ужасно унизительно орать и корчиться на лавке в закопченной избе и ждать, ждать неизвестно чего…

Наконец старик закрыл свою книгу, обернул ее чистой тряпицей и спрятал в маленький сундучок, что стоял тут же, под лавкой.

— Прошка! — послышался властный голос.

Мальчик с готовностью вскочил на ноги, как будто только этого и ждал.

— Непитой воды принеси да не забудь попросить, как я сказывал.

Паренек выскочил из избы. Старик медленно поднялся — видно было, что каждое движение дается ему с немалым трудом! — расстелил на столе вышитое полотенце из сурового холста, разложил глиняные плошки, наполненные чем-то вроде сушеной травы, растертой в пыль. Посреди стола поставил зажженную свечу и долго что-то шептал, глядя на ее пламя.

Павел наблюдал за его странными манипуляциями почти с ненавистью. Боль немного отпустила, и теперь он лежал совершенно обессиленный, опустошенный, беспомощный… Хотелось крикнуть — что ж ты делаешь, старый пень! Я ранен, может быть, даже умираю! Надо немедленно звонить в «скорую», в службу спасения, а не заниматься шарлатанством. Каждая минута дорога, может быть, еще не поздно…

Старик, наконец, обернулся к нему.

— Звать тебя как? — строго спросил он.

— Павлом… — выдохнул он и с ужасом почувствовал, что на губах пузырится что-то теплое и соленое.

«Открытый пневмоторакс!» — промелькнуло в голове. Все-таки бывший доктор никогда не бывает бывшим окончательно…

Плохо дело. Во всяком случае, надо в больницу, и немедленно. «А ведь в этой тьмутаракани, наверное, даже телефона нет», — сообразил он. И электричества — тоже, лампочек нигде не видно. Подумать только, живут как в каменном веке… Он хотел было сказать, что мобильный в кармане куртки, чтобы немедленно звонили в «скорую», но тут вспомнил: в этом проклятом месте даже сотовая связь не работает! Изо рта вырывался только хриплый стон. Неужели все, конец?

Старик подошел совсем близко, положил руку ему на лоб, и Павел почувствовал странную силу, исходящую из этой заскорузлой ладони, похожей на древесный корень. Он было дернулся, пытаясь высвободиться, но рука старика намертво придавила голову к подушке.

— Стану, благословясь, пойду, перекрестясь, во чисто поле, во зеленое поморье… — нараспев заговорил он.

Хрипловатый, надтреснутый старческий голос креп, звенел металлом, и казалось, что все в мире сейчас подвластно ему и по его слову движутся луна и звезды, падает снег и текут реки подо льдом…

И в его власти — вернуть Павлу жизнь или отнять ее.

— Погляжу на восточную сторону, с правой, с восточной стороны летят три врана, три брательника, несут трои золоты ключи, трои золоты замки. Запирали они, замыкали они и воды, и реки, и синие моря, ключи и родники. Запирали они раны кровавые, боль горючую. На море, на окияне, на острове на Буяне, на полой поляне, под дубом мокрецким сидит девица красная, перепрядает щелчок на кривое веретенце. Веретенце, перевернись, ниточка, перервись, ты, кровушка, уймись! Как из неба синего дождь не каплет, так из груди белой у раба божьего Павла кровь не каплет. Запираю приговор тридевью тремя замками, тридевью тремя ключами, слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь, бросаю ключ в небо, замок в море. Аминь.

Огненный шар словно взорвался перед глазами и разлетелся, разбрасывая во все стороны фейерверк разноцветных искр. Наступила темнота, но, уже теряя сознание, Павел почувствовал, как уходит боль и тело становится легким, невесомым… Он летел в кромешной темноте, и она, плотная, осязаемая, окружала его со всех сторон. Тела своего он не чувствовал, словно превратился в часть этого огромного, всеобъемлющего вакуума, предвечной бездны, из которой все вышло и куда в конце концов вернется. Удивительно, но это было вовсе не страшно, а напротив, очень легко и даже радостно. Павел еще мог осознавать себя, но некая часть его существа (и очень большая часть!) как будто тянула его туда, чтобы раствориться в темноте окончательно, остаться там навсегда…

Когда Павел открыл глаза, он лежал на той же жесткой лавке в закопченной избе. Так же ярким веселым пламенем горела лучина, вставленная в кованый железный светец (Павел даже сам удивился, из каких глубин памяти выплыло название этой штуки), белобрысый мальчишка спал на лавке, положив ладошку под щеку и смешно чмокая губами во сне, а старик все еще сидел за столом и читал свою книгу.

Павел осторожно попробовал пошевелиться. Боль исчезла, ушла бесследно, но он чувствовал себя настолько слабым, что даже веки поднять было тяжело. Во рту пересохло, ужасно хотелось пить…

Увидев, что он очнулся, старик закрыл свою книгу, подошел к нему и поднес к его пересохшим, в кровь искусанным губам деревянный ковш, наполненный почти до краев какой-то густой, остро пахнущей жидкостью.

— Пей! — приказал он.

Павел скривился от отвращения, но отказаться не посмел. Он покорно глотал горькое пойло, в котором плавали волокна какой-то травы, и чувствовал, как возвращаются силы, как проясняется в голове, словно каждая клеточка в его теле становится на свое, только ей предназначенное место — и поет от радости.

Когда деревянная посудина опустела, он чувствовал себя так, будто заново родился. Павел сел на лавке, снова и снова ощупывая свое тело, точно хотел убедиться: жив! Да, жив! И ничего не болит, наоборот, так хорошо ему давно не было!

— Спасибо тебе, дед! — с чувством сказал он. — Ты меня, можно сказать, спас. Эта ваша народная медицина — просто чудо какое-то!

Старик не удостоил его ответом. Он долго смотрел на него, как будто изучая, потом спросил:

— Кто ж ты такой будешь, мил человек?

Вот тебе и раз! Не ожидал он в такой обстановке услышать этот философский вопрос. Павел не сразу нашелся, что сказать. Почему-то в голове вертелась всякая чушь вроде привязавшейся строчки из популярной песенки «я маленькая лошадка, и мне живется несладко…». Глупость, конечно, но по сути — пожалуй, верно.

— Чем живешь? — строго спросил старик.

— Я — юрист, — ответил Павел и даже сам удивился, насколько нелепо прозвучали его слова в этом странном месте, будто выпавшем из своего столетия.

Толстенные закопченные бревна, грубо оструганный стол, лучина, вставленная в железный светец, горит ярким оранжевым огнем… Русская печь виднеется в углу, и кажется — вот-вот из подполья вылезет домовой!

— Юри-ист? — переспросил старик, будто пробуя на вкус незнакомое слово. — Это что ж такое?

— Это… — Павел задумался на мгновение, как бы объяснить попонятнее. Наконец, сообразил: — Это такой человек, который хорошо знает законы.

— А… Из подьячих, значит.

На лице старика отразилось явное неудовольствие, пренебрежение даже. Павел вдруг почувствовал себя обиженным — и совершенно несправедливо. Подумать только, что здесь, в этой избе, для косматого старика в лаптях его престижная профессия, ради которой пришлось столько трудиться, не имеет никакого значения!

— Но ведь и без законов нельзя! — возмутился было он, но старик только рукой махнул:

— Да хоть бы все законы пропали, лишь бы люди правдой жили.

Ха! Правда — она у каждого своя, а без законов в обществе неминуемо наступают анархия и беспредел. Такое уже проходили, и не раз… Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, сметает все на своем пути, и где была чья правда — потом все равно не разберешь.

— Так я зарабатываю себе на жизнь, — примирительно сказал он, но такой ответ, кажется, ничуть не впечатлил его странного собеседника.

— Жизнь — божий дар. Ее ни украсть, ни заработать нельзя.

Разговор становился неприятным, тяжелым. Павел почти физически ощутил, как в воздухе повисло напряжение. Он еще зачем-то будто оправдывался:

— Деньги-то все равно нужны!

— Неправедное стяжание — прах! — строго сказал старик, наставительно подняв кривой, узловатый указательный палец. — Дело знай, а правду помни.

Тоже мне, проповедник. Сам живет как при царе Горохе, нищий, а других учить пытается! Павел немного досадовал на себя — угораздило же ввязаться в этот нудный, бессмысленный спор. Деду сто лет в обед, где ж ему понять реалии современной жизни?

Павел поискал глазами какие-нибудь предметы, напоминающие о благах цивилизации, и не нашел. Вот это да! Интересно, почему в избе нет электричества? Ведь «лампочки Ильича» давным-давно горят в каждом доме! Может, просто отключили временно — авария, к примеру, случилась где-то, или там за неуплату…

Нет, здесь что-то не так! В самой далекой, богом забытой деревне никто уже не ходит в лаптях и не сидит при лучине! А здесь же от Москвы не так далеко…

Да нечего заморачиваться на эту тему. Переждать до утра — и домой, в Москву! Аварию можно будет забыть как страшный сон… Хотя нет, забудешь тут: кредит-то до конца не выплачен, и еще придется со страховой компанией разбираться, а они платить ох как не любят.

И кстати, про деньги. Павел порылся в карманах. Вот он, бумажник, на месте! Павел достал из особого кармашка кредитную карточку, зачем-то повертел ее в руках и сунул обратно. Банкомата здесь поблизости, скорее всего, все равно нет.

Павел вытащил две зелененькие бумажки по сто долларов, чуть поколебавшись, прибавил еще одну. Пусть старик порадуется, он, поди, таких денег сроду не видел. Гордясь собственным благородством, Павел положил деньги на стол.

— Вот, возьми. Это тебе.

— Это что ж такое? — старик с искренним удивлением уставился на портреты заокеанских президентов, но взять деньги почему-то не захотел. Даже руку не протянул.

— Как что? Деньги.

Павел чувствовал себя на редкость глупо. Вот хочешь людям как лучше, а они…

Старик смотрел на него с жалостью, как на убогого.

— Ну, ты, видать, совсем глупый. Да и слепой еще в придачу, как щеня новорожденное!

Сказано это было так, что Павел невольно потянулся протереть глаза. Очки он потерял еще при аварии и видел действительно неважно… Но минус три — это все-таки вовсе не слепота!

Словно отвечая его мыслям, старик сказал:

— Смотришь, а не видишь, вот и слепой.

Он помолчал недолго и сказал тихо, но очень веско:

— Забери свои бумажки. Смердят они, как та падаль, разве сам не чуешь? Нечего божью ладонь поганить. Забери да ступай себе отсюда.

Павел обиженно сгреб деньги и не глядя, кое-как засунул обратно в бумажник. Вот тебе и раз! Сначала подобрал его, раненого, на дороге, какими-то своими народными методами, можно сказать, с того света вытащил, а теперь выгоняет в морозную ночь? Может, он сумасшедший? Или какой-то одержимый фанатик-одиночка? Мало ли что придет ему в голову… Лучше подальше от такого! Целее будешь.

А с другой стороны — куда пойдешь ночью, один, через заснеженные просторы совершенно незнакомой местности? Пожалуй, он сам и дороги-то не найдет, заплутает… Не хватает еще замерзнуть насмерть, как пьяный бомж под забором!

Павел поднялся (в первый момент немного качнуло от слабости, но ничего, устоял), поискал глазами свою одежду… Только сейчас он заметил, что кроме джинсов и черной футболки «Дизель» на нем ничего нет!

Старик молча открыл сундук, стоящий в углу, достал его свитер, куртку, ботинки, даже пушистый вязаный шарф. Весь его вид словно говорил — чужого не надо!

Павел молча оделся. В избе было тепло, даже жарко, но под неприязненным взглядом хозяина он ежился, точно от холода. Наконец, уже застегнув молнию под самым горлом, в последний раз оглядел избу, как будто припоминая, не забыл ли чего, и несмело спросил:

— Слышь, дед… А как мне теперь домой-то попасть?

— Домой, говоришь? — старик вскинул седые косматые брови. — А дом-то есть у тебя?

— Есть, а как же!

Павел сказал это с гордостью. Теперь — впервые за всю жизнь — у него и вправду есть собственный дом! Место, куда можно прийти, когда хочешь, и закрыть за собой дверь, где никто не потревожит, можно делать все, что душе угодно…

— Дом не стены, а люди. Один человек только в гроб ложится!

Вот пристал старик со своими поучениями! Тоже мне, домостроевец. Павел уже и сам торопился уйти поскорее.

— Дед, ты мне лучше объясни, как на дорогу выйти! Вернуться мне надо, в город, понимаешь?

Павел чувствовал, что в голосе его звучит раздражение, но справиться с ним не мог.

— Да чего ж тут не понять! — отозвался старик. — Как к Синь-камню выйдешь, так три раза обойди посолонь да скажи — где был, там и буду! Не забудь только…

— Что?

Старик помедлил немного, словно раздумывая, стоит ли отвечать на этот вопрос. Потом тихо сказал:

— Сердце свое не забудь. Здесь его не надобно.

Он сел на лавку, уронив руки на колени, смерил Павла с ног до головы тем же тяжелым, колючим взглядом и крикнул:

— Прошка! А ну вставай!

Мальчишка проснулся и сел на лавке, протирая глаза.

— Проводи гостя. До Синь-камня — и сразу назад, да не задерживайся. Поди, знаешь, какая нынче ночь…

Он вскочил, подхватил шапку и, на ходу натягивая тулупчик, рванулся к двери. Видно, старика он слушается беспрекословно.

— Ну, прощай дед, — уже у дверей Павел в последний раз обернулся к нему.

— И ты прощевай, — равнодушно ответил старик.

Сразу за порогом горло перехватило от морозного воздуха. Мальчишка быстро шагал по глубокому снегу, так что Павел едва поспевал за ним. Сам он скоро стал уставать и задыхаться, но провожатый не сбавлял темп ни на секунду.

Павел искоса взглянул на него. Видно было, что паренек тоже устал, что ему очень страшно, но на лице его застыла решимость. Дышал он тяжело, на лбу выступили капельки пота, в лунном свете лицо его выглядело очень бледным и даже осунувшимся, будто мальчик разом повзрослел на много лет. Стыдно стало заставлять его, почти ребенка, проделывать этот длинный путь в морозную ночь… Хотелось остановиться, дать ему отдохнуть (да, честно говоря, и себе тоже!), а то и вовсе отправить обратно домой к его странному деду, но Павел боялся, что сам не найдет дороги.

Он отвел глаза и вздохнул. Мальчишку было от души жалко. Бедный, вот у кого жизнь тяжелая! Старик помыкает им, как хочет, а паренек все терпит и не жалуется. Интересно, есть ли у него родители? Если есть, небось в город подались, а о нем просто забыли. Скинули к деду в деревню, и ладно… А он, скорее всего, даже в школу не ходит!

Хотя… «Нашел о чем думать!» — одернул себя Павел. Тоже мне, Макаренко выискался. Какое ему, в конце концов, дело до чужого мальчишки и старика? Пусть живут себе как могут.

Идти пришлось долго. Павел даже удивился — как это старик и подросток умудрились дотащить его? Но еще более странно было — почему нигде не осталось их следов? Может, замело снегом? Вряд ли. Ночь стояла ясная, морозная, так что все звезды видны на небе и только снег пронзительно скрипит под ногами. А кругом — ни леса, ни кустика, ни жилья, ни пригорка — только ровная, как стол, пустынная заснеженная равнина. Казалось, конца-краю ей нет…

Павел уже совсем выбился из сил и хотел было крикнуть, что больше идти не может, надо остановиться хоть ненадолго, когда Прошка вдруг сам стал как вкопанный. Он крутил головой, тревожно оглядываясь вокруг, словно высматривая что-то впереди, и наконец впервые подал голос:

— Дальше сам пойдешь. Немного уже осталось-то… Во-он он, Синь-камень!

Он шмыгнул носом и побежал прочь не оглядываясь.

Оставшись в одиночестве, Павел растерялся. Теперь он и правда видел берег озера, заросший камышами, и Синь-камень, поднимающийся из-под снега.

Оставалось только удивляться, почему он раньше их не заметил?! Но думать об этом было некогда. Собрав остатки сил, Павел пошел туда. Быстрее, быстрее! Мороз кусает щеки, выстуживает последнее запазушное тепло, если не хочешь замерзнуть окончательно, остается только одно — двигаться побыстрее.

Через несколько минут он уже стоял рядом с камнем. Наконец-то можно хоть немного отдышаться, оглядеться вокруг, подумать, что делать дальше… Пальцы в тонких кожаных перчатках совсем заледенели, и Павел снова и снова дышал на озябшие руки. Вот только отморозить еще и не хватает!

Он переминался с ноги на ногу, утаптывая снег, и никак не мог сообразить, что его так тревожит и почему уже знакомое вроде бы место выглядит таким диким и страшным, почти нереальным, как кошмарный сон. Наконец он понял, в чем — возле камня не было его разбитой машины! Неужели уже увезли? Невероятно. На девственно-белом снегу не видно никаких следов, значит, значит, здесь уже давно не ездили. Кто же вызвал эвакуатор? Но самое главное — дороги не было! Неужто ее замело? Нет, глупость, ночь-то ясная! Или… Или он действительно оказался там, где еще не успели ее проложить?

Предположить такое было странно и нелепо, но факт оставался фактом. Павел почувствовал, что его попеременно кидает то в жар, то в холод. Неужели он и вправду оказался не там, где был раньше? В другом времени, в другом мире… Пожалуй, это будет похуже аварии!

Больше всего пугала именно необъяснимость происходящего. И совсем непонятно, что делать дальше!

Павел попытался отогнать приступ паники, чтобы сосредоточиться, вспомнить что-то важное. Как там старик говорил? Слова почему-то никак не всплывали в памяти, и он снова и снова прокручивал все, что произошло с ним в эту долгую ночь, словно киноленту.

Ах, да! Вспомнил наконец-то! «Синь-камень три раза обойди посолонь да скажи: «Где был, там и буду!» Надо попробовать. Ничего другого все равно не остается!

Что такое «посолонь», он не знал и наудачу двинулся вокруг камня по часовой стрелке.

— Где был, там и буду… Где был, там и буду…

Павел чувствовал себя на редкость глупо, проделывая этот странный ритуал. Чистой воды шарлатанство, дремучее суеверие, бред. И все же шел, упорно бубня себе под нос:

— Где был, там и буду… Где был там и бу…

Он оступился, потерял равновесие и упал, сильно ударившись головой о проклятый камень.

Открыв глаза, обнаружил, что лежит на снегу в двух шагах от разбитой машины. Автомобиль выглядел как груда металлолома, и сразу было понятно, что восстановлению уже не подлежит, но сейчас Павел обрадовался ему, как родному, и зачем-то нежно погладил смятое крыло.

Встал. Ноги слушались плохо, словно затекли от долгой неподвижности, и голова кружилась, но вроде бы ничего не болит. Могло быть гораздо хуже!

Сколько же времени прошло? Павел кинул привычный взгляд на левое запястье. Стрелки дорогущих часов «Патек Филипп», приобретенных совсем недавно в Петровском пассаже, замерли на цифре двенадцать, словно намертво сцепившись между собой, но далеко над покрытой льдом гладью озера уже вставало солнце, окрашивая небо в розовато-сиреневый цвет.

Павел не мог вспомнить, в котором часу он уехал из пансионата, но это было никак не позже полуночи. Скорее всего, часы остановились от удара, вон, и стекло треснуло. Так что, уже утро? Похоже на то…

Неужели он несколько часов пролежал здесь, на снегу? Невероятно! Должен был бы замерзнуть насмерть. Мороз-то нешуточный, градусов пятнадцать будет!

Все, что случилось с ним ночью, казалось сном. Старик, подросток, закопченная изба, магический обряд и старинный заговор, словно по волшебству исцеливший его от тяжелой травмы… Просто бред. Не может такого быть. Наверное, он не так уж сильно пострадал в той аварии, а остальное привиделось. Надо будет потом к врачу сходить на всякий случай.

Но это все после, после… Главное — жив! Надо как-то выбираться отсюда.

Машина, конечно, разбита в хлам, но это не так страшно — «автокаско» покроет расходы. Павел еще порадовался про себя, что выбрал самую дорогую страховку.

Он пошарил в кармане куртки. Мобильник на месте. Надо вызвать аварийную службу и поскорее. Приплясывая на месте от холода, Павел достал свою «Нокию», но на дисплее опять высветилось «нет сети».

Черт! Даром только деньги берут! От досады чуть не зашвырнул злополучный телефон в ближайший сугроб, но опомнился. Нечего срывать раздражение на ни в чем не повинном аппарате. В городе-то он еще не раз пригодится!

Павел опустил глаза и прямо под ногами увидел черный блестящий камешек очень странной формы — как будто кто-то вырезал сердечко, вроде тех сувениров, что продаются в подземных переходах. Небогатые, но романтичные молодые люди часто дарят такие своим подружкам на День святого Валентина… Как врач, Павел, конечно, знал, что человеческое сердце выглядит совершенно иначе, но сейчас ему показалось, что это каменное было живым и настоящим! Его сердцем.

Повинуясь внезапному порыву, он наклонился и сунул находку в нагрудный карман куртки. На душе сразу стало как-то спокойнее, словно странный камешек и впрямь нашел свое место.

Вдалеке послышался шум мотора. Надо же, повезло! От радости Павел мигом позабыл обо всем на свете, выскочил на самую середину дороги и замахал руками.

До дома он добрался часам к десяти. Сонный водитель на раздолбанном «жигуленке» запросил немереную цену, аж сто долларов! — но ничего не поделаешь, пришлось согласиться. Честно говоря, Павел был рад и этому — не околевать же от холода там, на пустынной дороге!

В салоне воняло бензином и дешевым куревом, водила все время болтал что-то о том, какая стерва у него теща, даже в Новый год все зудит и зудит, как пила — денег, мол, мало зарабатываешь, все люди как люди, технику покупают, мебель новую, жены у них в шубах ходят, а ты…

— Ну, я и говорю — сама зарабатывай, раз такая умная! И с дочкой своей сама живи! Шубу ей, понимаешь… Ни кожи, ни рожи, готовить не умеет, дома бардак вечно, чистой рубашки не найдешь, а все туда же. Королевишна, блин. Веришь — накипело! Собрался да уехал. Пусть теперь попрыгают, две дуры!

Мужичонка радостно усмехался, скаля желтые, изрядно попорченные никотином и кариесом зубы. Видно, представлял, какой сейчас переполох в доме из-за него. Хотелось крикнуть ему — заткнись! Ну заткнись, пожалуйста, добрый человек, никому не интересны твои жена и теща, да и сам ты тоже, довези до города — и все. Неужели это так трудно?

Но, видимо, водитель не умел читать мыслей. Пришлось вынести это испытание до конца. Павел старался думать только о том, что скоро будет дома, что авария — это, конечно, большая неприятность, но, слава богу, все обошлось более-менее благополучно, а теперь он как-нибудь разберется с этой проблемой. Правда, сначала упадет в постель и будет спать, спать, спать… Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь, но сейчас ему очень хотелось думать, что это простое суеверие.

У подъезда Павел вылез из машины, едва держась на ногах. Он протянул водителю купюру (ту самую, от которой давеча отказался чудной старик! Павел запомнил ее по чуть загнутому уголку) и покачиваясь вошел в дом.

За стеклом в маленькой будочке, украшенной в честь Нового года разноцветной мишурой, сидела старенькая вахтерша тетя Клава. Теперь их называют «консьержками», по-современному, но тетя Клава выглядела именно вахтершей — тонкие губы, сжатые в ниточку, седой узелок волос на затылке, и взгляд из-под очков, как у пограничника, охраняющего рубежи родины. Только верной овчарки Мухтара не хватает! И даже в праздник все равно на боевом посту… Вот что значит старая закалка.

— С Новым годом! — пробормотал заплетающимся языком.

Павел всегда вежливо здоровался с ней по утрам, и тетя Клава, кажется, благоволила ему, но сейчас ее взгляд явно говорил — пить меньше надо! А еще приличный человек…

Да ну ее.

Павел поднялся на свой седьмой этаж. В кабине лифта очень боялся потерять сознание — ноги почти не держали его, перед глазами плыли красные круги, и уши закладывало, как в самолете, но ничего, справился. Уже перед дверью он долго рылся по карманам, отыскивая ключи, а в руках упорно оказывалось то самое черное каменное сердечко, которое зачем-то подобрал возле Синь-камня. Странно, но прикосновение к его гладкой и холодной поверхности успокаивало, умиротворяло… Павел даже вспомнил, что проклятые ключи засунул не в куртку, а в особый кармашек на джинсах.

Он ввалился в свою квартиру, швырнул сумку у порога и кое-как сбросил ботинки в прихожей. Даже на то, чтобы шнурки развязать как следует, сил уже не осталось. Куртка полетела прямо на пол. Павел прошел через комнату, неловко задел стопку книг и бумаг на рабочем столе, и листы шурша посыпались на пол.

А черт с ними! Спать, спать, все остальное — потом!

Он дошел до кровати, и только когда раздевался, заметил, что на стильном темно-сером свитере от «Эскада» явственно виднелись бурые засохшие пятна. Неужели кровь? Нет, быть такого не может! Наверное, испачкался где-то. Да черт с ним, со свитером, в конце концов! Отдать в химчистку, а не получится — просто выбросить.

Стягивая свитер через голову, он почувствовал боль в груди — несильную, но вполне ощутимую. Павел опустил глаза — да так и ахнул. Через всю грудную клетку тянулся белесый грубый шрам. Он выглядел старым, зажившим, как после давней травмы… Но раньше его не было, это точно!

Павел сел на кровати, зачем-то держа свитер в руках, снова и снова всматривался в проклятый шрам, как будто надеялся, что он исчезнет сам собой.