Глава 8 Кое-что о корпоративном единении

Павел очнулся от того, что кто-то осторожно, но настойчиво тряс его за плечо. Он поднял голову, не понимая, который час, где он находится и почему так затекла шея и левая рука.

Перед его мутным взглядом предстало просторное помещение вроде длинного коридора с белыми стенами и огромными, почти от пола, окнами. Кругом стояли какие-то кадки с фикусами и пальмами, где-то рядом журчал фонтанчик, а тесное и коротковатое для него ложе оказалось диваном, обитым скользкой искусственной кожей.

Павел не сразу понял, почему он не дома и как очутился здесь. Ах, да, конечно, пансионат! После тренинга все разошлись по номерам, чтобы привести себя в порядок и немного отдохнуть, потом был торжественный ужин, и Алексею Бодрову из PR-отдела, как победителю игры, торжественно вручали сертификат на тысячу долларов. Что было дальше — непонятно. Просто провал, черная дыра!

— Эй, товарищ дорогой! Не полагается здесь спать, неудобно. Шли бы вы лучше в номер, да там и отдыхали себе на здоровье.

Прямо перед собой он увидел лицо сторожа, который днем так старательно чистил дорожки перед зданием.

После некоторого напряжения мысли Павел вспомнил, что за ужином изрядно перебрал «Хенесси». Видать, до своего номера он не добрался… Наверное, бродил по корпусу, да так и заснул прямо в холле на диванчике, уткнувшись в жесткий и неудобный валик.

Павел потряс головой, посмотрел на часы — ничего себе, половина двенадцатого! Чуть Новый год не проспал. Он с усилием приподнялся, сжимая ладонями виски. Голова ж ты моя, голова! Просто раскалывается.

— А остальные где? Разъехались? — спросил он непослушным, заплетающимся языком.

— Да какое там! — сторож только рукой махнул. — Ваши все празднуют… В сауне.

В кривой усмешке, на миг промелькнувшей на его худом желтом лице с уныло висящими усами, Павлу почудилось что-то нехорошее.

— Что-то вы опаздываете сегодня везде!

Вот еще не хватало, чтобы сторож мораль читал! «Тоже мне, тренер по тайм-менеджменту», — подумал Павел, но вслух сказал только:

— Да вот, опаздываю…

И зачем-то объяснил:

— Машина заглохла.

Он вспомнил пустынную дорогу, берег озера — и каменную глыбу, возле которой проторчал столько времени. Куда только смотрят дорожные службы? Он сел, пытаясь собраться с мыслями, и спросил:

— Что у вас каменюка эта торчит чуть ли не на дороге? Прямо на подъезде к пансионату?

Сторож отозвался охотно, как будто рад был случаю поговорить:

— Это перед самым поворотом что ли, у озера?

— Точно!

Сторож уселся на диванчик рядом с ним. Похоже, рассказ про камень намечается долгий… Павел уже и не рад был, что спросил, но прерывать почему-то духу не хватило. Проклятое воспитание! Приучили с детства, что старших перебивать невежливо, — вот и мучайся теперь.

— Этот камень особенный! Исторический, можно сказать. Местная достопримечательность.

В голосе рассказчика звучали почти былинные интонации. Видно было, что историю эту он повторял уже не раз и не два.

— Как это — исторический? Простой камень?

Павел спросил без особого любопытства, но польщенный вниманием старик устроился поудобнее и заговорил снова:

— Да не простой… Синь-камень называется. Тут у нас геологи были, говорят — лежит еще с ледниковых времен! Я ведь раньше учителем истории работал, здесь, в селе Извольском. Конечно, это название старое, при коммунистах был тут совхоз имени Второго интернационала, но ведь такое без пол-литра и не выговоришь! У нас и кружок краеведческий был, и музей. Это теперь в деревне школу закрыли — учиться некому стало. Из молодых кто в город подался, кто спился, кто помер… Остались полторы старухи да хромая коза.

Он грустно вздохнул, и его худые сгорбленные плечи, кажется, совсем поникли. Видно было, что человек этот очень тоскует по прежним временам, когда чувствовал себя нужным и востребованным, когда Извольское было крепким селом и в каждом доме подрастали детишки — будущие его ученики.

— А так-то — село наше старое, древнее, можно сказать. В Изборской летописи упоминается! Люди здесь селились еще раньше, до Киевской Руси. Меря да мурома, языческие племена, финно-угорского происхождения. Сейчас от них, конечно, не осталось ничего… Но точно известно, что камень этот они очень почитали. Даже праздник был особенный, в день летнего солнцеворота. Приходили к Синь-камню, молились ему, украшали лентами, игрища устраивали… И знаете, что интересно? Уже потом, после принятия христианства, этот обычай остался! На Ивана Купала собирались, хороводы водили, купались, конечно. Говорят, после таких праздников детишек по деревням прибывало много. Их «ляльками» звали. И теперь приходят люди — не только наши, деревенские, но и из Ярославля приезжают, из самой Москвы… Говорят, если желание загадать — помогает. Суеверие, конечно, но народ все равно едет!

Похоже, сторож-интеллигент разошелся не на шутку. Дай волю — до утра будет теперь говорить. Павел вовсе не жаждал приобщиться к древней и славной истории села Извольского, узнать все о его единственной достопримечательности и вникнуть в сущность языческих обрядов, сохранившихся чуть не до наших дней. Хотелось прекратить этот ненужный, пустой разговор немедленно.

— Не знаю, как там с желаниями, а торчит он там совсем некстати. Поворот-то опасный! Давно бы убрать его надо, камень этот, — сказал он.

Но краевед только рукой махнул.

— Да пробовали! Еще в семнадцатом веке дьякон Петр Богоявленский его в землю закопал, так что вы думаете — камень опять наружу выбрался! Потом, уже при Екатерине, хотели его в фундамент колокольни вмонтировать, что в Духовой слободе, — тоже не вышло. Везли зимой по льду, лед проломился, да утонул Синь-камень… А через семьдесят лет снова тут как тут! Уже потом, в тридцатых, когда эту дорогу строили, пытались динамитом взорвать — тоже никакого результата! Людей покалечило, а камню хоть бы что.

Он подумал и добавил, как о живом существе:

— Очень уж упорный оказался. Теперь так и лежит.

Павел с трудом подавил зевоту. Слушать историю про необыкновенный камень ему надоело, и старик стал изрядно раздражать.

— Ладно, пойду… — Павел с некоторым усилием поднялся с дивана. — Где тут, говорите, сауна?

Старик замолчал, как будто спохватившись, что так заболтался. Мечтательное, почти счастливое выражение с его лица мигом исчезло, и появилась та самая нехорошая, кривоватая усмешка.

— Сауна-то? Да вот, до конца коридора дойдете, и сразу вниз по лестнице в подвал. Там дверь всего одна, не заблудитесь.

Он помолчал немного и добавил:

— Как говорится, счастливо отпраздновать!

— Ага, спасибо. И вам так же.

Павел махнул рукой и, чуть покачиваясь на нетвердых ногах, отправился в заданном направлении. Коридор показался ему бесконечно длинным. И на ступеньках чуть не навернулся… Что ж такая лестница крутая? Павел громко, от души выругался. Где же эта самая сауна?

А вот и дверь, обитая тонкими дощечками. Не иначе — здесь. Изнутри несутся голоса, какие-то стоны, всхлипы… Что, черт возьми, там происходит?

Павел постоял недолго, раздумывая, заходить или нет. Или постучать?

Немного странно было, что празднуют именно в сауне, но, может, просто традиция такая? Как в фильме «Ирония судьбы». «Каждый год тридцать первого декабря мы с друзьями ходим в баню…»

Усмешка сторожа-краеведа ему не понравилась. Павел уже подумывал о том, не пойти ли спать. Ну его, в конце концов, этот Новый год! Голова кружилась от выпитого, и настроение было вовсе не праздничное.

А с другой стороны — зря приехал, что ли? Стоило ли тащиться так далеко, чтобы дрыхнуть, как бревно, всю ночь? Павел подумал так — и решительно распахнул дверь.

Павел мигом позабыл про словоохотливого сторожа, да так и застыл на пороге. Даже хмель пропал.

На диванах, на столах и прямо на полу, застеленном пушистым ковром, его сослуживцы обоего пола, которых он привык видеть такими подтянутыми, аккуратными и вежливыми, предавались самому необузданному разврату! Не поймешь даже, кто с кем, просто сплошной комок шевелящихся голых тел, переплетенных друг с другом. И лица у всех странно одинаковые — застывшие маски, лишенные всякого выражения. Ни намека на какое-то подобие нежности или страсти, просто механическое действо.

В этом групповом соитии было что-то жуткое, словно люди не сексом занимаются, а исполняют некий зловещий ритуал, обозначающий общую причастность к чему-то большему, чем они сами, непонятному и от этого еще более страшному.

Павел уже хотел было потихоньку отойти к двери и исчезнуть по-английски, не прощаясь (да, в общем-то, и не здороваясь!), когда Сергей Векшин, начальник финансового отдела, обернулся к нему и пробасил:

— Паша! Иди к нам! Ты чего это… от коллектива отрываешься?

Говорил он совершенно серьезно, совсем как на совещании по итогам квартала. Даже выражение лица было такое же. Не хватало только костюма от «Хьюго Босс» и толстого органайзера, с которым он никогда не расставался.

— Давай-давай! Ты у нас один остался неохваченный!

Сергей привычным жестом поправил очки на переносице. Павел чуть не прыснул от смеха. Вид совершенно голого человека в очках от «Армани» показался одновременно и смешным, и нелепым.

— А вот я его сейчас охвачу! — прощебетала Наташа из отдела маркетинга, тряхнула распущенными волосами (он даже не замечал никогда, что они такие длинные, почти до талии!) и потянула к нему голые, чуть полноватые руки.

Павел шагнул было к ней, но, заглянув в ее пустые, совершенно остекленевшие глаза, вовсе не ощутил желания. Наоборот — стало противно, будто прикоснулся к чему-то липкому, холодному, неживому…

В этот миг он понял, что если останется здесь, то окончательно станет таким же, как они, потеряет навсегда что-то очень ценное. Что именно — он и сам не смог бы выразить. Может быть, это и называется душой?

Он попятился обратно к двери.

— Да-да, я сейчас… На минуточку только! — пробормотал Павел.

— Куда ты? — капризно протянула Наташа.

— Куда царь пешком ходит! — выпалил он и захлопнул за собой дверь.

Вверх по ступенькам он взлетел в одно мгновение. Куда деться дальше — было непонятно.

Как там сторож говорил? «Шли бы вы в номер да отдыхали себе на здоровье…» И почему он, дурак, не послушался? Найти бы еще тот номер теперь. Хорошо, что ключ с биркой в кармане!

В коридоре, освещенном тусклой лампочкой, Павел до рези в глазах всматривался в таблички на дверях. Ах, вот он, двести шестнадцатый… Руки тряслись, и он никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

Когда дверь наконец-то с противным скрипом отворилась, пустая темная комната показалась ему мрачной, словно склеп. Даже пахло здесь нехорошо — какой-то затхлостью и пылью. Наверное, не проветривали давно, и белье на постели, небось, влажное… Тоже мне, работнички! Элитный пансионат называется!

В номере было холодно, так что пробирало до самых костей. При одной мысли о том, чтобы остаться здесь на ночь, стало как-то не по себе. А потом, утром придется снова встречаться с милыми сослуживцами, смотреть им в глаза, разговаривать, смеяться их шуткам…

Ну уж нет. Прочь отсюда — и поскорее.

Павел подхватил свою сумку и порадовался, что не успел распаковать ее. Хотя бог с ними, с вещами, ничего ценного у него с собой все равно нет. Он сдернул свою куртку с вешалки, нащупал в кармане ключи от машины и почти бегом припустился во двор.

К ночи заметно подморозило. В небе стояла полная луна, и снег отражал ее серебристый свет. На свежем воздухе Павел почувствовал себя немного лучше, но от холода перехватывало дыхание. Сердце бешено колотилось в груди, словно он бежал от погони.

— Успокойся, неврастеник! — строго сказал он себе. — Никто и не думает тебя преследовать. И на твою драгоценную нравственность тоже никто не покушается пока.

Нервное возбуждение немного ослабло. По крайней мере руки перестали дрожать, а главное — вернулась способность действовать осознанно, а не метаться, как испуганная курица.

Он сбегал к воротам, отодвинул засов (хорошо еще, что сторож-разгильдяй не запер их на ночь), потом вернулся и сел за руль.


Через несколько минут злосчастный пансионат остался позади. Дорога была совершенно пуста, и Павел гнал машину вперед, выжимая из мотора все, на что способна хваленая немецкая техника. Он торопился поскорее оказаться дома, принять горячий душ, смывая все впечатление этого долгого дня, и лечь спать. Ощущение было такое, будто с головы до ног вывалялся в липкой грязи.

— Its my life! — гремел бодрый и жизнерадостный голос из динамиков. Павел зачем-то включил приемник на полную мощность, словно хотел заглушить собственные мысли.

А мысли были неприятные, тревожащие. Сегодня он впервые усомнился — так ли хороша его новая жизнь, как казалось вначале?

Да, он ходит каждый день на работу в красивый и чистый офис, охранники почтительно здороваются, а секретарша Люся приносит кофе. Но принадлежит ли теперь он сам себе? Нет. Мало того что работа выжимает без остатка, но ведь и личного времени почти не остается! То бассейн, то спортзал, то какое-нибудь очередное корпоративное мероприятие. Взять хоть сегодняшний тренинг, будь он неладен. Хочешь не хочешь — поезжай и разыгрывай из себя шута горохового, копайся в снегу, обмотанный веревками!

Да, он носит дорогие костюмы и галстуки, ездит на хорошем автомобиле и больше не задумывается, где раздобыть денег, чтобы заплатить за квартиру. Но почему-то расходы растут гораздо быстрее, чем доходы. Тех денег, что вчера казались богатством Шахерезады, сегодня с трудом хватает на жизнь. «Ральф Лорен» и «Хьюго Босс» — это тебе не фабрика «Большевичка», бизнес-ланч в приличном ресторане — не обед в чебуречной, но ведь надо поддерживать определенный уровень! К тому же выплаты по кредитам висят над душой словно дамоклов меч и съедают львиную долю его зарплаты.

Да, хорошенькие девочки в клубах смотрят на него, открыв рот, и для них он чуть ли не принц. Помани пальцем — и почти каждая с радостью поедет с ним в его холостяцкую квартиру… Как впрочем, и с любым другим, кто может заказать пару коктейлей. А если уж совсем честно — он и забыл, когда в последний раз занимался сексом как следует, от души! Тот случай с Леной-Ирой-Машей не в счет, он ведь даже не запомнил, не ощутил, как все было. И было ли вообще — неизвестно. Вполне возможно, что ничего и не встало. Попробуй работать по шестнадцать часов в сутки — тут, пожалуй, никакая виагра не поможет.

А сегодняшний сейшн в сауне и вовсе ни в какие рамки не лезет! Павел брезгливо поморщился и потряс головой, словно хотел отогнать неприятное воспоминание, но картина шевелящихся тел, похожих почему-то на большой комок бело-розовых дождевых червей, упорно стояла перед глазами. Корпоративное, блин, единение! Теперь слова «наша компания — одна большая семья» приобретают совсем новый смысл…

— It's my life! — гремит из динамика.

Да, так и есть. Fucken life, гребаная жизнь, где есть все: голые девки и дорогие машины, деньги и рестораны, тряпки, помеченные известными брендами. Нет только одного — хоть какого-то подобия смысла. Зачем все это нужно? Да черт его знает! Почему-то считается, что человек должен обязательно стремиться к успеху (то есть к деньгам и ко всему, что можно купить за деньги), на эту тему написаны целые горы книг из серии «популярная психология для менеджеров», но ни в одной из них не сказано, что делать потом.

А вот и в самом деле — что? Ведь даже если захочется бросить все, долговая петля никуда не денется! Полностью расплатиться он сможет лет через десять беспорочной службы, и то если зарплата будет повышаться вслед за ростом инфляции и стоимостью жизни.

К тому же, что скрывать, к хорошему человек привыкает быстро. К сытной жизни без тревоги за завтрашний день, отдельной квартире, деньгам, будь они неладны… Пожалуй, окажись он опять в шкуре адвоката-фрилансера — погибнет, как зверь, выпущенный из зоопарка на волю. В клетке, может, и не нравится, зато миску три раза в день дают.

Значит, и думать нечего. Придется привыкать и жить так, как все.

Но почему же болезненно сжимается что-то в груди? Почему так хочется не то напиться по-черному, не то повеситься? Почему сейчас, когда он вроде бы добился всего, чего хотел, к чему шел так долго, возникает странное, абсурдное ощущение, что жизнь уходит впустую?

Машину сильно тряхнуло на какой-то колдобине, он услышал противный хруст в подвеске, а в следующий момент ощутил, что автомобиль не слушается руля. Павел попытался было затормозить, но тщетно.

На большой скорости его несло по скользкой обледенелой дороге. Совсем рядом он успел увидеть громаду Синь-камня. От страха неизбежности он зажмурился… Потом был звон разбитого стекла и скрежет металла, чудовищной силы удар и острая, раздирающая боль в груди — там, где он со всего маху ударился о рулевую колонку. В ушах стоял собственный крик — крик боли и ужаса. Павел и предположить бы не мог, что способен так орать!

Но сейчас это было неважно, совершенно неважно. Ори, не ори, все равно никто не услышит. Вокруг — ни души, только луна смотрит с высоты, словно огромное, всевидящее, но холодное и равнодушное око.

Павел не знал, сколько времени прошло до того момента, когда он сумел открыть глаза и оглядеться вокруг. «Надо поскорее выбираться из машины», — сообразил он. Не дай бог бензобак взорвется — верная смерть!

Отбросив ремень безопасности, Павел навалился всем телом на дверцу. «Вот еще не хватает, чтобы ее заклинило сейчас!» — промелькнуло в голове. — Господи, пожалуйста, ну пусть она откроется…» — взмолился он про себя. Оказаться зажатым в искореженной машине было особенно страшно.

И — удалось! Дверь открылась почти сразу. В салоне повеяло свежим морозным воздухом, Павел зачем-то вздохнул поглубже, словно собираясь прыгать в холодную воду, и вывалился на снег. Падение отдалось адской болью в груди. Он замычал, стискивая зубы до хруста и сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони.

Синь-камень высился совсем рядом с ним. В лунном свете он казался еще больше, чем днем, и серовато-жемчужное сияние окружало его, словно кокон. Даже сейчас Павел почувствовал тепло, исходящее от него, и удивился — откуда оно? Неужели что-то там, из самых глубин земли, подогревает его?

Но было и еще нечто странное, чего он сам не мог бы объяснить словами. От камня исходила такая сила, вдруг показался себе таким маленьким, жалким, раздавленным… А главное — совершенно беспомощным. Павел чувствовал, что еще немного — и он полностью окажется во власти этой силы, не сможет ей сопротивляться.

Собрав остатки сил, он попытался было подняться на ноги, а когда не получилось — пополз вперед, как раненое животное. Каждое движение было мучительно, так что даже в голове мутилось, руки и ноги слушались плохо, но он упорно двигался, оставляя на свежем снегу кровавый след. Полз, пока не лишился сознания…

Странный мерцающий свет, исходящий от Синь-камня, погас на миг, потом засиял с новой силой. Но человека, распростертого на снегу, рядом с камнем больше не было.

Загрузка...