Радикал рок-н-ролла: жизнь и таинственная смерть Дина Рида

Глава 19. В моем родном городе меня никто не знает

В доме у озера раздался телефонный звонок.

— Дин, это твой давнишний приятель из Колорадо, — прозвучало с другого конца провода через небольшую паузу.

— Да?

— Джонни Роуз.

— Кто? Где мы познакомились? — спросил Рид, не припоминая звонившего.

— Черт возьми, Дин, мы познакомились в Эстес-Парке. Мы жили в Канога-Парке и…

— Ах да, Джонни. Песни в стиле кантри.

Бывшие соседи по комнате, которые более двадцати лет не общались и ничего не знали друг о друге, принялись сокрушать барьеры, возведенные между ними временем и расстояниями. Они проболтали двадцать минут, вспоминая давние проделки и рассказывая друг другу о том, что происходило в их жизнях, вплоть до настоящего времени. Рид упомянул, что надеется вернуться в Денвер в следующем, 1985 году и показать документальный фильм о своей жизни, над завершением которого трудился Уилл Робертс. Роуз поведал, что теперь проживает под своей настоящей фамилией Розенберг, что счастливо женат, что его дети уже почти взрослые, и пригласил Дина к себе в гости, когда тот приедет в Денвер. Рид ответил, что придет с удовольствием.

Телефонный разговор, воссоединивший двух колорадских парней, когда-то приехавших в Калифорнию в надежде добиться успеха на музыкальном поприще, произошел благодаря счастливому случаю и огромной работе, проделанной Розенбергом. Шел 1984 год, Розенберг находился в своем доме, в Ловленде, штат Колорадо, когда позвонил его брат и взволнованно сообщил, что в «Вечерних новостях» канала «Эн-Би-Си» показывают интервью Дина Рида. И действительно, один из зарубежных корреспондентов телеканала интервьюировал американского певца и актера в его восточногерманском доме. Розенберг позвонил на денверскую студию телеканала «Эн-Би-Си» разузнать, не поможет ли ему кто-нибудь связаться с репортером. С телестудии прислали съемочную группу, взяли у Розенберга интервью и оставили ему телефонный номер нью-йоркского офиса компании «Эн-Би-Си», сотрудники которого в свою очередь дали номер телефона женщины из Лондона, которая пообещала уточнить у кого-то информацию и перезвонить ему. Тем временем Розенберг звонил в российское и восточногерманское посольства в Вашингтоне. Русские оказались раздражены, восточные немцы — вежливы, однако ничем не смогли помочь. Примерно через неделю перезвонила женщина из Лондона и сообщила телефонный номер Рида.

В 1984-м году этот репортаж «Эн-Би-Си» о Риде в американских СМИ не был первым. Вероятнее всего, его появление подстегнула заметка европейского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», также подхваченная «Интернэшнл Геральд Трибьюн» — американским печатным изданием, которое выходило и читалось путешественниками из Америки и экспатриантами по всей Европе. Статья Джеймса Маркхама в газете «Нью-Йорк Таймс», опубликованная в конце января, Риду не понравилась как по обычным причинам, так и по некоторым дополнительным. В статье говорилось, что Рид признан «народным героем в Москве, Праге, Восточном Берлине и Софии. В странах Варшавского Договора, хотя и не в самой Польше, несильным и вместе с тем приятным голосом он распевает песни о мире, незатейливые баллады антиамериканского содержания, пишет сценарии, режиссирует и исполняет главные роли в кинофильмах. Он — суперзвезда Восточного блока, этакий коммунистический Джонни Кэш». Рид рассуждал о том, что Берлинская стена необходима для защиты от западных шпионов, а не для того, чтобы удерживать людей от бегства к свободному миру, но на вопрос о тех людях, по которым стреляли и которых убивали при попытках перебраться за стену, он ответил: «Понятно, что эти действия я не могу оправдывать. Однако полиция Далласа поубивала своих людей больше, чем полиция ГДР своих». Рид также указал на отсутствие преступности в Восточной Германии: «Здесь мне не нужно выходить на улицу, чтобы протестовать. Здесь я могу прийти в Центральный комитет и обсудить проблемы, что я иногда и делаю», — допустив при этом, что люди незнаменитые, вероятно, не имеют доступа на такой высокий уровень. Он признался, что скучает по родине. «Конечно, я испытываю ностальгию, особенно на Рождество. И больше всего я скучаю по общению на моем родном языке». Маркхам отмечает в своем рассказе, что Риду периодически приходится подыскивать точное английское слово, поскольку сейчас он в основном общается по-немецки.[267]

Проблемы, возникшие у Рида с родным языком, проявились в его письме Маркхаму, написанном после публикации этой статьи.

В письме от 4 февраля Дина Рида захлестывают эмоции. «Вы, лицемерно защищающие роль "свободной прессы" в "свободном мире", продолжаете извращать истину так, как это было бы непозволительно здесь, в социалистическом мире. Позвольте привести вам пару примеров, на тот случай, если какая-то часть вашей совести все еще функционирует». В качестве примера Рид выбрал ту фразу, в которой утверждалось, что все его песни имеют антиамериканскую направленность. «Очевидно, вы черпаете информацию из архивов ЦРУ, а поскольку они врут, эта ложь, предназначенная для использования в будущем, расползается по компьютерам тех журналистов, которые слишком предвзяты или слишком ленивы, чтобы выяснять правду». Рида больно задели слова о том, что его отец «был беспощадный школьный учитель».

«Я уверен в том, что в своих статьях вы много раз использовали слово "беспощадный" по отношению к моим друзьям, которые пытаются освободить свои земли от тирании и эксплуатации, но слово "беспощадный" — не из моего лексикона. Какой журналистский бог дает вам право писать свои собственные измышления относительно жизни другого человека? Я полагал, журналисты должны докапываться до истины, и лишь потом давать комментарии. Предполагается, что вы пишете правду, а не свои собственные измышления. Но это как раз та причина, по которой страны третьего мира стремятся приблизить день избавления от владычества американской пропагандистской машины».[268]

Это была хорошая тирада. Единственная загвоздка состояла в том, что Маркхам написал об отце Рида как о «неприкаянном школьном учителе», дав справедливую оценку кочевой жизни Сирила, колесившего по западу Соединенных Штатов. Рид, теряющий способность автоматического восприятия английского текста, ошибся, неверно прочитав слово, и понял предложение так, будто комментарий касался личности его отца. ^{28}

Как только Розенбергом была восстановлена связь с Ридом, они начали регулярно писать друг другу. Джон Розенберг был счастлив услышать о замыслах своего старинного приятеля, но его начинало беспокоить отсутствие понимания у Рида того, насколько мало о нем знают дома, в Денвере, а еще меньше — в остальных частях страны. В одном из писем Рид предложил пройтись парадом к Денверскому Капитолию ^{29}, при этом певец и мэр города ехали бы верхом на лошадях. Розенберг хохотал, когда читал это письмо. Он тут же принялся писать в ответ Риду, что в его родном городе о нем никто не знает. «Написав это, я подумал: ты же сочиняешь песни, тебе следует написать песню об этом. И вот тогда я сочинил "В моем родном городе меня никто не знает", — сказал Розенберг. — Я подумал, что если что-то и способно заставить Рида уловить суть, так это песня. Так и вышло. Приехав сюда, он уже не рассчитывал ни на какие конные парады».

Розенберг записал эту песню на кассетный магнитофон, под собственный гитарный аккомпанемент. Он не растерял своих способностей за последние пятнадцать лет. Даже прекратив сочинять песни и выступать на сцене, он все еще обладал хорошим чутьем к поэтическому слогу и мелодиям в стиле вестерн-кантри. Эта песня не только несла сообщение Риду, но в ней также содержалось обращение к его коммерческой жилке. Рид несколько раз прослушал пленку, собрал музыкантов и направился в Прагу записывать эту песню в своем исполнении.[269]

Получение весточки от Розенберга, вполне возможно, стало для Рида наиболее ярким событием этого года. В Восточной Германии и Советском Союзе дела у него шли не очень хорошо. В его выступлениях нуждались все меньше. Ни ему, ни Ренате с почтой не приходили сценарии фильмов, в которых они могли бы исполнить главные роли, и это его очень тревожило. Уменьшение количества приглашений на концерты и участия в киносъемках освободило ему время для работы над завершением его сценария к фильму «Кровавое сердце», рассказывающем о восстании индейцев в Южной Дакоте и 71-дневном вооруженном противостоянии участников Движения американских индейцев и правительственных войск в местечке Вундед-Ни.

История о Вундед-Ни была подходящей для экранизации. 27 февраля 1973 года участники Движения в защиту американских индейцев (ДАИ), под предводительством Дэнниса Бэнкса и Рассела Минса, прибыли в крошечный городок Вундед-Ни и захватили его. Лидеры ДАИ заявили, что напали на город в отместку за устроенную в 1890 году кровавую бойню, когда американскими солдатами была уничтожена группа индейцев ^{30}, чтобы выразить протест против не прекращающихся несправедливых нападок на племя Оглалу-Сиу со стороны федерального руководства и марионеточного правительства резервации Пайн-Ридж. Вначале агенты ФБР и другие правоохранительные силы ограничились тем, что окружили группу повстанцев, разместившихся в нескольких зданиях, включая церковь. Но 27 апреля ФБРовцы и участники ДАИ вступили в вооруженную схватку, в результате которой двое индейцев были убиты и двое федералов ранены. 8 мая индейцы сдались.

В фильм могла бы также войти кульминационная сцена суда. Главными обвиняемыми в окружном суде Сент-Пола штата Миннесота были Бэнкс и Минс, а их защитниками выступали известный всей стране адвокат Уильям Канстлер и локально знаменитый Кен Тилсен, тот самый, который представлял интересы Рида в судебном разбирательстве по обвинению в нарушении частных владений в Буффало. В результате восьмимесячных ожесточенных дебатов, в ходе которых Бэнкс и Минс настаивали на привлечении к суду федерального правительства, судья окружного суда Соединенных Штатов Фред Никол снял с них все обвинения, так как члены жюри присяжных, посовещавшись, осудили представителей ФБР и Министерства юстиции за их поведение в суде.

В событиях в Вундед-Ни Рид увидел прекрасный материал для проявления своих способностей. Насыщенная стрельбой и судебными баталиями, драма обещала быть захватывающей. Это была хорошая история. И она бы прославила угнетенное меньшинство тех, кто противостоял американскому правительству, принимающему ошибочные решения. Она также могла бы привести его в мир американского театра. В том, что в судебное разбирательство в Буффало был вовлечен адвокат Тилсен, и в том, что Рид работал над сценарием о Вундед-Ни, другом крупном судебном разбирательстве с участием Тилсона, не было совпадения. Перед судом в Буффало Дин Рид и некоторые другие обвиняемые встречались с Тилсоном в его адвокатском бюро, где Рид и заметил книгу «Голоса из Вундед-Ни», в которой содержались фотографии, сделанные во время противостояния. «Вскоре после этого он позвонил или написал мне и сказал, что хочет снять фильм о Вундед-Ни, — вспоминал его друг Марв Давидов. — И время от времени он звонил мне и просил раздобыть тот или иной артефакт, который мог оказаться полезным для фильма».[270]

Работы по изучению материалов и написанию сценария соразмерно продвигались вперед. Но финансовая и актерская составляющие пока не выстраивались и причиняли Риду волнений больше, чем на его предыдущих фильмах. Усугубляло положение и то, что его организм вел себя предательски. Застарелые травмы, приобретенные во время занятий верховой ездой и в результате мотоциклетной аварии в Сибири несколькими годами ранее, периодически причиняли ему сильные боли. Он был госпитализирован с язвой желудка, и врачи настаивали на операции, пока не обнаружили лекарство, снявшее остроту проблемы. Также он испытывал необходимость в приеме снотворного, к чему прибегал еще будучи подростком, но за последние годы эта зависимость усилилась.[271]

Помимо этого загадочные и зловещие события происходили с Ридом. Однажды на извилистой горной дороге, ведущей в Прагу, у его автомобиля отскочило колесо. Риду пришлось сражаться с автомобилем, не позволяя ему выйти из-под контроля и последовать вслед за сорвавшимся колесом по обрыву. И он сам, и его семья заподозрили неладное, поскольку машина находилась в ремонте и прошла полный технический контроль всего пару дней назад. И это происшествие случилось сразу после другого, когда грузовик — при отличной видимости на дороге — врезался в машину Рида. По счастью, как написал Рид Патрисии, ему удалось выбраться из разбитой машины, отделавшись царапинами. Может быть, отскочившее колесо явилось лишь результатом работы малоквалифицированных мастеров, ставшей уже штампом коммунистической жизни. Однако и Дин, и члены его семьи подумали об одном и том же: эти происшествия на самом деле являлись покушениями на его жизнь.[272]

Некоторые странности творил и сам певец. Ренате поведала Патрисии о том, как зимой 1984 года они с Ридом проводили время в горах. Однажды вечером Рид начал пить, что делал крайне редко, и вскоре очень сильно набрался. Сорвав с себя одежду, он выбежал на улицу, стоял в снегу голым, и, обращаясь к небу, кричал и рыдал, горюя о своих двух ушедших отцах и нерешенных проблемах и проклиная холод. Ренате уговаривала его пойти в дом, в тепло, но долгое время муж ее игнорировал. Лишь выплеснув свое горе, Рид обессилено побрел к дому. Позже Ренате расценит этот эпизод как поворотный момент в жизни ее мужа, как начало пути по долгому склону.[273]

Зародившееся в нем внутреннее напряжение искало выхода, и Рид прибег к тому, что часто практиковал прежде. Он нашел повод, чтобы отправиться в Южную Америку. На этот раз его путь лежал в Монтевидео, Уругвай, по приглашению «Широкого фронта» — движения народных масс, противостоящих военному диктаторству, почти десятилетие стоящему у власти. В 1981 году, назначенный военными президентом страны, генерал Грегорио Альварес обещал возвращение к гражданскому правлению после проведения выборов в ноябре 1984 года. Однако переговоры между военными и двумя гражданскими партиями провалились в июле 1983-го, что было использовано хунтой как повод для принятия крутых мер. Скоординированные «Широким фронтом» и другими группами протестные акции ослабили генеральскую хватку, и выборы были назначены. Представители «Широкого фронта» обратились к Риду с просьбой, и он дал свое согласие выступить на их митингах.

Но Рид не мог удержаться, чтобы не пойти дальше. 26 октября 1984 года он попытался встретиться с послом США в Монтевидео, но был перенаправлен к сотруднику информационного отдела посольства. Рид сообщил офицеру, что прибыл сюда выразить протест против поддержки правительством Соединенных Штатов диктаторского режима, правящего в Уругвае. На следующий день Рид пришел снова, но на этот раз, не успев ступить на посольскую землю, он был избит и закован в наручники местными полицейскими. Рид заявил, что хочет поговорить с послом Томасом Арандой и передать ему письмо, в котором он протестует против поддержки США диктаторских режимов по всей Латинской Америке. Как обычно, Рид поднял на ноги прессу, полиция продержала его взаперти несколько часов, затем после освобождения он описал журналистам произошедшее и рассказал им о своих планах направиться в Буэнос-Айрес на следующий день. Газеты опубликовали свои репортажи, и в пределах двадцати четырех часов все закончилось и было забыто. [274]

По возвращении в Восточную Германию Рида ожидала еще одна болезненная неприятность. Весной 1985 года он направился на встречу с молодежью, где катался на лошади, и в результате падения повредил копчик и поясницу. Доктор Вернер Диц, лечивший Рида, прописал обезболивающие препараты и физиотерапевтические процедуры для укрепления позвоночника. Новые медикаменты добавились к тому ассортименту лекарственных средств, которые он уже принимал. «При беседе он рассказал мне о проблемах со сном и о часто беспокоящих его болях в желудке, — сказал Диц. — Думаю, что у Дина были постоянные трудности с засыпанием и постоянные желудочные боли. После падения с лошади его обследовали и провели рентгеновский анализ желудка, патологические изменения не были обнаружены».[275]

Геррита Листа, друга Рида с киностудии ДЕФА, также беспокоило состояние его здоровья и то количество лекарств, которые он принимал ежедневно. Приятели вновь работали совместно, на этот раз пытаясь довести фильм «Кровавое сердце» до рабочего состояния. «Дина беспокоили последствия тяжелой травмы левого колена, — сказал Лист. — У него были постоянные боли в поясничном отделе, и он часто мучился от мигренеподобных головных болей. У него постоянно болел желудок. И каждую из этих болей ему приходилось заглушать разными видами обезболивающих препаратов. Я предостерегал его в этом разговоре, что различные медикаменты способны не только облегчить боль, но и привести к дальнейшим, еще более ужасным заболеваниям. Дин очень серьезно отнесся к этим предостережениям, пообещав, что еще до окончания работы над фильмом обратится к психотерапевту и пройдет полное обследование. В течение нескольких последующих недель, когда мы, как обычно, напряженно работали, я замечал, что Дин мучается от физической боли. Когда я заговаривал с ним об этом, он увиливал от ответа. Обычно он говорил, что приехал из Колорадо, а ковбои знают, что такое боль.[276]