Радости и горести знаменитой Молль Флендерс

XXVI На бортѣ корабля. — Письмо къ моей гувернанткѣ. — Мой мужъ отправляется вмѣстѣ со мной

Но возвращаюсь къ себѣ. Время моего отправленія приближалось. Моя гувернантка, продолжая быть моимъ вѣрнымъ другомъ, дѣлала попытки исходатайствовать мнѣ прощеніе, но я не могла получить его, не истративъ всего моего капитала; такимъ образомъ мнѣ пришлось бы приниматься за свое старое ремесло, что было хуже всякой ссылки, гдѣ я могла такъ или иначе существовать.

Въ февралѣ мѣсяцѣ мы въ числѣ тринадцати ссыльныхъ были сданы купцу, который производилъ торговлю съ Виргиніей, на корабль, стоявшій на якорѣ въ Делтфордъ-ригъ. Тюремный офицеръ доставилъ насъ на бортъ корабля, и хозяинъ корабля выдалъ ему росписку въ полученіи.

Ночью надъ нашей каютой заперли люкъ и насъ помѣстили татъ тѣсно, что я боялась задохнуться отъ недостатка воздуха: на другой день утромъ корабль поднялъ якорь, и мы спустились по рѣкѣ до мѣста, извѣстнаго подъ именемъ Бьюгсбойсъ-Холь; говорили, что это сдѣлали по соглашенію съ купцомъ, чтобы лишить насъ всякой возможности бѣжать. Однако же, когда корабль сталъ здѣсь на якорь, намъ позволили выйти на палубу, хотя и не на шканцы, которые обыкновенно предназначается для капитана и пассажировъ.

Когда по шуму шаговъ надъ моей головой и движенію корабля я замѣтила, что мы идемъ подъ парусами, то пришла въ сильное недоумѣніе; я боялась, что мы уйдемъ, не повидавшись съ нашими друзьями; но скоро я разубѣдилась въ этомъ, слыша, что бросаютъ якорь; въ то же время кто то сообщилъ, что утромъ намъ позволятъ выйти на палубу для свиданія съ тѣми, кто къ намъ пріѣдетъ.

Всю эту ночь я спала на голомъ полу, вмѣстѣ съ другими арестантами; но потомъ намъ отвели маленькія каморки, по крайней мѣрѣ тѣмъ, у кого были постели, и уголъ для сундука или чемодана съ бѣльемъ, если кто имѣлъ его. Это необходимо прибавить, потому что у нѣкоторыхъ только и были тѣ сорочки, что на нихъ, и ни одного фартинга въ карманѣ. Однако же я не видѣла, чтобы они терпѣли большую нужду на кораблѣ, особенно женщины, которымъ матросы давали за деньги стирать свое бѣлье и пр., что давало тѣмъ возможность пріобрѣтать необходимое.

Когда на слѣдующее утро насъ выпустили на палубу, я спросила у одного изъ служащихъ, разрѣшатъ ли мнѣ послать на берегъ письмо моимъ друзьямъ, чтобы они, узнавъ гдѣ мы стоимъ, могли прислать мнѣ нѣкоторыя необходимыя вещи. Это былъ боцманъ, человѣкъ очень вѣжливый и привѣтливый; онъ объяснилъ, что съ первымъ приливомъ въ Лондонъ отправится корабельный ботъ и онъ сдѣлаетъ распоряженіе доставить на немъ мое письмо.

Дѣйствительно, онъ доставилъ мое письмо въ руки гувернантки я привезъ отвѣтъ; передавая мнѣ письмо, онъ возвратилъ данный мною шиллингъ, говоря:

— Возьмите ваши деньги, онѣ не понадобились, письмо я доставилъ самъ.

Меня такъ удивило это, что сначала я не знала, что ему сказать, однако, послѣ небольшой паузы, я отвѣтила:

— Вы слишкомъ добры, сэръ; и было бы совершенно справедливо, если бы вы оставили деньги у себя за исполненіе моего порученія.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ онъ, — мнѣ и такъ хорошо заплатили. Кто эта дама? Ваша сестра?

— Нѣтъ; она хотя мнѣ и не родственница, но мой самый дорогой и единственный другъ въ мірѣ.

— Вѣрно, что мало такихъ на свѣтѣ друзей. Вы знаете, она плакала, какъ ребенокъ, читая ваше письмо.

— О, да, — замѣтила я, — я увѣрена, что она не пожалѣла бы и ста фунтовъ, если бы могла вырвать меня изъ этого ужаснаго положенія.

— Неужели? — спросилъ онъ, — но я думаю, что я могъ бы за половину дать вамъ возможность освободиться…

Онъ такъ тихо сказалъ эти слова, что ихъ никто не могъ услышать.

— Увы, сэръ, — отвѣчала я, — но это было бы такое освобожденіе, что если бы меня поймали, то я заплатила бы за него своею жизнью.

— Да, разъ вы уйдете съ корабля, надо быть очень осторожной, и въ этомъ отношеніи я ничего не могу сказать.

На этомъ мы пока прекратили разговоръ.

Между тѣмъ моя гувернантка, вѣрная до послѣдней минуты, передала письмо моему мужу въ тюрьму и получила на него отвѣтъ; на другой день, она пріѣхала сама, привезла мнѣ, во-первыхъ, такъ называемую морскую койку и обыкновенную домашнюю утварь; потомъ сундукъ, сдѣланный спеціально для моряковъ, со всѣми удобствами и наполненный всѣмъ, что мнѣ было необходимо; въ одномъ изъ угловъ этого сундука устроенъ былъ потаенный ящикъ, въ которомъ хранилась моя касса, то есть въ ней она положила столько денегъ, сколько я рѣшила взять съ собой. Я просила ее оставить у себя часть моего капитала, съ тѣмъ чтобы она купила и прислала мнѣ потомъ тѣ вещи, которыя понадобятся, когда я устроюсь, потому что деньги не имѣютъ особеннаго значенія тамъ, гдѣ все покупаютъ за табакъ; при самомъ большомъ благоразуміи было бы не выгодно везти ихъ отсюда.

Но мое положеніе въ этомъ отношеніи было совершенно особенное: я не могла отправляться въ ссылку безъ денегъ и безъ вещей, но съ другой стороны не могло не обратить на себя вниманіе то, что бѣдная арестантка, которая должна быть проданной тотчасъ какъ ступитъ на берегъ, везетъ съ собой большой грузъ различныхъ товаровъ; эти товары могли конфисковать; поэтому я взяла съ собою только часть своего капитала, оставя другую у моей гувернантки.

Она привезла мнѣ много другихъ вещей, но я должна была не особенно выставлять ихъ на показъ, покрайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока не узнаю характера нашего капитана. Когда моя гувернантка вошла на корабль, я дѣйствительно думала, что она умретъ; у нея замерло сердце при мысли, что она разстается со мной въ такомъ положеніи; она плакала такъ безутѣшно, что я долго не могла съ ней говорить.

Тѣмъ временемъ я успѣла прочитать письмо отъ моего мужа, въ которомъ онъ говорилъ, что не можетъ такъ скоро собраться, чтобы отправиться со мной на одномъ кораблѣ; но главное, онъ начинаетъ сомнѣваться, чтобы ему позволили выбрать корабль по своему желанію, хотя онъ отправляется въ ссылку не по суду, а добровольно; если же, благодаря какому нибудь несчастью на морѣ или моей смерти, онъ не застанетъ меня тамъ, то это погубитъ его навсегда.

Все это представляло такія затрудненія, что я не знала, что дѣлать; я разсказала моей гувернанткѣ наше дѣло съ мужемъ, не открывая впрочемъ, что онъ мой мужъ, и объяснивъ только, что мы согласились ѣхать вмѣстѣ, если ему разрѣшатъ отправиться на томъ же кораблѣ, и что онъ имѣетъ деньги.

Теперь же главной заботой было устроить такъ, чтобы онъ могъ отправиться на одномъ кораблѣ со мной, чего мы наконецъ и достигли, хотя съ большими затрудненіями, при чемъ онъ долженъ былъ подвергнуться всѣмъ формальностямъ ссыльнаго каторжника, хотя отправлялся въ ссылку не по суду; это было для него большимъ оскорбленіемъ. Правда, его освободили отъ рабства и потому его не могли, какъ насъ, продать по прибытіи въ Виргинію, но за то онъ былъ обязанъ заплатить за свое путешествіе капитану, отъ чего мы были избавлены; все это привело его наконецъ въ такое недоумѣніе, что онъ, какъ ребенокъ, не могъ ничего дѣлать безъ указаній.

Между тѣмъ я провела цѣлыхъ три недѣли въ неопредѣленномъ положеніи: я не знала, будетъ ли со мною мой мужъ или нѣтъ, поэтому я и не могла рѣшить, въ какомъ смыслѣ принятъ предложеніе честнаго боцмана, что по справедливости казалось ему весьма страннымъ.

Въ концѣ этого времени мой мужъ прибылъ на корабль; онъ былъ раздраженъ и имѣлъ унылый видъ; его гордое сердце кипѣло гнѣвомъ и негодованіемъ на то, что его, какъ каторжника, привели и бросили на корабль три Ньюгетскихъ тюремныхъ сторожа. Онъ горько ропталъ на своихъ друзей, которые хотя и ходатайствовали о немъ, но встрѣтили большія затрудненія и имъ объявили, что ему оказана большая милость, потому что послѣ полученнаго изъ разрѣшенія на добровольную ссылку открылись противъ него такія улики, что его слѣдовало предать суду. Этотъ отвѣтъ успокоилъ моего мужа, такъ какъ онъ очень хорошо зналъ, что ожидало его послѣ суда, и теперь только онъ оцѣнилъ мой совѣтъ согласиться на добровольную ссылку; когда онъ успокоился и его раздраженье противъ этихъ адскихъ ищеекъ, какъ онъ называлъ судей, прошло, лицо его прояснилось и онъ сталъ веселъ. Я сказала ему, какъ я счастлива, что мнѣ удалось второй разъ вырвать его изъ когтей. Онъ обнялъ меня и съ глубокой нѣжностью призналъ, что я дѣйствительно дала ему такой совѣтъ, лучше котораго нельзя было придумать.

— Дорогая моя, сказалъ онъ, — ты мнѣ два раза спасла жизнь! Отнынѣ она принадлежитъ тебѣ и я всегда буду слѣдовать твоимъ совѣтамъ.

Первой нашей заботой было опредѣлить наши средства; онъ откровенно объяснилъ мнѣ, что, когда его привели въ тюрьму, то у него былъ порядочный капиталъ, но жизнь тамъ, на правахъ джентльмена, пріобрѣтеніе друзей и расходы по веденію процесса стали очень дорого, такъ что у него осталось всего 108 фунтовъ золотомъ, которые и находятся при немъ.

Главное наше неудобство заключалось въ томъ, что капиталъ въ деньгахъ не былъ производителенъ при поселеніи; я полагаю, что у моего мужа дѣйствительно не было денегъ больше того, сколько онъ говорилъ; но у меня въ то время, когда случилось со мной это несчастье, лежало въ банкѣ отъ 700 до 800 фунтовъ, которые находились въ рукахъ моей вѣрной подруги. Не смотря на то, что эта женщина была безъ принциповъ, она сохранила ихъ, и такимъ образомъ помимо тѣхъ, что я брала съ собой, у нея оставалось 300 фунтовъ моихъ денегъ; кромѣ того я увозила съ собой много цѣнныхъ вещей, между прочимъ двое золотыхъ часовъ, столовую серебрянную посуду и нѣсколько колецъ: и все это было краденное. Съ такимъ состояніемъ и имѣя шестьдесятъ одинъ годъ отъ роду, я пустилась въ новый міръ въ качествѣ ссыльной, которую изъ милосердія отправили за море вмѣсто того, чтобы отправить на висѣлицу. На мнѣ было старое, хотя чистое и необорванное платье, и на всемъ кораблѣ никому не было извѣстно, что я везу съ собой богатый грузъ.

Но такъ какъ у меня былъ большой запасъ очень хорошихъ платьевъ и бѣлья, то я просила уложить все въ два сундука и доставить на корабль, адресовавъ его на мое настоящее имя въ Виргинію; билетъ на этотъ багажъ былъ у меня въ карманѣ, въ сундукахъ вмѣстѣ съ платьемъ и бѣльемъ лежали всѣ цѣнныя вещи, часы, кольца и пр., кромѣ тѣхъ денегъ, которыя я спрятала въ бывшій со мною сундукъ въ потаенномъ ящикѣ. Открыть этотъ ящикъ постороннему лицу нельзя было, не разбивши въ куски всего сундука.

Теперь корабль начиналъ наполняться пассажирами, которымъ размѣстили очень удобно въ большой и малыхъ каютахъ; только насъ каторжниковъ забили внизъ, я не знаю куда. Когда привели моего мужа, я обратилась къ боцману, уже представившему столько доказательствъ своего расположенія ко мнѣ сказала, что я такъ часто обращалась къ его помощи, что не хочу оставаться у него въ долгу и прошу принять отъ меня подарокъ. При этомъ я положила ему въ руку гинею и объяснила, что здѣсь мой мужъ и мы находимся въ самомъ несчастномъ положеніи: мы не принадлежимъ къ тому разряду людей, съ которыми мы прибыли сюда, и потому хотѣли бы знать, не можемъ-ли мы получить отъ капитана разрѣшеніе воспользоваться нѣкоторыми удобствами, за что мы охотно заплатимъ ему. Боцманъ съ удовольствіемъ принялъ деньги, обѣщая мнѣ свою помощь.

Потомъ онъ сказалъ намъ, что не сомнѣвается въ согласіи капитана, человѣка съ прекраснымъ и добрымъ характеромъ, доставить намъ желаемыя удобства и что онъ отправится на берегъ при приливѣ и переговоритъ съ капитаномъ. На слѣдующее утро я спала дольше обыкновеннаго и, когда вышла на палубу, то увидѣла боцмана съ другими матросами, занятаго своимъ дѣломъ. Я съ нѣкоторой грустью смотрѣла на него, желая переговорить. Увидя меня, онъ самъ подошелъ ко мнѣ; но я, не давъ ему времени начать разговоръ, улыбаясь, сама начала такъ:

— Я боюсь, сэръ, что вы насъ забыли, потому что вижу, какъ у васъ много дѣла.

Онъ тотчасъ же отвѣтилъ:

— Пойдемте со мной, вы увидите, какъ я забылъ васъ.

И онъ повелъ меня въ большую каюту, гдѣ за столомъ, заваленнымъ бумагами, сидѣлъ джентльменъ красивой наружности и что-то писалъ.

— Вотъ, — сказалъ боцманъ, обращаясь къ нему, та дама, о которой говорилъ вамъ капитанъ.

Потомъ, поворотясь ко мнѣ, онъ прибавилъ:

— Я настолько не забылъ вашего дѣла, что отправился на домъ къ капитану и сообщилъ ему ваше желаніе воспользоваться вмѣстѣ съ вашимъ мужемъ удобствами на кораблѣ; капитанъ прислалъ этого джентльмена штурмана, который покажетъ вамъ каюту и устроитъ все по вашему желанію, причемъ капитанъ поручилъ мнѣ передать вамъ, что съ вами будутъ обходиться не такъ, какъ вы можете ожидать, но такъ же хорошо, какъ и съ другими пассажирами.

Тогда заговорилъ со мной штурманъ, не давъ мнѣ времени поблагодарить боцмана за его любезность; онъ подтвердилъ слова боцмана, прибавя, что капитанъ всегда радъ быть добрымъ и милостивымъ, и особенно къ людямъ, которыхъ постигло несчастье. Потомъ онъ показалъ мнѣ нѣсколько каютъ, изъ нихъ однѣ были устроены возлѣ каютъ-компаніи, другія дальше, передъ каютой капитана, но не всѣ выходили въ большую общую каюту; онъ предложилъ мнѣ выбрать любую. Я взяла одну изъ послѣднихъ, гдѣ можно было превосходно помѣстить сундукъ, наши ящики и обѣденный столикъ.

Потомъ штурманъ объяснилъ мнѣ, что боцманъ далъ капитану такой прекрасный отзывъ о насъ, что послѣдній сдѣлалъ распоряженіе сказать намъ, что мы можемъ, если хотимъ, обѣдать съ нимъ во все время нашего путешествія, на общихъ условіяхъ со всѣми пассажирами, что мы можемъ сами сдѣлать запасъ свѣжей провизіи, если же нѣтъ, то у него ея будетъ достаточно, чтобы мы могли пользоваться его столомъ. Послѣ столь долгихъ и тяжкихъ испытаній, все это для меня было такой новостью, что я какъ бы снова ожила. Я поблагодарила штурмана и сказала, что капитанъ можетъ назначить намъ какія угодно условія; потомъ я попросила его позволить мнѣ передать все мужу, который чувствуетъ себя не особенно здоровымъ и потому не выходилъ еще изъ каюты. Затѣмъ я пошла къ мужу; дѣйствительно, онъ былъ до того угнетенъ тѣмъ безчестіемъ, которое, по его словамъ, нанесли ему, что я едва узнала его; но потомъ, когда я разсказала какъ меня приняли и какъ мы устроимся на кораблѣ, онъ сталъ совершенно другимъ человѣкомъ: на его лицѣ снова появилась бодрость и сила. Справедливо говорятъ, что великіе умы переносятъ несчастія съ большимъ душевнымъ угнетеніемъ, чѣмъ обыкновенные люди.