Раскинулось море широко

КАТОРГА.

Правда, гигиенисты утверждали, что за 12 часов отдыха кочегар полностью восстанавливает свои силы… да только на судах торгового флота вахты были такие – 4 часа у котла, четыре часа подвахты (общесудовые работы, подмена заболевшего или обессилевшего кочегара), четыре часа у котла, четыре часа – спи, отдыхай… и снова всё сначала…

Понятно теперь название? Вот то-то…

И собирались там, в «Каторге», здоровенные ребята, у которых глаза были будто подведены чёрной тушью, со следами старых ожогов на мускулистых руках, в шёлковых шейных платках, разодетых, как говаривал Грин, «с шиком кочегаров»…

Были это люди простые и досуг у них был незатейливый… на досуге думали они «об выпить рюмку водки, об дать кому-нито в морду…»

И когда Валере Петровскому какая-то шалава запендюлила по башке пустой бутылкой, разумеется, посетители «Каторги» не могли оставить незамеченным бесплатного развлечения…

Досталось и шалаве, досталось и её «котику», досталось гниде-буфетчику, постоянно недоливающему пива, досталось самой «Каторге» – и наряду особой «гаванской» полиции, некстати подоспевшему – тоже досталось изрядно…

А кто во всём виноват? Только не говорите – жизнь…

Вот он, закопёршик… на нарах париться!

… Мировые суды появились в Российской Империи более чем за тридцать лет до описываемых нами событий – сначала в Питере и Москве, а уж потом по всей Руси-матушке…

И ничем особенным друг от друга не отличались – действовали по единому «Уставу о наказаниях, мировыми судьями налагаемых», разбирали «маловажные преступления и проступки, рассмотрение которых производилось судебно-полицейским, или сокращенным порядком», размещались в похожих друг на друга, как две капли воды, судебных камерах, что были в казённых домах, покрашенных снаружи в единый предписанный жёлтый цвет… и воняло в них также – одинаково… застарелым потом, мочой, мышами, мелкими взятками…

Короче, это был обычный мировой суд, который, по замечанию А. Ф. Кони, был «не только местом отправления доступного народу правосудия, но и школою порядочности и уважения к человеческому достоинству»…

Ага, ага…

Толстый, краснолицый, сопящий мировой судья – в силу служебного статута с золочёной цепью на необъятной груди (за что и заслужили эти судьи в народе именование «цепные кобели») – долго водил похожим на свиную сардельку пальцем с грязным, обломанным ногтем по листам серой, чуть не со щепками бумаги – полицейскому протоколу…

«И затем ещё укусила его за левое полужопие… кто укусил-то? А, Дунька… и кого же? Господина студента Петровского? Так он что, пострадавший? Ах, главный обвиняемый… нич-ч-ч-его не понимаю… За что укусила? Нет, показывать не нужно… имею в виду, почему? В силу общей злобности?

М-да… Дуньке – три месяца намордника… то есть, хотел сказать, работного дома…

А Вам, господин студент – согласно ст. 207 Устава, высылка, в административном порядке… это значит, что от ареста я Вас освобождаю в зале суда, и жить Вы можете где угодно – кроме как городов столичных, губернских, краевых, университетских, а также уездных и пограничных, и пребывать Вы можете в любых губерниях, кроме Петербургской и Московской, Смоленской и Киевской, Виленской и Костромской, Одесской и Кишинёвской… перечислять все 69 – не буду… долго это…»

Петровский:«Да где же мне жить?»

Цепной, ласково:«А это уж как изволите – на всём просторе, между небом и землёй…»

И стал Петровский жить между небом и землёй…

«Раскинулось море широко-о-о…»